Анна Блейк
Все оттенки боли
Как это вообще работает?
– Добро пожаловать в команду, Туттон, – устало произнес Грин и поднялся.
Он встал будто бы легко. Будто бы. Расправил плечи. Посмотрел на папку. Пожал коллеге руку и замер, не отводя от него взгляда.
– Если что-то будет нужно, сообщи мне или Арабелле. Работать можешь в офисе Агентства или здесь, здесь безопасно.
– А я уж хотел удивиться, что ты вытащил секретные документы и притащил их в публичное место.
Грин холодно улыбнулся.
– Скоро ты привыкнешь. Под столом справа от тебя стоит дипломат с кодовым замком. Папку положишь туда, код назначишь сам, инструкция прилагается.
Туттон усмехнулся.
Впервые со смерти отца он позволил себе имитацию эмоций. Откинулся на спинку. Растянул в улыбке непослушные губы.
– Теперь я верю, что попал по назначению.
– Мне нужно идти.
Аксель снова развернулся к выходу и остановился уже около ширмы.
– Завтра увидимся здесь же. В пять.
VI
Спустя 7 месяцев после аварии
Отправляясь на встречу с новым членом их странной команды, Марк Карлин думал о том, что пришлось пережить Нику и что еще предстоит. Их роднило чувство потери. А еще то, что Карлин встал на ноги. И Туттон тоже не собирался сдаваться.
Николас уже две недели занимался документами.
Он заявил, что в таких вопросах спешка неуместна, выбил себе право работать на дому, заперся в кабинете и не пускал к себе даже жену. Лиза Туттон, урожденная Элингтон, очаровательная жена Ника, встретила профайлера на пороге. Марк позволил себе вежливую улыбку, с благодарностью кивнул в ответ на приглашение войти и аккуратно поставил мокрый зонт на специальную подставку.
– Доктор Карлин, – мелодичным голосом произнесла Лиза. – Какой сюрприз. Не думала, что увижу на пороге своего дома светило профайлинга.
Эта роскошная женщина с идеальной осанкой и прической, которая выглядела так, будто ее только что укладывал лучший мастер Треверберга, казалась львицей, готовой защищать свою семью до последнего вздоха. Марк, глядя на нее сверху вниз, улыбнулся самой открытой из имеющихся в арсенале улыбок.
– Мне необходимо переговорить с Ником.
– Муж работает.
– Именно поэтому мне необходимо с ним поговорить. И заодно познакомиться.
Она сдержанно кивнула и шагнула в сторону, позволяя профайлеру наконец войти в дом. Он услышал детские голоса и на мгновение замер, оглушенный, но быстро взял себя в руки. У Ника трое детей. Карлин прекрасно знал об этом. Но почему-то оказался не готов к такому столкновению с чужой семьей. Несмотря на то, что Марк нашел свою тихую гавань в браке с Аурелией Баррон, женщиной, от которой он был вынужден уйти двадцать лет назад и к которой вернулся, лишившись всего, в этой гавани не звучал детский смех. И неизвестно, изменится это когда-нибудь или нет.
После потери сына Марк не считал себя в праве давать кому-то жизнь, если не может гарантировать его безопасность. А о какой безопасности может идти речь с учетом их с женой работы?
– Доктор Карлин. – Голос Лизы заставил его вынырнуть из неприятных мыслей. – Кабинет Николаса на втором этаже. Я принесу вам кофе. Или, может быть, чай?
– Кофе. Пожалуйста. Черный, без сахара.
Женщина кивнула. Ее благородного лица коснулась дежурная улыбка, не затронув глаза. Марк задержал на ней взгляд. Интересно, состояние миссис Туттон связано с тем, что они вынуждены скрываться от убийцы в чужом доме или с чем-то еще? Она выглядела не испуганной, скорее усталой, даже изможденной.
А как бы в подобной ситуации чувствовал себя он сам?
Марк взлетел по лестнице, безошибочно определив, в какую сторону двигаться на втором этаже, и постучал в тяжелую дубовую дверь. Агентство не поскупилось, выделяя Туттонам особняк.
– Да? Лиза, я работаю. – Голос Ника звучал приглушенно и устало.
Марк толкнул дверь, шагнул за порог.
– Я не Лиза, но я пришел, чтобы познакомиться и присоединиться к процессу.
Туттон поднял тяжелый взгляд от документов, которые изучал, и уставился на гостя с немым изумлением. Николас выглядел на свой возраст, но это необыкновенным образом ему шло. В каштановых волосах почти не было седины, карие глаза смотрели цепко, внимательно. Привычно-холодный взгляд, свойственный криминалистам и несчастным детям, которые и в сорок в глубине души остаются детьми.
– Интересно, – выдал Николас, привычным жестом закрыл папку с документами и положил ладонь сверху.
– Доктор Марк Элиран Карлин, профайлер. Консультант в вашем деле. Уровень доступа четвертый, такой же, как у вас.
– Знал бы я, что это означает, – буркнул Туттон и наконец соизволил встать.
Они пожали друг другу руки, и Ник предложил гостю сесть. А еще через мгновение в кабинет вошла Лиза, ловко удерживая поднос с напитками на одной руке. Взгляд, которым ее наградил Ник, было сложно с чем-то перепутать. Благодарность, глубина, чувство, гордость, нежность. Смешалось все, все оттенки, которые способен испытывать мужчина по отношению к любимой женщине. К женщине, которая его спасла.
– Не буду мешать. Не забудьте спуститься к ужину.
Лиза улыбнулась. И испарилась, оставив после себя тонкий аромат океана и ощущение лета. Марк невольно перевел взгляд на Туттона, который замер, глядя в дверь, но через мгновение криминалист вынырнул из мыслей и сосредоточенно посмотрел на Карлина.
– Не думал, что когда-то получу возможность поработать с вами. Волнительно.
Марк усмехнулся.
– Стич утверждает, что к этому делу подключили лучших. Я же считаю, что выбирали психов. Соболезную вашей утрате.
Ник замкнулся, сдержанно кивнул.
– Бессмысленной утрате. Грин не показывает мне результаты расследования, но Тодд сказал – преступника поймали.
– Преступницу, – мягко поправил Карлин. – Одна из любовниц Эрика. И это странно.
Вопросов было больше, чем ответов. А вскрытие показало совсем уж несусветную чушь, из которой следовало, что умер Туттон не от асфиксии, а от инъекции смертельной дозы морфина. В этой части все сходилось: девчонка оказалась младшим сотрудником в одной из лабораторий, доступ к лекарству у нее был, мотив тоже. Баррон, поговорив с ней, подтвердила наличие постороннего влияния, но все это не отвечало на другой вопрос: кто ей помог. Этого девушка как раз и не помнила. Гипноз не сработал, натолкнувшись на чужие блоки, которые Баррон обойти не смогла.
– Я не вижу системы, – вдруг негромко проговорил Туттон. – У жертв в списке нет совпадений. Никаких. Я вижу лишь разрозненные элементы. Чтобы воссоздать картину, не хватает деталей. Как будто… Не знаю. Не все дела учли? Такое возможно?
Карлин с готовностью кивнул.
– Вероятнее всего, часть учтена зря, часть не учтена, – заговорил он, удобно устроившись в кресле и взяв чашку с кофе. – У следствия был критерий в виде «кодовой» фразы, которая выдавала наличие постороннего влияния. Грубо говоря, подтверждало, что кто-то гипнотизировал убийц, программируя их на определенное поведение. Закладывал систему триггеров и противовесов.
– Какой-то странный подход. Не академический.
Темные глаза Карлина сверкнули.
– Если бы это дело можно было раскрыть, используя академический подход, это давно бы сделало Агентство. Им не пришлось бы выкрадывать Грина из-под носа у Старсгарда.
– А есть ли дело?
Марк пожал плечами.
– Мы считаем, что есть. Слишком много совпадений и…
– Слишком много совпадений, – прервал Ник, – и слишком мало фактов. Совпадения настолько абсурдны, что на их основе сгруппировать трупы было по-детски наивным. Нам нужны другие критерии. Как вы собираетесь делать выводы на основе неполных данных? Это все равно что выкинуть половину цифр из финансовой отчетности, а потом пытаться свести показатели.
Карлин пригубил кофе. Ник был прав. Об этом они с Грином спорили неоднократно. Но Клиффорд и Стич стояли на своем: дела связаны. Как, почему – неизвестно. Связаны, и все тут? В игры интуиции на таком уровне профайлер не верил. Значит, имелись основания, которые исполнителям не озвучили. А фактически главным критерием стала злополучная фраза, вернее, набор фраз, схожих по смыслу.
«Иногда он делает то, что должен. И даже сам не знает почему». Тупик, барьер, стена, за которую не удалось пробраться. Допросы велись постоянно, использовались различные техники, привлекались психологи, судебные психологи, специалисты по ведению переговоров. Медиаторы. Кого только не приводили к подозреваемым. Но в определенный момент звучала эта фраза, и за ней следовала пустота.
Убийцы тех жертв, чьи имена внесли в список, эту фразу проговорили. И каждый раз она звучала в тот момент, когда появлялась угроза раскрытия личности сообщника. Наставника. Того, кто показывал убийце: месть возможна. Достижение цели возможно. Он может получить все что захочет, просто по праву сильного.
Телефон Карлина пискнул.
Грин.
«Я был прав».
Через мгновение завибрировал аппарат Туттона. Тот взял трубку с некоторым удивлением.
– Да, я. – Внимательно слушая, что ему говорят, Ник смотрел в лицо профайлеру, и Марку не нравился этот взгляд. Положив телефон несколько мгновений спустя, Ник обреченно потер виски. – Грин сказал, что допрос убийцы моего отца дошел до предела.
– Это значит?..
– Она сказала: «Я просто делала то, что должна, то, что могу. Сама не знаю почему».
– Черт.
– Еще одна фамилия. А нам предстоит расследование еще двух смертей, которых нет ни в одном списке.
Марк нахмурился.
– Вы о чем?
– Энтони и Клер Туттон. Мои старшие брат и сестра. Надо убедиться, что их смерти вписываются в наш круг. И тогда мы поставим фамилию Туттон в список.
– Это дает структуру? – прищурился Марк.
Николас ловко вытащил из груды список и вчитался в него.
– Нет. Но у меня появляется гипотеза.
Глава вторая
Не ищи счастья, а ищи власть
I
1960 год
Спутник-7
Если бы Габриэле сказали, что она вернется в цитадель зла, в место, которое не смогло лишить ее жизни, но почти лишило души, исковеркав детство и представления о справедливости, несправедливости, морали и истине, она бы рассмеялась такому шутнику в лицо. Она бы бросила в него доказательства, указала на чуть заметную татуировку с предательским номером, навсегда выгравированным на ее проклятой душе, а потом отправилась бы в ближайший подвал, где производят алкоголь, которому закрыт вход на рынки возрожденной Европы, и заглушила бы шок призрачным намеком на забвение.
Если бы ей сказали, что можно начать заново, найти в себе силы, соткать себя из чужих ожиданий и страхов и снова научиться жить, полюбить и обрести смысл в жизни после того, как весь мир был лишен этого смысла по мановению жестокой руки, она бы не поверила.
Но именно она и именно сегодня стояла на пороге небольшой недавно отстроенной больницы закрытого города ученых Спутника-7. Города, в военное время носившего совершенно другое название. Города, истинное предназначение которого не читалось в великолепных улицах, построенных по советскому образцу. Квартиры с высоченными потолками, чистота, порядок, правила, наука. Парки. Театр.
Маленький город был похож на целое государство. Смешно. Она так и не смогла уехать от него далеко. Осела в Треверберге, вышла замуж за человека, который спас ее из рук врага в тот момент, когда надежда, подпалив прогнившие опоры души, чуть не уничтожила ее, – и многих других детей и подростков, номер на чьей руке свидетельствовал о принадлежности Объекту. Объекту и чудовищам в человеческом обличье, которые совершали бесчеловечные поступки во имя жестокого бога по имени Наука.
А теперь Габриэла вернулась в Спутник-7. Уже не маленькая девочка – ей двадцать семь, она дипломированный врач. Вернулась женщина, жена. Пусть, в отличие от мужа, она не трудилась в лабораториях, на которые и смотреть не могла после пережитого, она заняла себя другим: спасением жизней, реабилитацией, выводом людей из крайней степени истощения. Даже если это никогда никому не пригодится. Даже если войны больше не будет, она хотела оказаться готовой к самому страшному сценарию.
Габриэле было восемь, когда она попала в один из самых страшных медицинских лагерей Третьего рейха, секретный настолько, что его не отмечали на официальных картах, а Гиммлер приезжал сюда лично, чтобы принять доклад или посмотреть на жертв, которых в документах бездушно называли «респондентами». Направлений работы было много. Габи повезло – она попала к тем, кто изучал психическое.
Но повезло ли?
Молодая женщина стряхнула с себя оцепенение и сделала шаг в новую жизнь. Ее ждал главный врач для последних инструкций, ждал отдел кадров для подписания документов. А дома ждал муж. Глубокий вдох. Выдох.
Здравствуй, Спутник-7, город тревог, достижений науки и обмана. Город, построенный на крови, страданиях. Город, в катакомбах под которым когда-то почти что свершилась история.
Позже
Темно-синие глаза мужа смотрели на нее с любопытным вниманием, свойственным ученым. Дэвид никогда не выбирал между семьей и призванием. Габриэла и не требовала от него невозможных решений. Он был молодым врачом в концлагере, сбежал и вернулся туда в составе отряда направляющихся в Берлин советских воинов. И вытащил ее из клетки. Его теплые руки сохранили ее сердце, а беспрецедентная синева – она больше ни у кого не видела таких глаз, одновременно холодных и внимательных, пытливых и ласковых, – смягчила омертвелую душу.
Ей было двенадцать. Ему – двадцать два. Она – заключенная. Он привел в лагерь солдат и помог им зачистить каждую комнату, каждый уровень бесконечной бездны катакомб лабораторий. Он спас их всех. Как сумел.
Это было давно, пятнадцать лет назад, но обостренная возвращением в город память терзала Габриэлу каждую секунду. И только сейчас, спрятавшись от всего мира в теплых руках мужа, молодая женщина закрыла глаза и позволила себе глубокий осторожный вздох. Тихо-тихо. Ведь никто и никогда не должен услышать, что тебе больно и страшно. Твои эмоции – твои убийцы. Ты должен их скрывать от всего мира. Кроме Дэвида.
Она коснулась каштановых волос мужчины, потянула за кончики, и он с тихим смешком опустил голову, позволив себя поцеловать.
– Прости, – прошептал он.
– Я понимаю.
– Не понимаешь. Мы могли уехать в Штаты. Я мог уехать и забрать тебя с собой сразу после Капитуляции.
Мог. И тогда поставил бы на себя вечное клеймо, смешав свое имя с именами ученых Третьего рейха, которые нашли себе защиту под пестрым звездным флагом.
– Мы там, где должны быть, Дэвид.
– Мы там, где должны быть. И ты должна знать.
Она подняла глаза на мужа. Светлые волосы упали на лицо, но Габриэла не обратила на это внимания. Ее занимало только одно – то, что он сейчас произнесет. Сердце остановилось, губы приоткрылись. Женщина ждала.
– Они возобновляют эксперимент, – чуть слышно прошептал Дэвид. – Я встречался с Нахманом-младшим. Финансирование выделено, работы запущены. Ищут специалистов с нужными профилями.
– И ты?
Он покачал головой.
– К счастью, у меня другая специализация. Но нашу лабораторию перевели. На уровень глубже. Так я и узнал.
Она отшатнулась и посмотрела на мужа с чувствами, отчаянно напоминающими ярость. И боль.
– Зачем ты сказал мне?
– Потому что мы договорились. – Его мягкий голос с еле уловимым акцентом, природу которого Габриэла так и не смогла разобрать за девять лет их брака, за всю подаренную им жизнь, привычно успокоил, охладив звенящие от напряжения нервы. – Сейчас все иначе.
– И респонденты – добровольцы?
Он потупился.
– Не знаю, что происходит там. А у меня… Я работаю на другой стадии технологического процесса.
Габриэла медленно выдохнула и обхватила себя руками. Дэвид не шевелился. Он знал ее лучше всех в мире и понимал, когда не стоит разрушать монолит ее одиночества. Она боролась с эмоциями внутри себя. Как делала всегда. С помощью чего смогла выжить в аду.
– Дэв…
– Да?
– Я люблю тебя. Делай что должен.
Женщина протянула руку, и хрупкие пальчики с аккуратным кольцом на безымянном скрылись в его ладони. В комнате повисла тишина. Но теперь она не звенела, не разрушала, а созидала, огораживая двоих от изменившегося мира. От мира, где всегда есть секретные лаборатории, от мира, где всегда идет борьба за мощь и власть. И ученые находились на острие этой борьбы. Так было всегда. И так будет всегда.
А каждый живет так, как умеет.
II
После Второй мировой войны
Любовь.
Нежность.
Преданность.
Тяга.
Влечение.
Все это убивалось в лагерях. Все это выжигалось каленым железом, души опустошались. Если твое созревание проходило в аду, ты либо погибал, либо сам превращался в черта. Но почему-то именно те, которые прошли вместе лагерь, те, кто смог выжить в чудовищных условиях, те, кто умудрился стать той самой погрешностью, статистическим отклонением, обещавшим жизнь, сплетались друг с другом в плотный клубок, в котором они уже неотделимы один от другого, в котором каждая мысль является продолжением мысли партнера.
Можно долго говорить о любви. Еще дольше – о необходимости идти вперед несмотря ни на что. Еще дольше – о справедливости. Только вот Нюрнберг показал, что справедливости не существует. Это фарс, который разыграли, чтобы утихомирить массы, бросили косточку советскому красному медведю, чтобы примирить вождя с тем, что почти все нацистские ученые, имевшие вес в научном мире, обрели покой на западе, за океаном. И покой не в том смысле, в котором стоило бы. Ученые получили защиту. А в Спутнике-7 произошло невиданное: все те, кто трудился в лабораториях, избежали наказания. Их дела даже не разбирали. То ли потому, что свидетельств оказалось недостаточно, то ли потому, что по сравнению с лагерями смерти, по сравнению с Аушвицем Объект казался белым пятном на кровавой карте Третьего рейха. И его просто упустили из виду.
Только вот те, кто был вынужден находиться там, работать там за ломтик хлеба и вонючую похлебку, из-за которой отекало тело, лишенное питательных элементов, те, кого заставляли фиксировать показатели других, когда-то близких, а сейчас совершенно чужих людей, те, кто скрупулезно выполнял свою работу, всегда выбирая между трудом и смертью труд, ведь этот инстинкт невозможно победить, думали иначе.
Даже если ты не ребенок, видя свою мать, теряющую жизненные силы и разум, вглядываясь в нее, чтобы запечатлеть все до последней детали, начнешь терять связь с реальностью. Ты будешь жить надеждой на человеческий суд. Ты будешь жить ожиданием, следить за каждой строчкой процесса над врачами Третьего рейха. И твое сердце разобьется снова, когда вердикт будет означать лишь одно: ты остался один на один с памятью. Ты остался один на один с болью.
Ты остался один на один с необходимостью принести в этот мир немного баланса.
Или не один. А с тем, кто прошел через то же, что и ты. Кого ты обрел в аду, кто вывел тебя к свету. Или ты его. Твой партнер.
И в глазах этого самого близкого, такого же израненного, уничтоженного человека ты прочтешь ответ на свой главный вопрос: что делать дальше? Стоит ли вообще что-то делать? А потом, спустя несколько лет, будет этот первый шаг. Случайность. И один из ведущих врачей лаборатории, старик Стивен Нахман, погибнет, поскользнувшись на разлитом кем-то маслянистом реагенте и ударившись виском о столешницу. О самый ее угол. Безвредный на первый взгляд – как и опыты, которые проводил этот ублюдок в своих лабораториях, – но такой смертоносный. И вечером, вернувшись домой, вы посмотрите друг другу в глаза, как делали это всегда, еще там, общаясь одними лишь взглядами. И поймете, что любая случайность – это начало осознанного пути.
Но эта «случайность» на самом деле была тщательно спланирована, даже если никто из вас это не осознавал. И в этот момент, когда остался позади Нюрнберг с его фальшивыми приговорами и бесполезным государственным правосудием, в этот момент, когда смерть главного ученого Объекта прошла мимо внимания полиции и общественности, ты понимаешь, как жить дальше. Ради чего. И ты принимаешь на себя роль, которую тебе предназначила судьба. Потому что иначе не сможешь.
Ради матери, которая в итоге умерла у тебя… нет, не на руках. Ведь прикоснуться к ней означало лишь одно – неминуемую смерть. Ради глаз десятков и сотен людей, запертых в подземелье с психопатами. Ради твоего близкого человека и тебя самого, потому что иначе невозможно дышать.
Ты иначе не сможешь, не сможешь жить в старом мире, который держится на кровавых нитях, кое-как скрепляющих реальность. Мир перевернется.
И ты совершенно по-другому оценишь эти понятия:
Любовь.
Нежность.
Преданность.
Тяга.
Влечение.
Жизнь.
Месть.
Возмездие.
