Андрей Кокоулин
Неизлечимый детектив
© Андрей Кокоулин, 2017
ISBN 978-5-4483-7134-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Письмо и жирандоль
Когда я спустился в общую гостиную, стол был уже накрыт.
В широкое окно струился серый утренний свет, продравшийся сквозь путаницу ветвей. С крыши соседнего дома капало. Мостовую пятнали лужи.
Снова оттепель.
– А, Джонатан!
Мой друг и компаньон Родерик Гарпаст, появившийся в дверях, был гол по пояс. Только что побритые щеки краснели. Мокрые волосы слиплись на лбу. На перекинутом через плечо полотенце стыл пенный след.
– Доброе утро, Родерик, – сказал я.
– Пустое, друг мой.
Гарпаст, поежившись, сел за стол.
Серые глаза его вдруг остекленели, косо очертился рот. Пальцы правой руки выбили короткую дробь по пустому блюдцу.
– Ашша… бебжу…
Я, как человек, привыкший, что мыслительный процесс может застать Родерика в любой момент, преспокойно проследовал в уборную.
Душ придал мне бодрости.
Я подровнял усы над верхней губой, сделал массаж лица по собственной методике, сбрызнул виски туалетной водой и вернулся в гостиную посвежевшим и окончательно проснувшимся.
«Отмякший» Гарпаст уже намазывал масло на кусок булки.
– Знаете, Джонатан, что я подумал? – сказал он мне.
– Увы, без понятия.
Я взял с полки спички и присел перед каминным зевом.
– У каждой тайны есть своя специфика, – Родерик отложил нож и потянулся за кофейником. – Их можно рассортировать, как карточки в моей картотеке.
– По алфавиту?
Я чиркнул спичкой и поднес ее к растопке. Желтые язычки огня побежали по старому номеру «Таймс».
– Почему же? – удивился Гарпаст. – Сначала по величине. Тайны мироздания. Тайны природы. Затем тайны более мелкие. Тайны физические и химические. Тайны физиологии и психики. Тайны мозга.
Я раздул огонь небольшими мехами, отряхнул ладони и тоже сел за стол. Родерик подвинул мне масленку.
– Но зачем?
Откусив от булки, я посмотрел на Гарпаста.
– Затем, что тайны человеческих преступлений на фоне всех остальных тайн – величина исчезающе малая. К тому же, – грустно сказал мой друг, – чаще всего они вовсе не являются тайнами.
– Скажите это полиции, – фыркнул я.
– Ну, полиция…
Гарпаст, жуя, что-то неразборчиво проворчал.
Щеки его двигались, и пропущенный бритвой участок кожи щетинился волосками. Мой друг и компаньон был не слишком щепетилен к свой внешности.
В прихожей звякнул колокольчик.
– Думаете, кто? – быстро спросил Родерик, устраивая привычную проверку моим способностям.
На носу у него темнел завиток джема.
Я склонил голову, прислушиваясь к тяжелым шагам, и сказал:
– Скорее всего, миссис Терриберри.
Гарпаст скривил губы.
– Не надо много ума.
– Джентльмены, – услышали мы надтреснутый голос, – вы завтракаете?
– Да, – ответил Родерик.
– Прекрасная свежая булка, – добавил я.
– Это из магазинчика на Бейкер-стрит.
Судя по звукам, миссис Терриберри сняла и повесила плащ и шляпку, костяной ручкой насаживаясь на крючок, цокнул зонтик, стукнули каблуки сменяемых туфель.
– Ужасная погода.
Миссис Терриберри, прижимая к груди пакет от зеленщика, медленно проплыла мимо гостиной в кухню.
Приходилось признать, лучшие годы нашей домохозяйки остались далеко позади. Нет уже живости движений, нет и ног, на которые хочется бросить взгляд. Есть одышка, любовь к закрытым платьям, сутулость и обсыпанные пудрой волосы.
– А у миссис Лэмли протекла крыша, – сказала она словно бы самой себе.
– Весна, – философски заметил мой друг.
– У моего покойного супруга, мир его праху, – миссис Терриберри, оставив пакет на кухне, пошаркав, вернулась к нам, – была такая же манера коротко говорить, мистер Гарпаст. Я, конечно же, не видела в ней ничего плохого, но иногда это казалось мне невыносимым. Война, Вивиан. Судьба, Вивиан. Увы, дорогая. Вот и все, что я от него слышала. Мне даже хотелось его убить…
– Это признание? – поднял бровь Родерик.
– Нет, он умер от пули, застрявшей у него в спине во время восстания этих ужасных сипаев, хотя и прожил потом целых девять лет.
Миссис Терриберри обошла стол, поправляя салфетки и чашки. Мимоходом с носа Гарпаста исчез и джем.
– Кстати, вам письмо.
Плотный коричневый конверт упал на стол между моей тарелкой и кувшинчиком молока. В глаза мне бросилось тиснение на штемпеле: Шорсфилд-таун.
– Ага!
С Родерика слетело уныние, он коршуном завис над письмом, не торопясь, впрочем, касаться его руками.
– Я перехватила почтальона, – сказала миссис Терриберри.
– Джонатан, это замечательно! – воскликнул Гарпаст.
Я вытянулся над столом рядом с ним, отхлебнул кофе.
– Хм, – сказал я.
На конверте кроме штемпеля был аккуратным почерком написан наш адрес, а также, с завитушками, – «м-ру Родерику Л. Гарпасту».
Мы переглянулись.
Мой друг склонился ниже, рассматривая почерк писавшего.
– Я бы сказал, – протянул он через несколько секунд, – что владелец почерка – человек уверенный и простой, даже несколько легкомысленный. И еще он слегка измазал ребро ладони чернилами. Видите этот фиолетовый след?
Я признал, что вижу.
– О чем это говорит? – спросил меня Гарпаст.
– О неаккуратности?
– Вы думаете? – Родерик потер пальцами подбородок. – Нет, тут что-то другое. Дорогой конверт, твердая рука и вдруг – небрежность с чернилами?
Миссис Терриберри, до того протиравшая пыль за нашими спинами, подойдя к окну, пошире отдернула шторы.
– В маленьких городках, джентльмены, – сказала она, – мало кто даже грамоте обучен. Поэтому чаще всего надписать конверт просят почтовых служащих. А уж они-то не преминут заляпаться.
Гарпаст хлопнул себя по лбу.
– Конечно же, Джонатан!
Он сел, прихватив конверт. Понюхал его, покрутил перед сощуренными глазами, наконец, попробовал на зуб.
– Итак, – сказал я, подвигая к нему стул, – наш инкогнито – малообразованный человек?
– Возможно, – уклончиво ответил Родерик. – Или же он не хотел, чтобы я узнал о нем по почерку. Кстати, Джонатан, Шорсфилд-таун ни о чем вам не говорит?
Я задумался.
– Нет, как-то ничего.
– Вот-вот, – мой друг принял от предусмотрительной миссис Терриберри тонкий нож для разрезания бумаги. – Помните, позавчера мы с вами читали избранные некрологи по Королевству за прошлую неделю? Никаких загадочных смертей – утоплений, удушений или самоубийств. Ничего! Из других примечательных новостей – одно банкротство и одно принудительное помещение в психиатрическую клинику. А уж в Шорсфилд-тауне…
Он качнул головой.
– В этом прибежище меланхолии…
Нож чиркнул, как рыбине вспарывая конверту брюхо. Добычей Родерика стал небольшого размера вдвое сложенный листок.
– На обед будет мясо с овощами, – удаляясь, сказала миссис Терриберри.
– Да, – кивнул Гарпаст, вряд ли понимая, о чем ему только что сообщили. Он расправил листок, являя свету неровные буквенные ряды, и подвинул его ко мне. – Читайте, Джонатан.
Я отставил в сторону вазочку с джемом.
Слова выгибались и пестрели чернильными наплывами, кое-где вместо букв была просто процарапана бумага.
– «Дорогой Роди! – начал я, вздохнув. – Надеюсь, ты еще помнишь свою тетушку. Помнишь наш старый дом, кота Ливера, помнишь воскресную школу…»
– Стоп! – Гарпаст накрыл письмо ладонью. – Мой друг, что вы можете сказать по первым строчкам?
– Э-э… Вам пишет ваша тетушка.
– Прекрасно.
– Похоже, она соскучилась.
– Превосходно!
– И судя по особенностям письма, она страдает подагрой.
– Да? – Родерик, наклонившись, заинтересованно пробежал глазами не накрытый ладонью текст. – Вы делаете успехи, Джонатан. Действительно, ваша версия подагры вполне правдоподобна. Но! Вы как всегда спешите. Что мы видим даже по первым строчкам? Роди. Буква «о» прочерчена сухим пером и затем не обведена. Между прочим, буква в имени. Человек, долго меня не видевший, постарался бы четко написать имя, как бы там ни слушались его пальцы. Тем более, письмо хоть и не ровное, но достаточно быстрое. Следовательно…
Гарпаст посмотрел на меня.
Мимо окон прогремел кэб. Грязная вода плеснула из-под колес.
– Волнение?
– Именно! Тетушка Ида не на шутку взволнована. Что-то у нее случилось. Хотя я… – Родерик сосредоточенно ушел взглядом в молочник и замолчал.
Он замер скособоченный, с неловко подвернутой ногой. Полотенце поползло с плеча.
Смотреть на него было больно. Боюсь, однажды усиленные мозговые процессы включатся в Родерике в самый неподходящий момент.
– Кхм, – кашлянул я.
Мой друг, вздрогнув, поднял голову.
– Да, так вот, – как ни в чем не бывало продолжил он. – Ни в «Таймс», ни в «Обсервер», насколько я знаю, о каком-либо происшествии в Шорсфилд-тауне или его окрестностях не сообщалось. Из чего можно сделать вывод, что происшествие либо прошло незамеченным, либо его старательно скрывают от общественности.
– Вы правы, – сказал я.
– Еще бы! – всплеснул руками Гарпаст. – Читайте дальше.
– Читаю, – сказал я. – «Наверное, ты помнишь и о приближающемся юбилее твоего дяди. В конце марта ему исполнится шестьдесят. И заранее прошу прощения, Роди, за стиль своего письма – в лавке мистера Дженнистона мне продали дрянные перья, дешевые, но совершенно никчемные, они, извини, то пишут, то пачкают, а то и вовсе де…».
– Черт!
Мой друг Родерик Гарпаст отправил нож для разрезания бумаги в этажерку. Ни в чем не повинный «Топографический атлас Королевства» лишился клочка темной кожи на переплете.
Будь Родерик в халате, с непременным «бульдогом» в кармане, атлас мог и не пережить сегодняшнего утра. Простреленная фотография мистера Терриберри, присутствующего на конном поло, тому пример.
– …рут, – закончил я, переждав звон упавшего на пол ножа.
– Да! – Родерик развел руками. – Да, мы оба ошиблись, Джонатан. Это, конечно, ни в коем разе не умаляет моей квалификации, а лишь говорит о том, что я пошел у вас на поводу… – раздраженный, он встал, повесил полотенце на спинку стула, разгладил его и шагнул к лестнице, ведущей в комнаты наверху. – Я с самого начала подумал про перья, с самого начала! Но эта ваша подагра… Вам нужно в дальнейшем крайне осторожно высказывать свое мнение.
– Хорошо, – сказал я.
– Чтобы не сбивать…
Гарпаст поднялся по ступенькам, бросил на меня укоризненный взгляд и исчез за дверью.
Отложив письмо, я занялся окончанием завтрака. Кофе с молоком, булочка с маслом и джемом, тепло, исходящее от камина – что может быть лучше ранним весенним утром?
Обвинения Родерика на меня подействовали мало.
Я привык быть при нем, привык к его капризам и эксцентрике, молчаливым извинениям, внезапному дикому хохоту, неопрятности в одежде и долгим сплинам.
Привык к тому, что он тренирует на мне свое детективное мастерство, привык следовать за ним, исполнять его поручения, слушать нотации и сносить издевки.
Кому-то, наверное, моя привязанность покажется странной. Бог мой! Три года жизни под одной крышей – почти что вечность.
Но во всем этом у меня был свой интерес.
Мои записки о расследованиях Гарпаста, посланные в издательство Лонгмэна, взялись печатать, и в течение полугода, одна за другой, вышли три книги.
Джонатан Ривольд. «Дело о кольцах власти». «Дело об отравленном пенни». «Убийца в платяном шкафу».
Я разбогател на двенадцать фунтов, удостоился благожелательной критики и стал видеть в Родерике если не музу, то определенно соавтора своего успеха. Прощайте редкие статьи в «Стрэнд» и очерки в «Морнинг пост»!
Теперь я жаждал новых приключений едва ли не больше самого Гарпаста. Но увы, загадочные происшествия не торопились.
Уютно пощелкивали, прогорая, поленья, взгляд мой лениво следил за воробьями, усеявшими ветки вяза, джем таял на языке.
Не знаю, куда в меня лезет. При всей моей любви к еде (особенно, к хорошо прожаренному мясу), я остаюсь худ и длинен, в то время как Родерик от стряпни миссис Терриберри часто прибавляет в весе, а затем садится на жестокую пудинговую диету.
Видимо, моя конституция…
– Джонатан!
Возглас Гарпаста прервал мои размышления.
Мой друг бодро сбежал по лестнице. Был он уже готов к улице: сорочка, визитка, кепи, черные, в серую полоску брюки. На ногах – домашние туфли, но через руку перекинут макинтош.
– Мы куда-то идем? – спросил я.
– Разумеется.
– Что ж, – я допил кофе и с достоинством опустил чашку на блюдце, – я готов.
Гарпаст округлил глаза.
– В кальсонах?
– Вы же предполагали от меня именно такой ответ?
– Нет, – Родерик сгреб со стола письмо, – я все же предполагал, что вы оденетесь.
– Ах, вот как!
Я отодвинул стул.
– Ну, давайте, давайте, – Гарпаст, морщась, подтолкнул меня к лестнице. – Я вас подожду.
Он остановился у окна, сложив руки с письмом за спиной, невысокий, плотный, задумчивый детектив. Подсохшие волосы щеткой торчали из-под кепи.
Наверху я быстро скинул бязевое нательное белье и, покрываясь мурашками, достал из комода сорочку, а из платяного шкафа – коричневые брюки и сюртук.
Одеваясь, несколько раз смотрел в зеркало – как усы, каков общий вид. Щеки казались бледными, чуть сизоватыми. Глаза – выпуклыми и сонными.
Переел что ли?
Записная книжка, пара карандашей, носовой платок, перчатки, склянка с нашатырным спиртом отправились в походный саквояж. Портмоне угнездилось во внутреннем кармане.
Оглядывая комнату, я вдруг подумал, что ничто так не говорит о человеке, как место его обитания. Разъяснить меня, например, можно в один момент.
Нигде на стенах нет ни фотографий, ни памятных табличек или дипломов. Значит, жилец отрешился от своего прошлого. Оно ему не по нутру, что-то, видимо, случилось в том прошлом, не слишком приятное. Дагерротип мужчины с печальными глазами на краю стола с трафаретной надписью «Э. А. По» – это, скорее всего, духовный учитель. Громоздкий «Ремингтон» с заправленной в каретку бумагой говорит о литературных опытах, судя по жидкой книжной полке, не слишком удачных. Но можно предположить, что жилец пока только пробует себя как писатель. Э. По в таком случае становится уже объектом для подражания. Застеленная кровать и сложенное горкой белье выдают аккуратиста, а расческа и маникюрные ножницы на полке – склонность к самолюбованию. Небольшое количество предметов заставляет полагать, что человек равнодушен к вещам, возможно, беден или же видит в комнате лишь временное пристанище. Еще можно добавить, что жилец одинок (одна подушка на кровати, отсутствие женского белья), но находится в поисках подходящей пары (опять же – расческа и ножницы), а еще – часто работает ночами (огарки свечей).
Собственно, и все.
Гарпаст, наверное, извлек бы втрое больше информации. Я не слишком внимателен к засаленным манжетам, пятнам соуса на застиранной манишке, узорам пыли у ножек шкафа или еще чему-то подобному, поэтому и ограничен в выводах.
Подхватив саквояж, я вышел.
– Наконец-то! – обрадовался Родерик. И прищурился. – Вы что-то не в духе.
– Вовсе нет.
Пока я спускался, он взирал на меня, склонив набок голову. Кепи с ушами сделало его похожим на любопытного спаниеля.
– Скажите, Джонатан, – сказал Гарпаст, поймав меня за локоть на нижней ступеньке, – что там у вас?
Мы двинулись в прихожую.
– Где? – спросил я.
– В вашей комнате. – Родерик сел на пуф у двери и, переложив макинтош на колени, принялся переобуваться в короткие сапожки. – У вас там что, мумифицированная возлюбленная? Прах родственников? Мертвый дрозд?
Я фыркнул.
– Я серьезно, – мой друг встал и полез руками в рукава макинтоша. – Как-то она на вас угнетающе действует. Хотите, поменяемся?
– Нет, спасибо, – я накрутил шарф на горло.
– И все же, – Гарпаст повернул меня к себе, – мне не нравится ваш мрачный вид.
Он поправил мне ворот сюртука.
– Я одинок, – сказал я.
– Ха! Не верю! У вас есть я!
Я вздохнул.
– Да-да. И миссис Терриберри.
– Я – лучше, – сказал Родерик, берясь за дверное кольцо.
– Мы ушли, – крикнул я в направлении кухни.
И вслед за Гарпастом под звон колокольчика выбрался из дома.
Улица встретила нас свежестью, серым небом, расчерченным дымами фабричных труб, запахами земли и выпечки и фонарщиком на лестнице.
Мы немного прошли по Мерилибон-Роуд.
– И куда мы идем? – не выдержал я.
– Вперед, – просто ответил Родерик, огибая лужу.
– Зачем?
– За жирандолем, мой одинокий друг.
Помолчав, я спросил:
– Нам нужен жирандоль?
– Во-первых, это красиво, – Гарпаст свернул на Глостер-плейс. – Дерево, слоновая кость, хрусталь. Во-вторых, Джонатан, если взялись, письма все же надо дочитывать. Это будет подарок моему дяде.
– То есть, вы едете?
– Вы тоже.
– Я думал, мы здесь…
Гарпаст живо повернулся.
– А что здесь, Джонатан? – он широко развел руки и чуть не сбил джентльмена в добротном пальто. – Извините… Здесь тоска! Убийства, к которым не нужно искать ключик. Убийцы, которые столь ущербны, что тут же дают поймать себя полиции. Может, мне стоит переквалифицироваться в специалиста по мошеничествам и адюльтерам? Будет спрос, полагаю.
– Что-то вы, по-моему, излишне…
– Нагнетаю? Ничуть!
– В черных тонах…
– Да хоть в багровых! – Родерик остановился у двухэтажного здания с вывеской «Антикварные товары, Томас и Томас». – Кстати, мы пришли. Лучше уж сельские пасторали, – тише добавил он. – Заведу себе овец…
Здание было тоскливо-серое, с массивной дверью и высокими окнами, заключенными в узорчатые решетки. На широких перилах лежали каменные львы.
Внутри, отражаясь в зеркалах, горели электрические лампы, вокруг застекленных полок тянулся деревянный барьер. Прилавок под зеленым сукном был завален бумагами. В углу стояли доспехи, на стенах висели щиты. Темнел проход вглубь.
Ни первого, ни второго Томаса видно не было. Бей стекло, забирай, что приглянется.
Мой друг Гарпаст, похоже, подумал о том же. Походил, оценивая китайские вазы, серебряные ложки, фигурки из нефрита и коллекцию карманных часов, покачал головой.
– Фунтов двадцать-двадцать пять навскидку… Воровской рай… – пробормотал он. – Как они дела-то ведут при такой беспечности?
– Здравствуйте!
Голос из темноты был настолько сладок, что я вздрогнул.
– Добрый день!
Толстощекий мужчина в клетчатом пиджаке вышел к нам, вытирая платком шею. Подал короткопалую руку:
– Артур Томас. Интересуетесь чем-то конкретно?
Полные губы продавца разошлись в ожидающей улыбке.
– Да, – Гарпаст оттеснил меня от прилавка. – Интересует жирандоль. Конкретно – жирандоль. Я у вас не вижу, правда…
– Это где-то здесь… – толстощекий покрутил шеей, осматривая полки и подоконники. – Н-нет… Где же? Ах, это в другом помещении! – он открыл в барьере калитку. – Проходите.
– А я? – спросил я.
Меня смерили взглядом.
– Ну и вы давайте…
Артур Томас, посторонившись, пропустил нас с Родериком вперед.
– Будьте осторожны, – шепнул мне Гарпаст.
Я ощупал карман сюртука и понял, что забыл свой пистолет дома.
Темный коридор вывел нас в узкий светлый зал, уставленный скульптурами. Гипс, мрамор, все белое. По каменной плитке мы прошли мимо тесной группы атлетов и воинов, застывших в разнообразных позах, одного натянувшего лук лучника, трех купидонов (с нимфой) и вереницы бюстов. Далее наметились полуголые девушки-вакханки, собаки и, кажется, сатир с дудочкой.
Толстощекий, обогнав, заметил:
– Там, у стен есть барельефы. Имеется даже египетский саркофаг. Показать?
– Жирандоль, – твердо сказал Гарпаст.
– Это дальше.
Продавец сделал шаг, но тут знаменитый «бульдог», неожиданно даже для меня, ткнулся ему в жирную спину.
– Стоять!
Страшно шипеть Родерик умел отменно. Толстощекий и пикнуть не успел, как оказался прижат к стене, охлопан на предмет оружия, развернут и подперт коротеньким дулом «бульдога» под подбородок так, что ему пришлось привстать на носки.
– Вы что!..
Голос продавца растерял сахарность и испуганно истончился. Круглое лицо побледнело.
– Тихо! – Гарпаст набычился, сверкнув из-под козырька холодными глазами. – Грабим, да? Где Томас и Томас, живы или уже подельнички убили? Ах, молись, черная душа!
– Это я, я Томас! – вскрикнул толстощекий.
– А парень-то совсем дурачок, – обернулся ко мне Родерик, не ослабляя руки с «бульдогом». – Что скажете, Джонатан?
– Ну, что сказать…
Я пожал плечами, а чтобы Гарпаст не думал, что я без пистолета, спрятал свободную кисть в карман и наставил ее на подозреваемого, натянув ткань.
– Что, никакой мысли? – остро посмотрел на меня Родерик.
– Джентльмены… – Толстощекий сглотнул. – Это какая-то ошибка…
– Ошибка? – мой друг улыбнулся. – А как же факты? Никого за прилавком – раз. Вы можете представить, Джонатан, чтобы продавец не следил за своим товаром?
– Не могу, – сказал я и, прищурившись, направил кисть-пистолет на пуговицу, скрепляющую борта клетчатого пиджака.
Пойманный вздрогнул.
– Вот и я не могу. – Гарпаст качнул головой. – А еще вас выдало волнение, милый мой как бы Артур Томас. Вы забыли закрыть дверь, а тут посетители. Надо как-то выкручиваться. Отсюда вы и потели, и платочком утирались. Ну и, конечно, не знать, где у вас жирандоль! От меня ведь не ускользнули ваши метания. Там или там. Или вообще не там. Вы, наверное, думали про себя: «Чтоб он провалился со своим жирандолем!». И, в конце концов, решили привести нас к своим приятелям. Вас здесь целая банда, так?
– Нет!
– К чему же отпираться?
Толстощекий прижал руки к груди.
– Я действительно волновался, – сказал он усмехающемуся детективу. – Ко мне с братом только что пришел заказ для одного нашего клиента…
– Ай-яй-яй, – не удержался Гарпаст.
– Да, там случилось… Мы специально оставляем дверь открытой. Наша дверь с секретом, там есть пружинка, она срабатывает, как запор, и войти можно, а выйти уже нельзя. То есть, без моей или Стюарта помощи нельзя.
– Стюарт – это брат? – уточнил мой друг.
– Да, – осторожно, насколько позволял «бульдог», подтвердил толстощекий.
– А ведь я проверю, – сказал, подумав, Родерик. – Пойду и проверю, действительно ли в дверь нельзя выйти. Джонатан, посторожите?
– Конечно, – отозвался я.
– Если что, стреляйте по ногам, – сказал Гарпаст, убирая револьвер за пояс. – Или сразу в лоб.
Увы, человеколюбием он не страдал.
В этом он весь, мой друг. Жесток, где необходимо, но в основном сентиментален и терпим. И не сказать, будто жестокость – его прихоть. Таков мир.
В отсутствие Родерика как бы Артур Томас, косясь на мой карман, предпочел стоять смирно. Только уголки губ скривил.
Я не вынимал руки, сохраняя невозмутимый и строгий вид. Мы молчали, изредка переступая с ноги на ногу, за нас разговаривали по плитке подошвы туфель.
– М-да…
Вернувшийся Гарпаст был озадачен.
– Что? – спросил я.
– Действительно, закрыта.
– Конечно! – обрадовался толстощекий. – А волновался я потому, что товар пришел несколько не тот, что заказывали… Мы как раз разбирали… У нас часто и экспозиция меняется, потому я и про подсвечники не сразу сообразил… Раньше на подоконниках были табакерки…
– То есть, вот так? – Гарпаст покачался на носках. – А брата своего можете позвать?
– Могу. Стюарт!
Явившийся на крик Стюарт тоже был толстощек, но имел еще усики и бородавку на лбу.
– М-да, похож, – оценил Родерик.
– Что случилось? – поинтересовался Стюарт. В руках он держал статуэтку с варварски отбитыми конечностями.
Мой друг ответил первым.
– Мы выбираем жирандоль, – сказал он, и Артур Томас, словно загипнотизированный его взглядом, медленно кивнул.
– Да, наверное…
Я был восхищен Гарпастом.
Через десять минут мы покинули «Антикварные товары» с упакованным в бумагу и перевязанным бечевой гигантским жирандолем.
Обошелся он Родерику в фунт и четыре пенса, при этом фунт, кстати, он взял у меня. Обхвативший подсвечник мой друг казался борцом с неведомой силой.
– Джонатан! – пропыхтел он, едва мы свернули обратно с Глостер на Мерилибон. – Поймайте, черт возьми, кэб!
Я вытянул руку с саквояжем.
Гарпаст остановился рядом, перехватил жирандоль.
– И выньте уже руку из кармана, – сварливо заметил он. – Ваш пистолет, если помните, неделю назад вы сами же отдали мне в чистку.
– Я не отдавал, – сказал я.
– Ай, бросьте! – Родерик переложил жирандоль с плеча на плечо. – Он, разобранный, лежит у меня на столике…
– Прекрасно. Но я…
– Вам надо что-то делать с памятью, Джонатан.
Подкатил кэб. Подножка была мокрая от грязи, а пегая лошадка покосилась на нас как на врагов.
– Джентльмены… – свесился с высокого сиденья кэбмен, немолодой мужчина с баками и косматыми бровями.
– Угол Мерилибон и Чилтерн, – сказал Гарпаст, тяжело забираясь в коляску.
Я последовал его примеру.
Жирандоль, позвякивая, угнездился между нами, одна из чашечек прорвала бумагу и уставилась на меня металлическим жалом, на которое насаживают свечи.
Лошадка зацокала копытами.
– Поехали, джентльмены, – сказал кэбмен.
Спина его покачивалась, покачивался и хлыст в руке.
Мрачные дома Мерилибон-роуд одно за другим потянулись назад, обрезаемые боковой кромкой кэба.
Увы, весна в наших краях не служит синонимом обновления и чистоты.
Наоборот, все самое мерзкое и грязное, кажется, скапливается в городе к этому времени. Дома темнеют, сжимаются, пятна сырости пачкают фасады, из окон сквозит безумие, угольная пыль висит пологом, а чуть уловимый запах разложения преследует тебя по пятам.
Костлявые деревья добавляют пронзительного шарма.
– Вы должны были одернуть меня, Джонатан, – укоризненно произнес Гарпаст. – Вы же видите, от вынужденного безделья я становлюсь совершенно невменяем. Мне всюду мерещатся преступники. Мальчики кровавые… Даже наш кэбмен мне подозрителен.
– А что не так с кэбменом? – спросил я.
– С кэбменом? – Родерик посмотрел на меня. – Что-то не так со мной, вот в чем дело. А вы словно бы в стороне. Отдалились, умыли руки, отринули узы дружбы, как фунт пожертвовали, так совесть и чиста.
– Мне вовсе не жалко фунта, – сказал я.
– А меня?
Я вздохнул.
– Родерик, вы были и есть мой друг.
Гарпаст с чувством подал мне ладонь:
– Какие проникновенные, какие искренние слова! – он потряс мою руку и привстал, едва кэб остановился. – Мы, кажется, приехали. Расплатитесь?
– Хорошо, – скрепя сердце, сказал я.
Родерик сошел с коляски, я помог ему с жирандолем и полез в портмоне.
Поездка стоила мне полтора шиллинга. Кэбмен отсалютовал. Я взглядом проводил кэб, неспешно поворачивающий к Риджентс-парку.
Мимо прошла девушка в шляпке с вуалеткой, потом старичок. С неба заморосило.
Мне вдруг пришло в голову, что Гарпаст знал, знал, что я без пистолета, но все равно оставил меня одного. А если бы Артур Томас оказался не Артуром Томасом, а грабителем? А если бы к нему на помощь примчались приятели?
О, как я одинок!
Я высморкался в платок. Зажглось окно нашей с Родериком квартиры, силуэт жирандоля возник в нем.
На миг мне представилось, что я поворачиваюсь и бреду прочь от дома, ухожу в туман, в новую жизнь, пропадаю навсегда. Нет, невозможно.
Войдя, я раскрутил шарф, снял сюртук и, окунувшись в запахи, плывущие с кухни, прошел к обеденному столу.
– А, Джонатан, – обернулся ко мне Гарпаст, – скажите, ну не прелесть ли?
Жирандоль стоял в центре стола, сместив супницу и тарелки.
Резную деревянную подставку украшали пластинки из слоновой кости. Полунагая женская фигурка на два с лишним фута тянулась из нее вверх. Скрещенные ноги, голый живот, широко расставленные, изогнутые руки, на лице – улыбка, слепые, без зрачков глаза, между бровей – словно кружок от грязного пальца. Пол-головы у девушки отсутствовало, открывая углубление для свечи. Еще две свечи полагалось крепить на иглы в ладонях с чашами.
А сверху нависала хрустальная крона, искрились и покачивались то ли листья хрустальные, то ли яблоки.
– Прелесть, – сказал я.
– Да, – любуясь, наклонил голову Родерик. – Жалко, не моя, а дядина. Кстати, завтра утром мы с вами едем к нему.
– Вокзал Паддингтон или Чаринг-Кросс?
– Паддингтон, конечно же!
– Господи! – появившись в гостиной всплеснула руками миссис Терриберри. – Уберите это непотребство!
Она даже отвернулась, застыв с оскорбленно выпрямленной спиной.
– Ну уж! – Гарпаст, надувшись, составил жирандоль на пол, ближе к этажерке с пострадавшим ранее атласом, и накрыл его куском ткани.
– Что за времена! – Убедившись, что непотребство убрано, миссис Терриберри пошла вокруг стола, поправляя тарелки. – Мой покойный супруг это бы не одобрил. Может у него и были интрижки на стороне…
Мой друг снял и встряхнул визитку.
– Мы уедем на неделю, – сказал он, садясь. – Корреспонденцию, какая будет, оставляйте на тумбочке в прихожей.
– Не думаю, что ее будет много.
Я следил за подрагивающими руками миссис Терриберри, за ее медленными движениями, за пудрой, щедро усыпающей плечи, и думал, что умри она, нам придется съезжать. А где еще мы найдем такую удачно расположенную и недорогую квартиру?
Домохозяйка, проходя, провела ладонью по моим волосам.
– Вы плохо влияете на людей, мистер Гарпаст, – сказала она Родерику. – Ваш друг – такой приятный молодой человек, а до сих пор не женат. Вместо этого вы занимаетесь какими-то голыми статуэтками.
– Увы! – рассмеялся я.
– Он робок и беден, – сказал Гарпаст. – Ему нужна девушка из провинции. Разве что.
Миссис Терриберри наклонилась ко мне. Я учуял терпкий, кисло-пряный запах старости.
– У моей подруги, миссис Халлуотер, через два дома от нас, – с придыханием произнесла она, – есть племянница, чудесное, воспитанное создание…
Водянистый, в кровяных прожилках, глаз миссис Терриберри хлопнул короткими ресницами у моей щеки.
– Извините, я не люблю… – я почувствовал, что краснею. – Я сам…
Родерик хохотнул.
– Я же говорю – робок!
– Ее зовут Сьюзен.
– Прошу прощения, – я выскользнул из-под нависшей домохозяйки. – Мне нужно переодеться к обеду.
– Все! – услышал я, торопливо поднимаясь в комнату. – Вы опять его спугнули!
К счастью, дверь, закрывшаяся за спиной, избавила меня от дальнейших измышлений Родерика. На мясо с овощами я так и не вышел, хоть меня и уговаривали, предпочтя обществу сводни и детектива-мизантропа кампанию пишущей машинки и бутылки легкого вина.
Помучившись за клавишами полтора часа и не написав ничего путного, я незаметно заснул.
Снилась мне какая-то жуть, я то бежал куда-то, то скакал на лошади, то отстреливался от кого-то, сунув руки в карманы. Вокруг грохотало, развевались какие-то простыни. Но самым ярким образом, кульминацией кошмара, стала миссис Терриберри в своем коричневом платье, преследующая меня с жирандолем наперевес: «Это непотребство, мистер Ривольд!».
Наверное, я даже кричал.
