Артем Кастл
Изгои
Сердце мое так бешено билось, что мне казалось, будто по нему меня выследит полиция. Я думал, что перебужу всех жильцов моего дома стуком, исходящим из моей груди.
Остановился перед подъездом. Огляделся. Никого. Нырнул в него.
Только дома я почувствовал себя в безопасности. Я сидел на полу, прижимая к груди смятый листок. Он точно чего-то стоит. Днем я его не видел. А если ночью он появляется, а днем исчезает, значит – полиция не хочет, чтобы добропорядочные граждане узнали о содержимом листка.
Я должен его прочитать. Должен изучить содержимое таинственного листка.
Свеча наполовину сгорела. Я раскрываю лист и читаю:
«Граждане, обращаемся мы к вам, чтобы заявить. Все вы свободные люди, вы все имеете право на такой же достаток, какой испытывают люди высших чинов. Партия дурманит ваш разум, она отравляет вашу жизнь и вашу реальность. Вы работаете на нее, не получая взамен, кроме унижений, ничего, восстаньте вместе с нами, пойдите и прогоните Партию! Добудьте себе свободу, которую вы заслуживаете.»
Les miserables.
Les miserables. Так называется эта организация. Я знал. Я знал, что я не один, кто воюет с Партией. Знал, что у меня есть друзья, о которых я раньше не знал. Les miserables мои друзья. У меня с ними одна цель: прекратить деспотизм Партий. Но что, если это и есть Партия? Что, если она расклеивает эти бумажки, чтобы вычислить таких, как я? Я попался на эту уловку.
Но вряд ли.
Партия могла это сделать и днем, чтобы вычислить потенциальных врагов общества. Днем этих бумажек нет. Их жизнь начинается и кончается ночью, пока полицейские не найдут их. Значит, Les miserables существует. Я должен с ними встретиться. Должен попасть в их ряды. Тогда я смогу внести туда посильный вклад в борьбу с Партией, чем тот, который я вношу сейчас. Да. Так оно и будет.
Я уснул радостным. Теперь я точно знаю, что моя борьба с Партией не безнадежна. Есть еще люди, желающие принести свободу в общество тупых людей, которых зомбировали с самого рождения, что нужно работать на благо Партий, что Партия все – личность ничто. Вместе с молоком матери мы получали эту информацию, позже все СМИ с помощью графических, звуковых, визуальных волн зомбирования привили нам любовь к Партии, привили нам, что Партия все, «я» – ничто. Я долго рассуждал, почему на меня не подействовала эта волна зомбирования. Может быть, я какой-то особенный. А может быть, просто вырос в одиночестве. Некому было меня зомбировать.
По всему городу прошла весть, будто к нам вторгся шпион. Партия призывает быть бдительными. Он может быть кем угодно. Другом или даже родным. Никто ни с кем не секретничал, все поглядывали друг на друга.
Следили за движениями. Малейшее отклонение и можно было попасть в лапы чистильщиков. Лично мне этого не хотелось. Да и вел я себя, как всегда.
Прежде всего, я сделал вид, будто удивлен этой новостью. Все знают, что газет я не читаю, телевизор не смотрю, радио не слушаю. Во мне одном слились те три обезьяны, каждая из которых закрывала или глаза, или уши, или рот.
В новостях объявили, что за пойманного шпиона дается вознаграждение, которое не особо то и было нужно. Одним лишь упоминанием о том, что враг Партии на свободе, партийцы смогли привить злобу к бедному шпиону, выискивающему компромат. Ко мне подошел Мэтт. Сегодня мы работали рядом. Я на картошке, он напротив меня.
– Привет.
– Привет.
– Я нашел бритвенный станок.
Я только смотрю на него. Еще вчера он просил его у меня. Что, если Мэтт шпион?
– Нет, нет, – поясняет он – я выменял станок у Кирка на 2 чайных пакетика.
– Ого. Ты же очень сильно любишь чай. Неужели ты так легко смог отдать 2 пакетика?
– Это было нелегко, но мне пришлось это сделать. Знаешь ли, между вариантом: работать без чая и почаевничать, но отправиться в нищенские кварталы, я выбрал первый вариант.
– Ты силен духом.
– Спасибо. Слыхал, о чем талдычат все эти ненормальные люди?
– Да, шпион.
– Ты в него веришь?
– Да, а ты?
– Конечно. Просто не думаю, что Партия его упустила. Может быть, она специально всем пудрит голову, чтобы шпион на это купился и где-нибудь наследил, не зная, что Партия уже выслала чистильщиков на его след.
– Ты думаешь, такое возможно?
– И да и нет. Трудно говорить, но я склоняюсь, что эта версия может быть живой. Мы же не знаем о том, что творится в головах партийцев.
– Я знаю тебя давно, и ты всегда меня поражал своими открытиями.
– Век живи – век учись. Шпионом может быть кто угодно. Боб. Кирк. Ира. Анастасия. Я. Ты!
Мне показалось, будто он назвал меня шпионом. На момент я и сам в это поверил, не удивлюсь, если мое лицо выдало эту минутную веру в то, что я шпион.
– Не может быть. – говорю я, искренне в это веря.
– Но ведь это может быть и так. Откуда ты знаешь, что ты не шпион? Как ты это докажешь?
– Я не шпион!
– Да ну? Этим громким заявлением сейчас разбрасывается каждый, и партиец, и бедняк. Но ведь кто-то из них врет.
– Но я не шпион.
– У тебя картошка подгорает.
Я возвращаюсь к своей станций, Мэтт к своей.
И вправду. Почему я уверен, что я не шпион. Мэтт посадил во мне семя раздора. Я задумался над его словами. Вытащил картошку из масла, опрокинул ее в ванночку, и начал наполнять ею упаковки.
Я НЕ ШПИОН!
Я НЕ ШПИОН!
Плевать, что я не люблю Партию и хочу от нее избавиться, разрушить строй. Но я не шпион. Я никогда ни за кем не шпионил и не знал, как это делается. Я не гожусь в шпионы. Почему Мэтт остановился на мне и выделил меня из всех. Я почувствовал, с какой интонацией он выделял меня из всех. Из всего этого сброда. Но я не шпион. Ни один сканер и радар, тест этого не докажет. Здесь я чист перед Партией.
А может так оно и есть? Я шпион. Может, я стал им, когда получил сообщение от Les miserables? Да нет. Я точно не шпион.
У меня забирают картошку. Ставлю еще. Нужно как-то образумить Мэтта, заставить его поверить, что я не шпион.
– Слушай, – поворачиваюсь я к нему – а почему ты уверен, что ты не шпион. Ведь и ты мог бы им быть.
Он только улыбнулся. Завернул гамбургер, поглядел на меня и отдал его кассиру.
– Потому что шпиона заметили не у моего дома, а рядом с твоим.
Этого я не знал. Значит, скорей всего ищут шпиона, который расклеивал эти бумажки.
– При желаний ты бы смог приехать к моему дому.
– Я живу на другом конце города, если бы я решился на это в комендантский час, меня бы точно поймали полицейские. Не нервничай, я тебя ни в чем не обвиняю.
Он только похлопал меня по плечу и отвернулся к себе. Я же не мог расстаться с мыслью, что рядом с моим домом был шпион. Если бы я вышел минутами раньше, я бы мог его увидеть. Может, он бы сказал мне, как попасть в Les miserables.
Эта мысль не покидала меня и дома. Какие-то несколько минут (ну или часов) решили значимую часть моей жизни иначе. Теперь вместо того, чтобы учить секретные пароли, продумывать планы действий я сижу здесь и проклинаю себя за то, что поздно вышел на улицу.
Мой дневник открыт. Он готов впитывать в себя чернильные слова, готов впитывать в себя мои проклятия адресованные судьбе, и вообще всем, кто лишил меня встречи с Les miserables.
Слова не приходили в голову.
Мысль не шла.
Я хотел написать проклятия, но они не пришли ко мне. Не взобрались в мою голову, не штурмовали меня. Они просто обошли. Обошли все мои эмоций, не родились словами.
Сижу перед пустой страницей. Что ж, знаю я одно решение. Задуваю свечку. Встаю, иду на улицу.
Все так же темно. Все так же прохладно. Я знаю: возле моего дома будут дежурить. Мимо полиция не пройдет. Возможно, мой адрес известен чистильщикам, и когда они приедут по душу мою – сильно удивятся: почему это я не в постельке своей сны вижу, и почему меня вообще дома нет?
Вот кто шпион! Сразу подумают они. И тогда к моей сверх болезненной смерти прибавятся еще одна сверх болезненная смерть. 2 раза умереть нельзя. Но, думаю, чистильщики что-нибудь придумают.
Гуляю, иду к своему столбу. Иду тихо. Оглядываюсь по сторонам. Полицейских не видно. Видно, не дошли еще до столба. И правильно. Мне нужно получить весточку от Les miserables. На столбе нет ничего нового.
Похоже, они не используют одно и то же место дважды. Решил прогуляться к парку. Как же все-таки улица манит ночью. Просто хочется гулять и гулять. Смотреть на звезды. Любоваться темным, как твоя жизнь, небом, понимая, что через определенное количество времени небо просветлеет, а твоя жизнь – нет.
В парке темно. Установленные рядом с ним фонари его практически не освещают. Плотные кустарные заборы тому виной. Это точно. Проходя мимо большого, старого дуба, проживающего свои, наверное, 200 лет, остановился. Что-то странное было в нем именно сегодня. На нем висел золотой лист. Такими дуб точно не славится. Я еле-еле его заметил, и то случайно. Что на нем написано? Для кого, и для чего он? Нужно сорвать его и побежать домой. Прочитать перед дневником. На том конце парка показались маленькие просвечивающие темноту кругляшки. Свет от фонарей. Полиция идет сюда. Пора!
Хватаю лист и бегу домой. У подъезда так же останавливаюсь и оглядываюсь. Пусто. Чисто. Называйте, как хотите, главное, что никого. Захожу в подъезд. Лист я помял. Руки мои вспотели. Не удивлюсь, если пара букв поплывет.
Плотно закрываю за собой дверь. Как же мне повезло, что мои соседи, обдолбанные зомби, которые спать ложатся вместе с мелодией отбоя. Никто из них не мог меня увидеть. Все, наверное, уже 20-ые сны видят. Один я тут с письмами бегаю.
Подхожу к дневнику. Зажигаю свечку. Положил на стол лист. Распрямил его. Читаю:
Шпион! Мы знаем, что тебя ищет Партия. Возможно, она уже напала на твой след, и сейчас ты пытаешься скрыться, но мы хотим помочь. Подай какой-нибудь сигнал, который будет понятен только нам, и мы спасем тебя. Мы твои друзья! Мы – Les miserables!
О нет! Что же я наделал? Я сорвал письмо, предназначавшееся не мне. Les miserables писали не мне. Если в первый раз их письмо и могло быть адресовано мне, то в этот раз я украл чужое письмо. Что же будет теперь с шпионом? Неужели Партия у него на хвосте, и я решил его судьбу, сорвав это письмо? Каким же должен быть сигнал, чтобы Les miserables поняли, что это сигнал бедствия? SOS – спасайте меня! Меня пытает Партия!
Я знаю, что нужно делать. Нужно самому найти шпиона и объясниться ему. Мы вдвоем должны найти способ попасть к Les miserables. Я даже не знаю, что труднее: найти шпиона или найти Les miserables?
Нужно отвлечься. Пожалуй, дневник сейчас сыграет мне на руку. Исповедаюсь ему:
Желая встретиться с любимыми моему сердцу Les miserables, я, сам того не ведая, сорвал не предназначавшееся для меня письмо. В нем говорилось, что Les miserables, понравившиеся душе моей и вернувшие жизни моей хоть какую-то ясность, хотят приютить у себя шпиона, Партию терроризирующего. По мнению Les miserables, Партия села шпиону на хвост. Единственный выход – это встреча с Les miserables, которая не может состояться, так как письмо сорвал я, а не шпион.
Я боюсь за шпиона. Не хочется, чтобы информация, добытая им, вернулась к своим хозяевам, а Les miserables потерпели поражение.
На этом, думаю, начать поиски шпиона. Нужно встретиться с ним и бежать из этого дьявольского города, дьявольского государства.
Вклеиваю второе письмо в дневник и закрываю его. Надо расспросить всех на работе о шпионе, может, кто-нибудь что-нибудь знает.
На работе на меня вывалилась целая куча информации о шпионе. Кто-то утверждал, что он пойман Партией и сидит себе в каком-нибудь кабинете, пытаясь искупить грехи. Кто-то считал, что он уже убит, и лежит себе спокойно в какой-нибудь грязной канаве, присыпанный землей. Некоторые уверяли, что партия его специально упустила, чтобы потом он вывел ее на крупную сошку. Самой распространенной версией была, что он просто притаился где-то. Какими бы бредовыми мне эти версии не казались, ни опровергнуть, ни подтвердить, ни одну из них я не мог.
Впрочем, и с кем-нибудь обговорить каждую из них я тоже не мог. В СМИ говорили никому не доверять. Следить за всеми, ведь в эту самую минуту вы можете общаться с шпионом, притаившимся среди нас. Подозреваются все, даже близкие люди – это может быть: ваша жена, ваши родители, дети, или же ВЫ сами. ВЫ можете быть шпионом, и, если это так – вам несдобровать.
Если раньше коэффициент болтливости среди работников был высок, то сейчас он крайне низкий. Никто ни с кем не болтает, все друг за другом следят. Подозреваются все. Даже ты сам можешь быть шпионом, не забывай СМИ, а что если так и есть? Что если ты шпион, но сам не отдаешь себе в этом отчета? Я уверен, многие зомбированные партийные поддакивалки так и думают, а что если шпион я? Вряд ли. Но ведь это возможно? Что если я случайно, сам того не осознавая, предал Партию, и теперь она меня разыскивает? Нет. Вряд ли. А если да? Да. Если да? Вряд ли.
Об этом смешно подумать. Никто из этих работников не стал бы предавать Партию, ведь они ее так горячо любят. Тем более, что им красть – секретный соус? Нет. Никто из них не шпион. Шпион кто-нибудь новенький, или тот, у кого вера в партию не такая сильная. Я и Мэтт могли бы подойти на эту роль. Но всем известно, он обожает партийные праздники. Одевается даже нарядно, чего не скажешь обо мне. Я ненавижу эти праздники и провожу их дома. Даже на улицу не выхожу, так что я могу подойти на роль шпиона. Если бы не одно «но». У меня нет друзей. Нет семьи. Я живу только работой, да и вообще – не живу, а существую. Я тот человек, которого пыталась сделать Партия, когда только восходила в свое вечное правление. Так что я вне подозрений. Но не для Мэтта. Он пристально посматривает на меня. Ждет, когда я ошибусь. Ждет того дня, когда сможет пойти в полицию и рассказать, кто якобы самый настоящий шпион. Кого никто не замечал, но он был рядом. Конечно, Мэтту вначале никто не поверит, но вот когда мою квартиру обыщут, а мой дневник найдут, меня познакомят с чистильщиками.
3
Ночью я сижу перед дневником. Мне нечего в нем написать. Мысли в голову не идут, а на улицу выходить не хочу. Со вчерашнего дня я заметил, что отрядов полиции, обходящих мой дом, удвоилось. С начала комендантского часа люди занавешивают окна. Никто не хочет лишний раз выглянуть в окно, или чтобы в него заглянули. Ночная жизнь людей кипит в занавешенных комнатах с надеждой в сердце, что их обман с окнами не обернется против них. Свет не зажигают. Пусть полиция думает, что дом спит. Так будет лучше.
Думая, что же можно записать, я погружаюсь в сон.
Через неделю о шпионе практически не говорили. Еще через пару дней о нем и вовсе забыли. Казалось такая обширная, распространенная, раздуваемая СМИ тема не могла кануть в лету, но количество информаций подаваемой СМИ смогло оттеснить тему с шпионом назад, а потом и вовсе выкинуть ее из головы всех жителей города. Не удивлюсь, что если вдруг кто-то спросит: «Ребят, а что случилось с тем шпионом?» Ему ответят «Каким шпионом? Ты, видно, брат, попутал. Нет тут никаких шпионов». И с самым честным и верящим в это видом они будут говорить тебе, что твои шарики выехали из черепушки.
Никого не интересовала потерянная тема с шпионом кроме меня. Я не мог спать ночами. Мне снилось, будто он попал в руки партии, и я наблюдаю за его мучительной смертью. Он видит меня и кричит в муках:
– Спасибо тебе за «помощь», «удружил»!
От таких снов я просыпаюсь мокрый от накрывшего меня пота. Вся моя подушка мокрая. Хоть выжимай. Я не могу спать ночами. Ворочаюсь. Думаю, о нем. Это хорошо, если он встретился с Les miserables, а если он не встретился с ними. Что, если он сейчас в руках Партии готовится к встрече с чистильщиками или пытается искупить вину за содеянное, прося второй шанс. И он его получит. Партия даст ему второй шанс. Но рано или поздно встреча с чистильщиками произойдет. Партия не доверяет никому, тем более предателям. Она заставит его поверить, будто он честно служит своему государству, заставит поверить, будто он прощен, и когда он в это поверит, когда будет считать себя «чистеньким» перед Партией, тогда она его схватит и уличит в предательстве. Он сам будет хотеть смерти за содеянное предательство. Партия поступает так со всеми.
Идя на смерть, ты ее сам желаешь, надеясь, что это искупит твои грехи перед Партией. Партия перевоспитывает тебя, уничтожает твою веру в твои поступки и потом карает тебя за них.
Я искренне надеюсь, что шпион жив. И хочу искренне перед ним извиниться за свое любопытство. Надеюсь, это произойдет при живой встрече ни перед чистильщиками.
Все свое свободное от работы время я проводил за дневником. Думал, что смогу что-нибудь написать стоящее, но без прогулок ничего не получалось. После прогулок я оставлял на страницах свои самые настоящие чувства. Без прогулок я могу писать только гневные тирады в сторону Партии. Иногда я чувствую себя жалким борцом. Вроде бы нарушаю правила режима, но при этом веду себя как крыса, чтобы меня не арестовали и не убили.
Как я завидую шпиону. Он действовал по-настоящему. В открытую. Похитил, небось, ценные бумаги и теперь ищет его Партия, пытаясь заглушить стадо баранов тупыми новостями наподобие: кризиса не будет, потому что война отменена. Если честно – не было бы никакой войны – просто Партии нужно приподнять свою весомость в народе.
Проснувшись утром, я обнаружил, что всю ночь спал на раскрытых страницах дневника. Мои тайные вражеские послания в сторону Партии, переместившись мне на щеку, перестали быть тайными. Если я выйду на улице с такими фразами на щеке, по головке меня точно не погладят. Нужно смывать.
Пропустив завтрак, я успел на работу. Уже через 30 минут после начала смены мой желудок заурчал. За все годы моей самостоятельной жизни я приучил желудок требовать пищу согласно часам. Сегодня эти часы сбились. Мой перерыв будет только через 2 часа, а желудок ждать не станет. Попытавшись взять себя в руки, я принялся за работу. Сегодня было много заказов на картошку. Как-то странно. Но обдумывать это не приходится. Все мысли заняты картошкой. Краем глаза я заметил, что Мэтт поглядывает на меня. За последние дни мы с ним так и не пообщались. Он подозревал меня, я же старался развеять его подозрения. Он придвинулся ко мне. Сегодня мы работали рядом.
– Я вижу, ты голоден. – начал он.
– Не так сильно.
Он достал из кармана гамбургер и протянул его мне.
– Ты чего?
– Да бери ты, все нормально. Это списанный гамбургер.
– Но даже списанные брать нельзя.
– Не парься. Я лично его списал. Все нормально. Сегодня я на списании. Облегчил Эрни жизнь. Ешь пока он не увидел тебя. … ну же.
Я взял гамбургер, развернул его и жадно надкусил. Он уже был давно списан. Вкус исчез, мясо остыло. Гадость редкостная, но желудок переварил. Теперь определенное время он беспокоить меня не будет. Упаковку из-под гамбургера я выбросил.
– Спасибо.
– Не за что. Послушай. Я рад, что ты все еще здесь. Поверь. Без наших бесед мне было бы тоскливо. Я рад, что ты не оказался шпионом, иначе тебя бы поймали. Рад, что я ошибался.
– Я ценю наши беседы, но я не шпион.
– Это я уже говорил. Слушай, хочешь наесться вдоволь?
– Ты о чем?
– Дело в том, что я сегодня на списании, я работаю допоздна, оставайся со мной.
– Перерабатывать?
Дело в том, что работник может переработать, но за это ему не платят лишних деньжат – его бесплатно кормят обедом. Я никогда не оставался на переработку, и, честно говоря, не горю желанием.
– Эрни будет следить, орать, зачем это надо?
– Не будет. Я же стянул половину его работы. Он уйдет за 30 минут до закрытия. Останемся ты и я, и можно устроить такой ужин, который ты никогда не кушал. Я уже списал нужное количество гамбургеров, они лежат в холодильнике. После ухода Эрни спишу напитки и картошку. Еще сможем сделать себе горячие блюда.
– Уверен, что Эрни уйдет?
– Само собой.
– Хорошо.
– Вот и отлично.
Каждый из нас вернулся к своей позиции. Я стал ждать, когда закончится эта длинная смена.
На удивление смена закончилась быстро. За час до своего отхода Эрни дал мне талон на обед, который я сразу же после его ухода променял на сам обед. А именно на: гамбургер, картошку, пирожок и напиток. Ресторан закрылся в 23:00, за полчаса до наступления комендантского часа. Те, кто живет далеко, ушли раньше. Мы с Мэттом закрыли само здание. Закрыли зал. Оставили открытой только кухню. Пока я готовил свежее мясо, он подогревал гамбургеры и занимался напитками. Картошка купалась в масле. Таймер звенит, извещая нас о том, что пора бы прекратить купать картошку.
Это был самый лучший ужин в моей жизни. Мы болтали о разных вещах, словно между нами не было того заслона, который был воздвигнут темой о шпионе. Делились соображениями о разных идеях и проектах. Я скучал по такому общению, и вот оно накрыло меня с головы до ног. Поедая свежую картошку, я запивал ее свежим напитком, заедая все свежим и не совсем свежим гамбургером. Мясо еще готовится. Совсем скоро мы попробуем бесплатно самое дорогое блюдо в закусочной. О да. Ради такого можно и каждый день оставаться. Но Мэтт говорит: не стоит. Если таким и заниматься, то раз в 5-6 дней. А то непременно заподозрят, что в твою смену так много списываний. Тактика Мэтта проста: один день он пирует, остальные 5-6 старается списывать меньше всего или вообще делать уравнение. Уравнение – это когда количество списанного товара одно и то же на протяжении недели или двух. Ничего сложного: не списывай больше нужного. Иногда то, что нужно списать попадает на стол к посетителю, а потом жалоба, сто раз обговоренная с другими беседа, и плюс списанное дорогое блюдо на столе у «дурака-посетителя».
– По домам нет смысла разъезжаться. Так что подготовим ресторан к открытию и спать.
– Хорошо.
– До прихода Эрни я приготовлю себе лучший кофе. Хочу попробовать его.
– Ты так и живешь? На таких вот ужинах?
– Да. И если будешь пай-мальчиком, оставлю тебя в доле.
– Я подумаю.
Мясо готово! Приятного нам аппетита.
Меня отпустили пораньше. Видимо переработка дала свое. Я поплелся домой по серым улицам. Погода решила разреветься. «Как бы не по шпиону» думал я. Никаких вестей ни от него, ни от Les miserables. Я все же надеялся на лучшее, но мысли мои уже оплакивали его. Я не гуляю. Полиция все так же крутится у моего дома. Думает, будто шпион нагрянет в тот парк проверить послания. Если они его ищут – значит, он жив, и он на воле. Или они хотят поймать рыбку покрупнее. В общем, я не гуляю по ночам. Скучаю по своим прогулкам. Пускай их было 2, но они были великолепны. Стоили риска. Иногда я наблюдаю за полицейскими, слегка открывая штору. Они сидят на лавочках и ждут. Иногда прячутся. Но в основном им лень что-то делать. Днем они, конечно же, не такие. Другие. Защитники порядка. Днем они покажут кузькину мать и приголубят всех, кто к ним стремится. Ночью же они напоминают людей. Пока их никто не видит. Может быть, и им не нравится наш режим. Если полиция поднимется на бунт, то есть надежда на успех. Но этого не произойдет. Партия вылавливает тех, кто может ослушаться приказа и увольняет их. Избавляется от них, отправив в нищенские районы. Убить их она не может. Поэтому просто на произвол судьбы выбросит. Так было и с Анной. Эрни, сволочь!
Жизнь стала налаживаться. Наши отношения с Мэттом текут в прежнем русле. Каждую неделю мы остаемся в ресторане, устраивая себе пиршество из списанных недавно товаров. Мэтт говорит, что нельзя много списывать, иначе непременно заподозрят неладное. Он прячет списанные днем гамбургеры в холодильнике, затем мы их подогреваем и употребляем в пищу. Формально гамбургер должен быть выкинут через час после того, как его выложили на раздачу. Но мы-то с Мэттом знали, что и через 8 часов он может быть употреблен.
