Андрей Собакин
В гостях у сказки
Это была совсем юная светловолосая голубоглазая девушка – лет пятнадцати, может чуть больше. Она, наверное, совсем не понимала по-немецки, и поэтому сделала очень сосредоточенное выражение лица, отчего на её лбу появились небольшие складочки…
– Фройляйн здесь одна? – спросил Ланге.
Курт остановился чуть в стороне, чтобы можно было заглянуть в раскрытые ворота сарая. Внутри, кажется, никого не было, и когда Ланге вопросительно взглянул на своего водителя, тот только едва заметно молча кивнул.
Дальше события развивались неумолимо и стремительно. Ланге крепко схватил девушку за предплечье правой рукой и, силой притянув к себе, попытался поцеловать её в губы. Та вскрикнула и, наклонив голову вниз, попыталась увернуться и вырваться. Курт успел заметить растерянность и страх на её лице. Не получив своего поцелуя, Ланге не выпуская девушки, сильно ударил её ладонью левой руки по голове, а потом потащил в сарай. Курт, оглянувшись по сторонам, невозмутимо пошёл следом. Оглушённая ударом, а также парализованная от ужаса полька не осмеливалась больше ни сопротивляться, ни кричать. Она только тихо плакала и всхлипывала. Ланге задрал ей юбку и повалил девушку на сено в глубине сарая…
– Очень хорошая! – довольно сказал Ланге Курту поднимаясь на ноги и застёгивая штаны, – Рекомендую!
Курт ощущал себя словно в подростковом эротическом сне – опьянённый желанием, он потерял чувство реальности… Девушка показалась ему необычайно маленькой, худенькой и горячей – сравнить Курт мог только с Анной-Кларой, а та была фройляйн далеко не хрупкая и почти с него ростом.
Полька лежала словно неживая; взгляд её был как у куклы, стеклянный, устремлённый куда-то в никуда. Она почти беззвучно плакала, её нежные покрасневшие щёки были мокрыми от слёз, и новые, и новые капли вытекали из её глаз…
Когда всё закончилось, и животные инстинкты снова отступили куда-то в глубину подсознания, Курту вдруг стало неописуемо жалко эту совсем ещё девчонку беззащитно лежавшую перед ним на сене. Она даже не пыталась прикрыться… Натягивая штаны Курт почему-то всё смотрел на её живот, бледный, втянутый, с маленьким пупком посередине, с аккуратным тёмным треугольничком внизу…
– Ну как? Порядок? – бодро спросил Ланге, который стоял где-то рядом.
Курт обернулся к нему, но не успел ничего ответить – Ланге почему-то доставал из кобуры свой Парабеллум. Ничего не понимая, Курт снова посмотрел на живот девушки, и тут прогремел выстрел… Там, чуть ниже пупка вдруг появилась тёмная круглая дырочка очень правильной формы. Крови почти совсем не было… Полька громко вскрикнула и, сжавшись от боли в комок, рыдая повернулась на бок, почти полностью зарывшись в сено…
– Пусть теперь помучается, – невероятно довольным голосом сказал Ланге.
Заметив совершенно оторопевший взгляд Курта, который даже на мгновенье забыл, что стоит с наполовину спущенными штанами, Ланге улыбнулся и добродушно пояснил:
– Всё равно им всем подыхать.
Курт был в шоке. Улыбка Ланге его не на шутку напугала. До этого момента он рассматривал всё как некую игру, где он, как настоящий первобытный охотник просто берёт понравившуюся ему самку. Было даже что-то привлекательное именно в том, что она, может, забеременеет от него, а если нет, то потом, отдаваясь другим мужчинам, она всё равно будет знать и помнить, что принадлежала ему… И вот она умирает… Или уже мертва… И пусть она была его девушкой всего пару минут – она была его девушкой… Курту вдруг захотелось ударить Ланге по его самодовольной морде, закричать, прострелить этому подонку голову…
– Штаны не забудь, – совершенно невозмутимо напомнил ему Ланге и, убирая пистолет в кобуру, направился к выходу.
Не оборачиваясь, Курт поспешил за фельдфебелем. Перед глазами у него по-прежнему был этот беззащитный нежный живот с тёмным, почти чёрным, пулевым отверстием…
Происшествие с полькой заставило Курта серьёзно задуматься – он понял, что у Ланге, серьёзное психическое отклонение, и даже если ему самому это, возможно, пока ещё никак не угрожало – кто знает, в какую историю он может вляпаться из-за сумасшедшего фельдфебеля в следующий раз… Сомнения и ночные кошмары терзали Курта несколько дней, и, наконец, он решил, что каким-то образом от Ланге надо избавляться, иначе он сам просто сойдёт с ума – при виде фельдфебеля перед глазами всегда неизменно вставала та жуткая сцена в сарае… Случай представился довольно скоро. Полковник, прибывший в их часть с проверкой, проходя со своей свитой через гараж, совершенно случайно выбрал Курта для вопроса о качестве технического обслуживания машин. Курт, вытянувшись по стойке «смирно», ответил, что никаких нареканий не имеется, и что обслуживание всегда на высоком уровне. Полковник краем глаза взглянул на довольного ответом начальника гаража, и поинтересовался, нет ли у Курта каких-либо просьб или пожеланий.
– Есть, – неожиданно для себя ответил Курт, и начальник гаража чуть-чуть побледнел и забеспокоился.
– Слушаю вас, – совершенно серьёзно сказал полковник.
– Я желаю служить моей стране и моему фюреру там, где я смогу принести наибольшую пользу – то есть на фронте, – бодро доложил Курт.
Несколько озадаченный от неожиданности, полковник довольно быстро пришёл в себя и ответил:
– Это очень хорошо! Я подумаю, что я смогу для вас сделать.
Начальник гаража облегчённо вздохнул, а полковник тут же дал указание своему адъютанту:
– Запишите мне его фамилию и имя и проверьте списки вакансий – думаю, что хорошие шофёры везде нужны…
Уже через несколько дней, фельдфебель Ланге, усаживаясь в кабину к Курту, доверительно сообщил ему:
– Ох, не знаю, чем ты прогневал начальство, но тебя отправляют на фронт. Что же ты это такое натворил?
Курт только недоумённо пожал плечами и никак не показал своей радости. Впрочем, он и сам не был до конца уверен, что попасть на фронт было лучше, чем оставаться в подчинении у Ланге…
*
Лейтенант Кох Курту понравился сразу – он был молод, не избегал контактов с рядовыми напрямую (большинство офицеров вермахта с солдатами предпочитало общаться только через фельфебелей или вахмистров), всегда внимательно выслушивал своих подчинённых и, наверное, самое главное – было заметно, что Кох доверял Курту. Бывали ситуации, когда выросший в деревне Курт даже ощущал некоторое превосходство над «городским мальчиком из хорошей семьи», которым ему представлялся Макс – и тогда он с удовольствием, но всегда почтительно, давал советы своему лейтенанту…
Унтерштурмфюрера Бёме Курт откровенно побаивался. Было в этом эсэсовце что-то холодное и отталкивающее. Впрочем, с солдатами Бёме практически не разговаривал, а если уж и случалось, то он не скрывал своего превосходства и, возможно, даже искренне считал солдат неким промежуточным звеном между евреями и арийцами.
Была, кажется, среда, когда Бёме на своём верном мотоцикле и в сопровождении нескольких солдат (тоже на мотоциклах) приехал в деревню, где размещался лейтенант Кох со своими людьми. Все знали, что Бёме и Кох были друзьями. Курт как раз копался в моторе – он вообще любил технику и регулярно, при первой же возможности, проверял состояние своего грузовика.
– Пошли, там Бёме всех шнапсом угощает, – позвал его Вальтер.
– День рождения у него что ли? – спросил Курт вытирая руки промасленной тряпкой.
– Нет, оберштурмфюрера ему дали, – пояснил Вальтер, – Вот он и заявился к нашему с ящиком шнапса.
– Шнапс – это хорошо, – сказал Курт.
Во дворе избы, где размещался лейтенант Кох, было полно народу. Сам Бёме что-то весело рассказывал Максу и нескольким солдатам, и поэтому на появление Курта и Вальтера никак не прореагировал. Заметивший их вахмистр Бахман жестом пригласил к потрёпанному дощатому столу, где стояло с десяток стаканов. Вахмистр аккуратно наполнил два стакана до краёв шнапсом, а когда Курт и Вальтер взяли их, он громко провозгласил:
– За оберштурмфюрера Бёме!
Все тут же оживились. Некоторые из присутствующих поспешно поставили свои пустые стаканы на стол, и Бахман быстро наполнил их по новой. Четверо русских полицейских стояли неподалёку, каждый со своим стаканом, и что-то негромко обсуждали по-русски. Когда один из них подошёл со своим стаканом к Бахману, тот, не глядя не него, наполнил стакан только на половину и отвернулся. Русский невозмутимо забрал стакан и снова присоединился к своим товарищам.
После пары порций шнапса Курт решил всё-таки вернуться к грузовику. Не потому, что он что-то там недоделал, а просто он хотел, пользуясь случаем, пока все заняты обмытием повышения Бёме, проверить свой тайник…
Это была маленькая тайна Курта. Поскольку война столь бесцеремонно и решительно вошла в его жизнь, он решил не терять времени даром и извлечь из этого хоть какую-то пользу. Пользуясь превосходством германской расы и безнаказанностью на оккупированных территориях, Курт обнаружил, что обыскивая беженцев и досматривая жилища местного населения можно вполне неплохо разбогатеть. В его коллекции уже были золотые карманные часы, два золотых червонца с портретом русского царя Николая II и несколько золотых и серебрянных нательных крестов. Всё это, аккуратно завёрнутое в русский, расшитый странными птицами, женский платок, было спрятано в тайнике под сиденьем его грузовика. Иногда Курт уединялся со своими сокровищами, рассматривал их и планировал, как он распорядится ими после войны. Он мечтал о своём собственном хозяйстве с Анной-Кларой, детях, своём винограднике, своём вине…
В тот день шнапс немного ударил ему в голову, и, проходя, по деревенской улице, Курт обратил внимание на молоденькую девчушку, которая робко шла ему навстречу. Решив, что сокровища подождут, Курт остановил девушку каким-то, непонятным ему самому, вопросом на немецком. Та испуганно шарахнулась от него, но Курт успел схватить её за руку. Действуя словно во сне, он потащил девушку куда-то в сторону, и они оказались у приоткрытой двери какого-то сарая. Девушка всё время пыталась вырваться, растерянно бомотала что-то, но не кричала и, было заметно, что она до смерти боялась незнакомого подвыпившего немца. Курт затащил её в сарай. В полосе света падавшей из полуприкрытой двери виднелось сено… Курт неулюже чмокнул девушку в щёку, а потом толкнул её в сторону сеновала. Она не сопротивлялась. Глаза девушки были полны ужаса, а когда Курт начал расстёгивать свои штаны, она безмолвно заплакала… Уже со спущенными штанами Курт подошёл к лежавшей на сене девушке и задрал ей юбку… Он снова ощущал себя первобытным охотником, он снова позволил древним как мир инстинктам взять над ним власть. Он наслаждался этим… В полосе падавшего от двери света Курт увидел её бледный, чуть втянутый живот, пупок, тёмный треугольник волос внизу… И вдруг, словно ослеплённый вспышкой молнии, он замер. На какую-то долю секунды Курт вдруг увидел маленькую аккуратную тёмную дырочку чуть пониже пупка… Нужели, та полька нашла его и в России? Нет, просто показалось… Но весь пыл моментально угас. Курт ощутил, что не способен сделать, то, что собирался. Может и Анна-Клара с позором прогонит его, когда он вернётся… Нет! Нет! Он – настоящий мужчина, он берёт, то, что ему нравится и ту, что ему нравится! А та полька уже давно мертва и не может никак ему повредить!..
Курт и сам не заметил, как ударил девушку наотмашь кулаком в лицо. Она вскрикнула, а он, словно очнувшись, начал с ожесточением её бить – по лицу, по грудям, в живот… Девушка сначала только всхлипывала и пыталась хоть как-то закрыться от ударов, но потом начала кричать… Громко, пронзительно… А Курт наносил ей удар за ударом, пока вдруг откуда-то сзади не раздался холодный, громкий приказ по-немецки:
– Прекратить!!!
Курт замер.
– Прекратить! – снова чётко и уверенно сказал кто-то.
Курт обернулся.
Позади него, буквально в паре шагов, стоял оберштурмфюрер Бёме. Возле приоткрытой двери сарая стояли два русских полицейских с винтовками и один немецкий солдат с автоматом. Глаза у Бёме были серые, холодные и непроницаемые. Эсэсовец напомнил Курту волка – такой беспощадный хищник, готовый в любой момент наброситься и разорвать…
– Что здесь происходит, солдат? – жёстко спросил Бёме.
Курт молчал.
Впрочем, было заметно, что с каждой секундой ситуация для Бёме становилась всё ясней, и что тоже изрядно выпивший оберштурмфюрер начал по-немногу расслабляться.
– Солдат! – сказал оберштурмфюрер, – Вам, надеюсь, известно, что у евреев национальность определяется по матери?
Курт про это никогда даже не думал, но на всякий случай испуганно кивнул.
– Очень хорошо, – продолжал Бёме, – Значит, если судить по вашим спущенным штанам… Если потом эта девушка забеременеет… Вы меня понимаете?
Тут Курт заметил, что глаза оберштурмфюрера смеялись, хотя лицо его оставалось непробиваемо-каменным – и это пугало ещё больше…
– Вы, действительно, полагаете, что рейху нужно побольше евреев?
– Н-н-нет… – с трудом ответил Курт.
– Вы хотите стать отцом еврея? – снова беспощадно спросил оберштурмфюрер.
– Н-н-нет…– пробормотал перепуганный до смерти Курт.
– Очень хорошо! – ответил Бёме и подошёл к лежавшей на сене девушке.
Та поспешно одёрнула юбку вниз и попыталсь вжаться поглубже в сено, не сводя при этом испуганных глаз с эсэсовца. Бёме, наклонившись, схватил её за предплечье и довольно грубо поставил на ноги. Потом он взял девушку рукой за побородок и внимательно всмотрелся в её обезображенное побоями лицо.
– Солдат! – сказал Бёме, – Думаю, что на этот раз вам повезло – это не еврейка.
Курт молча сглотнул слюну и ничего не ответил.
– Будете продолжать? – осведомился Бёме.
– Н-н-нет, – выдавил из себя Курт.
– Ну, как хотите, – эсэсовец сдержанно улыбнулся и, отпустив девушку, повернулся к полицейским и солдату, стоявшим у входа.
– Я полагаю, инцидент исчерпан, – сказал он, – И застегните штаны – вы здесь представляете вермахт! – добавил он не глядя на Курта.
Курт начал поспешно застёгиваться, а в сарай неизвестно откуда вбежала русская женщина в платке, и девушка плача бросилась в её объятия. Женщина тоже плакала и вытирала кровь с лица девушки…
Один из русских полицейских, пожилой мужчина с седыми усами, подошёл к ним и коснувшись спины женщины негромко сказал:
– Ну, успокойся, Семёновна… Жива девка – и слава богу…
– Да пошёл ты!.. – отмахнулась от него женщина, прижимая к себе рыдающую девушку.
Другой полицейский, помоложе, прикрикнул на неё:
– Ты, дура, за базаром следи!
Пожилой отмахнулся от него рукой и снова продолжил успокаивать женщину. Бёме, полностью потеряв интерес к происходящему, вышел из сарая. Немецкий солдат с улыбкой дождался, пока Курт застегнёт штаны, а потом подошёл к нему и дружески похлопал по плечу… И в этот момент где-то снаружи, совсем рядом, грохнул выстрел…
Сначала никто даже не успел на это как-то среагировать. Все просто замерли, кто где стоял. Потом, через секунду или две, прогремел ещё один выстрел.
Солдат и оба полицейских вихрем вылетели из сарая. За ними, уже почти застёгнутый, побежал и Курт. Оберштурмфюрер, скрючившись, лежал посреди улицы. Он успел отойти не более, чем на десять шагов. Лицо его было в крови. Неподалёку в грязи валялась охотничья двустволка. Оберштурмфюрер Бёме был мёртв…
Поднятые по тревоге солдаты и полицейские незамедлительно начали розыск убийцы. Уже начинали сгущаться сумерки, и времени терять было нельзя. Судя по всему, убийца выстрелил сначала Бёме в живот, а уже потом – в лицо. Стреляли утиной дробью, так что после ранения в живот эсэсовец вполне мог и выжить – практически вся дробь застряла в его утеплённой шинели. Однако выстрел в лицо оказался несомненно смертельным… Ошарашенный всем происшедшим, Курт незамедлительно побежал к своему грузовику, где его уже поджидал взволнованный лейтенант Кох…
Сразу же за деревней расстилалась заросшая травой и кустарником пустошь, пересечённая поперёк неглубоким оврагом. За оврагом была небольшая берёзовая роща. Дорога, шедшая из деревни на станцию, огибала пустошь широкой дугой, а потом проходила за рощей, отделяя ту от леса. Из деревни через пустошь к роще вела узкая тропинка – по ней-то скорее всего и сбежал тот, кто стрелял в Бёме, потому что именно там, в начале тропинки нашли брошенное ружьё. Приехавшие вместе с Бёме солдаты, на двух мотоциклах с колясками сразу же помчались по дороге, чтобы отрезать убийце путь к лесу. Лейтенант Кох отправился с парой солдат и несколькими русскими полицейскими на грузовике следом за ними. Оставшиеся солдаты под командованием вахмистра Бахмана должны были пройти цепью через пустошь к роще и выйти за ней на дорогу. Всем был дан приказ никого живым не брать и стрелять по всем, кто бы оказался в этот момент между деревней и дорогой – у убийцы оберштурмфюрера не оставалось никаких шансов. Несколько солдат и пара полицейских остались в деревне и методично начали проверять каждый дом, каждый сарай, каждый погреб. Все обнаруженные жители регистрировались, и им до следующего утра запрещалось покидать свои дома…
Впрочем, розыски убийцы никакого результата не принесли. С наступлением темноты оцепление с дороги сняли, и Курту пришлось везти лейтенанта на станцию – докладывать коменданту о смерти Бёме. О происшествии с девушкой лейтенант, судя по всему, так никогда и не узнал – во всяком случае, Курт на это очень надеялся.
*
Едва Вернер вошёл в кабинет декана факультета, как тот, выйдя из-за стола, подошёл к двери и осторожно её запер. Вернер недоумённо обернулся, но декан жестом показал ему на стул возле своего стола и, не говоря больше ни слова, вернулся на своё место за столом.
– Добрый день, – снова рассеянно повторил Вернер, не понимая, почему декан его вызывал в свой кабинет.
– Вы, надеюсь, понимаете, что не сможете продолжать учёбу у нас? – безо всяких предисловий спросил декан.
Вернер это не совсем понимал, но одно предположение у него сразу возникло. «Да нет же», – подумал он в следующую же секунду, – «Этого просто не может быть…»
Заметив недоумевающее выражение на лице Вернера, декан пояснил:
– Нам сообщили о вашем дяде…
– О моём дяде? – догадка Вернера подтвердилась, но вся эта история всё ещё казалась ему невероятной.
– Он же состоял в Коммунистической Партии Германии… – усталым голосом сообщил декан и тут же оглянулся на дверь, словно опасаясь, что кто-то ещё мог его услышать, – Я всё понимаю, но после того, как его имя появилось в газетах… Вы сами должны понимать…
– Но ведь я практически не общался с ним… – попытался возразить Вернер, но декан остановил его жестом руки.
– Я вас понимаю, но таковы обстоятельства, в которых мы все с вами оказались, – сказал декан, – Поверьте, я вам очень сочувствую…
– Его арестовали? – спросил Вернер.
– Не знаю, – ответил декан, – В газетах было, что он в розыске, и что очень вероятно, что ему удалось скрыться за границей…
Декан снова опасливо оглянулся на дверь.
– Вы же знаете, – продолжил он, – Я сам полагаю, что наука и политика не должны пересекаться, но мы живём в такое время, когда этого очень трудно избежать… Сейчас идёт война. Мне кажется, что если вы докажете свою лояльность стране и фюреру, то мы сможем вас восстановить, и я лично буду вас рекомендовать… Возможно, после войны ситуация изменится, и…
Вернер сидел и слушал. Щёки его горели, на глаза наворачивались слёзы… Несколько раз ему казалось, что голос декана как бы исчезал, словно кто-то выключал звук, но через пару секунд он снова возвращался, словно откуда-то издалека…
– …Вот и хорошо, – сказал ему на прощание декан, – До свидания.
*
Эшелон шёл на восток. Сразу за паровозом была прицеплена платформа, на которой размещался спаренный длинноствольный зенитный пулемёт на случай появления русских самолётов. Впрочем, теперь это была, скорее, формальность – русская авиация была практически полностью уничтожена в самом начале войны, и в небе практически беспрепятственно господствовало Люфтваффе. Несколько раз Вернер видел через окно вагона, как по серому небу на восток шли широкими волнами бомбардировщики Люфтваффе. Где-то там, куда ещё не дошли доблестные солдаты Рейха, уже бушевало беспощадное пламя войны, и города превращались в груды камней и руины под ударами неумолимого германского оружия…
Вагон, в котором ехал Вернер, был следующим после платформы с зениткой, и Вернер часто стоял у открытой двери в торце вагона и рассматривал окрестности, краем глаза наблюдая за зенитчиками. Тех было четверо, и, в отличие от солдат следовавших с эшелоном, они не могли отсиживаться во время дождя в вагонах. Зенитчики укрывались под брезентом на платформе, и при этом, как минимум, один из них должен был сидеть за пулемётом, а другой – наблюдать за небом. Дождь шёл практически непрерывно несколько дней, но в то утро, часов в десять, дождь прекратился, и небо чуть-чуть прояснилось… Вернер стоял в дверном проёме и разглядывал леса, поля, берёзовые рощи, мимо которых они проезжали… Впереди пыхтел паровоз выбрасывая в серое небо белый дым. На платформе зенитчиков, мокрой после недавнего дождя, два солдата поправляли мешки с песком и занимались некоторым благоустройством – сначала сооружали небольшой навес из брезента, а потом перетаскивали туда ящики с боеприпасами. Третий зенитчик сидел за пулемётом, а командовавший зенитным расчётом вахмистр расматривал небо в небольшой бинокль и периодически давал своим солдатам разные ценные указания.
…Русский самолёт появился совершенно неожиданно. Вернер даже не сразу его заметил. Однако зенитчики внезапно засуетились и заняли боевые позиции. В воздухе вдруг возникло ощущение какой-то напряжённости и сосредоточенности. Пулемёт начал быстро разворачиваться сначала в одну сторону, а потом почему-то резко в другую, словно солдаты играли в карусель… Вахмистр с биноклем начал нервно ходить от одного борта платформы к другому, стараясь разглядеть что-то впереди паровоза. Тут же раздался длинный паровозный гудок, на несколько секунд заглушивший всё вокруг… А потом, в наступившей тишине, Вернер явственно услышал какие-то громкие удары, словно кто-то быстро-быстро колотил молотком по металлу, и нарастающий гул приближающегося самолёта. В следующее мгновение небо над платформой заслонила тёмная тень – самолёт с красными звёздами на крыльях появился на очень низкой высоте из-за паровоза, и на платформу с зениткой обрушилась сокрушительная очередь из крупнокалиберного пулемёта. Очевидно, пилот понимал, что зайди он сбоку, зенитчики смогли бы открыть по нему огонь гораздо раньше – а так, из-за того, что пулемёт находился на низкой платформе, паровоз закрывал ему сектор обстрела по ходу движения поезда. Ответный огонь зенитки вряд ли мог серьёзно повредить русский самолёт – через секунду тот уже умчался дальше вдоль состава, а когда пулемёт развернулся на 180 градусов, то стрелять было уже поздно. Потрясённый случившимся, Вернер не сразу опомнился – некоторое время он так и стоял посреди двери в торце вагона с ужасом осознавая, что одна из тех крупнокалиберных пуль, что только что взрыли дощатый настил платформы, вполне могла угодить и в него… Паровоз заметно прибавил ходу. Зенитчики снова лихорадочно вращали пулемёт. Пройдя вдоль всего состава, истребитель развернулся и начал быстро обгонять поезд, держась в некотором удалении и на такой низкой высоте, что он летел практически касаясь верхушек деревьев. Теперь уже зенитчики были во всеоружии и успели немного пострелять по самолёту, пока тот пролетал мимо них. Скорее всего, русский пилот совершал разведывательный полёт, и немецкий эшелон показался ему неожиданной и относительно безопасной добычей. Обогнав поезд, истребитель исчез за паровозом, вероятно для того, чтобы снова развернуться и вновь помчался ему навстречу…
И опять ударили пулемёты – с самолёта и по самолёту. Вернер успел увидеть промелькнувшее над его головой, совсем рядом – метрах в десяти, серо-зелёное днище истребителя. Оно напомнило ему брюхо сказочного дракона…
Когда через пару секунд он снова посмотрел на зенитку, то увидел, что возле пулемёта никого нет. Стрелок лежал на спине внизу, на платформе, раскинув руки в стороны и без каких-либо признаков жизни. Ещё один зенитчик неуверенным шагом отходил в сторону от пулемёта держась обеими руками за живот. Не заметив края платформы он как-то неуклюже и по-детски споткнулся о борт и вывалился наружу, мгновенно исчезнув из поля зрения… Другой солдат сидел на полу платформы прислонившись спиной к мешкам с песком. Он зажимал руками правое бедро, а по штанине из-под его пальцев расползалось тёмное кровавое пятно… Вахмистр лежал лицом вниз на мешках с песком, и в его свесившейся руке всё ещё был зажат бинокль…
Вернер вдруг осознал, что в этом внезапно наступившем вакууме событий он должен был что-то делать. Паровоз по-прежнему пыхтел впереди, и поезд монотонно раскачиваясь мчался дальше… Вернер нерешительно перебрался из вагона на платформу…
– Давай быстрее! – прикрикнул на него зенитчик с простреленной ногой, – Он возвращается!
Действуя словно во сне, Вернер подошёл к пулемёту. Зенитчик, заметно напрягая все свои силы и стремительно бледнея с каждой секундой, тоже начал перебрался туда, не убирая руку от кровоточащего бедра.
– Быстрее-быстрее! – кричал он на Вернера.
Самолёт уже успел вновь обогнать поезд, развернуться, и снова шёл на большой скорости им навстречу. Вернер его ещё не видел из-за паровоза, но слышал гул мотора и эти странные металлические удары… В какую-то долю секунды он вдруг понял, что это были за удары – это крупнокалиберные пули били по стальному корпусу паровоза… Вернер нажал на гашетку – пулемёт на удивление легко отозвался послав в небо короткую очередь.
– Куда ты стреляешь?! – заорал раненый зенитчик, – Вон он! Врежь по нему!
…Это продолжалось всего несколько секунд – Вернер опустил ствол пулемёта и тут же неожиданно обнаружил русский самолёт в самом центре прицела. Он снова нажал на гашетку и не отпускал её, пока самолёт, на мгновенье заслонив собой серое небо, не унёсся куда-то дальше. Вернеру вновь показалось, что над ним пролетел дракон…
– Идиот! – продолжал кричать зенитчик, – Заградительный огонь! Надо стрелять перед ним, а не по нему! Господи, какой идиот!..
Вернер понимал, что он сделал что-то не так. Продолжая бормотать какие-то ругательства, раненый зенитчик начал помогать ему разворачивать пулемёт. Однако на этот раз истребитель пошёл на обгон состава с другой стороны. Пришлось снова лихорадочно поворачивать пулемётную установку в нужном направлении, и на несколько секунд Вернер потерял самолёт из виду.
– Мы достали его!!! – вдруг радостно заорал зенитчик и начал непонятно зачем хватать Вернера за шинель и трясти его, – Мы его достали!!!
И тут Вернер увидел, что за русским истребителем тянулся заметный шлейф чёрного дыма, который увеличивался буквально с каждой секундой, становясь всё шире и чернее – видимо, каким-то образом Вернеру всё-таки удалось зацепить его из пулемёта, или самолёт был повреждён раньше, в время предыдущей атаки.
– Сейчас он поднимется повыше, – сказал зенитчик, – И будет прыгать. Надо его добить! Дай, я сам!
Видимо, совсем позабыв о своём ранении, он оттолкнул Вернера в сторону и занял его место у пулемёта. Вернер послушно отодвинулся и тоже стал напряжённо следить за русским истребителем. Ни Вернер, ни раненый зенитчик не видели, как в расстреленной вдребезги кабине паровоза истекающий кровью машинист забрасывал уголь в топку, чтобы не допустить остановки состава. Разорванные крупнокалиберными пулями тела тех, кто при жизни были кочегаром и помощником машиниста лежали в лужах крови среди кусков угля на металлическом полу паровоза…
