Арсений Замостьянов
Отечественная массовая культура XX века

Полная версия

Цирк

Ещё одна «законная гордость» советского человека – цирк. Это старинное ремесло позволяло выразить истинно советское стремление к рекорду, к усложнению рискованной виртуозности… Лучший в мире, как и большой балет – так говорила пропаганда, которая далеко не всегда лжёт. Зрелище демократичное и массовое, по-настоящему народное, из фольклорной традиции – конечно, цирк пришёлся ко двору в первом на планете государстве рабочих и крестьян. А. В. Луначарский посвятил цирку несколько выступлений и статей, первый наркомпрос любил порассуждать о многом, в том числе и о «народном цирке и путях его развития». В СССР к цирку отнеслись серьёзно. На государственном уровне поддерживались цирковые училища, которые до сих пор поставляют лучших артистов на все – без исключения – мировые арены.

На фасаде московского цирка на Цветном бульваре изображены кони. Так и должно быть. Виртуозные конные номера были основой старого русского цирка – и перешли в цирк советский.

Госцирк пестовал виртуозов, и нередко цирковые номера становились знаковыми явлениями эпохи. Ни к чему перечислять многочисленные международные награды артистов советского цирка. Их мировой уровень не требует таких доказательств, а чемпионаты по таланту – дело всегда субъективное и коммерческое. Главное – другое. У советских людей многие лучшие воспоминания о детстве связаны с цирком; в легенду перешли имена любимцев арен, клоунов Лазаренко, Карандаша, Вяткина, Енгибарова, иллюзиониста Кио… Приведу лишь один эпизод из истории: 9 мая 1945 года короли советского цирка выступали перед бойцами-победителями на парадной лестнице рейхстага, над которым развивалось Красное знамя Победы.

О цирке снимали кино и мультфильмы, цирк манил своими огнями и маршем Дунаевского как доступное зрелище высочайшего уровня. В СССР было создано первое в мире цирковое училище – одно лишь перечисление выдающихся выпускников этого учебного заведения даёт представление об истории советского цирка. Сегодня училище циркового и эстрадного искусства носит имя М. Н. Румянцева – легендарного ковёрного Карандаша. Эту маску клоун Румянцев, начинавший работать в образе Шарло, придумал в 1934-м году. Свои пантомимы-пародии он исполнял вместе с верным партнёром – скотч-терьером Кляксой. Многим запомнился номер «Случай в парке»: клоун пытался склеить разбитую им статую Венеры. Навсегда останутся в памяти и сатирические номера военных лет: «Речь министра пропаганды Геббельса окончена», «Как фашисты шли на войну и обратно». Как и «солнце в корзинке» Олега Попова, как и бревно Юрия Никулина и Михаила Шуйдина. Публика особенно любит клоунов, помнит их. А дети – самая преданная публика ковёрных и самая благодарная, если клоуну удаётся завоевать её любовь. В книге воспоминаний Юрий Никулина «Почти серьёзно» есть эпизод о первом посещении цирка. Никулин был тогда дошкольником, на дворе – двадцатые годы, Цветной бульвар: «Произвел на меня впечатление и трюк с цилиндром. Из лежащего на столе цилиндра клоун вытаскивал несметное количество предметов: круг колбасы, гирлянду сосисок, двух куриц, батоны хлеба… А затем на секунду, как бы случайно, из цилиндра высовывалась чья-то рука, и все понимали: в столе и цилиндре есть отверстия, через которые другой клоун, сидящий под столом, все и подавал. Я воспринимал все настолько живо, что, захлебываясь от восторга, громко кричал. Один из клоунов передразнил мой крик. Все от этого засмеялись. – Папа! Папа! – затормошил я отца. – Клоун мне ответил, он мне крикнул, ты слышал? Когда мы вернулись домой, я прямо с порога объявил маме: – А меня заметил клоун. Он со мной разговаривал. Мне настолько понравилось в цирке и так запомнились клоуны, что захотелось, как и многим детям, во что бы то ни стало стать клоуном». Клоун Леонид Енгибаров, как и многие избранники шестидесятых (не только в СССР), прославился молодым и сгорел в расцвете таланта. Новатор, быстро нашедший своего зрителя, который в то время ждал даже от развлекательного искусства интеллектуальной проблематики. В свой клоунский образ Енгибаров всегда добавлял грустинку, за что и был прозван «клоуном с осенью в сердце» (Олега Попова, напротив, называли «солнечным клоуном»). Енгибаров сам писал интермедии – он хорошо владел литературной формой. Его новеллы – «Грустный акробат», «Микрофон» – воплощались на манеже. Как и Попов, он был не чужд абсурдистского переосмысления жизни. Талантливый жонглёр и акробат (его пародийные номера порой не уступали лучшим образцам этих цирковых ремёсел), он был органичен и в простом ковёрном дураковалянии. Герой Енгибарова – вечный подросток, мим с душой ребёнка по имени Лёня. Кинохроника сохранила счастливые глаза детей, провожавших хохотом проказы Енгибарова. И вздох радостного удивления, когда, радуясь удачному трюку, он ненароком всё-таки разбивал тарелку… Интересно, что репризу с медалями, которые появлялись на сюртуке клоуна после успешного трюка (сначала одна медалька, потом три, а в конце уже и всю спину занимали ряды медалей) Енгибаров придумал задолго до брежневской наградной лихорадки. В конце семидесятых, после смерти Енгибарова, этот номер вспоминался как нечто крамольно злободневное.

Олег Попов, чья яркая клетчатая кепка тоже была одним из символов 60-х – 70-х, был на цирковой арене сказочным Иванушкой. Он жонглировал и ходил по проволоке, распевая песенки. «Лечил смехом» в образе самозваного врача, комично стряпал… Но непревзойдённым номером в поповской галерее стал «Луч» 1961 года – во время этой пантомимы шумная арена замолкала и было слышно, как стучат сердца детей… В круге света, на арене усаживался клоун, доставал из корзины хлеб и молоко, блаженно собирался перекусить… Но вот луч вздрагивает – и убегает от клоуна. Тогда клоун резким движением возвращает луч на место – но капризный прожектор снова убегает. На этот раз Попов лаской нашёл общий язык с лучом и бережно вернул его в центр манежа. Идиллию дружбы нарушает свисток полицейского. Клоун собирает своё добро – и поспешно удаляется, но чуть позже возвращается, осторожно скатывает луч до маленького солнечного зайчика и прячет его в корзинку. С корзинкой света в руках он уходил с манежа. Теперь он показывает этот номер в Германии, где эмигранта из пореформенной России называют «счастливым Гансом». Как там у Беранже с Даргомыжским? «Дай Бог домой вам вернуться… В ногу, ребята, раз, два».

Клоун – главная фигура в советском цирке. Он – не только потешник, но и автор больших аттракционов, связывающий воедино головокружительные номера акробатов, жонглёров и укротителей…

Ещё одна легенда советского цирка – первая в СССР женщина, укротившая львов Ирина Бугримова обратила на себя внимание в тридцатые годы аттракционами «Полёт из-под купола на санях» и в особенности – «Круг смелости», в котором, кроме работы со львами, молодая женщина гоняла на мотоцикле по вертикальной стене клетки. В 46-м году новая львиная программа упрочила всесоюзную славу отважной харьковчанки. Сильная женщина горделиво признавалась: «Мне нравится покорять и подчинять своей воле диких зверей…». В одном из уникальных трюков дрессировщица вместе со львом летала над манежем на качелях. Впечатляли и пирамиды из львов и живой львиный ковёр, по которому Бугримова играючи шла. Современная советская женщина, приручившая царя зверей – чем не символ?

Гораздо реже получаются зрелищные номера с леопардами – и здесь уместно вспомнить, что редкий, экзотический аттракцион с группой леопардов вывел на советские арены в конце тридцатых А. Александров-Федотов.

Валентин Иванович Филатов – представитель одной из почтенных цирковых династий – выступал в цирке с шести лет. Для миллионов советских людей именно он символизировал истинно русский медвежий цирк. Аттаркцион «Медвежий цирк» был создан в 1949-м году – и сразу же Филатов отправился за железный занавес, на ответственные зарубежные гастроли. Все арены Советского Союза помнят его мохнатую труппу. Дети радовались, узнавая знакомые по Чуковскому сцены: «Ехали медведи на велосипеде…». Артистизм русского бурого медведя, известный ещё скоморохам, Филатов использовал в непревзойдённых трюках. О рекордах советского цирка можно написать большую книгу. Но и в нашем беглом обзоре нельзя не упомянуть такую колоритную личность, как Е. Т. Милаев. Эквилибрист, силовой гимнаст на кольцах, он ещё в тридцатые годы был руководителем акробатического номера «4 Жак», после войны занялся эквилибристикой. Он был лучшим «нижним», которому по силам самые фантастические балансы. Он держал на ногах лестницу, на которой показывали фигуры два партнёра. Под барабанную дробь зал молча смотрел на двойные балансы Миляева… Он был первым зятем Брежнева – и остался влиятельным человеком даже после развода с Галиной Леонидовной.

На весь мир был знаменит тульский цирк, великая лаборатория арены. Программа первого в мире цирка на льду была создана именно в Туле в 1964-м году – и прошла по сотням арен мира! Сценаристом программы был Николай Эрдман, режиссёром – Арнольд Арнольд. Все номера – эквилибристика, акробатика, клоунада – исполнялись на коньках. В программу был включён «Медвежий хоккей» дрессировщика Анатолия Майорова, лучшим медведем-хоккеистом стал техничный форвард Кузя. И это не единственный вклад туляков в историю цирка. В 1967-м году состоялась мировая премьера новаторского «Цирка на воде» по сценарию Сергея Михалкова, известны в цирковом мире и конные аттракционы, впервые показанные в Туле. Одной из последних уникальных программ советского времени был подготовленный в Туле цирковой спектакль Ю. Куклачёва и А. Калмыкова «Город Мир». Программа аллегорическим языком цирка рассказывала о борьбе за мир – весьма актуальной для напряжённого 1983 года, когда клинч двух великих держав многим казался предвестием большого атомного заката. В прологе к зрителям обращался Куклачёв: «Пойдемте со мной, я покажу вам город теплый, как солнечный луч, добрый, как сердце клоуна. Я подарю вам город, в котором всегда звучит смех!». Спектакль был жизнерадостный, проникнутый верой в добро и мир. Его фрагменты носили названия: «Улица нежности и любви», «Улица сильных людей», «Площадь чудес», «улица весёлых музыкантов». Дрессировщик кошек и клоун Куклачёв, объединив вокруг себя силы добра, побеждал войну. Появление Юрия Куклачёва в центре миролюбивого представления не было данью конъюнктуре: этот клоун не стесняется выступать в роли проповедника добра, гуманизм ему природно присущ. Кошки никогда не были завсегдатаями цирковых представлений: Куклачёву удалось открыть кошачий артистизм, избегая в дрессуре элементов насилия. У Куклачёва кошки устраивают забавную чехарду, занимаются гимнастикой и ездят в автомобилях… Клоун Юрий Куклачёв был одним из героев восьмидесятых. Уже после распада СССР он открывает на Кутузовском проспекте Театр Кошек для детворы.

Первой ассоциацией со словом «иллюзионист» у каждого порядочного человека было броское имя «Кио». Эмиль Теодорович Гиршфельд-Ренард, размышляя о будущих цирковых иллюзиях, бродил по вечерней Москве. Его внимание привлекла огненная надпись на здании кинотеатра «Художественный», что на площади Арбатских ворот. Буква «Н» потухла – и получилось странное слово «Кио». Да ведь это готовый цирковой псевдоним! Загадочный Кио – цирковой «маг и волшебник» – вышел на арену в 32-м году. Настоящий иллюзионист должен обладать режиссёрским талантом – и Кио умел выдумывать весьма зрелищные шоу с участием обаятельных ассистенток, лилипутов, балета и клоунов, сам общался с залом… В номерах Кио участвовала целая армия артистов, которых наш маг искусно распиливал, сжигал и растворял в воздухе… Сам иллюзионист начал работать в костюме восточного факира. Он сам придумал и соорудил уникальную цирковую аппаратуру, а её секреты поведал только своим сыновьям Игорю и Эмилю, продолжившим династию. Слава Кио в СССР сравнима с мировой популярностью нынешнего Копперфильда, только советский иллюзионист был артистичнее своего заморского коллеги и бюджет его аттракционов оставался относительно скромным. Кио культивировал ироническое отношение к происходящему на арене, некоторые номера были злободневной сатирой – например, «речь поджигателя войны» с огнём, извергаемым изо рта ассистента. Сам Кио в книге «Фокусы и фокусники» так аттестует свои новые на тот момент (1958) номера: «В нашу последнюю программу, например, включены такие трюки, как «Телефон-автомат», «Необыкновенный кабриолет» и «Исчезающий лев». Каждый из этих трюков представляет собой большой обстановочный номер. В «Телефоне-автомате» – сценке с элементами бытовой сатиры, направленной против пресловутых стиляг, – совершаются исчезновения и появления, незаметные переходы из одной телефонной будки в другую, находящуюся на расстоянии нескольких метров и никак с первой не связанную. В «Необыкновенном кабриолете» на манеже появляется нарядный экипаж, в который впряжена лошадь. И, наконец, в самом последнем моем номере действуют девушка и лев. В этом номере в клетку входит женщина, на секунду клетка за крывается колпаком, а когда колпак поднимается, то в клетке оказывается лев. Не хочу пока раскрывать секрета этого фокуса, так как я ежедневно показываю его зрителям, пускай зрители сами до гадаются, как он делается». В аттракционах Кио было столько неожиданного и удивительного, что дети не скучали на его длинных театрализованных номерах.

И ещё один штрих, характерный для советской культуры: первой женщиной-иллюзионист(кой)ом была наша соотечественница Клео Доротти (К. Г. Карасик), придумавшая свой номер ещё в 1929-м году…

Большой Московский цирк на проспекте Вернадского был построен по проекту архитектора Я. Белопольского в 1971 году. Это здание стало одним из многих подарков, которые получили дети семидесятых. Проект соответствовал последним достижениям цирковой архитектуры и техники. Огромная арена, вмещающая 3 350 зрителей, технически блестяще продуманные манежи. Гидравлический подъемник в два счёта на глазах публики превращает арену то в ледяное поле, то в бассейн с фонтанами. Цирковое балаганное веселье, искусство смелых, ловких и смешных людей даёт свои балы по соседству с храмом музыки для детей, который открыла Наталья Сац. Да и Центральный Дом Пионеров по московским меркам неподалёку. Они соседи, маяки детского искусства. Детского, советского.

Вопросы:

1. Почему главным человеком в советском цирке был клоун?

2. Какие номера непременно были представлены в больших цирковых аттракционах?

3. В чем секрет международного успеха советской цирковой школы?

ЗАДАНИЕ:

Предложите 5–6 разработок для цирковых программ в советском стиле.

Вечерняя сказка для малышей

В 1960-е дети, вслед за взрослыми, стали активными телезрителями. Мультфильмы демонстрировались по телевидению ежедневно, хотя и небольшими порциями. Регулярно, а в особенности – в дни каникул, появлялись в эфире и детские фильмы. Не обходилось и без детских телепередач, самыми популярными из которых стали «В гостях у сказки», «Будильник» и, конечно, «Спокойной ночи, малыши». С последней, как правило, начиналось знакомство советских детей с телевидением. Первый выпуск этой легендарной программы состоялся 1 сентября 1964 года, на излёте хрущевской эпохи. Актёры читали сказки под телевизионную картинку… Чуть позже выработался классический формат – беседа ведущего с куклами, предваряющая просмотр мультфильма. Передача длилась не более 15-ти минут, поэтому длинные мультфильмы (а изредка – и художественные фильмы-сказки) шли с продолжением.

«Спокойной ночи, малыши!» хотя бы раз смотрели все советские люди, жившие в 1964–1991 годах. Без исключений. Ради просмотра пятнадцатиминутной сказки прерывались игры, забывались обиды. Все дети собирались у телевизоров. Как и программа «Время», «Спокойной ночи, малыши!» стала непреложной вехой в распорядке дня. Ее просмотр стал семейной и личной традицией. Эта передача давала миллионам детей ощущение защищенности, заботы. Ребята приобщались к чему-то большому и общему. К культуре, в том числе и поведенческой.

Память об этой телепередаче объединяет несколько последних советских поколений. Она стала родной. Куклы, участвовавшие в программе, стали всеобщими любимцами. Их знали все, и «в лицо», и по голосу – как и самых популярных сказочных героев. Самым обаятельным из них, пожалуй, был поросёнок Хрюша – возмутитель спокойствия, шалун, которого положительные герои постоянно пытались перевоспитывать. Самым мудрым считался зайчонок Степашка, а щенок Филя был олицетворением верности и прямоты. Участвовали в интермедиях и другие куклы, вплоть до Буратино, но эта троица главенствовала. С ними общались ведущие – взрослые дяди и тёти, тактично разрешавшие все споры.

Настоящей всетелевезионной мамой (а позже – и бабушкой) стала Валентина Леонтьева. Была в её голосе непритворная доброта и притягательная свойскость, детская аудитория ощущала это остро. «Дорогие ребята и уважаемые товарищи взрослые» доверяли ей безоговорочно.

Необходимость телевизионной вечерней сказки вызывала споры. Писатель Николай Носов считал, что смотреть мультфильмы перед сном вредно и лучше бы такая передача шла часов в 6 вечера, не позже. И всё-таки традиция устоялась. Во многом – потому, что она уходила корнями в дотелевизионную эру. Ведь дети и в позапрошлом веке любили засыпать под сказку, под ласковый голос бабушки или мамы…

Настоящими шедеврами были мультипликационные заставки главной детской телепередачи и песня Аркадия Островского и Зои Петровой «Спят усталые игрушки». Её удивительно гармонично исполнял то мужской, то женский голос. То Олег Анофриев, то Валентина Толкунова. Были и другие варианты, но классикой стала именно песня Островского, бесспорно, лучшая колыбельная советского времени.

Вечерняя телесказка сохранилась на российском телевидении и в наше время. Правда, её вытеснили с центральных каналов – и это печально. Удельный вес детской темы в современном телеэфире значительно уступает советским стандартам. Заметно снизился и художественный уровень. Законы коммерции больно ударили по детскому искусству.

Вопросы:

1. За что Николай Носов критиковал телепередачу «Спокойной ночи, малыши»?

2. Какую роль в детских телепередачах играли взрослые ведущие?

Глава 2. Строить и жить помогает

К искусству эстрады в СССР относились несколько свысока. Но феномен массовой советской песни оказался государствообразующим. Именно эстрадники оказались самыми влиятельными и плодовитыми комментаторами эпохи.

Советская песня. Утверждение жанра – Классики и аристархи – Русский советский фольклор – Благодушие – Соловьёв-Седой – Любимцы публики – Шестидесятые – Темы и вариации – Бои за песню – Созвездие Пахмутовой – Советские упанишады – Противостояние систем – Райкин и другие – Ретро

Советская песня. Утверждение жанра

Большая компания немолодых мужчин расселась у зимнего костра после доброй охоты. Пока поджаривается добыча – можно выпить и с аппетитом закусить. Они сидят – в овчинных тулупах, в валенках, в размашистых меховых шапках и навеселе поют: «Неслышны в саду даже шорохи…». Можно даже не уточнять, что речь идёт о Брежневе, Косыгине и Фиделе Кастро, героях документальной хроники. Эта песня звучала повсюду, с тех пор как Владимир Трошин записал её для скромной киноленты «В дни спартакиады» (1956). У мхатовского актёра Трошина в 1950-е – 60-е годы было немало точных попаданий в фактуру песни, в яблочко. Порой он выходил на сцену в потёртом клетчатом пиджаке – лысоватый, улыбчивый, совсем не похожий на западную эстрадную звезду. Наш человек. «Мы жили по соседству», «Ночной звонок» («В самом центре Москвы не заснул человек…»), «Я сказал тебе не все слова…», «Первый букет мимоз»… Песни Колмановского, Фрадкина, Эшпая Трошин превращал в народные. Но «Подмосковные вечера» – на особом счету. Василий Соловьёв-Седой не считал мелодию «Вечеров» (поначалу они были «ленинградскими») своей удачей и с лёгким сердцем подарил её проходному фильму. В 1957-м году, на конкурсе Фестиваля молодёжи и студентов в Москве песня получила Золотую медаль. Тогда-то и началась её, без преувеличений, всемирная слава. Через семь лет, когда открылась радиостанция «Маяк», её позывными стала мелодия «Подмосковных вечеров», записанная на вибрафоне. Никита Богословский иронизировал: как же так, радиопозывные, а песня то ли слышится, то ли не слышится?.. Но мелодия на «Маяке» прижилась надолго. И Брежнев тянул её у костра, не задумываясь о том, что этой песне всего лишь пять лет: казалось, она существовала всегда…

Сначала предполагали, что у левого искусства не будет развлекательного фланга. Казалось, что кафешантанная культура канет вместе с коммерцией – и нашим массовым искусством станет коллективное творчество трудящихся в свободное от основной работы время. Но очень скоро стало ясно: чтобы работать с массами, нужно не только ломать и преображать массовые вкусы, но и следовать им, создавая отечественные образцы лёгкого жанра. А тот, кто не кормит своих развлекателей – будет кормить чужих. Предреволюционная эстрада была яркой. Достаточно вспомнить такое явление как Александр Вертинский. Успех пришел к нему в 26 лет – с эстрадной программой «Песенки Пьеро». Он вышел на сцену как оживший герой блоковского «Балаганчика». При макияже, в мистическом лунном освещении. И представил публике странные песни, помогая себе выразительными движениями «поющих рук». Блок сильнее других повлиял на мировоззрения Вертинского, на его эстетику. Но многое он позаимствовал и у Игоря Северянина, который как раз тогда оказался на пике экзальтированной «двусмысленной славы». Оба перемешивали куртуазную экзотику с современностью, которая пахла бензином и кокаином. Вертинский стал знаменитым, аншлаговым исполнителем. Это не помешало ему в годы войны исправно служить санитаром, спасать раненых.

В 1920-е годы Вертинский стал кумиром юных барышень русского зарубежья. Впрочем, он покорял любую аудиторию, где бы ни доводилось выступать – и в Париже, и в Штатах. Поклонение доходило до фетишизма – задолго до битломании и даже до «лемешисток». Его манера завораживала, его танго исправно переносили слушателей в таинственную бананово-лимонную реальность… Достаточно вспомнить воспоминания писательницы Натальи Ильиной, которая в юности переболела Вертинским сполна: «При первых звуках рояля и голоса всё привычное, будничное, надоевшее исчезало, голос уносил меня в иные, неведомые края. Где-то прекрасные женщины роняют слезы в бокалы вина («Из ваших синих подведенных глаз в бокал вина скатился вдруг алмаз…»), а попугаи твердят: «Жаме, жаме, жаме» и «плачут по-французски»… Где-то существуют притоны Сан-Франциско, и лиловые негры подают дамам манто… Я видела перед собой пролеты неизвестных улиц, куда кого-то умчал авто, и хотела мчаться в авто и видеть неизвестные улицы… «В вечерних ресторанах, в парижских балаганах, в дешевом электрическом раю…» При этих словах внутри покалывало сладкой болью».

Он работал на грани если не китча, то откровенно дурного тона. Вертинского критиковали за эпатаж, за жеманность. Но его неизменно спасали две «И»: ирония и искренность. К тому же почти в каждой песенке Вертинского сквозь туман, сантименты и комизм проступают две-три строки неожиданной точности и силы.

В Советской России добыть пластинки Вертинского могли немногие. О нем слагались легенды. Записи певца звучали и в доме Сталина. Приемный сын «отца народов» Артем Сергеев вспоминал: «Как-то Сталин ставил пластинки, у нас с ним зашел разговор, и мы сказали, что Лещенко нам очень-очень нравится. «А Вертинский?» – спросил Сталин. Мы ответили, что тоже хорошо, но Лещенко лучше. На что Сталин сказал: «Такие, как Лещенко, есть, а Вертинский – один». И в этом мы почувствовали глубокое уважение к Вертинскому со стороны Сталина, высокую оценку его таланта».

Шаляпин с долей – но лишь с долей! – иронии называл Вертинского «великим сказителем земли русской». Певцами тогда называли только оперных или фольклорных гигантов с голосом, заглушающим шум морского прибоя… Вертинский на такое не претендовал. Но и он пел так, что мертвых мест не было, все собравшиеся слышали каждое слово, слышали нюансы его интонации. Вертинский затягивал в свой мир «притонов Сан-Франциско» и «маленьких балерин», артистически выпевая каждое слово – и его герои оживали в воображении слушателей, которые чувствовали не только антураж, но и подтекст «песенок».

Рядом с ним в 1910-е годы на эстраде гарцевала вереница куплетистов, несколько популярных исполнительниц романсов и народных песен, наконец, цыгане. Огромный и заслуженный успех имели русские песни в исполнении Фёдора Шаляпина – великого оперного баса, актёра и интерпретатора вокальных жанров. Той эстраде не хватало одного – массовости. Страна-то была аграрная, а поклонники эстрады вербовались из горожан. Их не хватало. А радио ещё не набрало силу.

Нужен ли Советской России мюзик-холл? Прогрессивные итальянские футуристы прославляли искусство «музыкальных залов» как самое героическое и народное. С другой стороны, во всём мире мюзик-холлы становились махровыми рассадниками буржуазной культуры, где искусством правит чистоган. Премьера московского мюзик-холла состоялась в январе 1926 года. Синтез всех лёгких жанров снискал шумный успех, а первым цуг-номером мюзик-холла стал гипнотизёр То-Рама – заезжий немец, работавший под индуса. Столичное начинание подхватили в Ленинграде, Ростове-на-Дону, Таганроге – повсюду открывались мюзик-холлы с экзотическими фокусниками, балалаечниками, опереточными ариями, танцорами, томными певицами и злободневными фельетонистами. Едва ли не все мэтры советской эстрады старшего поколения прошли через мюзик-холл – и режиссёр Арнольд, и Мария Миронова, и Изабелла Юрьева, и Утёсов, и братья Покрасс… И, конечно, авторы – И. Ильф, Е. Петров, В. Катаев, Н. Эрдман… Собственно говоря, дух той эстрады, развесёлого искусства мюзик-холлов и конферансье, сегодня мы знаем по Булгакову и Ильфу-Петрову.

Стиль советской песни в двадцатые годы только-только складывался в перепевах романсовых и фольклорных мелодий, в обращении к песням Гражданской войны и старым маршам. Так, с двадцатого года, когда шли бои под Ростовом, Дмитрий Покрасс с поэтом Д’Актилем разработали будёновскую тему: «Мы – красные кавалеристы и про нас…». Впрочем, начинался НЭП, предпочитавший воинственности плюшевые сантименты. Снова в моде была «Маруся», которая «отравилась» – песня 1911 года, которую написал ресторанный музыкант из «Яра» Яков Пригожин. «Марусю» исполняли в самых престижных ресторациях и прокуренных шалманах, её крутили шарманщики на улицах. Как и всякий шлягер, песню клеймили за пошлость.

Царили на эстрадах и куплетисты, завоевавшие площадку еще до Первой Мировой. Выделялся «король эксцентрики» Михаил Савояров, изобретательный поэт и исполнитель. Его куплеты – «Луна пьяна», «Благодарю покорно» – стали городской классикой, они много лет оказывали влияние не развитие жанра:

 
Блеснув идеей очень яркой
Нам заменили деньги «маркой», —
Удобство марок всем понятно, —
Так шелестят в руках приятно.
‎Вдруг ветер марочку подхватит
‎По мостовой несёт и катит,
‎А ты беги за ней проворно —
‎Благодарю покорно!
 

Это было золотое десятилетие для стилизаторов городского романса. «Слышу звон бубенцов издалёка», – пишут поэт А. Кусиков и музыкант В. Бакалейников, «Только раз бывает в жизни встреча» – вторят ему П. Герман и самый шлягерный композитор эпохи Б. Фомин, а предреволюционная песня «Дорогой длинною» К. Подревского и Б. Фомина лет на пятьдесят стала для Европы и Америки навязчивым знаком русского стиля. Ширилась популярность блатного фольклора, породившего также несколько популярнейших стилизаций: «С одесского кичмана», «Бублички», «Алёшка – косая сажень»… В годы НЭПа весьма популярны были и своеобразные «боевики», насыщенные буржуазной фактурой, вроде песенки «Шумит ночной Марсель». В популярных «Кирпичиках» (1924) поэт Павел Герман и композитор Валентин Кручинин попытались скрестить модные ритмы с советской тематикой. Получилось нечто карикатурно мещанское:

 
После вольного счастья Смольного
Развернулась рабочая грудь,
Порешили мы вместе с Сенькою
На знакомый завод заглянуть;
Там нашла я вновь счастье старое:
На ремонт поистративши год,
По советскому, по кирпичику
Возродили мы с Сенькой завод…
 

То была присказка. Индустриализация, коллективизация и культурная революция – эти три явления изменили положение дел в советской массовой песне. Уже в середине тридцатых лидер направления романсовых стилизаций, композитор Борис Иванович Фомин (1900–1948), стал в ряду советских композиторов почти что изгоем. Начиналась эпоха новой советской песни. Об этом напишет Утёсов: «В свое время нами был найден новый, особый стиль песни – советский. Он был принят народом, а теперь выходит и за рубежи нашей Родины. Упустить это своеобразие было бы непростительно… Да, песня может быть всякая – героическая, шуточная, романтическая, песня-анекдот. Важно, чтобы она помогала нам строить и жить, любить и преодолевать горести, шутить и смеяться, развлекаться и отдыхать, бороться с недостатками, высмеивать слабости, воспевать достоинства, мобилизовать себя на труд и на подвиг…».

Советская песня была многонациональной, как и сами «великие штаты СССР». Конечно, в основе была русская культура, но разнообразные экзотические оттенки делали застолье сказочно богатым – как пиры Александра Македонского. В разных республиках были созданы оригинальные образцы массовой песни с национальным оттенком. Это касается и песен, близких к крестьянскому фольклору, и наследников городского романса, неотделимых от улиц Киева, Тбилиси, Баку, Риги… По этим песням огромный народ Советского Союза получал представление об истории и характере народов страны, в том числе и об участии этих народов в героической советской истории (таковы, например, белорусские песни о войне). Если вспоминать только шедевры жанра, сразу приходят на ум «Ридна мати моя» композитора Платона Майбороды и «Кохана» Поклада; «Песня о Тбилиси» («Расцветай под солнцем. Грузия моя…») Реваза Лагидзе и «Фаэтонщик» («Ах, голубка нежная, потерял надежду я…») Георгия Цабадзе; «Ереванский вечер» («…свежесть с гор принёс») Александра Долуханяна и «Песня первой любви» Арно Бабаджаняна; «Не гордись» («Ты прекрасна и упряма, но не забывай…») Тофика Кулиева и «Любимая» Андрея Бабаева; «Память сердца» («Не спится только ветерану, войны минувшей партизану…») и «Олеся» («Бывай, абуджаная сэрцам, дарагая!..») Игоря Лученка… Перечислять можно долго, вспоминая и поэтов, и первых исполнителей этих, ставших народными, песен. Запомнилась и северная этнографическая диковинка – певец Кола Бельды. Юношей уроженец нанайского села Муха, которого русские друзья называли Колей, бежал на фронт, стал юнгой Тихоокеанского флота, заслужил боевые ордена… Как певец проявил себя в 1957-м, в программе Московского фестиваля молодёжи. Он привнёс на советскую эстраду шаманскую культуру аборигенов Севера. Самые популярные песни в семидесятые годы написали для Бельды маститые композиторы, увлечённые стилизацией северной темы – М. Фрадкин, М. Табачников. Была в его репертуаре и трогательная программная песня Е. Бабкина и М. Львова «Сколько нас, нерусских, у России». Колоритный нанаец, выбегавший на сцену в национальном меховом костюме, был зна́ком этнического разнообразия страны.