Борис Сударушкин
Исчезнувшее свидетельство
– Есть еще одна «княжеская» версия – будто автором «Слова» был великий князь Святослав Всеволодович.
– Вряд ли Святослав стал бы воспевать славу своему младшему родственнику – князю Игорю…
Краевед назвал целый список предполагаемых авторов «Слова о полку Игореве», но так и не сказал, к какой версии склоняется сам. Когда я спросил его об этом, он открыл записную книжку и зачитал из нее:
– «Рек Боян и ходы на Святославля песнетворца старого времени Ярославля, Ольгова коганя хоти»… Это отрывок из «Слова», после которого в хрестоматии по древней русской литературе следует такой вот комментарий: «Очень темное и явно испорченное место. Многочисленные попытки комментаторов объяснить его при помощи различных конъюнктур должны быть признаны малосостоятельными». – Пташников захлопнул записную книжку. – Появилась версия, связанная с анализом этого темного места, что «ходы на» нужно читать как «Ходына» – а это и есть имя автора «Слова», который исходил всю Русскую землю, за что так был и назван в народе. Я долго верил этой версии, поскольку считал, что автор «Слова» обязательно должен был оставить в тексте свое имя.
– А сейчас вы придерживаетесь другой версии?
– Ипатьевская летопись, в которой приводится самый полный летописный рассказ о походе князя Игоря на половцев, состоит из трех частей: древнейшего летописного свода Повести временных лет, составленного в Киевском Выдубицком монастыре свода 1200 года и галицко-волынской летописи с несколькими ростово-суздальскими записями. Некоторые исследователи считают автором второй части тысяцкого боярина Петра Бориславича. Так вот, исследуя стиль «Слова о полку Игореве» и этой части Ипатьевской летописи, нашли определенное сходство в употреблении таких слов, как «веселие», «потоптати», «шоломя». А существительное «чага» – полонянка, невольница – вообще встречается только в «Слове о полку Игореве» и в той части Ипатьевской летописи, которую якобы написал Петр Бориславич.
– Совпадения отдельных слов можно объяснить иначе: авторы Ипатьевской летописи и «Слова о полку Игореве» были современниками и пользовались одним словарным запасом древнего русского языка, – сказал Окладин.
– А действительно ли список «Слова» сгорел? – перевал я разговор на другую интересующую меня тему.
– Наиболее ретивые скептики и враги Мусина-Пушкина обвиняли его, что он чуть ли не специально оставил свое Собрание российских древностей в Москве, чтобы оно погибло, поскольку в нем якобы больше было подделок, чем подлинных вещей и рукописей. В полной гибели коллекции графа не сомневался Калайдович, а он по делу о судьбе «Слова» провел самое настоящее следствие. В биографии Мусина-Пушкина со слов графа ясно написано, что Собрание вместе с великолепным графским домом было «превращено в пепел». Для русской культуры это была потеря невосполнимая. Карамзин в письме Малиновскому так и отзывался: «История наша лишилась сокровища».
– Неужели из всего собрания Мусина-Пушкина ничего не уцелело? – не отставал я от краеведа.
– Несколько древних рукописей, бывших на руках у Карамзина, и то, что хранилось в ярославском имении графа в селе Иловна. В 1848 году его сын Владимир Алексеевич составил завещание, где указывались манускрипты, которые должны были быть переданы как дар семьи Мусиных-Пушкиных в Академию наук и в Публичную библиотеку. Но они туда не поступили, следы этих рукописей пропали. Однако позднее выяснилось, внук Мусина-Пушкина в 1866 году передал их собирателю Черткову. Сейчас они в Государственном историческом музее. Несколько вещей в Ярославском музее – вот и все, что осталось от богатейшего собрания. А между тем вся коллекция Мусина-Пушкина, которую он собирал в течение сорока лет, могла сохраниться в целости, – с неподдельной болью в голосе сказал Пташников, словно гибель собрания произошла на его глазах. – Граф написал проект прошения к императору присоединить свое Собрание к библиотеке Коллегии иностранных дел, которую возглавлял его приятель Бантыш-Каменский, с правом пользоваться этой библиотекой младшему сыну Александру. Однако он не успел довести задуманное до конца. В Москве погибло уникальное собрание, а на следующий год, в битве при Люнебурге, погиб и Александр – майор Ярославского ополчения. Видимо, после окончания службы он намеревался пойти по стопам отца, потому тот и хлопотал допустить сына к работе в библиотеке, в которой хранились древние русские рукописи и документы…
Через несколько дней я получу новые сведения о судьбе Александра и всей семьи Мусиных-Пушкиных, причем из источника, о существовании которого мы в этот вечер даже не догадывались, но появление которого в Ярославле было прямо связано с проводимым расследованием.
В этот вечер Пташников так и не вспомнил, что хотел посоветоваться с Окладиным о первом издании «Слова», подаренном краеведу загадочным доброжелателем. Я только обрадовался этому – неизвестно, чем для меня закончился бы их разговор.
Глава шестая. Убийство в графской усадьбе
Все, о чем историк и краевед так увлеченно говорили во время нашей последней встречи, надо было немедленно, пока эти сведения не изгладились в памяти, изложить на бумаге. И я с утра сел за письменный стол, чтобы закончить работу над очередной главой уже на следующий день. Но вечером в моей квартире прозвучал телефонный звонок, который опять выбил меня из рабочей колеи.
Мне позвонила Лидия Сергеевна, извинилась за поздний звонок.
– Помните, я рассказывала о мужчине, интересовавшимся ценой подлинной акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне? Так вот, сегодня он опять появился у нас в музее. Я хотела вам сразу позвонить, но заболела одна наша сотрудница, я ездила ее навещать и только сейчас вернулась домой…
Почему-то я упустил из виду, что Золин может начать поиски Пташ-никова с музея, поэтому сейчас ожидал от Лидии Сергеевны самых неприятных известий.
– Вы слышите меня? – удивилась женщина моему молчанию.
– Да-да, говорите. Зачем он приходил?
– К сожалению, сначала он обратился не ко мне, а к моей помощнице и спросил ее, не было ли в последнее время каких-нибудь интересных поступлений, связанных с историей «Слова о полку Игореве». Ну, она и похвасталась, что нашлась подлинная акварель с видом мусин-пушкинской усадьбы.
– А разве акварель до сих пор не в экспозиции?
– Что вы, так быстро такие дела не делаются, – урезонила меня Лидия Сергеевна. – Надо оформить соответствующие документы, провести полное исследование экспоната и так далее.
– Понятно, понятно, – нетерпеливо прервал я Лидию Сергеевну, вроде бы намеревавшуюся изложить мне все тонкости музейного дела. – Как этот человек прореагировал на появление в музее акварели?
– Моя помощница потом рассказала, что он даже в лице изменился, чуть ли не в ультимативной форме потребовал сообщить ему, кто передал акварель музею. Но она не знала этого – и послала его ко мне. Когда я назвала вашу фамилию, он чуть не ругнулся, едва сдержался. Видимо, вы с ним знакомы?
– Да, недавно познакомились и очень мило поговорили, – не стал я вдаваться в неприятные подробности нашей встречи с Золиным. – О чем он еще спрашивал вас?
– Поинтересовался, читала ли я ваши очерки об истории «Слова о полку Игореве», которые публикует молодежная газета. Конечно, я довольно-таки внимательно ознакомилась с ними, о чем и сообщила этому человеку.
– А он?
– Задал вопрос, показавшийся мне очень странным: не знаю ли я, кто скрывается под именами Историка и Краеведа.
– И вы ответили ему, это Окладин и Пташников, – обреченно проговорил я, уже не сомневаясь, что Лидия Сергеевна даст утвердительный ответ.
– Сама не знаю почему, но я поостереглась сказать об этом. Впрочем, наверное, меня насторожила его реакция на появление акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина. У меня создалось такое впечатление, что он был готов выхватить ее из моих рук.
– Значит, вы ее все-таки показали?
– Да, уж так получилось, он очень настойчиво просил меня об этом, – извиняющимся тоном произнесла Лидия Сергеевна. – А вы считаете, мне не следовало этого делать?
Я, как мог, успокоил женщину:
– Главное – вы не дали ему адрес Пташникова, а все остальное не столь важно. Когда-нибудь я объясню, в чем тут дело. Возможно, с тем же вопросом к вам обратится кто-то другой, но по поручению этого человека, поэтому, пожалуйста, никому не говорите про Окладина и Пташникова, у них могут быть неприятности.
– Все это похоже на запутанный сюжет для детективного романа, – вздохнула Лидия Сергеевна, выслушав меня. – Хотя я и не большая почитательница этого жанра, но в данном случае согласна стать вашей соучастницей. Чувствую, кроме акварели вы нас еще чем-то удивите. Кстати, первое издание «Слова о полку Игореве» появилось у Пташникова не с вашей помощью?
– Не совсем, но некоторым образом я причастен к тому. Только не говорите Пташникову, придет время – я сам все ему открою.
– Сплошные загадки.
– А что вы скажете о моих очерках об истории «Слова о полку Игореве»? – поспешил я перевести разговор, испугавшись новых вопросов, на которые не смогу ответить.
– Если честно признаться, мне не очень понравилось, как в ваших очерках представлен Алексей Иванович Мусин-Пушкин, – откровенно заявила женщина и, спохватившись, добавила: – Наверное, автору слышать такое неприятно?
– Мне очень важно знать ваше мнение, так что не стесняйтесь, не обижусь, – заверил я Лидию Сергеевну.
Выдержав паузу, она продолжила:
– Несмотря на скандальные слухи, которые окружали графа, это был деятельный, образованный человек, как немногие в то время понимавший необходимость сохранения культурных и исторических ценностей прошлого. А вы его чуть ли не на скамью подсудимых посадили, допрашивали почти как преступника. Так нельзя, он не заслужил такого отношения к себе.
– Но я здесь ни при чем! – попытался я оправдаться. – Это Михаил Николаевич Окладин так критически относится к Мусину-Пушкину, подвергает сомнению подлинность «Слова о полку Игореве». А я только добросовестно пересказываю его споры с Пташниковым, почти не делая никаких комментариев.
– Вы не находите позицию Михаила Николаевича странной?
– Странной? Что вы подразумеваете?
– Толком я и сама не могу объяснить, но чувствую – он что-то скрывает от вас, отсюда вся его язвительность по отношению к Мусину-Пушкину и недоверчивость к подлинности «Слова о полку Игореве». Я его очень давно знаю, мы вместе заканчивали педагогический институт, одновременно учились в аспирантуре, да и сейчас довольно часто общаемся по работе в ученом совете нашего музея. Ведь совсем недавно он воспринимал «Слово» как подавляющее большинство русских интеллигентных людей – с гордостью и восхищением, что в отечественной культуре есть такое сокровище. А сейчас, если судить по вашим очеркам, его словно подменили. Что могло с ним произойти?…
Попрощавшись с Лидией Сергеевной, я еще долго обдумывал ее последнее замечание. Действительно, что скрывается за критическим отношением Окладина к «Слову о полку Игореве» и Мусину-Пушкину, нашедшему древний список? Нет ли в руках историка каких-то неоспоримых доказательств, которые он выложит в последний момент и тем самым возьмет в споре с краеведом верх? Ведь он уже намекал мне на существование какого-то документа…
Хотя новая попытка Золина узнать, у кого находится первое издание «Слова», опять закончилась неудачей, я был уверен, она не последняя, он не отступится от задуманного и очень скоро опять предпримет какие-то неожиданные шаги. Но какие именно? От этого человека можно всего ожидать.
Непонятное поведение Окладина, молчание Старика, так и не откликнувшегося на мои первые публикации, наконец, непредсказуемость поступков Золина – все это отвлекало меня от работы над следующим очерком. Написал я его только на третий день – и почти тут же мне снова позвонила Лидия Сергеевна.
– Не могли бы вы сегодня приехать в музей? – поздоровавшись, спросила она. – Тут я нашла некоторые документы, касающиеся истории усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне. Думаю, вам будет интересно их увидеть…
По голосу Лидии Сергеевны я понял, что ей удалось найти нечто непредвиденное, чего она сама не ожидала обнаружить. Поэтому через час после телефонного звонка я уже был в ее кабинете. Здесь, только увидев Лидию Сергеевну, я еще раз убедился в верности своего предположения – она была чем-то не на шутку взволнована.
– Помните, я говорила, что лишнее окно на акварели, которую вы передали в музей, не дает мне покоя? – начала Лидия Сергеевна, усадив меня за свободный стол. – Пыталась себя убедить, что это мелочь, не стоит и внимания обращать, а все равно никак из головы не идет. Короче, я обратилась к одному знакомому краеведу, недавно выпустившему в местном издательстве книгу, посвященную городу Мологе и истории затопления его Рыбинским водохранилищем. Он сам – уроженец Мологи и всю свою жизнь отдал коллекционированию материалов, связанных с судьбой родного города. Я рассказала ему историю акварели, которую вы принесли в музей, и спросила, нет ли у него каких-нибудь материалов об усадьбе Мусина-Пушкина в Иловне. И он вспомнил одну любопытную публикацию в мологской газете, напечатанную накануне ее закрытия в связи с затоплением Мологи. Вот эта статья. – Лидия Сергеевна вынула из папки на столе пожелтевший от времени лист газетной бумаги, на котором красным карандашом был подчеркнут интригующий заголовок – «Труп в дворянском гнезде», а ниже шел текст статьи:
«Ударными темпами продолжаются подготовительные работы в котловане будущего Рыбинского моря, задуманного гением нашего вождя товарища Сталина и осуществляемого энтузиазмом советских людей, решивших бросить вызов самой природе, самой географии Земли. На новые места жительства и работы уже эвакуированы тысячи семей, сотни учреждений и предприятий, десятки сел и деревень. Эвакуация идет строго по плану и организованно. Однако иногда случаются неожиданности, которые никак нельзя было предвидеть. Так, после взрыва графской усадьбы Мусиных-Пушкиных в селе Иловна, в которой ранее размещалось сельскохозяйственное училище, рабочие обнаружили в развалинах здания хорошо сохранившийся труп мужчины. Перед взрывом из здания вывезли буквально все, что могло представлять собой хоть какую-то ценность, тщательно были осмотрены все подвалы и закутки, поэтому остается загадкой, где труп находился все это время. Однако можно предположить, что в доме имелся тайник, в котором и был надежно спрятан труп мужчины. Какую тайну хранило дворянское гнездо? Сколько еще подобных загадок таят в себе другие дворянские усадьбы, которые тоже подлежат затоплению? Можно только порадоваться, что рукотворное море навсегда уничтожит следы нашего мрачного прошлого, к которому нет возврата, что мы расстаемся с этим прошлым решительно и бесповоротно. Труп в дворянском гнезде – символ той нищей и бесправной России, с которой мы расстались навсегда. Новое море на картах мира – символ нового государства СССР, семимильными шагами устремляющегося к коммунизму! Редакция обещает читателям, что в ближайших номерах нашей газеты мы сообщим о результатах расследования этого загадочного происшествия, случившегося в селе Иловна».
Внизу под заметкой была указана фамилия ее автора – В. Курзин, тоже подчеркнутая красным карандашом.
– Матвей Александрович – краевед, о котором я вам говорила, – еще до того, как я обратилась к нему, заинтересовался этой заметкой и решил узнать, чем же закончилась история с трупом, обнаруженным в усадьбе Мусиных-Пушкиных. Однако, несмотря на обещание, мологская газета больше к этой теме не возвращалась. Больше того, до самого последнего дня существования газеты на ее страницах ни разу не появилась фамилия Курзина – автора этой заметки, хотя раньше он печатался чуть ли не в каждом номере, – многозначительно произнесла Лидия Сергеевна.
– Вы предполагаете, это как-то связано с заметкой?
– Так подумал Матвей Александрович. И решил покопаться в архивах – не осталось ли там каких-нибудь материалов, касающихся этой истории. Он проделал титанический труд, просмотрел груды документов, относящихся к подготовке котлована под будущее Рыбинское водохранилище, и все-таки нашел документ, который хоть и не полностью, но приоткрывает тайну этой истории. Вот копия обнаруженного им документа. – Лидия Сергеевна достала из папки листок с машинописным текстом:
«Начальнику участка № 7 H.М. Коркину
от прораба А.П. Зворыкина
Объяснительная записка
Согласно плану подготовки котлована под водохранилище мне было поручено произвести полную эвакуацию усадьбы Мусиных-Пушкиных в селе Иловна Мологского района с последующей ее ликвидацией путем взрыва, так как она находится на трассе будущих водных сообщений. Эвакуация прошла в намеченные сроки и без каких-либо затруднений. Перед взрывом здания я лично вместе с ликвидационной комиссией обошел все комнаты, чердаки и подвалы, убедившись, что все ценное эвакуировано и людей в здании нет. После этого в нескольких местах, согласно ранее проведенным расчетам, была заложена взрывчатка и произведен взрыв, уничтоживший здание практически до основания. После взрыва в развалинах был обнаружен труп мужчины средних лет, в котором я опознал пропавшего ранее рабочего Веренина, принимавшего участие в эвакуации находящихся в усадьбе материальных ценностей. Судя по пробитому черепу, ко времени взрыва он уже был мертв, рядом с трупом мы нашли и орудие убийства – бронзовый канделябр на пять свечей, который был испачкан кровью. Но остался неясным вопрос – где находился труп до взрыва, почему он не был обнаружен раньше? Тщательно изучив развалины правого заднего угла здания, где обнаружили труп, я пришел к выводу, что он был спрятан в тайнике, оборудованном в этой части здания, – мною были найдены и изучены два чугунных кронштейна, являвшиеся, по всей вероятности, частями потайной двери, которая вела в тайник. Каким образом Веренин оказался в этом тайнике, я не знаю. Расспрашивал рабочих – они тоже не в курсе. Нанявшись по найму, Веренин проработал в бригаде всего неделю, почти ни с кем не общался, поэтому откуда он и где работал до этого, никто не знает. Тело Веренина и бронзовый канделябр переданы сотрудникам мологской милиции, приехавшим на место происшествия. Считаю, что моей вины в случившемся нет, о наличии тайника меня никто не проинформировал, местным жителям о нем тоже ничего не известно. Кроме канделябра в развалинах обнаружен разломанный старинный стол, вероятно, также находившийся в тайнике».
Далее стояла подпись Зворыкина и дата.
Мне вспомнился бронзовый канделябр на пять свечей, который я видел в музее. Судя по всему, именно этим массивным канделябром был убит Веренин. Но за что? Как Веренин оказался в тайнике?
– Вашему знакомому краеведу больше ничего не удалось найти в архиве? – спросил я Лидию Сергеевну, возвращая ей прочитанный документ.
– Он пытался раскопать эту историю дальше, но в архиве никаких других следов не осталось. А сейчас Матвей Александрович уже в таком возрасте, что из дома не выходит…
Лидия Сергеевна что-то недоговаривала, но я не стал ее торопить и пустился в рассуждения:
– Значит, что мы имеем? Труп Веренина обнаружили в правом заднем углу здания, то есть именно там, где раньше было окно, нарисованное на акварели, которое позднее заложили. Теперь мы знаем, с какой целью сделали это, – чтобы устроить в том месте потайную комнату. Возможно, кроме канделябра там хранились какие-то ценности, ради их присвоения и убили Веренина. Убить его мог сообщник или посторонний человек, который подглядел, как он проник в тайник, и решил сам завладеть спрятанными там ценностями. Что вы скажете о такой версии?
– Выглядит вполне убедительно, – не сразу ответила мне Лидия Сергеевна. – Но в ней есть одно слабое место.
– А конкретно?
– Как вы объясните, что ни в газете, ни в архиве об этой истории не осталось других сведений?
– Газета, как вы говорили, скоро прекратила свое существование, а следствие, если оно проводилось, закончилось безрезультатно, поэтому история с трупом и не получила продолжения. Таким образом, все объяснимо, – менторским тоном заявил я.
– Но ведь в любом случае такое следствие должно быть проведено. Убили человека, выяснили, что в доме существовал тайник, – и больше об этом ни слова. Неужели вам не кажется это молчание странным?
Еще раз осмыслив имеющиеся факты, я вынужден был согласиться с Лидией Сергеевной:
– Пожалуй, в чем-то вы правы, здесь действительно не все вяжется одно с другим. Видимо, у вас есть какая-то собственная версия, почему история с трупом стала замалчиваться?
– Сначала у меня были одни подозрения, а теперь я точно знаю, в чем тут дело…
Такое многообещающее вступление не могло не заинтриговать меня.
– История оказалась еще более запутанной, чем можно было предположить. Я обратилась в архив бывшего Ярославского КГБ. Времена изменились, и теперь воспользоваться его материалами гораздо легче, чем раньше. В придачу мне очень повезло – человек, которому поручили мне помочь, сам заинтересовался этой историей и не сразу, но нашел документ, многое, хотя и не все, объясняющий. На руки этот документ мне не выдали, а сняли с него копию, правда, не полную – без указания автора служебной записки и кому она адресована. Но это уже не так важно…
Лидия Сергеевна положила передо мной еще одну страницу с машинописным текстом следующего содержания:
«…По Вашему поручению я выезжал в село Иловна Мологского уезда, где при взрыве дома Мусиных-Пушкиных был обнаружен труп мужчины, оформившегося на временную работу под фамилией Веренина. На месте я выяснил, что человек, назвавшийся Верениным, – оперуполномоченный НКВД С.М. Сырцов, посланный в Мологский район для выявления элементов, враждебно настроенных к строительству Рыбинского водохранилища и использующих недовольство части жителей, подлежащих выселению, для проведения злостной антисоветской пропаганды. До этого Сырцов регулярно высылал отчеты о проводимой им работе и сообщал о подстрекателях, пытающихся опорочить и сорвать важное государственное дело. На основании его отчетов несколько наиболее злостных врагов советской власти были арестованы. Но неожиданно сведения от Сырцова перестали поступать. До этого у нас с ним была договоренность, что в случае, если ему удастся выйти на организаторов антисоветской пропаганды, действующих в районе затопления, он постарается войти к ним в доверие и выявить все их связи. Именно этим обстоятельством я объясняю то, что Сырцов сменил фамилию, но как он оказался в Иловне, почему нанялся в бригаду, занимающуюся эвакуацией усадьбы Мусиных-Пушкиных, пока остается неизвестным, так как никаких сведений об этом он не сообщил. Судмедэксперт, исследовавший рану на голове Сырцова, сделал заключение, что он был убит бронзовым канделябром, найденным на месте преступления, однако отпечатков пальцев на канделябре не обнаружено. Тогда мы подвергли негласной проверке всех членов бригады, в которую устроился Сырцов. И тут выяснилось, что рабочий М.Н. Назаров – сбежавший из Волголага уголовник Самойлин, осужденный за ограбление заводской кассы в Рыбинске. Однако сразу после гибели Сырцова он исчез и в настоящее время его местопребывание неизвестно. На основании всего вышесказанного можно сделать вывод, что оперуполномоченный НКВД Сырцов был убит уголовником Самойлиным. Судя по имеющимся фактам, в доме Мусиных-Пушкиных находился тайник, где хранились какие-то ценности, которые Самойлин и похитил, убив при этом т. Сырцова, пытавшегося задержать его на месте преступления. Также можно предположить, что во время заключения в Волголаге, где он находился вместе с осужденными за антисоветскую деятельность, уголовник Самойлин стал убежденным и активным врагом советской власти, что и заставило Сырцова организовать за ним слежку. Там же в лагере Самойлин, возможно, встретился с кем-то из тех, кто знал о тайнике в усадьбе, и рассказал ему о хранящихся там ценностях. Однако эти предположения нуждаются в проверке. В селе Иловна удалось найти человека, видевшего, как в ночь перед взрывом дома Мусиных-Пушкиных от него отъехала подвода с грузом, накрытым брезентом, которую сопровождали двое мужчин. Приметы одного из них полностью совпадают с приметами Самойлина, другого свидетель не разглядел. Дальнейший путь подводы проследить не удалось, но направилась она в сторону Рыбинска. Розыск Самойлина продолжается. Нездоровый интерес к случившемуся в Иловне вызвала заметка В. Курзина “Труп в дворянском гнезде”, опубликованная в мологской газете. На редактора, допустившего утечку информации, не подлежащей разглашению, наложено взыскание, корреспондент Курзин отстранен от работы. Начальник участка № 7 Коркин, на территории которого находится усадьба Мусиных-Пушкиных, и прораб Зворыкин, обнаруживший тело оперуполномоченного Сырцова, предупреждены, что за разглашение информации о случившемся они будут строго наказаны. Бригада, принимавшая участие в эвакуации усадьбы и ее уничтожении, расформирована…»
На этом копия документа обрывалась – видимо, у сотрудника бывшего КГБ, который сделал копию, были какие-то серьезные основания не приводить его полностью. Но даже в случае, если бы документ был перепечатан целиком, многое все равно осталось бы неясным. Почему оперуполномоченный НКВД, получив задание выявлять «антисоветские элементы», выслеживал обычного уголовника, для чего сменил фамилию и даже устроился на работу? Действительно ли в потайной комнате находились какие-то ценности и что конкретно? Кто был напарником Самойлина и куда они исчезли? Насколько обосновано предположение автора докладной, что из обычного уголовника Самойлин превратился в активного и убежденного врага советской власти? Действительно ли о существовании в усадьбе тайника он узнал, находясь в Волголаге?
Прежде чем проститься с Лидией Сергеевной, я опять вспомнил мужчину в черных очках и поинтересовался, не обращался ли к ней в ближайшие дни человек с такими приметами.
Женщина отрицательно покачала головой и спросила, кто это.
– Мне и самому хотелось бы выяснить. Он проявляет повышенный интерес к «Слову о полку Игореве», откуда-то знает имя и отчество Пташникова. Вот мне и подумалось: может, вы ему сказали…
Я был благодарен Лидии Сергеевне, что, выслушав меня, она не задала других вопросов, на которые трудно было бы ответить.
Пройдет еще несколько дней – и к загадкам, не дававшим мне покоя, добавятся новые, которые еще больше запутают ситуацию.
