Борис Соколов
100 великих загадочных смертей
Средневековье
Вильгельм II
Король Вильгельм II Рыжий (около 1056–1100) был третьим сыном Вильгельма Завоевателя. Он правил Англией с 1087 года. Вильгельм владел Англией, Нормандией, оказывал значительное влияние на Шотландию и пытался, хотя и без особого успеха, распространить его на Уэльс. В период его правления в стране наступила относительная стабилизация, впервые после нормандского завоевания Англии. Вильгельм II клялся свято чтить законы Англии и править исходя из принципов справедливости и милосердия. Король также пообещал снижение налогового бремени и отмены ограничений на охоту. А крупных магнатов Вильгельм просто купил субсидиями из казны. Впрочем, все обещания были королем очень скоро забыты. Вильгельм значительно ужесточил законы о королевской охоте и об охране заповедников, что вызвало недовольство крестьян, ввел новые налоги, а кроме того, более жестко стал собирать уже существующие налоги. Это вызывало недовольство значительной части англонормандских баронов. В 1095 году вспыхнул очередной мятеж, жестоко подавленный.
Вильгельм II Рыжий. Средневековая миниатюра
Вильгельму удалось укрепить свое влияние в Шотландии и захватить Камберленд, а вот походы в Уэльс были безрезультатны, поскольку валлийцы уходили в горы и разбить их не получалось.
Английский историк XII века Вильям Мальмсберийский следующим образом характеризовал нравы, царившие при дворе короле Вильгельма Руфуса (Рыжего): «Любой ничтожный человечишко, любой преступник немедленно выслушивался, стоило ему только заикнуться о выгоде для короля: петля освобождала шею грабителя, посули он королю прибыток. Воинская дисциплина ослабла, придворные расхищали собственность народа, потребляли их добро, чуть ли не вырывая кусок хлеба изо рта несчастных. В то время носили длинные волосы, роскошные одежды, тогда же выдумали туфли с загнутыми носками. Образ поведения юношей был в том, чтобы изнеженностью соперничать с женщинами, походку иметь расслабленную и небрежную и щеголять обнаженным телом (явный намек на нетрадиционную сексуальную ориентацию короля. – Б. С.). Выхоленные, они против воли оставались тем, чем создала их природа, эти развратители чужого целомудрия, расточители своего собственного. Шайка женоподобных юнцов и стаи блудниц наводняли двор; так что не случайно сказано кем-то мудрым, что счастлива была бы Англия, если бы править ею мог Генрих».
Главное же, отсутствие жены и законных наследников – детей – развязывало руки заговорщикам, желавшим посадить на английский трон брата Вильгельма Генриха. Вот почему, как считают некоторые историки, гибель короля на охоте была не несчастным случаем, а хорошо продуманным убийством. 2 августа 1100 года Вильгельм с группой придворных отправился на охоту в Нью-Форест (Гемпшир). Во время преследования добычи группа придворных разделилась, в результате чего король остался вместе с одним из своих приближённых, Вальтером Тирелом. Вечером они наткнулись на оленя. Король выстрелил в него, но промахнулся. Вскоре пробежал ещё один олень, в которого выстрелил Тирел, но эта стрела вместо оленя попала в короля, мгновенно убив его. Вильям Мальмсберийский утверждал: «На охоте короля сопровождало несколько человек. Преследуя добычу, они отделились, оставив короля с Тирелом. Солнце уже клонилось к закату, когда Вильгельм натянул лук и послал стрелу, которая легко ранила оленя, пробежавшего перед ним. Олень продолжил свой бег, за ним бросился король, прикрывая рукой глаза от солнечных лучей. В этот момент Вальтер решил убить другого оленя. О, милосердный Бог! Стрела, пущенная Вальтером, поразила в грудь короля!
Раненый король не издал ни звука. Он сломал древко стрелы, торчавшей из его тела. Это ускорило смерть. Вальтер немедленно подбежал к королю, но обнаружил лишь уже бесчувственное тело. Он вскочил на коня и изо всех сил помчался прочь. Его никто не преследовал: некоторые помогли Вальтеру бежать из страны, другие жалели его». Другой историк, Ордерик Виталий, приводит схожую историю. Согласно его версии, олень пробежал между Тирелом и королём. Стрела Тирела, скользнув по шерсти оленя, попала в короля, мгновенно убив его. Впрочем, другие историки утверждают, будто Тирел всю жизнь не признавал свое, пусть невольное, участие в смерти короля. Аббат Сугерий писал в «Жизни Людовика VI Толстого, короля Франции», что Тирел отрицал, будто охотился в той же части леса, что и король. Также участие в смерти короля отрицают Иоанн Солсберийский в «Житии святого Ансельма» и Герард Камберийский. «Англосаксонская хроника» упоминает только то, что Вильгельм был убит во время охоты одним из своих людей.
Интересно, что женой Вальтера Тирела, по некоторым источникам, была Аделиза (1069–1138), дочь Ричарда Фитц-Гилберта, представителя боковой ветви нормандской династии и основателя дома де Клеров. Братья де Клер были близки к Генриху I, который и стал королем после смерти Вильгельма.
Некоторые современные историки полагают, что в пользу заговора свидетельствует немедленное бегство Вальтера Тирела во Францию, равно как и то, что его никто не преследовал. В этот же ряд доказательств ставят спешку, с которой брат Вильгельма II Генрих Боклерк и придворные покинули место охоты, стремясь захватить королевскую казну в Винчестере и провести обряд коронации Генриха. Аббат Сугерий, который во Франции встречался с Тирелом, утверждал, что до последних дней своей жизни тот отрицал свою причастность к убийству короля. Тирел, который описывается хронистами как один из самых метких охотников, полагают историки, вряд ли мог допустить такой фатальный промах. Кроме того, на роковой охоте в Нью-Форесте присутствовали Гилберт и Роджер де Клеры, братья супруги Вальтера Тирела, которые ранее участвовали в мятежах против Вильгельма II, а после вступления на престол Генриха Боклерка получили обширные земельные владения и придворные должности. Однако все эти факты с тем же успехом могут быть истолкованы в пользу версии гибели короля в результате несчастного случая. Даже убийство монарха по неосторожности было преступлением, за которое запросто могли казнить. Поэтому к бегству у Тирела были все резоны. Наоборот, в качестве сознательного убийцы он смотрится очень неубедительно. Рискуя своей жизнью, положением в обществе и состоянием, он никаких ощутимых выгод после гибели Вильгельма Рыжего не получил, а наоборот, всю оставшуюся жизнь провел в изгнании во Франции. Понятно, почему он отрицал свою причастность к гибели короля в беседе с аббатом Сугерием. Признаваться в цареубийстве ему не было никакого резона, а версия о том, что он в момент убийства находился совсем в другой части леса, чем король, если бы её приняли власти Англии, позволила бы Тирелу вернуться на родину. Также и тот факт, что Тирела никто не стал преследовать, скорее говорит в пользу случайного убийства. Ведь если бы Тирел действительно был участником заговора вместе с людьми из окружения будущего короля Генрих I, заговорщикам гораздо удобнее было бы убить его, чтобы спрятать концы в воду. При этом смерть незадачливого стрелка легко можно было представить и как самоубийство в порыве раскаяния, и как убийство разгневанными приближенными короля. Аргумент же, что такой меткий стрелок, как Вальтер Тирел, не мог промахнуться и случайно попасть в короля, вряд ли стоит принимать всерьез. Промахиваются иной раз и Вильгельмы Телли. Вполне объяснимо, почему Генрих Боклерк и другие сановники так быстро уехали со злополучной охоты. Генриху надо было срочно короноваться и принять присягу от баронов, чтобы опередить другого претендента на английский престол. Старший брат Роберт III Куртгёз, который Руанским договором 1091 года был объявлен наследником английского престола, только что вернулся в Нормандию из крестового похода и начал многочисленные войны с Генрихом, завершившиеся в 1106 году полным поражением и пленением Роберта и переходом Нормандии под власть Генриха I. Тут уж было совсем не до поимки вероятного убийцы Вильгельма.
Смерть Вильгельма Рыжего
При нынешнем состоянии источников мы можем лишь утверждать, что обе версии имеют право на существование – как случайная гибель Вильгельма Руфуса, так и его смерть в результате заговора лиц, близких к его брату Генриху. Но пока что нам версия случайной гибели короля представляется более убедительной.
Мамай
Мамай – татарский темник, то есть командир тумена (корпуса), и фактический правитель западной половины Золотой Орды в 60–70-х годах XIV века. Недаром Куликовская победа называется еще и Мамаевым побоищем. Это славное для русской истории событие осмысляется во многих работах ученых-историков. Казалось бы, все здесь прояснено.
Русские летописи скупо сообщают, что после поражения на Куликовом поле он «прибежа в землю свою, не во мнозе дружине», чтобы выступить против только что укрепившегося в восточной половине Золотой Орды хана Тохтамыша. Но его войско перешло на сторону более удачливого соперника. Мамай бежал в генуэзскую Кафу в Крыму, где генуэзцы его и убили, то ли чтобы сделать приятное Тохтамышу, то ли чтобы завладеть сокровищами Мамая.
Насчет обстоятельств гибели Мамая существуют и иные версии. Автор первого университетского курса по истории России финско-шведский историк XVIII века X.Г. Портан полагал, что он был убит прямо на Куликовом поле. А современный историк В.Л. Егоров считает, что «Мамай был настигнут погоней Тохтамыша и убит». Однако более правдоподобной выглядит версия, о которой пишут русские летописи, что он пал от рук генуэзцев.
Генуэзская крепость Кафа – место, где закончил свою жизнь Мамай
Для того чтобы понять, как и почему погиб Мамай, нам придется обратиться к истории Куликовской битвы. Численность татарских войск можно оценить следующим образом. По данным восточных источников, в 1385 году для похода на Тавриз (Тебриз) Тохтамыш собрал «огромное войско» в 9 туманов (туменов) – все, что смогла выставить Золотая Орда. Тумен составлял около 10 тысяч воинов, так что вся армия должна была насчитывать до 90 тысяч человек. Следовательно, за пять лет до этого Мамай, контролировавший лишь западную половину государства, мог выставить 40–45 тысяч воинов.
В отношении русской армии на Куликовом поле наиболее правдоподобными выглядят данные «первого русского историка» XVIII века В.Н. Татищева, оценившего численность рати Дмитрия Донского в 60 тысяч человек.
В этом случае Дмитрий имел значительное по тем временам превосходство над Мамаем. Это подтверждается и образом действий последнего. Вместо того чтобы стремительно вторгнуться на русскую территорию, используя фактор внезапности, он вместе со всем войском около трех недель, до подхода Дмитриевой рати, обретался у Дона, дожидаясь русские летописи и фольклорные повести о Куликовской битве, вроде «Задонщины», подхода союзников – войск литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега.
Мамай рассчитывал либо взять с Руси грабительскую дань, многократно превышающую прежнюю, либо в случае разгрома противника в сражении совершить глубокое вторжение в русские земли и с большим «избытком» возместить там недополученную дань – угнанными в полон жителями и отобранным у них имуществом.
Дмитрий, хотя и имел над противником численный перевес, не был полностью уверен в успехе. Ордынское войско было боеспособнее и имело больший военный опыт, поскольку почти целиком состояло из профессиональных воинов, тогда как в русской рати немалую часть составляли неопытные ополченцы. Дмитрий предлагал заплатить сравнительно небольшую дань, однако Мамай настаивал на её резком увеличении.
Летопись говорит, что с Мамаем были следующие народы, выставившие по преимуществу пехотные отряды: «Бесермены, и Армены, и Фрязи, Черкасы, и Ясы, и Боуртасы». Под бесерменами (мусульманами) здесь, скорее всего, имеется в виду какие-то группы населения Северного Кавказа или Азербайджана, буртасы были со Средней Волги, ясы – это осетины, а черкасы – черкесы. Что касается фрязей, то так на Руси тогда называли генуэзцев. Из всех перечисленных народов только эти последние обладали тяжеловооруженной пехотой. Как отмечает Карамзин, из перечисленных народов одни служили Мамаю «как подданные, другие как наемники». Например, генуэзцы выставляли свои отряды в помощь татарам по давним договорам с Золотой Ордой. В обмен на военную помощь генуэзским колонистам и купцам в Крыму гарантировались безопасность и право свободной торговли. Скорее всего, Мамай знал о приготовлениях князя Дмитрия к войне и собирал пехоту для того, чтобы отразить атаку русской рати (тяжелые пехотинцы могли сражаться с успехом и против конницы), а затем нанести ослабленному противнику решающий удар.
Если допустить, что войска Мамая у Непрядвы действительно попали в мешок, то немало его воинов, особенно пехотинцев, неизбежно должно было очутиться в русском плену. Но в Мамаевом побоище пленных со стороны татар не было, и с этим вполне согласны между собой не только русские летописи, но и западноевропейские хроники. В «Немецкой хронике» ливонского историка Линденблата, доведенной до 1420 года, приведено вполне правдоподобное число погибших с обеих сторон на Куликовом поле – до 40 тысяч человек.
В войске Мамая была довольно многочисленная пехота: генуэзцы, армяне, черкесы, осетины… Если бой действительно шел так, как рассказывают об этом русские летописи и эпические повести, шансов благополучно уйти с поля битвы для Мамаевых пехотинцев не было никаких. Татарская легкая кавалерия еще могла уйти от кавалерии русской, но уж пехота убежать от кавалерии физически не могла. Пехотинцев у Мамая было минимум несколько тысяч. В войне и генуэзцы, и армяне, и прочие участвовали фактически как наемники, на основе соглашения их правителей с Золотой Ордой. На Куликовом поле они как бы отрабатывали свое жалованье, еще, наверное, надеясь на добычу в предстоящем походе на Русь, а главное – заботились о сохранении собственной жизни. Если бы после удара Засадного полка действительно сложилась безнадежная для Мамаева войска обстановка, те же генуэзцы или черкесы, не имевшие, в отличие от татарских кавалеристов, шансов убежать, вряд ли бы стали продолжать драться до последней капли крови, а предпочли бы сразу сдаться в плен. А за пленных можно было получить большой выкуп от их состоятельных соотечественников-купцов, обратить в рабство или продать на невольничьих рынках или сделать из них домашних рабов. Можно было, наконец, заполучить опытных солдат к себе на службу.
Можно попытаться объяснить отсутствие пленных особым ожесточением бойцов с обеих сторон. Однако в то время людей убивали только холодным оружием. Чтобы уничтожить несколько тысяч человек, требовался значительный промежуток времени. Русские воины и их командиры наверняка успели бы понять, что противник сдается.
А что же происходило в восточной, заволжской половине Золотой Орды, не подвластной Мамаю? Хан Тохтамыш, поддерживаемый всесильным повелителем Средней Азии «железным хромцом» Тимуром (Тамерланом), вторгся в Заволжье. Судя по монетам, чеканившимся от его имени, весной или летом 1380 года Тохтамыш захватил столицу восточной половины Золотой Орды Сарай ал-Джедид, а также старую ордынскую столицу Сарай ал-Махруса. Как сообщают восточные источники, зиму 1379/80 года Тохтамыш пробыл в столице кок-Орды (Синей Орды) Сигнаке на реке Сыр-Дарье, а «когда наступила весна, привел в порядок войско и завоевал государство и область Мамака». Поэтому можно предположить, что вторжение Тохтамышевых отрядов на территорию Мамаева государства произошло в конце лета или начале осени 1380 года.
Единственное разумное объяснение действий Мамая мне представляется следующим. Он не придал должного значения появлению Тохтамыша на левом берегу Волги, полагая, что тому еще долго придется покорять строптивых мурз и беков. Мамай думал, что немедленный переход Тохтамыша на правобережье ему не угрожает. И просчитался.
Известно, что тогда же, осенью 1380 года, в районе Калки, далеко на запад от Волги, произошло последнее и решающее столкновение войск Мамая и Тохтамыша. Русские летописи утверждают, что после разгрома на Куликовом поле беклярибек пытался собрать новую рать для «изгона», внезапного похода на Москву, но вынужден был направить её против Тохтамыша. Вряд ли Мамай имел реальные возможности собирать новое войско. Ведь он столько времени готовился к войне с Дмитрием, мобилизовав для неё все наличные силы Орды и её союзников. Думается, что против Тохтамыша Мамай пошел с тем же войском, что было с ним на Куликовом поле. Вернее, с теми, кто уцелел в сражении на берегах Непрядвы и Дона. Получается, что уцелевших оказалось достаточно, чтобы Мамай рискнул вместе с ними пойти навстречу столь сильному врагу, как Тохтамыш, а не попытался скрыться в степях до наступления лучших времен. Следовательно, Мамаево войско не было полностью разгромлено и сохранило какую-то боеспособность. Летописцы, искренне уверенные, что почти все татарское войско погибло на Куликовом поле и что Мамай «не во мнозе утече с Доньского побоища и прибеже в свою жемлю в мале дружине», вполне логично заставили татарского полководца перед схваткой с Тохтамышем обзавестись новой армией.
Можно предположить, что в конце лета 1380 года Тохтамыш с основными силами переправился на правобережье Волги. И случилось так, что весть об этом поступила к Мамаю как раз в разгар Куликовской битвы. Теперь о походе на Москву Мамаю пришлось забыть. Даже в случае полного разгрома рати Дмитрия (а скорее всего, в тот момент исход сражения еще далеко не определился) вторжение на Русь теряло смысл. Тохтамыш захватил бы территорию Мамаева государства с зимними стоянками кочевников, которых тот думал вести на Москву. Возвращаться Мамаю было бы некуда. Поэтому единственным возможным для него решением могло быть немедленное прекращение сражения на Куликовом поле, вывод основных сил из боя и быстрое движение навстречу Тохтамышу. Вероятно, задачу Мамая несколько облегчало то обстоятельство, что к моменту получения рокового донесения о приближении Тохтамыша он еще не успел ввести в дело все свои отряды. Оставшиеся резервы, а также ту часть войск, что еще не успела как следует втянуться в сражение, можно было попытаться незаметно вывести из боя и двинуть против нового врага.
Мы не знаем, сколько времени прошло между Донским побоищем и столкновением на Калке. Можно предположить, что максимум 2–3 недели. Наверняка Тохтамыш узнал о движении Мамая к Дону для последующего похода на Русь и воспользовался легкомысленными действиями соперника, переправившись в пределы его государства, на западный берег Волги.
Чтобы прикрыть отступление своей армии, Мамай должен был оставить сильный арьергард против русской рати. Он оставил для заслона пехоту, у которой все равно не было возможности покинуть поле сражения. Но существовала опасность, что без поддержки кавалерии пехоту легко сомнут воины Дмитрия, а пехотинцы, быстро осознав безнадежность своего положения, просто сдадутся в плен. Поэтому в арьергарде Мамай оставил также часть конницы, поручив её начальнику сражаться до последнего генуэзца. Сами генуэзцы, осетины, черкесы и прочие вряд ли сразу осознали, что характер битвы изменился и что их принесли в жертву ради спасения основной части Мамаева войска. Конники же не давали им сдаться, когда поражение стало явным, заставляя сражаться до конца. И у генуэзцев и прочих оставался незавидный выбор: погибнуть от русской или татарской сабли. А вот конные татары, оставленные в арьергарде, надеялись в самый последний момент прорваться и уйти, рассчитывая на быстроту своих коней. Пехота погибла, как и часть кавалеристов. Уцелевшие всадники ушли и присоединились к основным силам.
Русские о том, что Мамай получил известие о наступлении Тохтамыша, так никогда и не узнали. Но требовалось объяснить, почему посреди жестокой сечи, исход которой еще не определился, татары вдруг обратились в бегство. Вот тут-то и появился в летописях, а потом и в эпических повестях «засадный полк», будто бы обеспечивший победу русской рати.
Мамай после измены войска бежал в Крым, вероятно, надеясь морем переправиться в Закавказье или Малую Азию и там укрыться от Тохтамыша. Так Мамай добрался до Кафы. Но генуэзцы отомстили ему за гибель соотечественников.
Вряд ли тут весомым мотивом убийства служили Мамаевы сокровища, о которых говорят летописи. Ведь до того, как оказаться перед воротами Кафы, Мамай собрал для битвы с русскими все войско, которое смог, и на его содержание должен был потратить львиную долю золота, серебра и драгоценностей, награбленных в прошлых походах, и в Крым, вероятно, прибыл почти нищим.
Своей догадкой я поделился с видным специалистом по истории феодальной Руси доктором исторических наук Борисом Михайловичем Клоссом. Он сказал, что моя версия интересна и надо её обнародовать. И указал на еще один аргумент в её пользу: летописец Троице-Сергиева монастыря знал о приходе Тохтамыша уже в конце сентября 1380 года, через две-три недели после победы у Непрядвы. Мамая же весть о приходе Тохтамыша наверняка достигла раньше.
