Антон Медведев
Киберлорд
Часть первая
Глава первая
Мне кажется, что эта боль была всегда, во все времена. Порой она отступала – а скорее, я убегал от нее, погружаясь в беспамятство. Но каждый раз, когда я просыпался, она уже ждала меня. Не просто ждала – она до отказа заполняла мой маленький черный мир.
Мой мир действительно черный, в нем нет света. Нет совсем – ни единого фотона. Порой мне кажется, что я ощущаю вспышки света. Но всякий раз убеждаюсь, что это всего лишь мои фантазии. Фантазии – это единственное, что у меня осталось. Память подсказывает, что я не всегда был таким. Каким – таким? Не знаю. Меня нет, я не чувствую себя. Все, что я ощущаю, это боль. Как может болеть то, чего нет? Признаюсь, одно время этот вопрос меня очень волновал. Мне казалось, что от ответа на него зависит мое будущее. Мне больно – значит, я существую? Но что у меня болит? И кто я?
Я действительно был другим. Было что-то еще, но что именно, я вспомнить не могу. Не всегда было так темно. И если я знаю, что сейчас темно, значит, когда-то я знал свет.
Тем не менее, порой в моем маленьком темном мире что-то происходит. Я чувствую движение. Чувствую странное покачивание. Может ли покачиваться вселенная? Не знаю. Но моя покачивается. Иногда после этого приходит боль – слабая, почти незаметная. Удивительно, но слабая боль заставляет отступить сильную – ту, что грызет меня уже целую вечность. Все растворяется и исчезает. Это и есть настоящее счастье – когда тебя нет, когда ты ничего не чувствуешь. Но потом туман забвения рассеивается, и я снова вижу ее, клыкастую и ухмыляющуюся. И снова она начинает терзать меня, снова я в ужасе пытаюсь удрать от нее, и все никак не могу убежать…
Не знаю, сколько так продолжалось – мне кажется, целую вечность. Но однажды я услышал звук. Настоящее событие для моей безмолвной вселенной – я и не знал, что обладаю способностью слышать. Тихий смех. Слабый, на грани воображения. Услышав эти странные звуки, я сразу вспомнил, что это такое. Смех, смеяться. Смешно. Улыбка Джоконды. Кто это – Джоконда? Женщина.
Удивительно, непостижимо – ко мне разом вернулся целый пласт воспоминаний. Словно что-то открылось. Я вспомнил смех – другой, не этот. Нежный, чарующий. Вспомнил ее улыбку. Кто – она? Не знаю. Не могу пока вспомнить. Но она была – до всего этого. Я помню ее. Помню ее смех, глаза. Прикосновения. Нежные теплые губы…
Это напоминает разматывание клубка – ко мне приходят все новые и новые воспоминания. Я уже знаю, что не всегда был в этом маленьком черном мире. До него был другой мир – большой, настоящий. И там была она. Я не помню ее имени – пока не помню. Но я обязательно его отыщу. У меня получится. Если бы не эта боль, все было бы намного проще…
Снова что-то вторгается в мою вселенную, я чувствую уже знакомую слабую боль. Я рад ей – знаю, что она унесет меня в небытие. И она уносит, я с радостью отдаюсь поглощающему меня туману забвения…
Мне кажется, или боль уже не такая сильная? Невероятно, немыслимо – и все-таки это так. Я вернулся, с привычным ужасом ожидая ее нападения. И она напала. Но не разорвала в клочья, как обычно, не раздробила меня своими мощными зубами. Всего лишь укусила – сильно, злобно. Но не так, как раньше.
Укусила. Кусать. Собака. Ко мне, Бим! Зубастик ты мой. Сколько раз говорил тебе, дурачку, не грызи кресло!
Откуда это? Тоже осколки той, другой жизни? Да, у меня была собака. Большая, красивая. С умным добрым взглядом. Но кто я? И что со мной?..
Звуки. Какое-то шевеление. Здесь, совсем рядом.
– Добрый вечер, профессор. Ну и как он?
Голос принадлежит мужчине. Низкий, тяжелый. Начальственный.
– Здравствуйте, генерал… Безнадежен, – откликается собеседник. Голос тоже мужской, торопливый. Слегка дрожащий и очень неприятный. – Держим его, чтобы проверить качество вживления имплантанта. Еще пару недель, затем проведем вскрытие. К сожалению, автофокусировка электродов пока себя не оправдывает. На данном этапе проще делать это механическим путем. Но будущее, я уверен, именно за автофокусировкой.
– Может быть. Жаль его, симпатичный был парнишка. Ладно, доложите мне потом о результатах вскрытия.
– Разумеется, Виктор Аркадьевич. Уверяю вас, следующая модель будет гораздо более надежной…
Звуки удаляющихся шагов, голоса затихают. Снова наступает тишина. Но теперь я уже знаю: звуки, которые я слышал, не иллюзия. Я действительно слышал. Парнишка, парень. Они говорили обо мне?
А боль все слабеет – медленно, но неуклонно. То ли она выдыхается, то ли я становлюсь сильнее. Я – парнишка. Парень, мужчина. А та, чей смех я помню – женщина. Мы были вместе, но потом что-то случилось. Но что? Где я?
Электроды, фокусировка. Вскрытие. Что они собираются вскрывать? Или… кого?
Новый взрыв памяти. Вскрытие, патологоанатом. Смерть. Они говорили обо мне. Вскрытие – это смерть. Но я не хочу умирать. Или хочу? Я хотел, но боль почти ушла. Она уже так слаба, что я ее почти не замечаю. Никогда мне еще не было так хорошо. Или было? Нужно сказать им, что я жив. Жив!!!
– Видите, Виктор Аркадьевич? Он снова шевельнул пальцем! – слышится совсем рядом все тот же дрожащий мужской голос. Я уже знаю, что человека, чей голос я слышу, зовут Кунц, он профессор.
– Вижу. Это еще ничего не значит. К тому же имплантант по-прежнему не функционирует.
– Верно, – с готовностью соглашается профессор. Но чтобы точно отцентровать электроды, необходимо ясное сознание. Человек в беспамятстве на это неспособен.
– Что показывает энцефалограмма?
– Глубокий сон.
Неправда! – хочется закричать мне. Я не сплю!
– Вы видели?! – В голосе профессора слышится удивление и радость. – Он шевельнул губами!
– Ну хорошо… – нехотя соглашается собеседник. – Дайте ему еще немного времени…
О чем они говорили? Имплантант, электроды? Во мне что-то есть? Что-то, чего я не чувствую?
Мгновенное понимание: они – врачи. А я, очевидно, попал в какую-то аварию. Поэтому и не могу двигаться. Нужно отцентровать эти проклятые электроды, и тогда я оживу. Но как их центровать, и где они?
Провожу сканирование своей темной вселенной. Я знаю уже каждый ее уголок – и, тем не менее, один ее участок меня привлекает. Есть в нем что-то необычное. Чувство, ощущение, качество… Трудно передать словами. Там что-то есть, но что именно, я пока не знаю. Попытаться дотронуться – мысленно, других вариантов у меня просто нет.
Легкий укол, похожий на электрический. Совсем безболезненный. Тепло. Очень необычно – словно греюсь на солнышке. А ведь я грелся на солнце. Точно, грелся! Лежал на пляже…
А эта темная загадочная область не так проста, как я думал. В ней целая куча всего. Я бы сказал, в ней черт знает сколько всего – каждое прикосновение к ней приносит массу новой информации. Как, почему я не узнал обо всем этом раньше?!
Свет. Нет, еще не сам свет – информация о нем. Удивительно: я чувствую, что вот эта область ответственна за свет. Словно прочитал наклейку, ярлык. Ну да, это и есть электроды, о которых они говорили. Как же их двигать?
Я изо всех сил тянусь к свету. Он где-то здесь, совсем близко, я уже чувствую его отблески. И в самом деле – чувствую. Вижу. Вижу!
Свет – я уже и забыл, что это такое. Господи, как он прекрасен! еще немного вперед, еще… Нет, становится темнее. Назад… Тусклый свет, красноватый. И все-таки он есть. Пусть пока будет так…
Я любуюсь этим красноватым свечением – до чего оно удивительно! А еще есть зеленый цвет – цвет листвы. И голубой – цвет неба. Есть само небо, есть море. Есть весь тот мир, который я потерял и который так отчаянно хочу обрести вновь.
Слух. Электрод находится почти в нужном месте. Не знаю, каким чудом он туда сдвинулся – возможно, повлияло желание вырваться из моей черной безмолвной вселенной. Небольшое усилие, звук становится гораздо чище. Еще немного – все, хватит. Интересно то, что я могу регулировать уровень громкости. Это не движение электродов, а что-то другое. Вот я увеличиваю громкость до максимума, мой мир наполняется звуками. Я слышу жужжание какого-то аппарата. Слышу голоса за стеной – два человека обсуждают футбольный матч. Все верно – в этом мире есть и такая классная штука, как футбол!
Кто-то прошел по коридору, хлопнула дверь. Я поспешно убавляю громкость звука. Опять инъекция? Да. Не надо, только не сейчас!
Я слышу все, но меня не слышит никто. Легкий укол, и пару минут спустя все тонет в тумане…
– Взгляните, Виктор Аркадьевич! – В голосе профессора чувствуется восторг. – Активность слуховых центров мозга. Мне кажется, он нас слышит! Кроме того, есть явная активность зрительных центров.
– Хочешь сказать, что он просыпается? – Собеседника явно одолевают сомнения.
Его фамилия – Левченко, он генерал. Я оцениваю его возраст лет в сорок пять – пятьдесят.
– Вот именно! – с готовностью отзывается профессор. – Похоже, мы рано отказались от принципов, заложенных в восемнадцатой модели!
– Но вы же сами убеждали меня в том, что ее архитектура ошибочна? – В голосе генерала проскальзывают тяжелые нотки. – Вы потратили миллионы долларов на новую модель, вы только вчера говорили мне, что работы идут полным ходом. Говорили, что именно девятнадцатая модель станет прорывной. И что теперь, все отменяется?
– Генерал, но это же наука! – торопливо говорит профессор, я слышу странные жужжащие звуки. – Поймите же, этого никто никогда раньше не делал! Я понимаю, у восемнадцатой модели слишком много побочных эффектов. Но перспективы автофокусировки все равно потрясающие! Сейчас на основе восемнадцатой модели я разрабатываю двадцатую – даю вам руку на отсечение, что с ней все будет в порядке! – Кунц засмеялся, я снова услышал странные жужжащие звуки.
– Я ценю ваш юмор, профессор, – холодно отозвался генерал. – Но позволю себе напомнить, что вопрос времени для нас очень актуален. И если с двадцатой моделью будет так же, как с предыдущими, вы рискуете потерять не только руку. Вам все ясно?
– Ну разумеется, генерал. Заверю вас, все будет в порядке.
– Хочется верить. Все, мне пора. Меня ждут в министерстве…
Уходят. Стук двери, тихий щелчок замка. Усилив слух, веду их по коридору. Там, в конце, лифт. И ведет он не вниз, как я ожидал, а наверх. Именно туда уходит звук.
Я только что очнулся – перед самым приходом этих людей. Надо сказать им, чтобы больше мне ничего не кололи. И я знаю, как это сделать – нужно активизировать центр речи.
Для меня уже не составляет трудности найти нужный ярлык. Медленно двигаю электроды – как обычно, их несколько штук. Каждый, в свою очередь, состоит из пучка еще более тонких электродов. Они предназначены для тонкой настройки.
Странно, но на этот раз у меня ничего не получается. Я убежден, что установил электроды в нужное положение – просто чувствую это. Так почему же я не могу говорить? Все попытки шевельнуть языком ни к чему не приводят. Шевельнуть, шевеление. Движение. Господи, какой же я осел!
За функции движения отвечает целая система электродов. Сначала я прихожу в оторопь – просто не знаю, что со всем этим делать. Потом начинаю разбираться, и тут же бросаю. Поторопился я с движением – сначала нужно вернуть чувствительность. Мне надо почувствовать свое тело.
На это у меня уходит довольно много времени. Тем не менее, какое же это счастье – чувствовать! И пусть чувства приходят вместе с болью – я рад ей. Рад своим пролежням, рад боли в исколотом бедре. Рад чувствовать, что я есть, что я действительно существую. Моя вселенная расширила свои пределы – в ней появилось тело. Мое тело. Пока еще безвольное, неподвижное. Но оно уже есть, я его чувствую. И уверен, что научу его двигаться.
Теперь можно вернуться к движению. Осел, он и в Африке осел. Ура, я вспомнил про Африку – есть такая страна! Слоны, бегемоты, крокодилы – все это там. Я еще увижу крокодилов, но сначала мне надо научиться двигаться.
Обилие ярлыков поражает. Мое внимание привлекает ярлык «глаза». Мгновение спустя приходит понимание: я вижу красный свет лишь потому, что смотрю сквозь закрытые веки!
Чтобы научить веки двигаться, мне требуются считанные минуты. И вот красная завеса медленно приподнимается, я торопливо подстраиваю оставшиеся зрительные электроды. Зрение проясняется, я вижу перед собой белый потолок. Перевожу взгляд ниже – верно, перевожу. У меня получается. Так и есть, это палата. И я в ней, кажется, один…
Полчаса спустя я уже в совершенстве владею глазами. Затем зрение почему-то туманится. Ошибка? Нет – это просто слезы…
Пятый час. Утра ли, вечера – не знаю, в моей палате нет окон. Зато есть висящие на стене большие круглые часы. Когда в палату заходит медсестра, я сижу на кровати, кутаясь в простыню.
– Здравствуйте! – говорю я ей. – Мне бы какую-нибудь одежду…
– О, боже! – вскрикивает она и стремглав выбегает из палаты.
Я сижу за столиком в палате и ем. Удивительно приятно вновь ощутить вкус настоящей пищи. Картофельное пюре и кусочек отварной рыбы. И еще виноградный сок. Пища богов…
Теперь я знаю, кто я. Не потому, что вспомнил, эта часть памяти все еще для меня недоступна. Меня просто познакомили с моим досье. Я – Дмитрий Авдеев, лейтенант военно-воздушных сил. Работал в технико-эксплуатационной части, занимался обслуживанием радиолокационного оборудования. Мне двадцать пять лет, я холост. Родственников нет – выяснилось, что мои родители погибли, когда мне было семь лет. Дальше было суворовское училище, после которого меня ждала единственно возможная в моем случае карьера – офицерская. Мое нынешнее состояние не связано с боевыми действиями – как я и предполагал, это результат катастрофы. Вертолет, на котором мы добирались до одного из авиаремонтных предприятий, потерпел аварию. Выжил только я, да и то чудом. Мне не светило даже инвалидное кресло – множественные травмы мозга, бригада хирургов восемь часов билась за мою жизнь. Но я все равно умирал, и тогда меня перевезли в секретную лабораторию министерства обороны. Здесь, в этом центре, мне и вживили опытный образец нейроимплантанта. Шансы на успех были равны нулю. Но я выкарабкался – чем до сих пор привожу в изумление своих спасителей.
Главный человек в этом центре – генерал Виктор Левченко. Или просто Виктор Аркадьевич, как его здесь называют. Всегда одет в полевую армейскую форму, вид у него очень внушительный. Сейчас, после завтрака, у нас состоится с ним очередная беседа. Пока разговоры шли только о моем самочувствии. Моим лечением занимается профессор Валентин Кунц – совершенно жуткая личность, готовый персонаж для фильмов ужасов. Невысокий и лысоватый, в очках с толстыми стеклами. С тощей «академической» бородкой и вечной приторной улыбкой на тонких губах. Но главным, что сразу привлекало к нему внимание, была его механическая рука – именно ее жужжание я и слышал, валяясь в постели. На мой вопрос о руке профессора медсестра сообщила, что Кунц потерял правую руку во время какого-то эксперимента. Вместо нормальной руки он сам создал себе механическую – настоящее чудо технической мысли. Сам профессор в первую же нашу встречу не без самолюбования попросил не пугаться его руки и добавил, что пока она еще никого не убила. Мне этот человек очень не понравился, но именно он оказался создателем имплантанта, вживленного мне в голову. А значит, именно ему я обязан жизнью…
Сок очень вкусный. Я выпил бы еще, но попросить стесняюсь. Кроме того, рацион питания подобран так, чтобы максимально способствовать моему выздоровлению – в картофельное пюре и в сок добавлены нужные мне микроэлементы. Впрочем, на вкусе пюре и сока это никак не сказывается.
Я отодвигаю пустой стакан, тут же в палату заходит уже знакомая мне пожилая медсестра и, улыбнувшись, уносит поднос с едой. Едва она вышла, в палату зашел Левченко.
– Ну и как наше самочувствие? – Губы Левченко сложились в улыбку. Правда, взгляд остается холодным, это меня несколько напрягает.
– Гораздо лучше, – ответил я, спокойно глядя на генерала.
– Это хорошо. Думаю, у вас есть все шансы на то, чтобы снова вернуться в строй. – Генерал подтянул стул и сел напротив меня.
– Но я ничего не помню о своей прежней жизни. Вообще ничего. В досье написано, что я электронщик. Но я даже не представляю, как работает обычный транзисторный приемник. Если я что-то и знал, то все забыл.
– Память – очень деликатная штука, – вздохнул Левченко. – Будем надеяться, что однажды она к вам вернется. Пока же я предлагаю вам поработать на меня. Точнее, на ГРУ, одно из подразделений которого я имею честь представлять.
ГРУ – это Главное Разведывательное Управление. Вот ведь как странно – я знаю, что означает эта аббревиатура. Но ничего не помню о своей жизни.
– И чем я могу быть полезен ГРУ? – поинтересовался я. – Ведь я инвалид.
– Не прибедняйтесь, – улыбнулся Левченко. – Вы еще сами не сознаете всех своих возможностях. Ваш уровень сейчас – это уровень обычного человека. Но вам доступно гораздо большее.
– То есть? – не понял я.
– Вы слышали когда-нибудь о скрытых возможностях организма? Считается, что мы используем наши возможности процентов на десять, не больше. Девяносто процентов нашего потенциала остаются нам недоступны. Лаборатория, которую я курирую, пытается обойти эти запреты. Мы не просто ищем способы вернуть человеку его истинные возможности, но и пытаемся превзойти их. Не скрою, мы провели уже несколько попыток – шесть, если быть точными. Испытуемыми всякий раз становились обреченные люди. Те, кому обычная медицина оказывалась бессильна помочь. Все эти попытки окончились неудачей, ваши предшественники умерли. Как видите, Дмитрий, я от вас ничего не скрываю. В вашем случае мы испытали совершенно новое оборудование. Сначала думали, что результат будет тот же. Но вы каким-то чудом выжили. Сейчас мы пытаемся понять, как это произошло. Разумеется, никто не собирается делать из офицера подопытного кролика – это я вам говорю сразу. Мы проведем лишь самые необходимые тесты, поможем вам преодолеть ограничения, накладываемые разумом на ваши возможности. Расскажем о некоторых ваших уникальных способностях, научим ими пользоваться. После чего вас ждет настоящая мужская работа. Если, конечно, – тут генерал посмотрел мне в глаза, – вы хотите послужить Родине.
– Я всегда готов служить Родине, – ответил я, выдержав его взгляд. – Но я должен знать, в чем заключается эта служба. Справлюсь ли я, и подойдет ли мне эта работа.
– Речь идет о разведке, – произнес генерал, внимательно глядя на меня. – В том, что вы справитесь, я уверен. Понятно, что наша работа связана с риском. Но цель того стоит.
– И какая это цель? – спросил я.
– Великая Россия. Это единственная цель, достойная русского офицера. Или я не прав?
Взгляд генерала буквально буравил меня. Мне показалось, что я чем-то раздражаю его.
– Вы правы, – согласился я. Мне хотелось закончить этот разговор. Генералу, наверное, тоже.
– На том и остановимся, не буду отнимать ваше время, – кивнул он. – Да и у меня, признаюсь, дел по горло. С завтрашнего дня с вами начнут работать наши специалисты. Надеюсь, вы окажете им всестороннюю помощь – как и они вам. – Левченко встал, протянул руку. Приподнявшись, я пожал ее.
– Непременно, генерал, – заверил я его.
– Вот и отлично… – повернувшись, он вышел из палаты.
Так начался новый этап в моей жизни. Я уже знал, что нахожусь в секретном лабораторном комплексе, расположенном глубоко под землей. В палате я провел еще неделю, после чего меня перевели в так называемый жилой городок – а именно, на один из расположенных ближе к поверхности уровней. Сопровождал меня сам профессор Кунц: мы вошли в лифт, профессор нажал кнопку и приложил ладонь левой руки к сканеру лифта. Послышался тихий писк, лифт дрогнул и поплыл вверх.
Вышли мы через два этажа, на отметке «4». Нумерация этажей здесь располагалась наоборот: нулевым этажом была поверхность, седьмым – самый глубокий этаж лабораторного комплекса.
Место, куда мы попали, оказалось вполне комфортабельным и очень напоминало обычный гостиничный холл. Здесь стояли диван и несколько кресел, на стенах висели какие-то репродукции. Тем не менее, складывалось ощущение некой запущенности: из пяти люминесцентных ламп горели только две, цокольные части одной светились красноватым светом – было ясно, что скоро и эта лампа сгорит. В правой части холла я разглядел две кадки с засохшими цветами.
Влево и вправо уходили коридоры, мы свернули направо. Лампы здесь тоже горели где через одну, где через две. У одной из дверей профессор Кунц остановился.
– Дмитрий, вам сюда, – слащаво заявил он и с улыбкой повернул ручку двери своей жуткой механической рукой. – Располагайтесь. Ужин принесут минут через сорок. Отдыхайте, устраивайтесь. Все остальное уже завтра.
– Спасибо… – кивнул я, вошел в свой номер и прикрыл за собой дверь.
Еще в первые дни я понял, что мне неприятно общаться с профессором, он вызывал у меня стойкое чувство отвращения. Я понимал, что профессор был гением, но за его гениальностью проглядывали явные маниакальные наклонности. Взять хоть эту его механическую руку – у меня складывалось ощущение, что профессор ею просто гордился. Да, он сделал ее сам и мог иметь основания для гордости. Но здесь было и что-то другое – я подозревал, что профессору нравится сам факт своего уродства. Он был не таким, как все, и это его вдохновляло. Другой бы желал все сделать для того, чтобы быть нормальным – Кунц стремился к обратному. Помню, за день до перехода на этот этаж увидел его в коридоре со странными электронными очками: небольшая полумаска плотно прилегала к лицу, глаза-объективы двигались. В сочетании с механической рукой и поясом с аккумуляторным блоком выглядело это жутковато. Зато профессор был в восторге: увидев меня, он похвастался, что может за сто метров разглядеть муху. Одним словом, это был настоящий полоумный гений – я вновь подумал о том, что профессора Кунца можно хоть сейчас отправлять в Голливуд для съемок в фильмах ужасов. Ему не понадобится никакой грим.
Свет в номере был очень слабым – оглядевшись, я понял, что это ночник. Отыскав на стене выключатель, включил нормальное освещение. Стало веселее.
Комната выглядела достаточно скромно. Кровать, шкаф, тумбочка. Стол с монитором и клавиатурой. Телевизор с DVD-проигрывателем. Под потолком выкрашенные «серебрянкой» короба воздуховодов. На месте окна карниз с глухими шторами. Справа от входной двери еще одна – толкнул ее, за ней оказались туалет и ванная.
Изучив свои новые апартаменты, я понял, что совсем недавно здесь провели уборку, причем довольно поверхностную. Вытерли пыль, но в самых укромных уголках она все равно осталась. У меня сложилось ощущение, что в комнате давно никто не жил.
Ужин принесли через десять минут после того, как я выкупался и переоделся в трико и футболку. Даже не принесли – прикатили на небольшой тележке. Официант, солидный мужчина лет сорока, дежурно улыбнулся и пожелал приятного аппетита. Затем попросил после того, как я поужинаю, выкатить тележку в коридор. Я кивнул, он поблагодарил меня и вышел.
Еда была отменной – как в лучших ресторанах. Здесь же лежало и меню: прочитав его, я узнал, что могу заказывать нужные мне блюда через компьютерную сеть. Для этого достаточно было открыть страничку столовой и сделать заказ.
Наевшись, я выкатил тележку в коридор, закрыл дверь. Взглянул на подаренные мне Левченко наручные часы – без четверти девять. Электронные часы на стене показывали на две минуты больше. Хотелось спать: зевнув, я быстро разделся, погасил свет и юркнул в кровать…
Разбудила меня приятная мелодичная музыка. Она доносилась из укрепленных на стене стереофонических колонок – до этой минуты я полагал, что это часть проигрывателя. Глянул на часы – без пяти семь.
Музыка играла еще пять минут, потом стихла. Я к этому времени уже успел одеться и умыться, сел за компьютер и попытался заказать завтрак. После нескольких безуспешных попыток у меня это все-таки получилось. Ровно в половине восьмого в дверь моего номера позвонили, я увидел симпатичную девушку с тележкой.
– Ваш завтрак, – лучезарно улыбнулась она. – Приятного аппетита!
Не дожидаясь, пока я заговорю с ней, девушка упорхнула. Я с интересом посмотрел ей вслед – выходит, здесь есть и женщины…
После завтрака началось то, ради чего мы сюда и приехали. Профессор провел меня в одну из лабораторий – признаться, не ожидал увидеть здесь такого обилия оборудования. Для начала меня пропустили через компьютерный томограф и даже позволили глянуть снимки. Говоря откровенно, я был неприятно поражен зрелищем расцвеченного компьютерной графикой красноватого «паука», устроившегося в недрах моей головы, его тонкие «лапки» расползлись по всему мозгу. Специалисты оживленно комментировали увиденное, я лишь прислушивался к их разговору. Насколько я понял, больше всего их удивляла точность фокусировки: я видел, как полученную картинку совместили на экране компьютера с координатными плоскостями. Затем рядом поползли колонки цифр, мои коллеги были в восторге. Мне было немножко неприятно чувствовать себя подопытным кроликом, но ведь все это делалось для блага государства. А потому я не роптал – даже тогда, когда у меня начали брать многочисленные анализы. Некоторые из процедур, вроде пункций спинного мозга или взятия образцов мозга костного, оказались довольно болезненными. Но я терпел.
Все это заняло не один день и даже не два – счет шел уже на недели. За это время я ни разу не вышел за пределы нашего этажа: мне с самого начала объяснили, что с перемещениями между уровнями все обстоит весьма строго. Лифты и двери межэтажных лестниц могли открывать только те, чей статус позволял это делать. Идентификация проводилась по отпечаткам рук, а на некоторых уровнях, как я случайно узнал, и с добавлением идентификации по радужной оболочке глаза. Насколько я мог догадываться, именно на нижних уровнях велись самые секретные эксперименты.
Вскоре я понял, что, фактически, являюсь пленником и не могу без разрешения начальства покинуть городок. Мне очень хотелось выйти наверх – увидеть солнце, подышать свежим воздухом. В конце концов я не выдержал и попросил о прогулке: мою просьбу удовлетворили, хотя и без особого удовольствия.
Сопровождать меня вызвался сам генерал Левченко – он как раз должен был кого-то встречать, поэтому просто взял меня с собой. Вместе с генералом мы поднялись на лифте, затем вышли, оказавшись в тускло освещенном коридоре. В конце коридора я увидел мощную стальную дверь: Левченко сунул руку в карман, дверь тут же сдвинулась в сторону. Очевидно, в кармане у генерала находился пульт дистанционного управления.
За дверью оказалась комната, больше всего напоминающая кабинет какого-то начальника. Стол, кресла, шкафы – все было на месте. Стоило нам войти в кабинет, как один из шкафов за нашей спиной сдвинулся, закрывая потайной выход. Ничто больше не говорило о том, что здесь находится спуск в подземный лабораторный комплекс.
– Круто, – уважительно произнес я, взглянув на шкаф.
– Да, – согласился генерал. – Все сделано так, чтобы никто не догадался о том, что внизу что-то находится. В северной части комплекса есть лифтовый подъемник, способный поднять даже танк. А снаружи там все выглядит как обычный гараж.
Из окна лился яркий солнечный свет. Генерал толкнул входную дверь, мы вышли в коридор. Пройдя по нему метров десять, свернули направо и оказались в большом светлом холле.
Направо поднималась широкая лестница: глянув туда, я увидел на площадке между этажами красное знамя под стеклянным колпаком и скучающего рядом с ним часового. В правой части холла располагалась комната дежурного: все говорило о том, что здесь находился штаб какой-то воинской части.
Мы с генералом уже подходили к входным дверям, когда мимо нас прошли два солдата. Удивительно, но они не обратили на генерала никакого внимания – так, словно его здесь вообще не было.
– Это охрана комплекса? – спросил я у генерала, когда мы вышли на улицу.
– Да. Официально здесь находится полигон по утилизации старых боеприпасов.
– А почему солдаты не отдали вам честь? – снова поинтересовался я. – Ведь они видели, что идет генерал.
– Здесь свои правила, – пояснил Левченко, открывая входную дверь. – Все, что связано с нами, их не касается. Более того, – тут генерал взглянул на меня и усмехнулся, – нас здесь вообще нет.
– Понятно… – отозвался я и вслед за генералом вышел на улицу.
Штаб части, как и расположенные неподалеку казармы, выглядел очень непрезентабельно – старые облупившиеся стены, покосившийся бетонный забор. В паре километров от жилого комплекса находились ряды обнесенных колючей проволокой ангаров, я различил вышки для часовых. Слева, довольно далеко от штаба, располагался гараж: двери одного бокса были открыты, два солдата ремонтировали выведенный из гаража грузовик. Вокруг части, как я успел заметить, простирались редкие невысокие заросли, местность напоминала степную.
– Половина третьего. – Левченко взглянул на часы – Скоро прилетит.
Я не стал спрашивать, кто именно прилетит и просто дышал свежим степным воздухом. Именно степным – теперь я очень четко понимал, что мы находимся где-то в южной части страны. Оренбург, Ростов, Астрахань. Что-то подобное.
Пару минут спустя послышался тихий рокот. Он становился все громче, я различил в небе темную точку приближающегося вертолета. Прошло еще немного времени, и вертолет приземлился прямо рядом со штабом.
Правила безопасности здесь оказались довольно жесткие: кроме нас с генералом вертолет встречали порядка десяти вооруженных охранников, появившихся за минуту до посадки винтокрылой машины. Двое из них были с собаками – мощными поджарыми овчарками. Собаки не лаяли, не рвались с поводков, однако внимательно следили за каждым нашим движением. Бойцы были одеты в обычную летнюю солдатскую форму, однако у меня сложилось впечатление, что эти ребята гораздо более серьезны, нежели может показаться.
У прибывших, а их оказалось двое, проверили документы, и лишь после этого позволили подойти к нам с генералом.
– Ну, здравствуй! – поздоровался один из них и пожал Левченко руку. Высокий и худощавый, он держался очень уверенно. Несмотря на гражданскую одежду, по выправке в нем сразу можно было признать кадрового военного. Я стоял чуть позади, поэтому был удостоен только легкого кивка. – Ну как тут, все нормально?
– Как всегда, Николай. Это и есть твой спец? – Генерал взглянул на второго прибывшего.
– Здравия желаю! – произнес тот и пожал протянутую генералом руку. – Майор Юрий Никифоров, инструктор.
– Рад познакомиться, майор. Вот, кстати, познакомься – это Дмитрий. Будешь его тренировать.
Мы с майором пожали друг другу руки. То, что этот человек будет меня чему-то тренировать, стало для меня полной неожиданностью.
