Андрей Курпатов
Комплект книг: Красная таблетка. Посмотри правде в глаза / Красная таблетка-2. Вся правда об успехе / Троица. Будь больше самого себя
Происхождение ценностей
Змея, которая не может сменить кожу, гибнет.
То же и с умами, которым мешают менять мнения: они перестают быть умами.
Фридрих Ницше
Итак, нас угораздило родиться в определённое историческое время, в конкретной семье и стране. И это в каком-то смысле случай – так «карты выпали». Но закономерность в том, что данные конкретные время и место делают людей такими, какими они себя знают.
Среди моих читателей есть те, кто родился сразу после Великой Отечественной войны – как, например, мои родители. Кто-то, как я, – в застойные семидесятые. Ну а кто-то уже после перестройки и крушения СССР – в совершенно новой, другой стране.
Представим себе эти жизни.
Мои родители провели детство в коммунальных квартирах. Каждый из них жил в комнатухе, которая вмещала одновременно шесть человек – представителей сразу трёх поколений.
В школе они писали железным пером, макая его в чернильницу-непроливайку, и до вполне сознательного возраста не имели никакого представления о существовании телевизора.
В свою очередь, их родители, то есть мои бабушки и дедушки, пережившие блокаду Ленинграда, никогда, например, не выбрасывали еду. И несмотря на то что, учитывая их характеры, это было непросто, они всю жизнь прожили вместе.
Я же родился в относительно сытые годы советского «застоя»: не в коммуналке, конечно, но мясо на ужин готовили только по воскресеньям (потому что «дорого»).
Впрочем, лично я был совершенно счастлив от того, что родился в СССР, а не в какой-нибудь империалистической Америке. Я любил «дедушку Ленина», ездил в летние лагеря пионерского и комсомольского актива, возглавлял пионерскую дружину школы.
Наконец, моя дочь родилась уже в мире интернета и гаджетов (ещё в младенчестве заслюнявив пару родительских телефонов до смерти – тогда ещё они от этого безвозвратно ломались).
По случаю её рождения мы построили загородный дом, у неё была не только отдельная комната, но и няня. Поучившись в частной школе в России, Соня уехала учиться в Америку, и ей там очень нравится. Забавно, правда?
А вот если бы Соня родилась во времена моей прабабки, то она, скорее всего, была бы безграмотной (как и мои прабабки) – тогда уровень грамотности населения России был немногим выше процента.
Впрочем, там, где жили мои прабабки и прадеды, ещё даже электричества не было, не говоря уже, понятное дело, об интернете.
Теперь перемножьте сто миллиардов (количество людей, живших на Земле за всю её историю) на сто миллиардов (вероятность того, что именно вы, а не какой-то ваш брат или сестра, появились у ваших родителей), и вы узнаете, каков был ваш шанс родиться именно тогда, когда вы родились.
Представьте: местом вашего рождения могла быть индийская деревушка времен Сиддхартхи Будды, далёкий аул в современном Афганистане или, например, Лондон времён Великой чумы.
Даже если бы вы сохранили тот же набор генов, те же задатки, на выходе вы были бы совершенно другим человеком. Такова закономерность. Случайность лишь в том, что с вами случилось то, что случилось.
Но что в таком случае это «мы сами», «я сам», если нас штампуют как резиновые игрушки на кукольной фабрике исторического времени?
Мы пришли в этот мир, ничего толком не соображая, не имея никакой собственной позиции, и на нас надели то мировоззрение, которое на тот момент и на данной территории было в моде.
Родись мы, например, в исламском мире, то верили бы в Аллаха, боготворили бы Коран, считали бы нормальным иметь четырёх жён, держали бы жёсткий пост в Рамадан и т. д. и т. п. И всё это считали бы предельно важным, суперважным! Мы готовы были бы за это умереть!
За христианские ценности сейчас вроде как умирать не принято (за редкими ближневосточными исключениями), но были ведь и другие времена. Появись мы на свет в римский период, то, вполне возможно, погибли бы за христианскую веру, так же «по случаю» нами усвоенную.
Ещё раз: нас могли бросить на съедение львам римского Колизея или сжечь в ските, как старообрядцев при Петре I, и только потому, что так нас воспитали. А тот, кто бы нас убивал, действовал бы по той же самой причине – потому что его так воспитали.
Для каждого из нас в отдельности – это случайность, а по существу – закономерность.
Мы винтики одной большой машины времени. Точнее даже – заготовки к винтикам на этой конвейерной ленте. Но мы, конечно, не осознаём этого.
Мы с величайшим почтением относимся ко всему, во что уверовали, что было нам привито, и ко всему, чему нас так заботливо выучили. И мы не можем усомниться ни в себе, ни в своих представлениях о мире, словно бы это истина в последней инстанции. А ведь это случайность…
Да, случайность, которая при этом совершенно закономерна.
И наша уверенность в том, что мы во всём «правы», а наши предки во всём заблуждались, – тоже.
Правда же в том, что одним из нас одно втемяшили в голову, а другим – другое. Для каждого из нас в отдельности (для меня, для вас, ваших друзей и знакомых) – это случайность, а по существу – закон.
Например, люди веками считали (не во всех культурах, конечно), что брак – это цель и смысл жизни человека, а сейчас молодые люди относятся к браку «диалектически» и во главу угла ставят «самореализацию». Кто прав?
Прежние поколения были уверены, что правы они, а нынешнее – что правда за ними. Но в действительности все они заблуждаются!
Все верят в свою «правду» только потому, что так получилось. Случайно.
Как говорит известный популяризатор «здравого смысла» и футуролог Жак Фреско: «Если бы вы родились в племени охотников за головами, вы были бы охотниками за головами. И если бы я спросил вас: “Тебя не смущает, что в твоём доме пять завяленных человеческих голов?”, вы бы ответили: “Да, смущает… У меня всего пять, а у моего брата – двадцать!”»
Киники и скептики
Первыми, кто в этой игре «случая» разобрался, были киники – древнегреческие философы, которых так прозвали, потому что они «жили как собаки»[15].
Всё началось со знаменитого Диогена, который, впрочем, квартировал не в бочке, как о нём рассказывают, а в большой погребальной урне (что, согласитесь, само по себе говорит о том, что он не слишком страдал предрассудками).
За киниками последовали скептики – Пиррон, Тимей, Аркесилай. Они считали, что доказать существование бога невозможно, а поэтому любое верование – это лишь человеческий предрассудок, свойственный тем, кто не хочет или не может смотреть на вещи здраво.
К моменту появления этих учений, а это IV–II вв. до н. э., греки уже насмотрелись на множество чужестранцев, которые с одинаковой силой прославляли такое множество разных (и зачастую совершенно несуразных) божеств, что относиться к религиозной вере с прежним придыханием для мыслящих людей того времени было уже совершенно невозможно.
Скептики придерживались аналогичных взглядов не только в отношении религии, но и всех общественных отношений. Впрочем, разубеждать никого и ни в чём они не стремились, и по существу их главным суждением относительно человечества было следующее: «Что бы дитя ни делало, только бы не плакало!»
Каким образом древнегреческие философы додумались до того, что сейчас становится нашей повседневной реальностью, остаётся вопросом.
Но очевидно, что с развитием информационных технологий нам уже не скрыться от этого: то, что мы всегда считали «истиной», на глазах превращается в черепки множества частных и ничем не примечательных «правд», где одна, по большому счёту, ничем не лучше другой.
Впрочем, на это, наверное, можно возразить, что есть, мол, и «общечеловеческие ценности», что они фундаментальны, универсальны и не подлежат сомнению.
Хорошая попытка, как говорят в таких случаях.
Правда в том, что все наши представления о неких фундаментальных «общечеловеческих ценностях» на самом деле являются таким же результатом культурной пропаганды, как и все прочие «истины» подобного рода.
Человек, к сожалению, самое агрессивное, самое нетерпимое животное из всех, что когда-либо населяли нашу планету.
То, что какие-то животные кажутся нам грозными, дикими и жестокими, – только иллюзия. Данными качествами, что наглядно показал нобелевский лауреат, выдающийся этолог Конрад Лоренц, обладает только «человек-культурный».
Ни одно другое животное не уничтожило «забавы ради» такое количество представителей собственного вида – в междоусобных войнах и крестовых походах, в фашистских концентрационных лагерях или отечественном ГУЛАГе.
Ни одно другое животное не создало таких средств массового истребления ближних – начиная с обычного огнестрельного оружия и заканчивая оружием химическим, биологическим и атомным. За скобками, понятно, газовые камеры, инквизиторские пытки, а также терроризм всех видов и мастей.
Об отношении человека к другим видам животных, наверное, и вовсе следует промолчать, чтобы совсем уж не позориться. По количеству уничтоженных нами видов, а также по совокупному деструктивному воздействию на окружающую среду нас можно приравнять разве что к ледниковому периоду.
Впрочем, и на это, наверное, можно ответить, что всё зависит от «уровня развития личности». Что ж, посмотрим на эту «личность»…
Цена позора
Ну-ка, видите вы этот камзол?
И вот уже четыре часа, как я природный дворянин.
Уильям Шекспир
В то же самое время, когда Бенджамин Либет возился со своими электродами в Сан-Франциско, другой великий психолог обустраивал бутафорскую тюрьму в подвале факультета психологии Стэндфордского университета.
Никто никаких прорывов от этого исследования не ждал, но именно «тюремному эксперименту» Филипа Зимбардо предстояло раз и навсегда изменить наши представления о человеке.
Начиналось всё достаточно буднично… На университетских стенах появились объявления, приглашающие студентов принять участие в научном эксперименте.
Добровольцам были обещаны деньги – по пятнадцать долларов за день работы. За две недели можно было сколотить состояние в 210 долларов, что неплохо для студента образца 1971 года.
Жребий определил тех, кто будет играть в эксперименте роль «заключённого», и тех, кто станет «надзирателем» в «тюрьме» Зимбардо. В каждой группе, как и апостолов, по двенадцать человек.
В назначенный день «надзиратели» надели полицейскую форму и отправились по домам «заключённых», чтобы произвести их «арест». С этого момента и те, и другие были полностью предоставлены друг другу.
Надзиратели приняли заключённых в «участке», а затем с завязанными глазами спустили их в «тюрьму». Там их заставили раздеться догола и встать лицом к стене: «Руки на стену! Ноги в стороны!»
Простоять в таком виде заключённым пришлось достаточно долго – надзиратели убирали их вещи, проводили осмотр камер, а также комментировали размеры представших на их обозрение гениталий.
Но даже если закрыть глаза на эти традиционные «мужские шутки», нужно признать, что запах власти и унижения сразу и до отказа заполнил всё пространство воображаемой стэндфордской тюрьмы.
Надзиратели придумывали издевательские правила, будили заключённых посреди ночи, устраивали досмотры, допросы и переклички. В качестве наказания за малейшее неповиновение они отбирали у заключённых матрасы и одеяла, сажали их в «карцер», лишали еды, заковывали в цепи и надевали на голову мешки.
Новым и новым унижениям не было числа, а изворотливости ума надзирателей можно было только позавидовать. При этом любые попытки заключённых проявить хоть какое-то недовольство приводили лишь к усилению жестокости и вспышкам немотивированной агрессии.
Заключённые страдали, испытывали приступы паники, плакали, просили о снисхождении и унижались. Уже на третий день эксперимента надзиратели требовали, чтобы заключённые обращались к ним не иначе как «Господин надзиратель». И узники «стэндфордской тюрьмы» это делали.
Незаметно для всех эта пустяшная, по сути, игра стала самой настоящей реальностью – жестокой и бесчеловечной.
Задумайтесь: речь не идёт о каких-то маньяках, убийцах, извращенцах, отбросах общества и т. д. и т. п. Мы говорим о совершенно нормальных, обычных студентах престижного вуза, которых просто поставили в определённые обстоятельства.
И этого оказалось вполне достаточно, чтобы они превратились в тех самых маньяков и в те самые отбросы!
Впрочем, когда я думаю об эксперименте Зимбардо, меня больше всего поражает другой факт. Заключённые, понятно, находились в тюрьме постоянно, а вот надзиратели «работали» посменно – по восемь часов в день.
То есть каждый божий день они после такой вот своей «смены» возвращались домой и – как ни в чём не бывало – исполняли роли милых и добропорядочных граждан: любящих сыновей, обходительных любовников, подающих надежды студентов…[16]
У вас это укладывается в голове?
А теперь представьте, что на месте этих студентов могли оказаться вы. Заметили бы вы то самое объявление на стене и позвонили бы в офис Зимбардо… Вы думаете, что никогда бы не превратились в таких отморозков? Уверен, что вы так и думаете.
Но не для того научная психология ставит свои эксперименты, чтобы мы посмотрели на какой-то загадочный – другой – вид людей. Она ставит их для того, чтобы мы посмотрелись в зеркало. То, что случилось со студентами в эксперименте Зимбардо, – это то, что случилось бы с каждым из нас.
Эту правду трудно принять, я понимаю. Но это важно. Отложите книгу и просто подумайте об этом: то, каким вы себя знаете, – это лишь следствие вполне определённых внешних обстоятельств. Если они существенно изменятся, вы, вероятно, уже не сможете себя узнать.
И поведение «заключённых» в эксперименте Зимбардо – лучшее тому подтверждение. Невозможно понять, почему они-то оставались в этой «тюрьме»? Никто не вправе был их удерживать там против их воли. Отказавшись, они в худшем случае недополучили бы какие-то деньги (причём многим, как выяснилось, они были и не так уж нужны).
Этот вопрос до сих пор остаётся без ответа. Есть версии исследователей и объяснения самих испытуемых, а мы с вами можем только строить догадки.
Но чего все они стоят, если действительная реальность такова, что никто из «заключённых» не затребовал своего освобождения? Никто. Все продолжали играть в эту игру, осознавая при этом безумие собственного положения[17].
Эффект Люцифера
Незаметно для самих себя даже создатели эксперимента – учёные-психологи – поддались его гипнозу.
Спустя 36 лет, уже имея за плечами выдающуюся карьеру и экспертный опыт работы в тюрьме Абу-Грейб (после известных случаев пыток заключённых), Филип Зимбардо написал книгу «Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев». Книгу, полную раскаяния.
«Негативная власть, которой я обладал, – пишет Зимбардо, вспоминая своё поведение в “стэндфордской тюрьме”, – ослепила меня, она не позволила мне увидеть разрушительное влияние Системы, которую я создал и поддерживал. Участники эксперимента были совсем зелёными юношами, почти без жизненного опыта. А я был опытным исследователем, зрелым взрослым человеком. Но я постепенно превращался в Символ тюремной власти. Я ходил и говорил, как он. Окружающие относились ко мне так, будто бы я был им. И я им стал. Я стал именно таким символом власти, к которым я питал отвращение всю свою жизнь, – надменным, авторитарным “боссом”. Я стал его воплощением. Я мог успокоить свою совесть – ведь в качестве хорошего и доброго суперинтенданта я старался удерживать слишком рьяных охранников от физического насилия. Но это лишь содействовало тому, что охранники изобретали всё новые и новые методы изощрённого психологического насилия над бедными заключёнными».
Многие слышали об этом чудовищном эксперименте, но немногие знают, что остановило тогда учёных. Ведь если бы этого не произошло уже на первой неделе эксперимента, то ещё неизвестно, чем бы всё это закончилось. А дело было так…
Зимбардо обратился к своей невесте – психологу Кристине Маслак – за помощью. Он попросил её провести дополнительное анкетирование участников, а поэтому на пятый день эксперимента она оказалась в «стэндфордской тюрьме». Кристина пришла в такой ужас от увиденного – от всего того, что происходило в «лаборатории» её жениха, – что разорвала помолвку.
Столь резкий шаг возлюбленной заставил Филипа вернуться в реальность. Он осознал, что за ад на земле он создал и к чему всё это может привести. А потому седьмой день эксперимента стал для его участников последним.
Но знаете, что, возможно, самое страшное? Когда тем самым «охранникам» и «заключённым» сообщили об окончании эксперимента, никто из них не мог в это поверить. За неделю мир настолько переменился в их сознании, что даже эта правда казалась им пугающим розыгрышем.
«Тюремный эксперимент» Филипа Зимбардо, равно как и знаменитый эксперимент Стэнли Милгрэма (тот, в котором люди «учили» своих жертв с помощью ударов электрическим током), а также тысячи и тысячи других исследований дали нам совершенно чёткий и однозначный ответ на действительные причины человеческого поведения.
И ответ этот таков: не важно, что человек о себе думает, не важно, каковы его личностные установки и мировоззрение, поведение человека определяется ситуацией, в которой он оказался.
Если нам выпала роль «надзирателей», мы начинаем играть «надзирателей». Да с такой силой, что никакому действительному надзирателю и не снилось. Мы играем так, словно бы всю жизнь учились этому у Константина Сергеевича Станиславского!
А вытянув жребий «заключённого», мы становимся самыми настоящими заключёнными – с повадками заключённого, с самоощущением заключённого, с мышлением заключённого.
Именно этим нехитрым фактом объясняются дедовщина в армии, поведение рядовых граждан, присягающих на верность фашистскому режиму, и множество других вещей, за которые нам становится стыдно, но только если мы уже отказались за пределами соответствующего «эксперимента».
Что ж, назрел, мне кажется, вопрос… А куда же подевались настоящие «я» участников всех этих бесчисленных экспериментов?
Ответ в самом вопросе. Они никуда не девались. Они и не существовали. Как и у нас с вами, их у них никогда не было.
Всю свою жизнь мы создаём в своём сознании определённое представление о себе.
Но эта фантазия не стоит ровным счётом ничего. Реальные вы определяетесь теми обстоятельствами, в которых оказываетесь. И не стройте иллюзий.
Интересно, вы всё ещё удивляетесь чувству, что проживаете «не свою» жизнь?..
Личности нет
Лично я – не целокупен.
Жак Лакан
Многим запомнилась эта фраза из фильма «Матрица»: «Ложки нет!».
В Матрице, возможно, дела обстоят именно таким образом. Но в нашем мире ложек предостаточно, а вот личности у человека, что, конечно, противоречит всякой нашей внутренней интуиции, действительно не обнаруживается.
Нео – это просто выдуманный сценаристами персонаж, но таковы и мы с вами, сама наша личность – не более чем плод нашей же собственной фантазии.
Да, вы много раз слышали это слово – «личность». Впрочем, слово «круг» вы тоже слышали много раз, и что? Надеюсь, вы понимаете, что «круг» – это лишь абстракция. В природе есть вещи, которые мы можем назвать круглыми, но это не круги как таковые, а лишь предметы, которые мы так воспринимаем.
Ирония состоит в том, что мы никогда не задумывались над тем, что на самом деле имеется в виду, когда говорят – «личность». Что мы сами под этим словом понимаем? На что оно указывает? Что конкретно оно должно обозначать?
Удивительно, что ответы на все эти вопросы кажутся нам вполне очевидными. Впрочем, ровно до того момента, пока мы не пытаемся на них ответить. Тут-то иллюзия понятности и рассыпается, подобно карточному королевству из «Алисы в Стране Чудес».
Именно об этом ещё в IV веке до н. э. писал в своей знаменитой притче китайский философ Чжуан-цзы: «Однажды Чжуан-цзы приснилось, что он – бабочка. Бабочка весело порхала, не ведая, что она Чжуан-цзы. Когда же Чжуан-цзы проснулся, то не мог понять: снилось ли ему, что он – бабочка, или это бабочке теперь снится, что она – Чжуан-цзы?».
Но как так получается, что все мы буквально в восторге от собственной личности – пытаемся «себя полюбить», «реализовать себя», «быть собой» и т. д., а речь на самом деле идёт лишь о какой-то иллюзии?
Ответ на этот вопрос мы находим у величайшего психолога и философа Уильяма Джеймса. «У человека, – писал Джеймс, – столько личностей, сколько индивидов признают в нём личность и имеют о ней представление».
Да, ваша «личность» – это что-то вроде парламента, состоящего из кучи самодовольных идиотов. И каждый из них, когда приходит его час, взбирается на трибуну вашего сознания, считая себя центром Вселенной.
Честно говоря, им бы и по одному не мешало у психиатра проконсультироваться, да и по партийным спискам было бы неплохо. А все вместе они и вовсе представляют собой одно сплошное безумие.
Почему же мы этого не замечаем? Всё дело в том, что вы в каждый конкретный момент времени имеете дело только с одной своей субличностью. Потом ситуация меняется, и вы переходите к другой, а потом к третьей и так далее.
Они, так сказать, редко в нас встречаются, и уж точно не встречаются всей бандой разом.
* * *
Когда вы сидите в компании друзей, вы имеете дело с субличностью, которую вы создали специально для этой компании. И скорее всего, она имеет мало общего с субличностью, которой вы пользуетесь, общаясь, например, со своим начальником или подчинённым.
Когда вы один на один со своей второй половинкой, в вас активизируется уже другая субличность. И поверьте, она сильно отличается от тех «вас», которые общаются с продавцом в магазине, коллегами в офисе, полицейским на дороге или с преподавателем на экзамене.
Есть в вас субличность, воспитывающая вашего ребёнка. Но есть и субличность, которая научилась терпеть нравоучения ваших собственных родителей. А потому не удивляйтесь, если вам хочется поскорее куда-нибудь смыться, когда ваши дети встречаются с вашими родителями.
Да, если обстоятельства сталкивают наши субличности друг с другом, нам становится откровенно не по себе – когда дискомфортно, когда неловко, а когда и просто страшно.
Например, непонятно, как вести себя с начальником на работе, если ты с ним вне этой работы спишь, а ваши коллеги не в курсе. Или вот как поддержать супругу «на дипломатическом приёме», если она творит что-то невообразимое и вам за неё неловко перед окружающими? Конфликт субличностей.
Но может быть, ваша истинная личность – это то, какой вы, когда находитесь в одиночестве? Допустим. Но куда она девается, если вы примете, например, таблеточку ЛСД? Эффект, поверьте наркологу, будет весьма ощутимым. Хотя, казалось бы, – чего такого случилось?
К вам в организм попало вещество, которое всего лишь на пару химических связей отличается от обычного нейромедиатора. Но этого оказывается вполне достаточно, чтобы почувствовать себя каким-нибудь диковинным животным или пророком для всего человечества.
Так что это за личность у нас такая, что её способны уничтожить две химические связи внутри одной молекулы?
Впрочем, если химия – это, как говорится, удар ниже пояса, то как насчёт гипноза? Человек просто поговорит с вами, вы «заснёте», и он сможет заставить вас делать вещи, на которые вы бы никогда в жизни не отважились и не согласились.
Куда же вдруг сбежала личность? Где она? Был ли, так сказать, мальчик?
«Я» мозга
Если вам кажется, что дело лишь в социальных ролях, которые мы исполняем в зависимости от той или иной ситуации, а на самом деле наша личность – это всё-таки нечто целостное и непротиворечивое, живущее само по себе, не торопитесь с выводами.
Теменная доля вашего мозга отвечает за то ваше «я», которое осознаёт, где вы сейчас находитесь. Её повреждение превратит вас в неприкаянного странника, который никогда не знает, где он. Кстати, эти же повреждения могут вызвать у вас и другое ощущение – что ваше тело перестало быть вашим. Да, ваше телесное «я» – это тоже отдельная опция.
Впрочем, превратившись из-за повреждений теменной доли в вечного странника без тела, вы, возможно, ещё будете продолжать ощущать себя центром видимого вами мира. Однако если пострадает (от травмы или болезни) нижняя часть вашей правой височной доли, то и это «я» вы тут же потеряете.
Та же нижняя часть правой височной доли (заодно с центрами лимбической системы мозга) отвечает за «я» ваших субъективных переживаний. Если пострадают указанные зоны мозга, то ваши чувства и ощущения перестанут принадлежать вам. По крайней мере, вы будете абсолютно уверены, что они принадлежат кому-то другому.
Думаю, что эти состояния почти невозможно вообразить (и надеюсь, что вам не придётся с чем-то подобным столкнуться). Но представьте себе человека, который, как рассказывает Оливер Сакс, желая взять шляпу, хватается за лицо собственной жены и нянчит часы, принимая их за младенца? Что сталось с его личностью? Куда она делась?! Да, таковы факты: мельчайшее поражение мозга может разрушить личность человека до основания.
Мы уверены в стабильности, цельности и состоятельности собственной личности. Но это не более чем иллюзия, вымысел, сказка, которую мы сами себе рассказываем. Причём всякий раз по-разному.
Вероятно, вы помните себя в детстве, помните в молодости, в зрелости (если вы уже достигли почтенного возраста). Если постараться, то вы припомните себя и в разных состояниях – отчаявшимся, испуганным, глубоко несчастным, несправедливо обиженным, но также и невероятно счастливым, одухотворённым, испытывающим страсть.
В какой из этих моментов вы были настоящими, а в какой из них вы себе врали?
Ну правда, если в разные периоды жизни и в разных эмоциональных состояниях вы придерживались разных взглядов (а это именно так, даже если вы сейчас об этом забыли), то где-то вы были, мягко говоря, неправы. Так как же понять, какое из ваших прежних «я» было подлинным, а какое – подложным, ошибочным, ненастоящим?
Кто из «вас» думал то, что вы и вправду думаете, а кто думал какую-то ерунду? И кстати, а сейчас у вас настоящее «я» или опять что-то не то? А как вы можете быть в этом уверены? И что вы скажете, когда и это «я» поменяется? А это обязательно произойдёт.
Таков парадокс: мы ощущаем собственную личность, мы уверены, что обладаем личностью, но она – лишь фикция, а её целостность – тем более.
Мы никогда не сомневались в собственной личности, мы и сейчас делаем это только с позиций некого метасознания – как бы понарошку. Ведь я не думаю, что мои вопросы (или даже ваши размышления над ними) и в самом деле способны поколебать в вас ощущение собственной личности.
Эта иллюзия – иллюзия нашего «личностного “я”» – фундаментальна.
Опыт «нервной болезни»
Прямо перед окончанием Военно-медицинской академии у меня случился тот самый «периферический паралич Гийена – Барре». Но мне «повезло» не только выжить, но и оказаться в весьма любопытной компании.
Один из моих соседей по реанимации поступил в неё после малюсенького инсульта очень редкой локализации. В результате от его «личности» не осталось и следа – он не узнавал жену, не понимал, где находится, нёс какую-то отчаянную околёсицу. Но при этом, надо заметить, считал себя абсолютно здоровым человеком. Медперсоналу иногда даже приходилось привязывать его к койке, чтобы он не сбежал из реанимации.
Временами ему начинало казаться, что мы плывём на корабле, а он капитан, который отдаёт юнге команды. Я, к слову, был тем самым юнгой и исправно откликался всякий раз, когда это требовалось: «Да, мой капитан!», «Будет исполнено, капитан!». Этих ответов было вполне достаточно, чтобы всё остальное его больной мозг дорисовал сам.
Причём не откликаться было рискованно: я всё-таки страдал обездвиженностью, тогда как мой товарищ демонстрировал удивительную телесную бодрость.
Так, например, однажды ночью он вообразил, что капельница у моей кровати – это сливной бачок унитаза. Он уже схватился за неё, чтобы «спустить воду» и помочиться в мою прикроватную тумбочку, когда я, наконец, оставил всякие попытки его переубедить и направил его к аппарату ИВЛ, скучающему в другом углу комнаты. Пока же он с ним возился, пытаясь понять, куда в него писать, я счастливо дозвался дежурного врача.
Через месяц реанимации меня перевели в палату, где жизнь и вовсе буквально била ключом. Больной эпилепсией прапорщик замысливал планы нашего убийства – мы все его очень раздражали. Боясь этого, многие на ночь перемещались со своими матрасами в коридор, чтобы провести там ночь в относительной безопасности.
Пожилой мужчина, страдавший атрофией коры головного мозга, каждый день придумывал новую болезнь, которую, как ему казалось, от него скрывают врачи. Потом он делал вывод, что скоро умрёт, и в связи с этим придумывал новые и новые планы самоубийства.
Если бы я не был к этому моменту убеждённым психиатром, то решил бы, что оказался в сумасшедшем доме.
Но фокус в том, что все мои сопалатники были, строго говоря, психически здоровы. Их заболевания не были психическими расстройствами, а сама их психика не была разрушена тяжёлым психозом. Они были нормальными людьми с локальными поражениями нервной ткани. Чего, впрочем, оказывалось вполне достаточно, чтобы от прежних людей в них не осталось ничего.
Ровным счётом ничего.
