Айзек Алиев
Последняя иллюзия
Глава 3
Как и все советские евреи, эмигрировавшие в Израиль в те времена, Иосиф и его родители первым делом прибыли в столицу Австрии. В аэропорту их встретил представитель Израиля, объяснивший, что они смогут вылететь в их страну хоть на следующий день. Тогда Марик открыл посланнику подлинный замысел своей семьи: они будут ждать разрешения на въезд от родственников из Соединённых Штатов.
Прибывших посадили в микроавтобус, который, миновав территорию аэропорта, въехал в большой парк. По аллеям с двух сторон проезжей части трусцой бежали люди, кто-то ехал на велосипеде, некоторые катались верхом на лошадях в костюмах старинного покроя. Рядом с машиной процокала копытами кобыла, запряжённая в коляску, где, обнявшись, сидела влюблённая парочка. По полянам и газонам бегали дети, на вычурных скамейках сидели их мамы или няни с гувернантками.
Вена, парк дворца Бельведер
Парк закончился, и микроавтобус продолжил путь по красивым и чистым улицам, где неспешно, без суеты шла нарядно одетая и оживлённая публика. Мила и Марик, никогда не бывавшие за границей, сидели как зачарованные и не отрываясь смотрели в окно.
Ехали довольно долго. Наконец прибыли в пансионат «Коркиус» на улице Хаакен-гассе.
Комната располагалась на втором этаже. Она была большая, с тремя кроватями, ванной, холодильником, газовой плитой, кастрюлями, сковородками, скатертями, посудой и столовыми приборами. Оглядевшись, Мила невольно воскликнула:
– Спасибо Господу Богу, что он разрешил нам уехать! Спасибо Леониду Ильичу, что он не воспротивился отпустить советских евреев!
Здесь им предстояло пробыть несколько дней.
Следующим вечером семья Иосифа решила прогуляться по городу. Многие магазины были уже закрыты, но даже созерцание витрин вогнало Марика и Милу в полушоковое состояние.
Возвратились они в пансионат за полночь. Наутро встали рано, оделись легко – по погоде, и поехали на рынок.
Площадь перед входом была сплошь заставлена цветами. Войдя в крытое сооружение, Марик и Мила застыли в изумлении. Казалось бы, их, привыкших к щедрой роскоши азербайджанских базаров, трудно было чем-то удивить. Однако того, что открылось их взору, они прежде никогда не видели. Пренебрегая временем года, на прилавках алели корзины с клубникой, малиной и вишней. Рядом свисали гроздья с затуманенными виноградинами, высились горы бананов, апельсинов, грейпфрутов. Горделиво выпустив кверху свои собранные в пучок твёрдые зелёные листья, как напоказ стояли оранжево-жёлтые спелые ананасы. Овощные ряды ломились под грудой зелени. Создавая причудливые композиции, на прилавках соседствовали помидоры, огурцы, баклажаны, листья салатов и свежие грибы.
Некоторое время семейная пара не могла прийти в себя, наблюдая это круглогодичное изобилие. Однако самое большое потрясение ждало их в мясном ряду. Марик увидел лежащее и висящее всех сортов мясо, с костями и без, вычищенное и выскобленное, ощипанных и выпотрошенных кур, уток, гусей. Мужчина несколько минут не мог произнести ни звука и всё смотрел на этот красно-розовый натюрморт, казавшийся нереальным, словно перекочевавшим с полотен фламандских живописцев.
Покинув рынок, они поспешили обратно, так как приближалось их время посетить ХИАС – благотворительную еврейскую организацию, помогающую эмигрировать советским евреям. Их встретили приветливо, будто давно ждали. После беседы помогли заполнить документы и сказали, что через день они должны выехать в Рим. Получив конверты с деньгами, семья отправилась в пансионат.
Следующий день был их последним днём в Вене, и они решили осмотреть Собор Святого Стефана – покровителя столицы, находящийся в старой части города. Перед ними предстала сияющая золотистыми красками церковь, башни которой тянулись к небу, а покатая крыша была выложена золотой черепицей. Стиль барокко соседствовал в архитектурном решении со стрелообразной готикой, и эта эклектика придавала собору жизнерадостность и воздушную лёгкость.
Внутреннее убранство поразило своей роскошью – не кричащей, а благородной, сохраняющей достоинство. Из-за недостатка времени они не могли долго любоваться каждой картиной, скульптурой, убранством нефов и алтарём, но всё же поднялись наверх по лестнице южной башни, преодолев триста сорок три ступени. Отсюда открывался незабываемый вид на вечерний город, сверкающий огнями всех мыслимых и немыслимых цветов, будто в честь их прибытия включили праздничную иллюминацию. Такой и запомнилась им эта столица-красавица.
Утром они собрали вещи, погрузились в микроавтобус и поехали на вокзал.
Представитель ХИАСа встретил отъезжающих на перроне и вручил им билеты. Все расселись по своим вагонам. Поезд двинулся по железной дороге, проложенной в Альпах. Находившиеся в соседних купе эмигранты толпились в коридоре у окон и, опустив рамы, безотрывно разглядывали раскинувшиеся внизу альпийские деревеньки и изумительные горные пейзажи. Воздух был упоительный – свежий, но не холодный.
Проехав с севера на юг пол-Италии, группа прибыла в Рим, где их снова встретили сотрудники ХИАСа. На специальных автобусах гостей развезли в подготовленные квартиры.
На следующий день семья Марика направилась в офис благотворительной организации, где им оформили документы для получения визы на въезд в США и объяснили, как можно будет обналичить деньги по выданному чеку.
Теперь перед ними был Рим – вечный город. Марик застыл перед Колизеем – самым большим из древнеримских амфитеатров, который был воздвигнут в ложбине между Эсквилинским, Палатинским и Целиевским холмами, на том самом месте, где некогда находился пруд, принадлежавший Золотому дому Нерона. Из всех подобных сооружений того времени Колизей выделялся колоссальностью своих размеров: длина его наружного эллипса равнялась 524 метрам; большой оси – 188 метрам, малой оси – 156 метрам; арены – 86 метрам в длину и 54 метрам в ширину; высота стен варьировалась от 48 до 50 метров. При таких параметрах Колизей мог вмещать в себя до 87 000 зрителей! Даже в мечтах Марик не мог вообразить, что наступит день, когда он сможет собственными руками прикоснуться к этим древним камням.
Рим, Колизей
– Мила, ты когда-нибудь представляла себе, что побываешь в Риме? – взволнованно спросил он супругу.
– Видишь, даже самые смелые мечты сбываются, – ответила улыбающаяся жена.
Их было три семьи, всего одиннадцать человек, ожидающих своей участи. Каждая из них получила по комнате. Кухней, двумя ванными и балконом они пользовались сообща. По вечерам вся компания сидела на балконе и разговаривала. Это место прозвали «пятачком». Новости сюда поступали раньше, чем в Белый дом, Кремль или Кнессет.
– Ехать надо в Детройт, – с апломбом заявлял Мотя из Минска. – Заводы Форда нуждаются в нашей рабочей силе!
– А я буду ждать Канаду, – твёрдо парировал тренер по боксу из Киева.
– Мне советуют ехать в Австралию, – вступал в разговор мясник из Бердичева.
– Кто советует? – спрашивал Яша, шутник из Витебска.
– Жена, – смущённо улыбался тот.
– Я не женат, – отвечал Яша, – но по опыту друзей знаю, что жену надо слушать. Говорят, в Австралии каждой вновь прибывшей семье сразу же дарят по два кенгуру!
Но мясник был лишён чувства юмора.
– Яшенька, – интересовался он, – а у кенгуру мясо вкусное?
Тот не успел ответить, потому что на пороге появился Лазарь, и взоры всех собравшихся обратились в его сторону. Этот человек имел преимущество перед остальными эмигрантами: его брала к себе троюродная сестра из Чикаго. Лазарь никогда не видел её, но был полон родственных чувств и называл её не иначе как «моя дорогая сестричка Розочка».
– Лазарь, что пишут из Чикаго? – окликнул его Яша.
– Моя дорогая сестричка очень занята: семья, бизнес.
– А какой у них бизнес?
– Яшенька, не у них, а у неё! Это большой завод. Называется «ЛОНДРОМАТ».
– А что это такое? – полюбопытствовал мясник.
– По всей видимости, Лазарю Очень Нужны Деньги. Розочка, Откликнись! – схохмил Яша. – А потом три последние буквы.
– Не так пишется, – возразила Лара, бухгалтер из Москвы.
– Зато так слышится! – настоял остряк.
Все засмеялись, но Лазарь пропустил шутку мимо ушей:
– Яшенька, женщина во главе бизнеса – это сами понимаете что… Но как только я приеду, то поставлю всё на нужные рельсы.
– Вы хороший брат, Лазарь, – с улыбкой заметил Яша.
К разговору подключился кандидат наук из Риги:
– Как думаете, трудно будет найти работу по специальности? Я генетик.
– Если очень захотите, найдёте, – уверенно заметил Яша.
– А я хочу попасть в штат Джорджия, – подал реплику Гиви из Тбилиси. – Пойду работать в ресторан – хоть посуду мыть, даже пол вытирать. Неважно. Потом познакомлю их с нашей грузинской кухней – они пальчики оближут! Дадут мне должность шеф-повара. А потом я открою свой ресторан.
– Молодец, Гиви! – похлопал его по плечу Яша. – Я уже готов заказать у тебя столик!
– Раз разводят кенгуру, значит, мясо у них всё-таки вкусное, – не унимался бердичевский мясник. – Надо было сразу в Австралию ехать. Был бы уже богат.
Так, незаметно, со смешанными чувствами, пролетел почти месяц. С одной стороны, эти люди пребывали в эйфории в связи с нахождением в прекрасном городе Риме, а с другой – испытывали унизительное чувство полной неуверенности в завтрашнем дне. Такое чувство было знакомо сотням эмигрантов, пребывающим в столице Италии. Некоторые не выдерживали и уезжали в Канаду или Австралию. Но всё-таки настал тот день, когда Марик, Мила и Иосиф поехали в американское консульство для интервью.
В специальном кабинете, куда их пригласили пройти, гостей встретил хорошо говоривший по-русски чиновник. Он был очень доброжелателен, задавал разные вопросы, связанные с профессиональной деятельностью и американскими родственниками Марика, и в конце беседы объявил о положительном решении. Чувство радости наполнило истомившиеся волнениями души, а Мила даже расплакалась от счастья.
Вскоре наступил их последний день в Риме. На следующее утро они вылетели из международного аэропорта имени Леонардо да Винчи в Нью-Йорк.
Глава 4
В Нью-Йорке их встретил троюродный брат Марика, Леонид, проживающий с женой и дочерью на знаменитой улице Брайтон-Бич, считающейся центром русскоязычной эмиграции Америки. В своё время по советскому телевидению её показывал профессор Зорин, популярный в то время политический обозреватель. Ошарашенным советским телезрителям демонстрировались ломящиеся от продуктов прилавки и толстые продавщицы, важно позирующие перед камерами. Самое неизгладимое впечатление на неизбалованных граждан производило огромное разнообразие колбасных изделий. Конечно, Зорин показывал и мирно развалившегося на земле бездомного, и разбитое стекло в окне какого-то заброшенного здания, но на этом никто не акцентировал пристального внимания.
Для прибывших родственников Леонид заранее снял двухкомнатную квартиру по соседству и даже обставил её кое-какой мебелью. Не дав утомлённым переселенцам опомниться, он потащил их на прогулку по Брайтон-Бич авеню. На ходу брат Марика так энергично размахивал руками и крутил головой, что-то объясняя и показывая, будто хотел в первый же день выплеснуть на головы бедных гостей всю известную ему информацию.
Пятиэтажный дом, где поселились Иосиф и его родители, был довоенной постройки. Просторный холл, выложенный красивой плиткой, зеркальные стены, большие напольные вазоны с искусственными цветами и мраморные полочки, где красовались горшки с живыми растениями, – всё блестело идеальной чистотой, на полу не видно было ни единой соринки.
В Нью-Йорке семья Иосифа попала под опеку известной американо-еврейской организации NYANA, где обучали английскому языку, знакомили с американскими законами и помогали адаптироваться в новом мире. Организация помогла семье с приобретением мебели и даже снабдила их на первых порах зимней верхней одеждой. Переселенцам оплачивали проезд в городском транспорте, завтрак и ланч на время обучения. Также муниципальная служба социального обеспечения выплачивала ежемесячное денежное пособие на еду, одежду и частично на оплату квартиры. Семья Марика имела право на бесплатное медицинское обслуживание и безвозмездно могла приобретать очень дорогостоящие лекарства. Родители Иосифа пребывали в непреходящем шоке от всего счастья и комфорта, которые так внезапно свалились на них.
Нередко они с удивлением встречали на Брайтоне бывших соотечественников с недовольными лицами и никак не могли взять в толк, чем это могло быть вызвано? В ответ на свои вопросы они слышали, как правило, возгласы о том, что, мол, «поживёте здесь с наше, не такого дерьма хлебнёте». Многие эмигранты ностальгировали по прошлой жизни, им не нравились даже местные продукты. Всё было невкусно, не так, как там, дома, как они привыкли.
Марика и Милу возмущало несправедливое отношение бывших советских граждан к стране, которая дала им приют и в которую они так стремились уехать. С другой стороны, недовольных тоже можно было понять – чисто по-человечески: они приехали сюда в уже почтенном возрасте, прожив большую часть жизни в стране с совсем другим менталитетом. Молодость, карьера и друзья остались в прошлом, и теперь их словно заперли в золотой клетке, оторванных от привычного общения, каким бы оно ни было.
Итак, попав в водоворот быстротечной нью-йоркской жизни, Иосиф и его родители барахтались в ней изо всех сил, чтобы не утонуть. Главной целью их существования стало стремление твёрдо встать на ноги. С одной стороны, жёсткие условия этой страны были не такими уж смертельно тяжёлыми, а с другой, начать своё дело оказалось совсем непросто, ибо конкуренция была бешеной. Жёсткость условий, как это ни парадоксально, обусловливалась широкими возможностями, наличествующими в американской социальной системе. Равные стартовые возможности поощряли и создавали острую соревновательность между желающими воспользоваться ими, и здоровая конкуренция задавала весь тон американской жизни. Великий соблазн реального достижения материальных благ толкал миллионы людей на этот непрерывный трудовой конвейер, который мог привести к заветной мечте. На этом и строилось величие американской демократии, потому что в конечном итоге наиболее достойным удавалось пробиться к успеху.
На момент эмиграции Марику исполнилось сорок три года. Самый неудобный возраст для перемен: вроде бы уже не молодой, но ещё не старый. Главной проблемой для переселенцев этой возрастной категории стал языковой барьер. Английский поддавался чертовски медленно, иностранные слова никак не хотели оседать в голове. Шесть месяцев обучения на курсах ни к чему не привели. Существовать только на пособие было неудобно и унизительно, а также невыносимо, учитывая массу соблазнов вокруг.
Решать эту дилемму предстояло самому Марику и никому больше. Нельзя сказать, что эмиграция как-то меняла людей; возможно, она их просто ломала. Но по большому счёту – каким ты был на родине, таким оставался и здесь. Эмиграция лишь выявляла силы, заложенные в каждом, – разрушительные или созидательные. Успех в поиске работы приходил к тому, кто был способен найти компромисс между амбициями и реальными возможностями.
Реально оценивая свои шансы, Марик решил работать таксистом, как, впрочем, и многие советские эмигранты среднего и пожилого возраста. Первое время его ощутимо коробило: всё-таки главный инженер завода неожиданно превратился в обычного водилу. Однако, когда он познакомился с новыми коллегами из лимузин-компании, стало ясно, что его переживания отнюдь не уникальны: всех этих людей объединяло общее положение – и ничего с этим нельзя было поделать. К слову сказать, его сменщиками были профессор, бывший директор школы, пианист и геолог.
Постепенно Марик смирился, но так и не привык к ежечасному чувству унижения, которое испытывает любой эмигрант на новом месте. Он говорил себе, что нужно перетерпеть и, возможно, со временем станет легче. Для этого он напрягал всю свою волю. Иначе было нельзя. Ведь вокруг он видел немало таких, которые ломались, не выдерживая испытаний. Как результат, в среде русскоязычных приезжих наблюдалось огромное количество разводов и нервных срывов. Мужчины часто спивались, женщины бросали нерадивых супругов, превратившихся в обузу, и старались выйти замуж за американцев.
Марик в душе завидовал людям этой страны, этим уверенным в себе, самодостаточным личностям, чувствующим себя здесь хозяевами. Словно гадкому утёнку из сказки, ему хотелось приобщиться к их жизни, войти в их круг. Но между ними лежала огромная языковая и социальная пропасть. Всё чаще мужчина вспоминал слова одного из древнегреческих поэтов: «Для полного счастья человеку надобно иметь славное отечество».
Со временем Марик начал привыкать к свободе. В Америке было приятно и удобно жить. Однако он замечал, что многих эмигрантов так и не отпустила тоска по родине. У него даже появилась версия на этот счёт. Он считал, что, решившись на судьбоносный шаг, эти люди показали силу своего характера, но невольно прихватили с собой частичку Советского Союза. Решение проблемы Марик видел в том, чтобы забыть о прошлом. Только тогда человек станет по-настоящему свободным.
Марик на дух не переносил людей, которые издевались над религиозными чувствами и традициями других наций. Он считал, что величие страны и общества состоит не в том, чтобы возмущаться, например, мусульманками, закутанными в паранджу, или хасидками, носящими парики, а в том, чтобы люди могли, не опасаясь за свою жизнь и репутацию, одеваться и жить согласно своим традициям, но в рамках закона. Именно так было в этом многонациональном, разноязыком конгломерате – Нью-Йорке, где все получали возможность оставаться самими собой: носить хиджабы, пейсы, занятные шляпы-цилиндры, парики, бороды, шорты и мини-юбки. В США человек в меньшей мере, чем где- либо ещё в мире, ощущает свою инородность.
Марик и Мила не могли нарадоваться школьным успехам Иосифа. В школе, как и в любой социальной структуре Соединённых Штатов, существовало чёткое расслоение. Среди учеников оно выражалось прежде всего в сложности программы обучения. Так, существовали классы для школьников, для которых английский язык не является родным; классы, изучающие программу среднего уровня, и так называемые «продвинутые» классы с чрезвычайно усложнённой программой и множеством факультативов. Дети распределялись по соответствующим категориям согласно уровню имеющихся знаний и умственных способностей. Таким образом, никто не оставался за бортом и, самое главное, не принижалось достоинство детей. Ведь учащиеся каждого учебного класса имели приблизительно одинаковый уровень развития.
Советская образовательная система, безусловно, была более насыщенной и требовательной, чем в Соединённых Штатах, и большинство учеников получали хорошие знания. Но и для отличников, и для хорошистов, и для двоечников существовала единая обучающая программа, которая и запускала механизм социально-психологического расслоения. Двоечник считался существом второго или третьего сорта, отъявленным хулиганом, чуть ли не изгоем – и всё потому, что по математике или русскому языку он имел двойку или тройку. Это калечило психику многих детей и оставляло отпечаток на всю жизнь. К тому же советская система не брала в расчёт человеческие качества своих подопечных. Ведь не всегда моральный облик двоечника был хуже, чем у отличника. Но это никого не интересовало. Знания, цифры и дисциплина были главными в подрастающем человеке. В Соединённых Штатах даже самый слабый ученик класса, укомплектованного из эмигрантов, чувствовал себя довольно счастливым, ибо никто и ничем не принижал его достоинство. Он был в таком же положении, как и его соученики. В СССР на родительском собрании учителя публично растаптывали одних учеников и превозносили других. В Соединённых Штатах родительское собрание представляло собой конфиденциальную встречу учителя с родителями и учеником, потому что человеческое достоинство и уважение стояли и стоят здесь на первом месте.
Иосиф учился в самом продвинутом классе самой продвинутой школы Бруклина, и успехи его были впечатляющими. Учителя наперебой хвалили юношу и сулили ему блестящее будущее.
Америка – действительно удивительная страна. В чём же её принципиальное отличие от большинства других государств мира? Прежде всего в абсолютном многообразии, выгодно отличающем её от разноуровнего единообразия социалистических стран. Если осознать это фундаментальное различие, сами собой отпадут все споры о некачественной системе образования в США. Образование здесь охватывает все шкалы от значений «очень плохой» до «очень хороший», от школ для эмигрантов до престижных частных образовательных заведений с мировым именем. И так во всём. Можно сказать, что Америка отражает всё многообразие современного мира. Поэтому здесь так спокойно относятся к критике, ведь при желании всегда можно отыскать что-то очень хорошее и нечто очень плохое. Для каждого человека действуют одинаковые законы, поэтому люди чувствуют себя в безопасности и большинство живёт в благополучии и достатке. В рамках закона возможно всё – от вульгарно-свободной пропаганды секса до высокоморальных устоев консервативной части общества, от несусветной человеческой глупости до самых выдающихся проявлений человеческого гения. А самое главное – при желании каждый гражданин может найти здесь нишу для личного самовыражения, независимо от уровня знаний, способностей, вкусов и пристрастий. Нью-Йорк в этом плане является самым ярким примером американского образа жизни. Здесь в тесном симбиозе сосуществуют все виды культур, искусств, истории и религии, все лучшие и худшие черты человеческой цивилизации.
Об этом часто думал Марик, развозя пассажиров с Брайтон-Бич в другие районы Нью-Йорка. Эта улица стала ему почти родной. Сама по себе она была ничем не примечательна. Над большей её частью, как огромный змей, нависало железное грохочущее чудовище под названием сабвей – американское метро. По этой груде заржавевшего металла столетней давности всё ещё ездили поезда, и ужасный металлический скрежет всегда болезненно давил на барабанные перепонки. К этой пытке Марик так и не смог привыкнуть. Весь Брайтон буквально замолкал от этого визга и грохота, и разговаривать становилось практически бесполезно. С учётом того, что поезда в Нью-Йорке курсируют строго по расписанию через каждые пять – десять минут, можно легко представить себе, в каком шумовом фоне жил и живёт этот весёлый район.
Американский сабвей
Одной из достопримечательностей улицы были её овощные и продуктовые магазины. Здесь можно было купить практически всё, что продавалось во всех пятнадцати республиках Советского Союза.
Брайтон-Бич
Важную достопримечательность составляли и сами люди, населяющие Брайтон. Недаром в простонародье его прозвали Малая Одесса, что подчёркивало превосходство одесситов, чувствующих себя здесь настоящими хозяевами. Именно они отбили это благодатное место у афроамериканского контингента и превратили некогда криминальный район в цветущий рай, где так привольно живётся русскоязычному приезжему. Некоторые бывшие одесситы придерживались мнения, что остальные эмигранты из Советского Союза приехали сюда «на всё готовое» и лишь несправедливо пожинают чужие плоды. Поэтому каждому вновь прибывшему, особенно если он не из Одессы, они обычно говорили: «Мы здесь скушали дерьмо, и вы должны его отведать».
Брайтон стал местом паломничества для гостей и туристов в том числе и благодаря прекрасному пляжу. Излюбленным местом променада брайтонцев и гостей города является знаменитый бордвок, представляющий собой деревянный настил, вытянутый вдоль океанского побережья на несколько километров.
Бордвок
Уютные беседки и несколько знаменитых ресторанов, выходящих на него, сделали это место незаменимым для развлечений и отдыха. Одни, заботясь о своём здоровье, с шести часов утра бегают по деревянному настилу вдоль прибрежной полосы, другие просто прогуливаются, третьи сидят на скамейках и дышат чистым океанским воздухом, четвёртые предпочитают зайти в кафе или в ресторан, чтобы полюбоваться игрой небольших волн и насладиться лёгким бризом. По вечерам здесь зажигаются фонари, и разряженная праздная публика выходит себя показать и на других поглядеть. Услужливые официанты мастерски и со вкусом сервируют столики в ожидании посетителей. По праздникам, а иногда и в выходные дни играет живая музыка, все желающие могут потанцевать.
Променад по бордвоку
Самым удивительным зрелищем для бывших советских людей стал фейерверк, который можно было наблюдать с бордвока каждое воскресенье ровно в девять часов вечера. С двух военных кораблей начинали палить пушки, рисуя на чёрном небосклоне, усыпанном звёздами, удивительно красивые цветные огненные фигуры, то рассыпающиеся, то собирающиеся в причудливый узор. Для советских эмигрантов салют всегда ассоциировался с каким-то большим праздником, а здесь это было обыденным еженедельным ритуалом. Одним словом, попадая на бордвок, вы попадали на праздник жизни. Люди на время забывали о работе, проблемах, болезнях, расслаблялись и просто беззаботно веселились.
Фейерверк на бордвоке
Как стремительно в Америке летит время! Многие приезжие жалуются, что дни здесь сменяют друг друга намного быстрее, чем на родине. Марик был уверен, что это состояние связано с перманентным ощущением стресса, которое испытывают все переселенцы. Эта подсознательная тревожность стала неотъемлемой частью их жизни, превратившись в своеобразную норму бытия. Любому человеку, живущему в оковах непрерывного волнения, будет казаться, что его жизнь идёт быстрее. Это чисто психологический эффект.
На первых порах Марику и его семье приходилось много ездить на метро, так как это был самый удобный вид общественного транспорта в городе. В Нью-Йорке сеть сабвея сильно разветвлена. Короткие и частые остановки, непродолжительный (в среднем от пяти до пятнадцати минут) интервал между поездами позволяют людям относительно быстро попадать в любую точку гигантского мегаполиса. Не зря его услугами ежедневно пользуются порядка шести-семи миллионов человек.
На метро Марик и его семья часто ездили на различные аппоинтменты. Слово «аппоинтмент» можно смело включать в состав русского языка, поскольку оно является наиболее употребляемым английским словом среди русскоязычных эмигрантов. Переводится оно как «назначенная встреча», однако русский лексический эквивалент не передаёт всей полноты значения оригинала. В Америке никто никуда не идёт без предварительного аппоинтмента. Сначала обязательно надо позвонить и договориться о дне и времени визита, без этого вас нигде не примут.
Марик всегда с интересом наблюдал за людьми, сидящими и стоящими вокруг него в трейне, то есть в поезде или вагоне (это второе по популярности английское слово, которое никогда не произносится здесь по-русски). Люди в метро обычно погружены в свои дела, и никто ни на кого не глазеет. Беззастенчивый прямой взгляд считается дурным тоном. Именно поэтому Марик наблюдал за всеми украдкой.
Вот напротив сидит симпатичная белая девушка, погружённая в чтение книжки. Время от времени она довольно громко шмыгает носом, стараясь не позволить упрямой влаге вытечь из ноздри и уютно расположиться на красивой верхней губке. В дальнем углу вагона с комфортом, сразу на четырёх сидениях, расположился огромный чернокожий бездомный, с ног до головы обмотанный цветными тряпками. Рядом, прямо на полу, валяется его имущество – внушительных размеров чёрный мешок, наполненный неизвестным хламом. Бродяга источает стойкий смрад гремучей смеси дерьма, мочи и пота. Поэтому та часть трейна, где он величественно расположился, практически пустует. В остальной плотно теснятся ряды трудящихся. Никто из них не потревожит мирный сон бедолаги, все просто постараются держаться от него подальше и изредка будут бросать косые взгляды в его сторону, когда неуловимое дуновение ветерка донесёт нестерпимую вонь.
Существует расхожее мнение, что американцы не любят читать. Однако это не совсем так. Всех пассажиров метро можно разделить на три условные категории. Самая большая из них – люди, читающие газеты, книги и журналы; следующая – публика, слушающая музыку (естественно, с помощью наушников), и, наконец, спящие. Таким образом, среди пассажиров практически нет ни одного бездельника, бестолково глазеющего по сторонам.
Ещё одной особенностью сабвея является то, что здесь, даже в переполненном вагоне, никто ни к кому не прикасается, не прижимается и не расталкивает локтями. И если вагон переполнен, в него не будут с упорством пытаться втиснуться, а просто подождут следующий. Согласитесь, всё это элементарные вещи, о которых, возможно, и писать не стоило… Но кто возразит, что именно эти мелочи и доставляют больше всего неудобств?
Иногда Марику приходилось возить пассажиров в Гарлем, который находится в северной части Манхэттена. Когда он впервые увидел этот район в 1983 году, в голове промелькнула предательская мысль, что весь мир населяют не особо развитые в культурном отношении народы. Заплёванные тротуары, грязь, пахнущие мочой подъезды, обожжённые кнопки лифтов – всё здесь напоминало родной Баку и другие советские города. Необременённые цивилизацией местные жители словно пришли на время попользоваться её благами.
Досужие размышления Марика по поводу схожести чернокожих и советских людей были прерваны голосом диспетчера, который попросил по дороге захватить трёх ребят и отвезти их по адресу, расположенному где-то рядом с диспетчерской. Это было уже в Бруклине.
Подъехав к частному дому, Марик увидел трёх ожидавших его совсем молодых, но очень крупных афроамериканцев. Шумная молодёжь небрежно развалились на сиденьях, достала сигареты и стала начинять их марихуаной. Не обращая на водителя никакого внимания, парни о чём-то громко разговаривали, гортанно перебивая друг друга. Марик старался не замечать их выходок и жаждал побыстрее отделаться от не очень приятных пассажиров. Вскоре весь салон машины пропитался дымом, и резкий, специфический запах конопли ударил в нос.
Был холодный январский вечер, часы показывали половину десятого. Марик приоткрыл окно, чтобы не задохнуться. Он ещё плохо знал дороги и повернул не туда, куда следует. Один из сидящих сзади, видимо недовольный этим, что-то буркнул и слегка стукнул водителя по голове. Впереди сидящий, моргнув, предложил ему затянуться. Марик отрицательно покачал головой. Все трое дружно заржали, и мужчина опять получил удар в голову. Ржание продолжилось. Ребята почувствовали свою власть, а Марик растерялся окончательно. Всё в нём смешалось в этот момент – гнев, чувство бессилия и унижения. Он настолько оторопел, что забыл про свою рацию. Впереди сидящий, как будто уловив его мысли, схватил передатчик и бросил его на заднее сиденье. Там прибор подхватили и, крича от восторга, ударили водителя им по макушке.
