Булат Арсал
Агапея
– Так, о мирной жизни, когда эта войнушка закончится. Будет же она – мирная жизнь-то? – закрутил вопросом Пашка и повернулся лицом к Чалому.
– Непременно будет. Вот только когда? Тут я тебе не оракул. Наперёд сказать не могу, но думаю, что долго ещё нам ждать. Допустим, что завтра наши парни где-нибудь на Крещатике или в Одессе поднимут триколор или Знамя Победы. Допустил?
– Ну, допустим, что да.
– И как ты себе представляешь дальше? Они к нам на шею бросятся или немного подождут, причепурятся, платья новые наденут и после кадриль с нами пойдут отплясывать? Ты сам-то веришь в эту ахунею?
– «Ахинею», хотел сказать?
– Нет, брат. Именно «ахунею»! Или, проще говоря, – х…ню. Потому что этого не будет, и очень долго нам с тобой ждать придётся, пока украинский народец нас снова своими родственниками посчитает. А если и посчитает, то очень дальними, как пятиюродных сестёр от четвероюродной тётки троюродного деда со стороны батькиной марухи, у которой дядька в Киеве бузиной на базаре торговал. Вот только попробуй не согласиться, пан философ. На фронте огонь затихнет, а в сердцах, наоборот, может ещё сильнее воспылать. Вот говорят, что месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным, но в жизни всё наоборот. Не может народ спокойно смотреть на солдат, убивших мужчин этого народа и возлежащих под одеялами с их вдовами. И для украинского, и для российского народа такой сценарий неприемлем. Мы не парижские лягушатники, чтобы перед победителем задницу майонезом смазывать и под е…у подставлять. И наши бабы с обеих сторон никогда ножки перед оккупантом не раздвинут без расчёта за свой траур и безотцовщину осиротевших детишек. Вот, брат, такие дела у нас с тобой.
– А как же понимать такое философско-нравственное понятие, как «Любовь спасёт мир»?
– Во-первых, у Достоевского в «Идиоте» звучит «Мир спасёт красота». Во-вторых, даже если по-твоему, то какая любовь будет спасть и какой мир? Твоя любовь к Родине спасла мир? Нет. Она разрушила мир украинцев. А любовь украинцев к Украине спасла их мир от нашей неограниченной любви к России? Нет? Так что, Паша, это всё демагогия.
– А жить когда? Семью заводить, детишек рожать? Вот у тебя четверо детей…
– Взрослые уже, – поправил Чалый Пашку.
– А внуки есть?
– Нету пока. Не торопятся ни сын, ни дочки.
– А привыкли они жить для себя и не хотят обременяться. Я так думаю. Или я не прав?
– Согласен я с тобой. Только поделать ничего не могу. Ну не автоматом же мне их в загсы гнать?
– Знаешь, Чалый, – Павел приобнял товарища и продолжил очень доверительным тоном, тихо и размеренно, – я тебе первому расскажу. Знаю, что не будешь болтать. Я ведь правильно полагаю?
– Можешь верить без сомнений, – твёрдо ответил Чалый и протянул открытую ладонь для рукопожатия.
Пашка крепко стиснул руку седого солдата и, немного помолчав, начал говорить:
– Ты понимаешь, какая штука приключилась со мной, Чалый… – Пашка снял кепку с головы и вытер её внутренней стороной пот с лица. – Придумал я себе девушку… Ты не перебивай только, и я тебе всё расскажу по порядку. Тут надо всё с самого начала…
* * *
День уже давно перевалил на вторую половину. Солнце заметно сдвинулось к западу. Сапёры продолжали ковыряться возле неразорвавшегося реактивного снаряда. Пленных и конвой вконец разморило в душной тени бесхозного сада. Комендачи роты Рагнара периодически сменяли друг друга в оцеплении на углах улицы, хотя за всё время ожидания по ней не прошёлся ни один человек. Похоже, что в домах по всему переулку днём просто никого не было или вообще никто не жил.
– Да-а-а, брат, – протяжно сказал Чалый, когда Пашка закончил свой рассказ на том месте, где он случайно встретил Агапею утром. – Это, я тебе скажу, непростая история. Ты хоть сам-то понимаешь, что это такое? Это, братишка, любовь… И очень она с тобой не вовремя случилась, да и не в самую нужную сторону.
– Похоже, что именно так оно и есть. А что делать? Как быть? Ума не приложу никак…
– А тут ты по уму ничегошеньки и не решишь. У тебя сейчас гормоны мозги погоняют. Ни те ни другие сейчас тебе правильного решения не дадут. А решать только самому. Сначала тебе, а если уж не выйдет она из твоего сердца, тогда вместе с ней. Так что рано или поздно надо будет обязательно идти и говорить с объектом твоей страсти. Иначе понапрасну изведёшься и наделаешь дурных глупостей. Ты на службе в период войны, а солдат должен быть не только телом здоров, но и головой, и душой в полном порядке.
– А если душа болит?
Чалый с сочувствием глянул на Павла, прикурил, сделал три-четыре затяжки и ответил:
– Мысли здесь нужны трезвые, а для этого душу свою успокой. Теребить её долго нельзя. Значит, иди завтра же к ней и выложи всё. Как есть выложи. Но смотри ей в глаза обязательно. И за руку держи непременно. И только без лукавства в глазах говори. Если ты её действительно любишь, она это увидит. А уж коли не увидит, то тут одно из двух: или ты сам не до конца уверен в своих чувствах, или она пока тебя боится. Второе не страшно. Главное, чтобы она услышала твои слова, а память её сама отложит их на нужную полочку. Отложит и воспроизведёт позже, в самый нужный момент для вас обоих.
– Трудно будет убедить с ходу. Она ведь, наверное, нас личными врагами считает. Ты и сам только что говорил о мести…
– Так а ты чего хотел? Но ты уже готов и добивайся её расположения до тех пор, пока или точно не поймёшь, что это бесполезно, или она уступит. Когда, говоришь, муженька её «задвухсотили»?
– Так уже восемь дней как прошло. А чего?
Чалый вдруг откинулся назад, хлопнул себя по колену и вскрикнул:
– Дурья твоя голова! Отменяется завтра поход к зазнобе твоей.
– Ты же сам говорил, что… А как же?
– Завтра она и её свекровь будут девять дней справлять… Включайся, брат. Уразумел, что тебе точно не очень будут рады? На этом всё и закончится у тебя, Пашка. Перенеси увольнительный на пару дней.
– Вот я дурень-то! Точно бы завтра всё опошлил. Спасибо тебе, Чалый, что вразумил… Но я всё равно пойду туда и просто постою, со стороны на окна её посмотрю. Сил нет, брат, так хочу видеть её. А через неделю уже с цветами… Как думаешь?
– Это уж сам решай, коли душу рвёт. Но опять же помни и будь готов, что тебя встретит вдова, и вполне возможно, что она его любит до сих пор. Особенно это чувство углубляется после смерти близкого человека, даже если при жизни они жили как кот Васька и сучка Жучка. Женщинам свойственно самобичевание, будто именно она не уберегла мужа и будто именно ей теперь нести крест до конца жизни ради будущего прощения на небесах. Будь готов к этому, но и ждать конца положенного траура длинною в год или наступления сорока дней – не стоит, и ты сам должен в этом её убедить. Это ведь люди придумали себе глупые ритуалы, а потом удивляются, почему жизнь так несправедлива к ним. Живым надо жить. Жить и дышать полной грудью. И любить по полной, будто в последний раз. Что я тебе-то это растолковываю? Ты же войну прошёл! Сегодня не знаешь, где тебя завтра похоронят или не похоронят, а так просто, разорвёт на мелкие атомы – и нету Пашки Костина или Чалого с Серёгой Алищановым, – закончил седой солдат, когда рядом приземлился Танкист и взял без церемоний из пачки Чалого, лежащей на траве, парочку папирос.
– Я себе и Шкурному. Можно? – спросил Алищанов уже после того, как прикурил от своей зажигалки.
– Правильно я говорю, Серёга?
– Ты всегда правильно говоришь. А ты, Пашка, его больше слушай. Он тебя научит. Ох и научит… Только потом на себя не обижайся, – ответил Танкист и весело расхохотался беззубой полостью своей же шутке.
– Вот пришёл Серёга Алищанов и весь серьёзный разговор испохабил. Иди уже, противный. Заводи пленных в автобус. Похоже, что уезжают сапёры, – закончил Чалый, с трудом поднялся на отсиженные ноги и протянул руку Пашке, чтобы помочь ему подняться следом.
– Спасибо тебе, старый. Ты меня очень поддержал. Спокойнее стало на душе. Ей-богу!
Бойцы крепко обнялись и, подняв оружие с земли, двинулись к транспорту. Больше в этот день работы не было.
* * *
«Вот и последний день. Осталась одна ночь. Завтра я сразу после завтрака поеду на тот самый перекрёсток двух больших городских магистралей, найду дом, устроюсь где-нибудь на скамеечке и просто буду сидеть и высматривать. Выдавать себя нельзя. Чалый правильно напомнил о поминках и несвоевременности даже попыток знакомства. Ну и ладно. Просто я буду смотреть и любоваться её восхитительной фигуркой и волосами, когда она выйдет во двор или направится в магазин. Она же не может не выйти за покупками или просто за водой? Конечно, она обязательно выйдет. У них наверняка нет ещё ни газа, ни электричества. Значит, они готовят во дворе, у подъезда. Там наверняка стоит самодельная печка или буржуйка. Она непременно будет готовить. Это же поминки, которые собирают родню и друзей. Я обязательно её увижу…
Стоп! Какие друзья, какое застолье? Все его друзья должны быть или на том свете, или за решёткой, или в бегах. Да и какая готовка для родни, когда с продуктами у народа сейчас полный швах. Не до застолий, даже скорбных. Кто же будет собирать в такое время гостей, да ещё зная, как и за что погибли те двое? Да и вряд ли их тела выдали родственникам. По крайней мере, не так быстро. А с другой стороны, не солить же их?
И чего я за них переживаю? Главное, что завтра я точно увижу её, и очень надо будет постараться удержать себя и не подходить к ней. Так всё можно испортить раз и навсегда. Но я её увижу и буду смотреть за ней столько, сколько у меня будет возможности находиться рядом… Как хорошо, что осталось всего несколько часов, и как хорошо, что я видел её и даже чуточку поговорил. Какой же красивый у неё голос, какие красивые голубые глаза, какое чистое и нежное лицо…» – под сладостную мелодию убаюкивающих мыслей Пашка заснул глубоким сном, со счастливой улыбкой на безмятежном лице.
* * *
– Рота! Боевая тревога! Хватит дрочить втихую! Кончать будете на марше! – мощный и звонкий бас старшины тут же заглушил вой тревожной сирены.
– Быстро, пацаны! Получить оружие и надеть всё по самой боевой. Каски, бронежилеты не забудьте, – это уже раздавал команды Рагнар, всем на удивление оказавшийся в два часа ночи в расположении, хотя давно жил на съёмной квартире.
Народ вскакивал с нижних шконок, спрыгивал с верхних. Форма надевается молча, сосредоточенно и быстро. Прозвучала сигнализация оружейной комнаты. По мере продвижения очереди за автоматами бойцы завязывали шнурки на берцах, натягивали и укрепляли на себе бронежилеты или разгрузки, регулировали ремешки касок.
– Магазинов по шесть штук выдавай, старшина. Гранат эргэдэшных по три хватит, – командовал в коридорной суете Рагнар. – По ходу сбора ставлю боевую задачу. Замечено движение в глубине дальних цехов комбината. Нам необходимо шустренько оказаться внутри периметра, который уже оцепила Росгвардия. Бьём наповал всё, что шевелится. Пленных не брать. Похоже, ещё остались в глубине катакомб крысы недобитые. Задача ясна? – закончил капитан уже перед построенными в две шеренги бойцами группы быстрого реагирования.
– Так точно! – хором ответили уже совершенно бодрые солдаты.
Шестью легковыми машинами резко въехали в периметр уже через двадцать пять минут. Этого было вполне достаточно, чтобы доехать от санатория до главной проходной.
Старший оцепления в звании старшего лейтенанта по-деловому, ясно и чётко обрисовал ситуацию Рагнару:
– Движение заметили со стороны склада вторичного сырья. Часовой уверен, что его тепловизор не подвёл. Человека три или четыре. Трудно сказать точно, но мне было бы сложно справиться, да и без боевого опыта мы. Только неделя, как приехали. Нет обстрелянных бойцов вообще.
– Ясно, лейтенант. Слушай меня внимательно. Всех своих бодрствующих и отдыхающих на позиции выведи и прикажи открывать огонь при любом шевелении. Расставь не только на постах, но и между ними. Закрой все возможные бреши. Но! Открывать огонь только тогда, когда мы уже закончим свою работу внутри периметра. Не хочется нам от своих подыхать. Держи краба, – закончил Рагнар и пожал протянутую в ответ руку офицера-росгвардейца.
Потом он присмотрелся к своим парням и выдвинул новую вводную:
– Первое отделение за мной, второе – вправо, третье – влево. Идём как пантеры в сторону большой груды металлолома, что за большим таким цехом. Это главный литейный. Оттуда они, с…ки, вылезли. Я ещё по майской зачистке догадался, что там кто-то мог по-любому остаться. Связь по рации. Эфир не засорять и отвечать только на мои вызовы. Самим сигналить по самой крайней необходимости. Вперёд, пацаны!
Полнолуния уже не было, но «кусок сыра» на небе висел ещё вполне себе изрядный, чтобы ночь не казалась слишком тёмной и непроглядной. Это было и хорошо, и плохо. Первое, потому что ты видишь противника. Второе, потому что противник видит тебя. Но выбирать на войне не приходится. Тут хоть и побережье южного моря, но всё же это развалины крупного металлургического комплекса, и размер его сопоставим с размерами приличного города, где когда-то даже автобусы ходили между цехами. Любой штурмовик знает, что в развалинах партизанить весьма удобно. Намного лучше, чем в полях между лесополосами.
– Думаю, что они хотят в город вырваться и постараться среди руин затеряться. Если к морю пойдут, то там им уже не уйти. Всё побережье как на ладони. Потопят, как котят, – рассуждал вслух Рагнар, пытаясь что-нибудь разглядеть в тепловизор.
– Что видишь, командир? – спросил полушёпотом Пашка. – И как ты вообще в этот аппарат можешь что-то разглядеть? Сплошь пятна инфракрасные расплываются. Лучше бы прибор ночного видения взяли. Он надёжнее.
Рагнар молча снял с шеи бинокль в корпусе и протянул Пашке:
– На, смотри на здоровье. Это ночной бинокль.
Пашка раскрыл корпус. Вынул аппарат и принялся настраивать, приложив его к переносице.
– Чего видишь, рядовой Костин?
– Пока ничего.
– А ты глянь-ка, дружок, чуток правее, на пять минут сдвинь. Там огромная труба вдоль стены упёрлась в грунт. Ну? Поймал фокус?
– Сейчас. Сейчас… Точно! Есть там шевеление. Да! Точно! И это не кошка или собака. Это человек, и не один.
– Вот и я тебе говорю, а ты тепловизор хаешь. Если бы не он, то ты бы так ничего и не увидел. Дай-ка рацию… Бологур, Саенко, ответьте первому.
Ответил Саенко:
– Слушаю, командир. Куда двигать?
– Никуда не двигай. Займи оборону в сторону литейного и жди, когда на тебя людишки побегут. А там сам знаешь, что делать. Бологур, ответь.
– Тут, командир, – почти прошептал Васька.
– Ты чего шёпотом?
– Они рядом. Метров сорок или даже меньше. Притаились.
– А чего раньше молчал?
– Вы же сами сказали, чтобы не звонили вам первыми.
– Ладно. Молодец. Гранаты приготовьте. Штук пять. И по моей команде забросайте их. Докинешь?
– Так точно. Постараемся.
– Уж постарайся, Васёк.
– Есть…
Своим бойцам Рагнар приказал приготовиться к штурму и развернуться в цепь.
– А покуда сидите тут и ждите моей команды. Пашка, пулемёт выставь на бруствер слева. Будешь поливать этих пид…ов, пока мы цепью будем идти. Смотри, нас не задень.
* * *
Бологур со своими бойцами не подвёл. Одна за другой пять гранат легли в ближнем круге предполагаемой позиции «азовцев». Послышалась площадная брань, почти звериный рёв, переходящий в стоны, вопли и настоящий вой подбитой собаки.
– Вперёд! – скомандовал Рагнар и, вскинув свой короткоствольник, первым открыл огонь в сторону упавших гранат.
Пашка не заставил себя ждать и, пока цепь Рагнара дошла до места, успел выпустить ленту на две сотни патронов.
В сторону группы Саенко уже никто не побежал. Четверо теперь уже бывших бойцов «Азова» лежали почти в одном месте с раскинутыми руками и ногами, свернувшиеся в положение эмбриона или уткнувшиеся лицами в землю, с раскуроченными спинами. Рядом лежала дохлая овчарка с ошейником. По-разному застаёт смерть на войне, и не всегда красиво. Кровотечение из тел какое-то время ещё продолжалось, смешиваясь с пылью на бетоне. Вскоре закончилось и это.
– Оружие и документы собрать. Остальное гвардейцы доделают. Всем спасибо за работу. Пошли, парни, – устало произнёс Рагнар и сообщил по рации за периметр, что можно расслабиться и поставить оружие на предохранители.
– Быстро вы, товарищ капитан. Как в цирке! – восхищённо встретил группу Рагнара старший лейтенант Росгвардии.
– Учитесь. Мы каждый раз не сможем вас выручать. Ну, давай ещё раз краба, лейтенант, и заканчивай там с этим хламом уже без нас.
Солнце тонкой ниточкой на дальнем горизонте морской глади пыталось сообщить о скором наступлении нового дня, когда бойцы с шумом ввалились в казарму, снимая на ходу оружие, разгрузки и сбрасывая каски прямо под кровати.
– Костин, – обратился Рагнар к Паше, когда тот уже сдал оружие и направлялся к рукомойникам, – может, ты выспишься до обеда после такой ночи, а в увольнение завтра сходишь?
– Не, командир, я и так уже заждался. Мне надо именно сегодня. Позарез, – ответил Пашка, проведя ладонью у горла, и, набросив полотенце на плечо, исчез из виду.
– У него баба, что ли, появилась? – спросил Рагнар старшину.
– Мне-то откудова это знать? Я ему не мамка и не нянька. Ты командир, ты и должен знать, как отец родной! – громко засмеялся в ответ Петрович, привычно потрясывая пузом-бочкой.
– Точно подружку завёл, а старшему товарищу ни слова, – вслух обиженным тоном произнёс командир роты, зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь.
* * *
Это оказался обычный девятиэтажный дом на множество подъездов, какие в разных городах называли то «пароход», то «китайская стена». В доме напротив у каждого подъезда были разложены небольшие поленницы возле импровизированных печей для приготовления пищи. Где-то кое-кто уже караулил свою кастрюлю или сковородку с будущим завтраком. Время было не совсем ранним, но и до обеда уж точно далековато.
Рядом справа громоздился ещё один дом со следами недавних боёв. Два самых верхних этажа угловых квартир правого крайнего подъезда не имели боковых стеновых плит, видимо снесённых артиллерийским снарядом. Если бы в тот момент там были люди, то вряд ли они выжили. Изнутри квартиры почернели от гари и копоти.
Паша сразу узнал это место и отметил, что в некоторых оконных проёмах уже вставлены свежие, совершенно белые пластиковые пакеты, а аккуратно сложенные во дворе старые оконные рамы говорили об организованной новыми властями работе по срочному ремонту более-менее сохранившихся строений.
«Чёрт возьми! Это же дом, где мы в подвале людей нашли!» – с неподдельной радостью сказал себе мысленно Павел.
Дети по двору не бегали, хотя их было тут немало, и кучковались они в основном возле мамок, занимавшихся стряпнёй у костра или стиркой в тазиках прямо во дворе.
Солдат отдавал себе отчёт, что в форме при шевронах обязательно привлечёт к себе внимание, поэтому, быстро пройдя вдоль всего дома, перешёл на другую его сторону и устроился в некотором отдалении на скамейке у тротуара. Подъездов теперь видно не было, но зато хорошо просматривалась дорожка к единственному магазину-ларьку, у которого Павел случайно встретил Агапею накануне.
И ему снова повезло. Уже через час из-за угла дома вышла она. В том же чёрном платье и с траурной косынкой на голове – такая, какой он видел её впервые в комендатуре. Внешний вид Агапеи сразу напомнил Павлу, что девушка с матерью наверняка проводят поминки по погибшему мужу.
«Подходить нельзя. Увидел издалека, душу успокоил – и вали к себе в казарму. На море лучше смотри. Хоть и мелкое, зато горизонт далёкий. Это тебя и уравновесит, и мозг дырявить перестанет. Дай девчонке после смерти мужа отойти. Пусть бы в себя пришла. Чего ты лезешь со своей любовью? Мало ли что у тебя в душе зудит? Это у тебя в штанах что-то свербит и допекает… Возьми ты себя в руки, парень! Не подходи ближе ста метров… Не показывайся ей на глаза… Сделай вид, что это не ты… Хорошо, пусть это ты, но тебе до того нет дела… Просто ты шёл себе, как все идут куда-то… Ты сделай вид, что не узнал, и пройди, сделав морду лопатой… Но что же ты делаешь, идиот?! Вот она тебя и увидела. Вот и остановилась… Блин! Что делать?!» – Пашка уже понял, что все его мысли закрутились в общей воронке и начали сумбурно толкаться между собой, чтобы проскочить первыми в узкий проход из того самого безвыходного положения…
Он не успел даже подойти, как она почти спонтанно повернула голову в его сторону. Снова ступор, но если проходить мимо, то будет выглядеть как растерянная трусость.
– Извините, пожалуйста, – дрожащим голосом Павел обратился к девушке. – Вы только не подумайте плохого, но я уже подошёл к вам и просто хочу…
Она смотрела так, будто решилась продырявить его взглядом. Он сделал усилие и продолжил:
– Вы меня, пожалуйста, не пытайтесь пронзить строгими глазками. Я к вам с добром пришёл.
– Вы?! Вы пришли ко мне?! – чуть ли не возмущённо переспросила Агапея солдата, сделала паузу и с насмешкой продолжила: – И вас не смущает, что я вдова убитого вами человека?
– Нет, я просто хочу у вас спросить. Вы в первом подъезде живёте?
– Да. А вы уже выследили? – бросила в ответ Агапея.
– Никак нет. У меня ещё вопрос.
– Спрашивайте, только быстро. Я спешу.
– Вы были в подвале этого дома в конце марта? К вам не приходили наши солдаты тогда ночью?
Агапея внимательно посмотрела и неожиданно сменила нотки возмущения, строгости и недоумения на простую добрую улыбку.
– Я там была. Я туда и привела солдат. А вы откуда знаете про это? – уже предвидя ответ, спросила Агапея.
– Один из тех двоих был я.
Наступила неловкая пауза, которую прервала сама девушка.
– Вот это встреча! – радостно воскликнула Агапея. – Только я вас никого бы не узнала. Вы ведь в балаклавах были, и ночь стояла.
– Меня, между прочим, Павлом зовут, – представился Пашка и протянул ей руку.
Она протянула в ответ свою.
– Значит, судьба? – весело спросила она. – Бывает же такое…
– Я вас тоже не узнал бы. Вы, извините, вся чумазая и под капюшоном сидели. Да и себя никак не назвали.
Тут девушка спохватилась и остановила речь Павла, дотронувшись до его локтя:
– Вы, Паша, не обижайтесь, но у меня сегодня поминки по бывшему мужу. Там дома меня мама, то есть свекровь ждёт. Нельзя мне сегодня никак.
– Я уже понял. – Он хотел что-то ещё спросить, но она быстро повернулась и забежала через открытую дверь в магазинчик.
– Что, парень, не дала тебе девка? – раздался грубоватый хриплый баритон за спиной.
– Чего-о-о? – врастяжку спросил Павел и с угрожающим видом обернулся лицом к наглому непрошеному собеседнику…
* * *
– Андрюха! Ты?! – Павел мигом бросился обнимать солдата, стоявшего за спиной.
– Узнал меня, братишка?! – радостно ответил мужчина лет сорока в потёртой «цифре» и с медалью «За отвагу» над левым нагрудным кармашком. Он тут же принял Пашку в дружеские объятья.
Андрей Гуров вместе служил с Костиным в комендантском полку до начала спецоперации. Дружили года полтора, а потом роту Гура определили на Авдеевку, и пути-дорожки братьев разошлись…
– Как ты? Где? Ранен был? – сходу начал расспрашивать Пашка, продолжая обнимать и похлопывать однополчанина по рукам и плечам.
– Да тут я. К Рагнару в роту перевели после ранения. Наших-то с гулькин х…й осталось после двух штурмов. Сказали, что хватит дурьей башкой рисковать. Вот так, братишка.
– А чего ты тут-то? Шёл бы к нам сразу.
– Это я успею до вечера. Меня пацаны подбросили и сказали ваш адресок. Я тут решил чутка махнуть, но смотрю, как ты на эту деваху, как крейсер, прёшь… Твоя, что ли?
В это время из магазина вышла Агапея и, бросив короткий взгляд на бурно радовавшихся солдат, замедлила шаг.
– Брат, погоди секунду! Я сейчас провожу её, и мы вместе махнём по стопарику и до хаты поедем, – сказал Пашка, крепко пожимая руку Гура.
– Ладно уж! Подожду…
Павел, счастливо улыбаясь, догнал девушку, обнял её нежно за плечи и, ещё сильно волнуясь, выпалил:
– Я ничего плохого вам не желаю и про поминки всё понимаю. Вы можете думать обо мне что угодно. Я вас судить не могу, но запомните на будущее, что ни обижать, ни унижать вас и в мыслях у меня не было. Вы мне понравились, если не сказать больше. А то, что мужа вашего убили, так на то и война… Тебе, девонька моя, жить надо. И мне жить надо. Сама же сказала, что это судьба. Твоя и моя. Всё я тебе сказал. Приеду через неделю, если ещё жив буду. Приеду, и поговорим…
Он приподнял её за плечики и коротко коснулся её щеки губами. Девушка стояла ошеломлённая, с широко распахнутыми голубыми глазами, в которых вдруг появились слезинки растерянности…
– Вы с ума сошли, – только и сказала она тихо сдавленным голоском, резко повернулась и убежала, подбирая смуглыми ножками спадающие на быстром ходу босоножки.
Он не мог видеть, как Агапея, убегающая прочь, улыбнулась сквозь слёзы.
«Вот глупая деваха! Не споткнулась бы!» – подумал ей вслед Пашка и ещё разок полюбовался стройностью смуглых ножек убегающей девушки в чёрном платьице.
* * *
Утренний подъём проводил лично капитан Рагнар. Пашка с наслаждением потянулся, закинув обе руки далеко за голову, как вдруг увидел рядом с собой неспокойное лицо командира.
– Доброго утречка, товарищ капитан!
– Ну-ну… Вставай, умывайся и ко мне в кабинет. Разговор будет, – сказал ротный и вышел из кубрика.
Пашка всё ещё сидел на втором ярусе с обескураженным лицом, когда к нему подошёл Андрей Гуров.
– Чего он хотел-то? – спросил Гур, разминая сигарету. – Мы вчера подшофе ночью вернулись, но никто нас не видел, кроме дневального. Может, стуканул кто? Айда подышим в курилку, потом зубы чистить.
– Погоди ты. За это Денис меня тягать не станет. Чего-то случилось, однако. Ты давай без меня пока. Я позже подтянусь, – ответил Пашка и наконец спрыгнул на пол с койки.
Рагнар стоял лицом к окну, когда Пашка без стука вошёл в кабинет.
– Товарищ капитан, рядовой Костин…
– Садись, – прервал солдата командир и повернулся к вошедшему бойцу. – Разговор к тебе имеется, парень. Курить будешь?
– Так я же это… Не курю я, товарищ капитан.
– Да-да, я знаю. Ты не куришь, – откашлялся Рагнар и, приняв официальный, строгий вид, поправив кобуру на офицерском ремне, вытянул руки по швам и выдал: – Гвардии рядовой Костин, от лица командования роты выражаю, – капитан с трудом проглотил ком, ставший поперёк горла, – соболезнование в связи с кончиной вашего отца… Держись, парень…
В комнате повисла тишина. Нарушало её только отчаянное жужжание попавшей между створок окна мухи. Так прошло несколько мгновений, когда Пашка тихим хриплым голосом спросил:
– Почему мне на телефон никто не позвонил? Там же сестра есть. У неё мой номер, и она всегда…
– Она мне позвонила, потому что боялась, что ты где-нибудь в бою или с оружием на позиции. Ты её пойми и не ругай сильно. Она об этом тоже просила, – постарался оправдать родственницу бойца командир.
– Что прикажешь делать, Денис? – вдруг по имени обратился Пашка к Рагнару.
– Документы на отпуск по семейным я тебе выпишу сам. Сам же довезу до пограничного перехода в Новоазовске. Денег дадим и десять дней на туда-сюда. Брат, извини, но на дольше не могу отпустить.
– И на этом спасибо. Могу собираться?
– Да ты хоть позавтракай. Голодного в дорогу не отпущу.
Через час они выехали. Пока выбирались из города, молчали. Пашка был замкнут в себе и сидел, уставившись в точку сквозь лобовое стекло, ничего не видя вокруг. Так они подъехали к перекрёстку, у которого вчера он впервые дотронулся до Агапеи и даже сказал, глядя ей в глаза, какие-то слова. Сейчас Пашка не вспомнил об этом, как и не мог видеть, что на пешеходном переходе в группе народа буквально в полушаге от капота командирской «Нивы» прошла она, гордо смотревшая вперёд, с высоко поднятой головкой. Лишь на пару секунд у самой машины она внезапно посмотрела на пассажира и водителя, брови её вздёрнулись, но она мгновенно восстановила невозмутимость на лице и прошла мимо. Так у них случилась очередная встреча, о которой Пашка узнает лишь гораздо позже, а для Агапеи она представится роковым знаком настораживающей, пугающей её неизвестности. Девушке показалось тогда, что Пашка в машине выглядел очень странно, если не сказать, слишком печально. Агапея перешла дорогу, повернулась и тревожным взглядом долго провожала автомобиль, пока он наконец совсем не исчез из виду.
