Анри де Ренье
Грешница
В иные времена мы оплакиваем погибшие отрады,
в иные – содеянные грехи.
Сент-Эвремон
I
Меня всегда настолько занимали особенности, присущие женскому характеру, что я никогда не упускал возможности узнать что-нибудь новое на этот счет. И я давно заметил, что нет области, в которой бы лучше и нагляднее обнаруживалось то, какими создала их природа, чем область любви. Причины, по которым женщина любит, то, как она это делает, то, как она себя при этом ведет,– все это позволяет нам особенно ясно увидеть ее и разгадать. Нигде женщина не сказывается с такой отчетливостью, как здесь, и ни про одну из них нельзя утверждать, что знаешь ее вполне, если не быть осведомленным о том, как она себя держит в подобных случаях.
Уверенность в этом постоянно побуждала меня тщательно собирать и мысленно приводить в порядок анекдоты и истории, относящиеся к любви. Их немало рассказывается повсюду, и если только слушать, можно услышать превосходнейшие. Поэтому и мне довелось узнать достаточно, и я запомнил изрядное их число, но ни одна история не казалась мне столь любопытной и замечательной, как история мадам де Сегиран и мсье де Ла Пэжоди, и столь убеждающей в том, что женщины – весьма странные и причудливые существа. Я даже скажу, что едва ли придал бы веру этому роману, если бы сам не слышал его из уст покойного мсье де Ларсфига, моего родственника.
Мсье де Ларсфиг знавал действующих лиц этого происшествия, случившегося неподалеку от Экса лет тридцать тому назад: как мсье де Ла Пэжоди, так и вторую мадам де Сегиран и ее мужа, графа де Сегирана, и брата последнего, которого звали кавалером Момороном и который был капитаном галерного флота, и молодого Паламеда д'Эскандо. В юности своей мсье де Ларсфиг был свидетелем некоторых из этих событий, а об остальных дознался из самых верных источников. Это был, к тому же, человек большого ума и высокого рассудка, и свою должность в эксском парламенте, президентом которого он и умер, всегда отправлял с неукоснительностью, достойной воздававшихся ему похвал и того сана, которым был облечен. Поэтому, столь же в силу усвоенной им по роду службы привычки во всем разбираться и все взвешивать, сколь и благодаря предрасполагавшей его к тому же природной склонности, он в совершенной точности запомнил все подробности этого дела, собрал его нити и связал их крепким узлом. Правда, он не отрицал, что в некоторых частностях, оставшихся для всех темными и невыясненными, ему пришлось воображать и останавливаться на наиболее вероятном, однако полагал, что в этом отношении он едва ли допустил чрезмерную вольность, и, не утверждая, будто он вплотную подошел к истине, был все же убежден, что не уклонился от ведущего к ней пути и если и не узрел ее воочию, то во всяком случае увидел довольно схожий ее образ.
Как бы то ни было, рассказ мсье де Ларсфига представлял столь законченное и столь связное целое, что неизгладимо запечатлелся в моей памяти. Конечно, я не сомневаюсь, что необычайность событий, о которых я собираюсь говорить, не могла не способствовать их долговечности в моем воспоминании, но если я до сих пор ничего не забыл из того, что мне поведал мой престарелый родственник, то здесь немало значило и само изложение мсье де Ларсфига, которого стоило послушать. Не будучи в состоянии воспроизвести тон оригинала, я постараюсь дать по возможности верный его отклик. Итак, я начинаю, прося извинения за то, что поведу рассказ немного издалека, как это делал мсье де Ларсфиг, ибо им я руковожусь и попытаюсь за ним следовать неотступно.
* * *
Мсье де Ларсфиг довольно забавно говорил, что в лице Маргариты д'Эскандо мсье де Сегиран утратил не только первую жену, но и первую женщину, единственную, о которой он знал нечто большее, нежели то, что можно видеть у всех остальных. Поэтому и горе, вызванное в нем этой утратой, после восьми лет супружества, было подлинным горем. Событие это мсье де Сегиран переживал сообразно своему нраву. А нрав его был из тех, где здравое суждение о чужих достоинствах соединяется с сознанием, что и собственные им не уступают. Таким образом, если воспоминание о прожитых им счастливых временах давало мсье де Сегирану основание чтить память той, которая сделала их для него таковыми, то вместе с тем он не преминул почерпнуть в нем повод воздать должное самому себе. В самом деле, разве не собственная его рассудительность побудила его избрать приятную и верную супругу, принесшую ему множество душевных и телесных утех, но взамен того и ему обязанную тем, что он дал ей возможность выказать себя во всех отношениях достойною почтенного человека, которому она была безупречной подругой жизни?
Правда, мсье де Сегиран не отрицал в душе, что в этом важном брачном предприятии он был поддержан родительскими советами, но при этом говорил себе, что советы эти оказались плодотворны в силу причин, делавших честь лично ему. Действительно, разве не значит быть примерным сыном, если соглашаешься, чтобы тобой руководили в таком деле, где большинство людей допускает только одобрение своих решений? Разве не доказал он этим свое здравомыслие и не подтвердил, что не напрасны были старания его отца и матери воспитать его настоящим дворянином, каковым подобает быть, когда тебе выпал счастливый удел родиться Сегираном, то есть принадлежать к одному из старейших и наиболее видных родов Прованса?
Таким образом, мсье де Сегиран ничего не нашел возразить, когда отец уверил его, что мадмуазель д'Эскандо обладает всеми качествами для того, чтобы ее супруг был счастливейшим на свете, и что, словом, нет никого, кто был бы привлекательнее, чем она, в облике супруги, разумея под этим не столько черты лица, сколько некую совокупность свойств, присущих всей ее особе. Надо сказать, что в этой мадмуазель д'Эскандо не было ничего неприятного. Ее сложение и осанка дышали достоинством и благородством. Лицо ее нельзя было назвать прекрасным, но внешность, которою Бог наделяет свои создания, надлежит принимать такою, какая она есть, особенно если в других отношениях он восполняет ее несовершенство. Не следует придираться к делу рук господних и слишком присматриваться к тому, насколько оно закончено. Разве требуется, чтобы, когда жена идет по улице, люди высыпали на порог? Красота зачастую приносит счастью вредные заботы. К тому же, эта мадмуазель д'Эскандо вовсе не была дурна собой, потому что надо быть совсем уж некрасивой, чтобы действительно казаться уродом в те годы, когда молодость старается скрасить непривлекательность или, по крайней мере, придать ей сносный вид.
Того же мнения был и мсье де Сегиран. Иметь жену, к тому же Эскандо, также казалось ему заманчивым. Породниться с этими Эскандо было выгодно. Выйдя из Италии под именем Скандотти, они укоренились в Провансе и пустили здесь великое множество отпрысков. Эксский и марсельский округа были полны Эскандо. Их поросль распространилась по всей долине Роны, охватила Нимские пустоши и Жеводанские горы. На ее обильных ветвях росли всякого рода плоды. Были Эскандо военные и Эскандо судейские. Одни заседали в парламентах, в бархатных шапках, другие служили в армии, ночуя в палатках. Иные, духовные, тучнели в богатых приходах. Один из них покоил свои телеса на епископской кафедре во Фрежюсе. Все они шумели и носились с собой, пыжась и чванясь наперебой. Смотря по ремеслу, они судили, дрались, молились, как добрые Эскандо, то есть стараясь извлечь из себя возможно больше пользы. Весьма сплоченные в крупных вопросах, они ожесточенно ссорились из-за мелочей, но в основном они были согласны, а основное сводилось для них к тому, чтобы всюду занимать как можно больше места, хотя бы даже и споря между собой о местах. Но чуть только кто-нибудь из них вступал в брак или умирал, надо было видеть, как все они стекались на торжество, как они выступали плечом к плечу, гордые сознанием, что они все единой крови и каждый в твердом убеждении, что в нем одном эта кровь дана во всей ее чистоте и блеске!
Так было и на свадьбе мсье де Сегирана с этой Маргаритой, которая принадлежала к военным Эскандо. По этому случаю вся родня съехалась в Кармейран. Это был довольно красивый дом, в полутора лье от Экса. Его фасад, частью перестроенный отцом мсье де Сегирана, замыкался двумя толстыми угловыми башнями, более старой постройки, пожелтевшими от солнца и изъеденными мистралем. Кармейранский замок, хотя и обширный, едва вместил всех гостей. Они расположились в нем как попало. Старшие, со своими супругами, еще одетыми по былой моде, свысока озирали младших и их жен, наряженных в современном вкусе; но удовольствие чувствовать себя среди своих, в кругу Эскандо, взяло верх, и, в конце концов, они поладили, как люди, которые приехали издалека и не прочь показать себя и повидать других. Получилась довольно забавная смесь. Словоохотливые и молчаливые, шумные и высокомерные, грубые и медоточивые, они являли разнообразнейшие лица, узкие и широкие, костлявые и румяные. Все они обозначали друг друга прозвищами. Говорилось: Эскандо Кривой, Эскандо Урод, Эскандо Маленький. Этот последний был нахал и задира, тогда как Эскандо Заика все время желал говорить, причем никто его не слушал.
Имелись также Эскандо Большой и Эскандо Рыжий. Все эти клички доставляли немало забот бедному мсье де Сегирану, потому что ему приходилось твердо их помнить и знать, к кому какая относится среди всех этих почтенных людей, его будущих свойственников, не считая их жен, лица которых надлежало сочетать в уме с лицами их мужей.
Поэтому мсье де Сегиран перевел немного дух только тогда, когда вся эта публика разместилась за его спиной в эксском соборе и когда он и его невеста очутились, рука об руку, при свете свечей и под звук органов, перед Эскандо Фрежюсским, прибывшим нарочно для того, чтобы благословить молодую чету. Еще легче почувствовал он себя, когда, по окончании свадебного пира, вся компания отправилась укладывать новобрачных и Эскандо Толстый, которого звали также Эскандо Корабельный, потому что он командовал кораблем его величества, задул свечу и задернул полог; и испытал уже полное довольство, очутившись под одеялом рядом со своей женой,. вправе делать с ней все, к чему побуждало его законное желание, что он и исполнил к совершенному своему удовлетворению и не без приятности для нее.
Этот первый супружеский опыт настолько пришелся по вкусу мсье де Сегирану, что возможность повторять его когда угодно казалась ему весьма заманчивой. Он испытывал от жизни новое удовольствие, которого раньше не знал. Это ощущение явилось кстати, чтобы помочь ему пережить события, последовавшие вскоре после его женитьбы. Действительно, немного погодя умер отец мсье де Сегирана. Он хворал с самой свадьбы сына, где расходился сверх меры и имел неосторожность затеять застольное состязание с мсье д'Эскандо Кривым и мсье д'Эскандо Маленьким, из которых один мог столько же выпить, сколько другой съесть. Это было напрасно, ибо, начиная с этого дня, он стал чахнуть и, наконец, преставился, в июле месяце 1664 года. Его вдова, которая терпеть не могла Кармейрана, где, по ее словам, ей недоставало общества, воспользовалась этой кончиной, чтобы переехать в Экс, где у Сегиранов имелся дом и где она могла жить стена об стену с первейшими язычками города, которым ее собственный не уступал ни в чем.
Итак, новобрачные остались в Кармейране одни. Мсье де Сегиран вскоре заметил, что горе, вызванное в нем смертью отца, утихает под влиянием приятного сознания, что отныне он сам себе господин. Ему очень нравилась эта новая свобода, возможность по собственному желанию распределять свои занятия, не встречая больше возражений ни с чьей стороны. Она придавала пленительность даже простейшим из них, как-то: вставать утром, прогуливаться в саду, ждать обеда, ничего не делая, и вздыхать по той минуте, когда можно будет идти спать с женой, которую ночное общество мужа не преминуло подвергнуть обычной случайности, ибо по истечении нескольких месяцев мадам де Сегиран лишилась аппетита и стала возвращать съеденную пищу, в то время как на лице у нее проступили желтые пятна, а стан отяжелел.
Мсье де Сегиран наблюдал эти признаки с явным удовольствием и нескрываемой гордостью. Надежда вскоре стать отцом льстила его супружескому самолюбию. Увы, решительный час жестоко обманул его радужные ожидания. Роды мадам де Сегиран были неудачны. Она с удивительным мужеством перенесла их муки, но была лишена обычного утешения, потому что ребенок, которого она произвела на свет, оказался неспособным жить.
Это событие повергло мсье де Сегирана в глубокое уныние. Он страстно желал быть столь же счастливым отцом, сколь добрым супругом, и, пока его жена была беременна, это желание возросло еще более, ввиду близкого его осуществления, так что он почитал его уже свершившимся. Поэтому разочарование его было безгранично и перешло в своего рода нетерпение, одержимый которым он едва мог дождаться, пока мадам де Сегиран оправится от понесенных трудов, чтобы самому приняться за работу.
Упорство мсье де Сегирана не увенчалось успехом. Из последующих лет не проходило ни одного без того, чтобы бедная мадам де Сегиран не была неукоснительно чревата, но всякий раз какая-нибудь несчастная случайность разрушала ее надежды к великому горю мужа и ее собственному, ибо она привыкла разделять его желание, которому подчинялась всем своим телом, с покорностью, достойной более счастливого исхода. Один раз, однако, а именно последний, мсье де Сегиран счел свои чаяния сбывшимися, а себя и впрямь отцом. Он имел удовольствие услышать писк маленького существа, которое явилось на свет, но пробыло на нем всего лишь несколько часов. Часы мадам де Сегиран также были сочтены. Объявилась злокачественная горячка, унесшая на тот свет бедную Маргариту д'Эскандо, которой так и не удалось, покидая этот мир, подарить мужу долгожданного наследника.
Мсье де Сегиран живо ощущал это разочарование, которое сливалось с подлинной скорбью, вызванной в нем смертью жены, и к тому же усугублялось и обострялось довольно неуместным замечанием мсье д'Эскандо Маленького, явившегося на похороны со всей своей родней. Когда мсье де Сегиран в минуту расставания счел нужным сказать, что его горе тем более жестоко, что он лишен утешения иметь потомство от той, которую оплакивает, мсье д'Эскандо Маленький, укушенный невесть какой мухой, весьма колко заявил мсье де Сегирану, что в том, на что он жалуется, по всей вероятности не столько повинна его жена, сколько он сам; что не было примера, чтобы какая-либо девица д'Эскандо оказалась неспособной справиться с тем, неисполнением чего мсье де Сегиран, по-видимому, попрекает покойницу. В заключение он добавил, что еще неизвестно, нет ли у мсье де Сегирана в крови какого-либо тлетворного начала, являющегося естественной причиной бездетности, на которую он так опрометчиво сетует. С этими словами мсье д'Эскандо Маленький повернул мсье де Сегирану спину, а тот сконфуженно молчал, тщетно взывая взглядом к своему брату, кавалеру де Моморону, стоявшему рядом с ним.
* * *
Хотя граф де Сегиран и кавалер де Моморон и были родные братья, они ни в чем не походили друг на друга. Мсье де Сегиран был высок ростом и плотен, довольно красив лицом, хорошо сложен, румян, а у кавалера де Моморона была смуглая кожа, короткие ноги, длинные руки, толстое и коренастое туловище и мясистое лицо. Шагал он грузно, особой походкой, к которой его приучила качка его галеры, ибо таковой он командовал на королевской службе. Этот Моморон немало поплавал и изрядно походил по левантийским водам, как под парусами, так и на веслах; он в совершенстве знал морское ремесло, в котором отличался, и за ним числились славные дела. Галера мсье де Моморона считалась в эскадре образцовой. Мсье де Моморон поддерживал на ней невероятную дисциплину, которой подчинял не только каторжан, но и матросов, и офицеров, как младших, так и старших, которым не спускал ничего, но это не мешало тому, чтобы службы под началом у мсье де Моморона домогались, ибо он был знатоком маневренного дела и умел добиваться от своей команды удивительной удали, выносливости и отваги. Поэтому к нему-то и обратился мсье д'Эскандо Урод, когда его сыну Паламеду пришла пора служить. Мсье де Моморон согласился взять на себя заботу об этом юнце, и мсье д'Эскандо воспользовался похоронами мадам де Сегиран, чтобы доставить мсье де Моморону, с которым он должен был там встретиться, нового рекрута, дабы тот захватил его с собой, когда поедет обратно в Марсель смолить свою галеру и снаряжать ее к весенней кампании.
Мсье де Моморон настолько часто встречался со смертью, что кончина невестки не слишком на него подействовала, и мсье де Сегиран не почерпнул в его обществе особых утешений. По правде говоря, мсье де Сегиран и мсье де Моморон не сходились решительно ни в чем. Мсье де Моморон, почитая, что мсье де Сегиран кичится перед ним превосходством, которому обязан всего только случаем, плохо мирился с тем, что в руках у старшего брата богатые родовые владения, тогда как его собственные совершенно пусты. И его злило положение младшего, благодаря которому он принужден был носиться по морям и подвергаться опасностям, в то время как Сегиран, обеспеченный отцовским наследием, жил себе в мире и холе и ничего не делал.
Мсье де Моморон снова возвратился к этим мыслям несколько дней спустя после похорон мадам де Сегиран, прогуливаясь на своих коротких ножках по кармейранскому саду. Сад этот был обширен и многоводен, ибо окрестности Экса изобилуют ключами, освежающими тамошнюю почву. У одного такого бассейна мсье де Сегиран, бежав из своей комнаты, чья траурная обивка слишком напоминала о его горе, и выйдя подышать воздухом, как раз и встретился с мсье де Момороном. Любо было слушать мсье де Ларсфига, когда он излагал последовавший за этим разговор, потому что как рассказчик он обладал поразительным комедийным даром, который вселял жизнь в тех людей, чьи речи он передавал. Казалось, что воочию видишь, как мсье де Сегиран и мсье де Моморон шагают рядом вокруг бассейна, между тем как солнце вычерчивает на песке их тени, столь же несходные, сколь и их особы. Мсье де Ларсфиг уморительно подражал тону и голосам этой беседы, которая началась с довольно длительного молчания, после того как братья сели на скамью, причем мсье де Сегиран то и дело набирал в горсть песку и пропускал его сквозь пальцы, словно желая этим намекнуть на то, сколь мало мы значим и сколь быстро превращаемся в ничто.
Но мсье де Моморон не был склонен восставать против унылых мыслей мсье де Сегирана, ибо имел в виду использовать их в личных выгодах. Так что он охотно поддержал брата в его взглядах… Да, конечно, наш дольный мир – одна печаль и слезы. Все в нем непрочно и скоротечно, будь то песчинки, будь то вода, все ускользает из наших рук. Добро бы еще все кругом было бренно, но разве не бренны мы сами? Разве беспрестанное зрелище смерти не предвещает конца нам самим? И однако ему, Сегирану, грозит только общая всем судьба, тогда как он, Моморон, подвергается совсем особенным опасностям… Дойдя досюда, мсье де Моморон решил углубиться в самую суть беседы, увлекая за собой и брата, которого он счел достаточно подготовленным к тому, чтобы следовать за ним, и в должной мере разжалобленным предыдущей речью. В самом деле, разве не предстоит ему в недалеком будущем вернуться в Марсель, где ждет его галера, и одному Богу известно, куда его забросит в этом году королевская воля! Итак, он едет, он, храбрый Моморон, и, всегда такой бодрый, едет с душою, полною мрачных предчувствий. Возвратится ли он когда-нибудь в Кармейран, или, быть может, его привезут сюда изувеченным каким-нибудь ядром? Но честь призывает его к исполнению долга, и он пребудет тверд на своем посту; тем не менее, чтобы рассеять эти скверные мысли, ему было бы приятно взять с собой на судно несколько музыкантов, чтобы они могли исполнять для него музыку, которая разгоняла бы черные думы. Да только эти мошенники непозволительно высоко расценивают свои услуги! Нечего делать, придется плавать скромно, а его варварийские слуги, верный Али и верный Гассан, должны будут поневоле довольствоваться своими старыми обносками турецкого фасона, сплошь заплатанными и полинявшими от солнца и морской пены. Он был бы рад обновить им одежду, но ему неохота наверстывать этот расход, урезая офицерский стол или скудный харч шиурмы, которую кормят теми же черными бобами, что и голубей. Правда, мсье де Моморон полагает, что имеется способ помочь беде, но он все не решался смущать почтенную скорбь брата изложением своих личных огорчений. У каждого свое горе и свои заботы, однако все же его милый Сегиран так легко мог бы избавить от них брата! Достаточно было бы, чтобы мсье де Сегиран согласился выдать ему авансом пять тысяч экю в счет призов предстоящей кампании. Эта ссуда позволила бы мсье де Моморону завести должное представительство, что, в конце концов, столько же в его интересах, сколько и в интересах мсье де Сегирана, ибо, хоть они и носят разные имена, они все же одной крови. Прилично ли, чтобы Сегиран, даже если он всего лишь Моморон, обнаруживал свою скудость перед всеми, в том числе и перед маленьким Паламедом д'Эскандо, которого он взял на свое попечение? Негодный мальчишка не преминет разгласить всем Эскандо, что галера кавалера де Моморона совсем не то, что принято думать, и не заслуживает своей репутации. Это только усугубит пренебрежение, с которым эти Эскандо, по крайней мере некоторые, по-видимому, относятся к Сегиранам, как это можно было усмотреть из слов Эскандо Маленького, когда тот позволил себе попрекнуть мсье де Сегирана его бездетностью, обнаружив при этом колкость и подозрительность, граничащие с оскорблением.
При этих словах рассчитанной речи мсье де Моморона бедный мсье де Сегиран шумно вздохнул, не столько жалея о пяти тысячах экю, с которыми ему приходилось расставаться без особой надежды увидеть их вновь, сколько вспоминая выходку, которой подвергся со стороны этого грубияна Эскандо Маленького. С тех пор, как он ее претерпел, он часто возвращался к ней в своих думах. Мысль о том, что, быть может, это по его вине жена не родила ему детей, которых ему так хотелось иметь, наполняла его горечью и краска заливала его лицо, когда ему начинало казаться, что он создан не как все люди, раз ему не удалось нечто, так просто удающееся другим, и что в нем самом заложено начало этого злополучия, ибо для него это было злополучием, особенно при виде юного Паламеда д'Эскандо, чья резвая прелесть усугубляла его печаль о том, что у него нет сына, который тоже когда-нибудь стал бы похож на этого очаровательного шалуна, оглашавшего грохотом весь замок во всякое время дня и привлекавшего умиленные взоры грустного мсье де Сегирана, когда тот встречал его в коридорах или в аллеях сада.
Если бы мсье де Сегирану довелось произвести на свет такое вот круглое, свежее личико, с красивыми серыми глазами, румяными губами, курчавыми волосами, дышащее здоровьем и молодостью, он бы с радостью вытерпел в тысячу раз больше того, что терпел, правда, безропотно от этого сорванца Паламеда, снося его игры, шум и буйное поведение. В самом деле, мысль о том, что скоро он будет служить королю на его галерах, вскружила голову юному мореплавателю и вселила ему беса во все четыре конечности. Его четырнадцатилетнее воображение уже видело себя в открытом море. Он только и бредил что снастями, шкивами, якорями и пушками. Ему слышались командные крики аргузинов. Он носился целый день, производя то резкие, то глухие шумы, смотря по тому, подражал ли он свистку или бомбарде, если только, вооружась веревкой, не хлестал изо всех сил по деревьям, словно их кора была подлинной кожей шиурмы. А не то он подавал сигналы тряпками, похищенными на кухне, кидался на абордаж с какой-нибудь сечкой в руке. Мсье де Сегиран восхищался этими проказами, видя в них предвестия блестящей морской карьеры. Мсье де Моморон заливался хохотом и подымал свои густые брови. Словом, юный Паламед безнаказанно продолжал бы куролесить, не вздумай он, в один прекрасный день, сломать пополам шпагу мсье де Моморона, упражняясь в прокалывании варварийского чучела, которое он нарядил в разное тряпье и украсил тюрбаном, подвиг геройский, но неудачный, стоивший ему основательного знакомства с тростью мсье де Моморона.
Мсье де Сегиран был весьма озадачен этой сценой и пришел к заключению, что галера мсье де Моморона может вовсе и не показаться юному Паламеду тем раем, который он себе рисовал. Мсье де Моморон был на руку скор и, как он только что доказал, не склонен особенно щадить нежный возраст своего будущего ученика в морской науке, так что мсье де Сегирану невольно приходили на память слышанные им рассказы о том, какую дисциплину поддерживает у себя на судне мсье де Моморон. Не уйти от нее и маленькому Паламеду д'Эскандо. Мсье де Сегирану было немного жаль расставаться с этим мальчуганом. Он не прочь был попросить мсье де Моморона оставить ему его питомца, но что сказал бы мсье д'Эскандо-отец? Увы! Мсье де Сегиран никого ничему не мог научить, тогда как мсье де Моморон сумеет преподать отпрыску рода Эскандо множество ценных сведений, как то: владеть оружием, управлять кораблем и умирать, как подобает дворянину. Поэтому мсье де Сегиран отказался от своего намерения, однако не упустил случая воспользоваться ходатайством мсье де Моморона относительно пяти тысяч экю и посоветовал ему часть из них употребить на то, чтобы у Паламеда был хороший стол и вообще все, что можно иметь лучшего на галере. Он даже присоединил к этому просьбу обращаться с новичком поласковее, что мсье де Моморон и обещал весьма охотно, смягченный легкой щедростью, проявленной по отношению к нему мсье де Сегираном.
Впрочем, главным ее последствием было то, что мсье де Моморон решил, не медля дольше, собираться в Марсель. С тех пор, как кошелек его был снова набит, он начал скучать в Кармейране, и ему не терпелось оттуда уехать. Поэтому, неделю спустя после своего плодотворного разговора с мсье де Сегираном, он объявил, что ему пора возвращаться к месту службы. При этом известии пылкий Паламед забил в ладоши. Молодость неблагодарна.
У старости другие недостатки. Мсье де Сегиран, ни разу после смерти жены не видевшийся с матерью, сообщил ей о своем намерении проводить мсье де Моморона до Экса, куда тот должен был заехать, чтобы с ней проститься; но старая мадам де Сегиран дала ему знать, что она предпочла бы, чтобы он не приезжал и отложил свое посещение до другого раза, потому что вид печального лица и удрученной физиономии противоречит заботам о ее здоровье, которое она поддерживает только тем, что удаляет со своих глаз все, могущее оказаться для них неприятным зрелищем. Так как свидание с ее сыном Сегираном могло бы быть ей тягостно, то на этот раз достаточно будет, если по дороге, прежде чем начать плавание, к ней заедет ее сын Моморон. И таким образом мсье де Сегирану пришлось отпустить мсье де Моморона и юного Паламеда д'Эскандо одних.
Провожая их, он держался молодцом, и только когда остался один, ему взгрустнулось. Его печалило не столько, может быть, их отсутствие, сколько вызванное таковым одиночество, хотя мсье де Сегиран всегда жил довольно нелюдимо. Пока он был молод, его отец удалял его от общества, утверждая, что наилучшее составляет он сам, а женившись, он сохранил привычку сидеть дома. Его жена, вечно занятая своей беременностью, мало с кем виделась, а так как мсье де Сегиран был с ней неразлучен, то он и разделял ее одиночество. Гости в Кармейране бывали редко. Хотя замок был совсем недалеко от Экса и при благоприятном ветре там были даже слышны городские колокола, можно было подумать, что вы на краю света. Когда-то это безлюдие нравилось мсье де Сегирану, но теперь он был бы не прочь поговорить с кем-нибудь, хотя бы о себе самом, ибо жена не могла уже его слышать. Поэтому он был немало раздосадован ответом матери на его предложение навестить ее в Эксе. Он всегда имел о себе выгодное мнение, и ему никогда не приходило в голову, чтобы он мог стать кому-нибудь в тягость, так что он был весьма неприятно поражен, узнав, что люди боятся его вида и опасаются, как бы его лицо не испортило им настроения.
В то время как его мать заставила его таким образом впервые усомниться относительно производимого им впечатления, мсье д'Эскандо Маленький своей обидной выходкой поколебал в нем прежнюю уверенность в его телесных качествах. Ядовитые слова этого Эскандо иногда звучали в его ушах. Хорошо еще, если этот болван говорил об этом только с ним, но почем знать, не поделился ли он своими подозрениями с другими Эскандо и не разнесли ли их те, в свою очередь, дальше, из уст в уста, так что, чего доброго, теперь повсюду идет молва, что полным одиночеством, в которое его погрузила смерть жены, мсье де Сегиран обязан исключительно особой немилости природы?
Эта мысль, казавшаяся ему нестерпимой, главным образом и способствовала тому, что он заперся у себя. Тем нескольким знакомым, которые приезжали из Экса, чтобы его проведать, он велел ответить, что его траур не позволяет ему воспользоваться их посещением. Он боялся прочесть на их лицах как бы ту неловкость, которую иные испытывают при виде чужого горя, а также страшился догадаться по их манере держать себя, что до них дошли слухи о злых речах мсье д'Эскандо Маленького. Поэтому он предпочел отказаться вовсе от какого бы то ни было общества. К тому же, ведь обходился же он без него прежде и при жизни жены, так что, и овдовев, мог в нем не нуждаться, хотя дни и казались ему длинными, несмотря на то, что он решил понемногу вернуться к своим былым привычкам.
Таким образом, как и прежде, мсье де Сегиран вставал рано. Затем он коротал время, либо занимаясь счетами или по дому, либо читая или записывая что-нибудь у себя в кабинете, либо прогуливаясь по саду, но чаще всего ничего не делая. Так, с грехом пополам, время тянулось до вечера, но, идя ко сну, мсье де Сегиран всякий раз особенно жестоко ощущал понесенную утрату. Он ложился, вздыхая, и долго не мог уснуть. Когда, наконец, это ему с трудом удавалось, то во сне его поджидали воспоминания. Иногда там присутствовала покойная мадам де Сегиран, и, просыпаясь, он укорял себя в том, что оскорбил ее память вольными мыслями и образами, которые, будучи естественны в отношении живой, становятся неуважительными, когда направлены на особу, переставшую существовать. Обвиняя себя в том, что он слишком верен в сновидениях покойнице-жене, он в то же время не прощал себе некоторых резвостей иного рода. Они бывали довольно диковинны. Иногда ему казалось, что он плывет по морю со своим братом Момороном и юным Паламедом. Их галера рассекает синие волны. Показывается берег и на нем белый город. На пристани суетятся турки в чалмах. Становятся на якорь в гавани и съезжают на берег. Идут по узким и жарким улицам. Входят в мощенные мрамором дворцы, где вас встречают закутанные женщины, шурша кисеей и бряцая браслетами.
