Бёрнер Вася
Зуб Дракона
03.Глава третья. Прапорщик Хайретдинов
Из воспоминаний прапорщика Хайретдинова Гакила Иисхаковича:
– В ноябре 1983-гоя я попал в Кабульский ЗРП (зенитно-ракетный полк). По замене. В этом ЗРП два года отслужил прапорщик, его из Афгана вывели, а меня вместо него ввели. Я попал на его место и стал командиром хоз. взвода полка. Место было хорошее, оплата высокая, мне казалось, что жизнь удалась. Но в один прекрасный день один прескверный солдат накурился чарза и ударил офицера. Да так сильно ударил! Те, кто видел эту ситуацию, подняли крик:
– Лови его! Лови!
Солдат не стал дожидаться, пока его поймают, побежал за баню, чтобы спрятаться. А за этой баней мы сидели: два прапора и капитан. Вся погоня выскочила на нас, бегут, руками машут и орут нам:
– Ловите, ловите его!
А это бы мой солдат. Ну, мой солдат, я и стал ловить. И, не знаю, как … удачно, или не удачно, но я солдата ударил.
А там, в ЗРП, два месяца прапор сидел, ему не могли найти место. А я самый молодой был из всех прапоров. При этом у меня – девятый разряд, я получал больше всех. У всех пятый разряд, а у меня – девятый. Я, молодой, получал больше, чем старик. А Командир Полка был татарин, Тагиров Рашид. Я его помню ещё с Союза. Он приходил ко мне – «Земляк, земляк»! Он тогда ещё капитаном был. Когда он был капитаном, то я для него был земляк. А когда он стал командиром полка, то я стал – червяк.
Вот и вышел расклад: в Кабульском ЗРП сидел прапор, места для него два месяца не могли найти, в Кундуз-шмундуз собирались отправить. А этот прапор был родной братишка библиотекарши. А библиотекарша – любовница Тагирова Рашида. Смекаешь, что к чему? Я молодой, больше всех получал, место у меня было козырное, а у любовницы Командира полка не могли пристроить родного брата. В такой великолепной обстановке я ударил солдата. Меня сразу схватили за шманты, устроили суд чести, сделали преступником и уволили, а на моё место поставили брата библиотекарши. Место для него надо было освободить. Короче, очень «удачно» я врезал тому солдату.
А в этот момент в Баграме танковый полк сократили, вывели его в Союз, и ввели на его место пехотный полк. Ваш, 682-ой! Этот пехотный полк, он же потом всю жизнь со знаменем танкового полка ходил.
Меня вызвали в Штаб Армии, в «кадры», в отдел по прапорам. К полковнику! Я пришел:
– Ме-ме-ме… – Трясусь весь, меня же из армии увольняют. Если уволят, то останусь без квартиры, вот в чём вопрос. Короче, я пришел, а там – шум-гам! Прапора в кабинет залетают, из кабинета вылетают. Полковник там орёт на них, гоняет всех. И тут я к нему в кабинет захожу с трясущимися руками:
– Товарищ полковник, прапорщик Хайретдинов прибыл!
– Та-а-ак! – Это, вот, он грозный такой. – Как фамилия? А зачем ты сюда пришёл?
– Сказали, вызвали Вы.
– А откуда ты?
– С ЗРП.
– А! Ну да! А ты за что солдата ударил?
Ну, я объяснил ему.
– А служить хочешь, прапор?
– Желательно бы, товарищ полковник. – Я ему.
– Ну, служи. Можешь не переживать.
Ну, я и улыбнулся на этой радостной ноте. А он:
– Сынок, если ты до отпуска доживёшь, я тебе пузырь поставлю!
Это полковник мне сказал! Он там орал на своего клерка, и тут я зашел, как дурачок. С трясущимися руками. И улыбнулся, когда он мне сказал – «служи». Ты, грит, если оттуда живой вернёшься, если до отпуска доживёшь, я, грит, тебе пузырь поставлю. А я сказал:
– Есть, – повернулся и ушёл.
Меня в течение суток рассчитали. Взял я свой чемодан, и приехал в этот полк. А полк тогда готовился на операцию в Панджшер. Ну, я взял в дукане литр водки, приехал, а там – капитан Сакаев. Ну чё, грит, прапор, давай, вливайся в коллектив. Ну я и вынул литр водки. И начал вливаться.
А там тогда, в этом полку, там командиров пулемётно-гранатомётных взводов комплектовали прапорщиками. Под эту программу дали мне взвод в роте Сакаева. А в Девятой роте такой же взвод дали прапору с Бандеровщины. Он гуцул был. Мы с ним одну учебку заканчивали, скорешились. Он не женатый был. Пётр Иванович, такой. Он говорил мне:
– Поедем в отпуск, приглашаю тебя на мою свадьбу. Я буду жениться в отпуске, поэтому приезжай. Со всей роднёй приезжай!
Через пару месяцев, на той стороне Панджшера, где Чимальварда, убили этого Петю. Не дожил он до отпуска. И весь взвод его там убили.
Так что, полковник в Штабе Армии не шутил!
04. Глава четвертая. Внизу
Вечером 2 июня 1984 года колонна нашей роты пришла в Руху. По пыльной горной дороге зарулила в огромную «зелёнку» кишлака и остановилась. БТР подо мной перестал подпрыгивать на ухабах, перестал пытаться сбросить меня на землю со своего горба. Пыль, поднятая колёсами, медленно поползла от нас в сторону, стала грустно оседать на землю.
Первый раз в жизни меня прокатили по дороге, засыпанной слоем пыли глубиной по щиколотку. Армейская техника выдавливала из дорожной колеи мелкую порошковую субстанцию. Глиняная мука, как потоки воды, желто-коричневыми волнами растекалась в стороны, переплёскивалась через огромные резиновые колёса. В воздух поднялась плотная дымзавеса стратегического назначения. Ощущения мои были не просто низменными, они были чудовищными. Дышать было нечем, смотреть было некуда, хотя требовалось делать и одно, и другое, чтобы душманы нас не одолели.
Поначалу я подумал, что белый подворотничок моей гимнастёрки испачкается в такой обстановке. Но через небольшой отрезок пути оказалось, что мнение моё было ошибочно и доводы смешны. Подворотничок, как прошлогодний снег, исчез под толстым слоем желто-коричневой глины, которой было покрыто всё: и БТР, и автоматы, и наши лица. Это был полный абзац… кошмар, короче.
После того как колонна остановилась, мы некоторое время продолжили сидеть на броне в полном офигении. Если бы кто-нибудь взял меня за ноги, перевернул кверху тормашками и потряс, то я был бы очень благодарен. Думаю, с моего обмундирования можно было натрясти как минимум мешок цемента, может даже два.
А в это время вокруг колонны сквозь редеющую завесу пыльного облака постепенно проявлялись окрестности.
С лицом, перекошенным гримасой скверных ощущений, я отцепил скрюченные пальцы от железяки, за которую судорожно хватался всю дорогу, принялся созерцать окружающую меня действительность. После пыльного облака действительность показалась мне сказочной сказкой, настолько была хороша. Вокруг, от горизонта до горизонта, располагались невероятные пейзажи с видами на фиолетовые горы. Над горами парил купол безоблачного ярко-синего неба, на нём сверкало ослепительное солнце. Между гор раскинулась долина, заполненная садами, полями и жёлтыми глинобитными постройками.
В одной из таких построек разместили наш батальон. Какой-то умный армейский человек выбрал для нас огромный дом, выстроенный, как крепость, на берегу речки Гуват. Внутри толстостенных двухэтажных построек располагался небольшой внутренний дворик. Во дворике росла яблоня и куст винограда.
Между этими растениями журчала прозрачная вода арыка. Ещё на начальной стадии строительства люди прокопали канаву, выложили камнем глубокий желоб для воды, ввели его во двор из-под одной стены и запустили на выход под противоположную.
В жаркие июньские дни внутренний дворик с журчащим арыком притягивал к себе как магнитом. Каждый солдат мечтал пристроиться в тени возле журчащей воды, расслабиться, открыть рот и пустить слюни. Воевать в такой обстановке совсем-то и не хотелось.
Вообще, в мирные времена, Кабульские вельможи и чиновники ездили в Панджшерское ущелье «на шашлыки». Потому что летом в Кабуле средняя температура июльского воздуха составляла днём +33°C, ночью +27°C. При движении из Кабула на север, в сторону Рухи, климат становился прохладней. В Чарикаре в июле средняя температура днем: +25.7°C, ночью: +14.6°C. В Рухе такой статистики никто не вёл, потому что там редкостная глухомань, но я скажу из личного опыта, что ночью в горах очень прохладно. Чем выше поднимаешься, тем холодней становится. На высоте 3 900 метров снег никогда не тает. А сам н/п Руха расположен на высоте 2000 метров. Поэтому летними ночами температура воздуха запросто могла опуститься до +10°C, а иногда и до +5°C. В общем, это очень сильно не +27°C.
Любой житель города Ленинграда может сделать замечание, что Руха, расположенная на высоте 2000 метров, это нисколечко не «внизу». Это очень сильно «наверху». Тем не менее, бойцы нашего батальона всегда говорили: – «Мы три дня провели внизу». Это обозначало, что наша рота получила трёхдневный отдых. Потому что батальон наш был горнострелковым. Все боевые задачи, которые нам ставило командование, располагались значительно выше Рухи. Например, нас могли отправить на гору Аманель, высота 3520. Или на массив Санги-Даулатхан, отметка 4005. Оттуда до Рухи ровно столько, как от Рухи до Ленинграда. По вертикали, разумеется. Поэтому со 2 июня 1984 года для нашего батальона фраза «внизу» стала синонимом слова «на двухтысячнике».
В силу ряда понятных причин, в угрюмых горах Панджшера леса не наросло. Соответственно, дров для отопления жилищ взять было негде. Чтобы не вымерзнуть зимой, местное население строило очень толстые стены из сыромятной глины, с целью превысить глубину промерзания. В результате такого строительства в морозные дни стены не промерзали и обеспечивали в помещении небольшую плюсовую температуру. Это позволяло людям жить без печек. Во всех домах имелись небольшие очаги для нагрева воды в чайнике, но то была «кухонная плита», а не средство отопления помещения.
Дым от очага распространялся прямо в жилые комнаты. Дымовуха стояла невообразимая, ибо жгли там какие-то прутики-хворостиночки-былиночки, которые собирали в горах, совершая трудный труд.
Мне довелось прожить в Рухе календарный год, то есть я умудрился застать и холодный сезон года, и жаркий. Как химик художникам честно скажу, что в таком «жилье» ночевать приятнее, чем в горах, как собака под кустом. Но мы сравнивали условия проживания не с уличными, а с советскими стандартами, поэтому называли местные жилища клоповниками, гадюшниками, ослятниками и прочими обидными словами, от которых у меня болел язык. Потому что антисанитария там была чудовищная. Потолки во всех помещениях были устроены из корявых дубин и прутиков-хворостиночек, поверх которых укладывался слой сыромятной глины. С такого потолка прямо на головы людей сыпалась труха, тёртая глина, клопы и прочая кровососущая живность, которой было раздольно жить в травиночках при плюсовой температуре.
Для того, чтобы оградить нас от этой напасти, в Руху прилетал на вертолёте какой-то чин, в майорских погонах. К нему приставили бойца из сапёрной роты, Андрюху Завьялова, чтобы тот сопровождал майора и оказывал всемерное содействие. Неделю они вдвоём шастали по Рухе, заходили в пустующие дома, расстилали в тёмных помещениях на пол белую простынь, затем выходили на улицу и курили. Через полчаса простынь выносили на свет, и майор принимался собирать каких-то маленьких жучков, клещей, клопов и так далее. Собирал он их в спичечные коробки и складывал в контейнер. За время командировки в контейнере образовалось пять полных коробков. Поскольку майор был неразговорчивый, от него удалось узнать лишь, что все насекомые предназначались для изучения в каком-то военном институте.
После того, как майор улетел, оказалось, что он переловил не всех. Не успела рассеяться пыль, поднятая вертолётом, как кровососы надругались над нами с особым цинизмом. В отместку мы притарабанили мешок дуста. Дневальный, как тамбовский сеятель, разбросал пригоршнями зловонное снадобье по всему расположению. В это самое время Зампотех 6-ой роты, Саня Ложкин, взялся соорудить печку в своей каморке. Он попросил командира 3-го взвода, Витю Новикова, помочь – принести цемент. Витя принёс. Когда печку сделали и затопили, то вонь стояла страшная. Оказалось, что Витя вместе с цементом принёс дуст, которым травили насекомых. Этот дуст намешали в раствор. После такого строительства Витю стали звать – Витя-Цемент.
Местные коморки и дома мы, солдаты, зачастую называли словом «дувал». Это было неправильно, данное слово обозначает «забор». Для человеческого жилища в таджикском языке придумано слово «хона». Фраза «я живу в дувале» буквально означает «я живу в заборе». Таджики ржали, когда слышали подобное заявление, но нам было безразлично. В нашем лексиконе прочно укрепились неправильные идиомы: нас поселили «в заборе», «внизу» на высоте 2000 метров.
Что касательно нашего «дувала», дык он ничем не отличался от всех остальных «хона» и не претендовал на звание объекта повышенной социальной культуры. Нашу роту командование разместило в помещениях первого этажа. У местных пацанов там проживали животные скотины: ослы, бараны, курицы и прочая домашняя живность. В расположении нашего второго горно-стрелкового взвода раньше жили коровы. Это я точно знаю, потому что на стенке висела коровья лепёшка. Заметили её не сразу. Несколько дней бойцы ходили в полумраке и думали – чем же это так воняет?! А потом принесли керосиновую лампу и разглядели на стенке натюрморт с отпечатком человеческой ладошки по центру. Кто-то из душков подсунул под свежевыср… свежевыработанный коровяк ладошку, приподнял и с размаху припечатал к стенке. Чтобы потом наделать кизяка, занести его «на кухню» и заварить свежего, ароматного чаю.
После того как нас заселили в прекрасные ослятники, расположенные на красивой природе в горном ущелье, «внизу» на высоте 2000 метров, командир полка подполковник Чикал объявил ПОСТРОЕНИЕ ПОЛКА. Душманов в те дни выгнали из Панджшера. В результате проведённой армейской операции часть бандформирований выдавили в Пакистан, часть рассеяли по боковым ущельям Панджшерской долины, и наше командование почувствовало себя в Рухе достаточно свободно.
На построение полка нас привели со штатным оружием, поэтому я стоял в строю с ручным пулемётом. Так-то, по жизни, я в приметы не верю, но в тот раз подумал, что это хорошая примета, если в Афгане у тебя на плече болтается заряженный ручной пулемёт.
Жарища в тот день была изнурительная, не было ни малейшего дуновения ветерка, а мы стояли в тёмно-зелёных гимнастёрках. Они ещё не выцвели и раскалялись на южном солнце, как кочерга в топке паровоза. В такой сложной климатической обстановке Командир Полка поставил нашей роте Боевую Задачу:
– Седьмая Рота должна занять стратегически важные высоты вокруг Рухи и организовать там посты Боевого Охранения. Вот, например, на отметке «Зуб Дракона». – Сказал Чикал и махнул рукой на нависающую над нами жуткую гору, заслонившую собой полнеба.
– Ма-а-ать честная! Только, блин, не туда по такой жаре! – с ужасом подумал я внутри себя. Потому что из ППД полка Зуб Дракона выглядел как страшная, раскалённая на солнце фиолетовая громадина. Всем своим естеством я ощутил безудержный ужас, потому что сдохну, если меня туда отправят. Потом я подумал, что Чикал не должен так поступить со мной. На Зуб Дракона логично откомандировать каких-нибудь «залётчиков», а не меня, любимого. Меня-то, как говорится, за что?
После того, как полковое построение закончилось, Рязанов завёл нас к нашему ослятнику, застроил, подрюкал командами «равняйсь-смирняйсь», чтобы не забывали, что находимся в армии. Потом достал из красной папки несколько листов бумаги и зачитал списки бойцов по постам. И-и-и-и – на тебе! Получай, фашист, гранату! Моя фамилия числилась в составе лиц, отряжённых для покорения Зуба Дракона!
– Й-й-й-йо-Май-й-йо!!! Я же знал, что заряженный пулемёт на плече, это к добру! Это хорошая примета!
05. Глава пятая. Строевой смотр
Назначение на пост «Зуб Дракона» поначалу меня очень огорчило. Если выразиться точнее – мне стало страшно. Срок моей службы в рядах Советской Армии был ничтожный, я не успел сделаться ни военным специалистом, ни «героем», ни «залётчиком». Отправку на Зуб я не заслужил ни в качестве наказания, ни в качестве укрепления обороноспособности. В горах я не умел нихренулюшки, потому что призвали меня из лесисто-болотистой Белоруссии. Гор там отродясь не водилось, соответственно, акклиматизации я не имел, лазать по скалам не умел, альпинистского снаряжения никогда не видел, да нам и не выдали ни верёвок, ни обвязок, ни «ботинков, которые сами за камни хватаются». Как я должен был лезть на трёхтысячник? Кто додумался отправить меня на «Зуб»?
Прапорщик Хайретдинов ответил на этот вопрос единственно правильным образом: – «Судьба! Судьба военная!»
В свои девятнадцать юношеских лет кручинился я недолго. Почесал себе репу скрюченными пальцами левой руки, правой рукой махнул сверху вниз и громко выдохнул.
– Да дерись-раздерись всё тридеручим продиром, – сказал я и грязно выругался. Потом подумал: – «Блин, хоть отдохну на Зубе от армейской мозгоклюйки». После чего вокруг меня снова зазеленела листва, запели птицы, и Судьба перестала казаться злодейкой.
Выдвижение нашей группы на пост «Зуб Дракона» было назначено на 9-е июня 1984-го года. Как известно любому горному стрелку, со 2-го июня до 9-го июня должно было пройти несколько дней. Что-то в районе недели, примерно. Рязанов приказал нам потратить это время на обустройство ротных ослятников. Из досок от снарядных ящиков мы сколотили нары, на них уложили полосатые матрасы, застелили белыми простынями. На корявые жуткие потолки Рязанов приказал прибить белую ткань, так называемый «отбеливатель». Такую ткань, которая во взводных брезентовых палатках отделяет брезент от людей. Рязанов дал команду извлечь эту ткань из палаток и сделать из неё натяжные потолки, чтобы клопы и труха не сыпались на головы бойцов. Мы копошились, как пчёлки в муравейнике и почти не заметили, как пролетело время.
Тёмное время суток мы провели на новых нарах. После поступления команды «Рота подъём!», в нашем ослятнике началось утро, из-за горы Санги-Даулатхан вылезло солнце. Да-да, теперь по утрам солнце вылезает из-за горы, ты в Панджшере, дядя.
После того как дневальный проорался, бойцы с сонными репами принялись вяло заправлять свои спальные места. Рязанов, обмундированный в аккуратный ушитый и отутюженный хэбчик, пошел по взводАм, чтобы проконтролировать, как вверенное ему население пережило ночёвку.
– Замкомвзвод второго взвода – ко мне! – Подал команду Рязанов.
В ослятнике моего взвода он обнаружил, что бойцы застелили простынями матрасы так, что к лицу проверяющего весь матрас был беленький, обтянутый простынёй. А под подушкой простыни не хватало, поэтому там торчала полосатая ткань старых, несвежих матрасов.
– Сержант Джуманазаров по Вашему приказанию прыбиль! – Эргеш возник перед командиром. Да он и не уходил никуда – когда целый командир роты инспектирует расположение, тогда жильцы этого раположения должны культурно стоять рядом чуть ли не навытяжку и пожирать командира выпученным взглядом.
– Смотри, Джуманазаров! – Рязанов показал пальцем на матрасы. – Поставь задачу всем командирам отделений и проконтролируй, чтобы все простыни подтянули к подушкам. Мне вот эта показуха не нужна. Солдат должен лицом тереться по свежей простыне, а не по старому матрасу.
– Ест. – Ответил Эргеш.
Рязанов пошёл дальше, а мы затеялись перестилать постели. Слава Богу, что ротный не поставил задачу набивать на постелях рантики по табуретке и ровнять полосочки на одеялах по нитке. «Лучше уж лезть на Зуб, только бы не набивать рантики», – подумал я из-за своей молодости и некультурности. Боже, какое наивное было заблуждение!
Потом мы умывались. Потом построились на завтрак. У некоторых солдат (не будем показывать фамилию пальцем) лоб, нос и щёки были свежими, умытыми. А шея и кожа за ушами были серыми от налипшей на пот пыли. Очевидно, солдат поплескал водицы себе в пятак, наскоротуху обтёрся полотенцем и встал в строй.
– Серая Шейка! – Поставил диагноз Рязанов.
– Почти Мамин-Сибиряк! – Поржал внутри себя я. Однако, сделал вывод, что купаться солдат должен, раздевшись до пояса, а ещё лучше, до безтрусов.
В двадцати метрах от нашего батальонного дувала протекала речка Гуват. Вода в ней плескалась чистая, прозрачная и холодная. Казалось бы, иди, купайся на здоровье, но в этих широтах существует одна небольшая проблемка. Здесь местные пацаны считают, что при свете дня снимать с себя одежду, это значит оскорблять Аллаха. Поэтому, если они увидят голого мужика, то у них возникнет непреодолимое желание его пристрелить. Их не будет интересовать, что ты днём стянул с себя обмундирование просто, чтобы принять гигиенические процедуры. В силу такого негативного человеческого фактора мне пришлось зарядить пулемёт, прежде чем купаться с голым попен-гагеном. Затем потребовалось установить его на удобную позицию и попросить Серёгу Губина, чтобы тот слеганца возле пулемёта полежал, поразглядывал окрестности. Но это всё равно лучше, чем ходить с серой шейкой.
Вскоре Серёга устроился возле пулемёта, я разделся, залез в воду, поплескался. Поохал, поахал, хрюкнул пару раз от удовольствия. Вылез на берег, побежал со звенящими от холода органами вытираться и контролировать окрестности. Серёга разделся, полез в речку, тоже хрюкнул от счастья, вода-то +4! Это ледник тает, чего ж вы хотите!
После окончания водных процедур синий от холода Серёга принялся намыливать зелёную майку. Она показалась ему не очень салатовой, он решил её побыструхе простирнуть. Тем более, что на афганской жарище в мокрой майке первые полчаса гораздо лучше, чем в сухой. Пока Серёга устраивал прачечную-хренячечную, я водил по окрестностям лучевым зрением. В процессе этой творческой деятельности неожиданно разглядел рядом со своим пулемётом Серёгину снайперку. Она сверкала новым лаком как рояль во Дворце Пионеров. Правильно! Кто же в наше время ходит стирать майку без снайперки? Вот Серёга её и притащил.
Разглядывал я новую винтовку и вдруг вспомнил, что в экспозиции Гродненского историко-археологического музея красовался меч одного буйного парняги с надписью на клинке «Пей кровь» (Drinc Blut).
– А мы чё, хуже, что ли? У нас тоже полная башка мозгов. – Подумал я, вынул из пулемёта патрон 5,45 и нацарапал острой пулей на сверкающем лаке через всё ложе винтовки «ПИПЕЦ ВРАГУ!!!». А потому что нехрен!
После стирки майка у Серёги стала блестящая, как лак на винтовке, он напялил эту мокрятину на себя. В этот момент дневальный выкрикнул какую-то команду, мы побежали её выполнять. Строиться, короче, мы побежали. Потому что, в армии все команды (кроме команды «к бою») начинаются с построения.
Построение проводил, опять же, Рязанов. Он вышел из офицерской комнаты, подал команду:
– Станови-и-ись! ЗамкомвзводА, строим свои подразделения! Бильярд в карманах катать заканчиваем!
Эта старинная армейская шуточка обозначала, что если у солдата рука (или руки) засунуты в карманы, то солдат непременно там «гоняет шары». В армии её произносили на каждом построении, то сержант, то командир взвода, теперь командир роты. А я всегда считал, что солдат ничего нигде не гоняет. Руки в карманах он держит просто потому, что привык в такой позе шляться по деревне. Точно так же, как стоять с открытым ртом. Если у солдата открыт рот, это не значит, что солдат хочет кушать или что-то сказать. Это всего лишь удобная поза для человека. С открытым ртом, и с руками в карманах. Он и в военкомат в такой позе пришёл, чтобы призваться в Армию и Родине послужить. Может быть, это у него повседневное душевное состояние такое.
По заданию Рязанова мы вынули руки из карманов, расстелили перед ногами плащ-палатки, высыпали на них военное имущество из своих вещмешков, приняли над своим барахлом стойку «вольно». Оружие закинули за спину, стволом вниз.
Командир со старшиной принялись обходить строй. Они разглядывали бойцов спереди и сзади, проверяли выложенное на плащ-палатку имущество, осматривали оружие.
В это исторически трудное время перед строем нашей роты грустил ослик. Его отловили пацаны, которых отрядили покорять Тринадцатый пост под командой товарища Старцева. Ослика привели на построение, чередой поджопников убедили присоединиться к сторонникам Апрельской Революции. После того как он потерял бдительность, ему на горб загрузили бронежилеты, какие-то коробки, какие-то ящики, матрасы, а затем сверху всей этой горы имущества шлёпнули тело пулемёта ДШК (Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный пулемёт). Ослик превратился в кучу барахла на четырёх тоненьких ножках. Ничего другого не было видно, только барахло и ножки. Мы стояли, Рязанов ходил, минуты слагались в часы, а они в столетия. Строевой смотр – это занятие медленное и рассудительное, его никак нельзя проводить быстро. Поэтому время шло медленно, а ослик под грудой бронежилетов понурил гриву и даже с ноги на ногу не переминался. Потому что если он хоть одну ногу подогнул бы, то три другие непременно сломались бы от нагрузки.
В самый разгар нашего торжественного мероприятия из строя вышел высоченный младший сержант Апаев. Он в Термезской учебке был замкомвзводом, дрочил нас, молодых, приёмам поведения в строю. Уж, кто-кто, а он точно знал, что из строя нельзя пойти погулять просто так. Надо, как минимум, спросить у командира разрешение. А ещё лучше бы покраснеть и заранее приготовиться получить за этот вопрос в дыню.
Однако Апаев без разрешения вышел из строя, подошел к ослику, принялся молча снимать с него всякие военные тяжести и складывать прямо на грунт. Апаев родом из Карачаево-Черкесии. Я ещё тогда подумал, что он соображает, какая по ТТХ нагрузка на ослика допустима, а какая нет. В общем, пока Рязанов со Старцевым заметили, что Апаев самовольно пошёл шляться из строя, то пол ослика было уже разгружено. Никто из офицеров Апаеву замечания не сделал. Видимо, все поняли, что он прав. Если пользуешься скотиной, то не устраивай ей вырванные годы. Мера должна же быть какая-то. Ведь мы не живодёры. Мы интернациональный долг выполнять сюда приехали, а не над ослами издеваться.
Ну, то, да сё. Трогательная сцена с флорой и фауной прошла. Апаев разгрузил с осла боеприпасы, вернулся в строй. Рязанов ходил, рассматривал комплектность имущества у бойцов, считал матчасть. Он был очень сильно занят. А нам что было делать? Зевать, разве что. Все снова задумались о том, как обидно и больно течет бесцельно проживаемое время, задрали глаза под потолок афганского небосвода. Некоторые из нас собрались было сладенько зевнуть, пристроились раскрывать свои «варежки», но в этот лирический момент за нашими спинами раздались какие-то странные, нечленораздельные всхлипывания:
– Ик! Ик!
Мы медленно стали возвращаться мыслями из-под потолка в повседневную обыденность. А оно снова за спинами строя:
– Ик! Ик!!!
Мы начали крутиться вокруг себя. Потому что захотелось установить причину и источник этих интересных звуков. А оно не положено в строю вертеться как вентилятор. Только жбаном башки можно немного повернуть. И то, там ограничители стоят почти во всех шеях. У совы только нету, а у всей остальной роты есть. Ну, мы так-сяк покрутились, увидели за спиной выстроенного в шеренгу подразделения нашего командира Рязанова Игоря Геннадьевича. Он стоял и плакал, со страдальческим лицом, опёрся рукой на плечо Серёги Губина, глотая слёзы, сквозь спазмы в горле выдавил из себя:
– Губин! … Твою же мать! … Ну как же ты так!!!
Затем Рязанов отпустил Серёгино плечо, ладонью закрыл своё лицо, отвернулся от нас.
Мы молча смотрели на эту сцену, ничего не понимали. Губин тоже ничего не понимал. А я слегка начал догонять.
– Губин! – Рязанов снова повернулся к Серёге. – А-а-а-ах! … Рязанов вдохнул и громко засмеялся:
– А-а-а-ах – ха-ха-ха!!!
Оказалось, что Рязанов корчился от приступов смеха. Он не плакал, он пытался сдержаться.
– А-ХА-ХА-ХА!!! – Рязанова прорвало. Он схватился обеими руками за свой живот и принялся громогласно ржать за спинами строя.
– А чего? – Серёга с вылупленными глазами и со вскинутыми бровями крутился на своём месте в строю. Бросал удивлённые взгляды то на Старшину, то на Рязанова, то на стоявших рядом пацанов.
– Чего случилось-то?
– А-ХА-ХА-ХА!!!… Губин, дай сюда! – Рязанов протянул руку к Серёгиной снайперке. – Дай сюда винтовку!
Серёга, в полных недогонках скинул с плеча ремень СВДэшки. Рязанов подхватил её, растолкал стоявшую перед ним шеренгу и вышел со снайперкой в руках перед строем.
– Вот, смотрите все! – Он смахнул слезинку, набежавшую на ресницы от важности исторического момента. Протянул к строю обеими руками винтовку.
– Вот так надо собираться в горы! Вот так надо настраиваться на боевые действия! «ПИПЕЦ ВРАГУ!!!» Молодец, Губин! Хорошим солдатом будешь!
– А чего? Я-то чего?! – Серёга крутился на месте и никак не мог понять из чего возникло такое обильное внимание к его личной персоне.
В тот день у Серёги случился приступ повышенной мозговой активности. А у Рязанова произошло улучшенное знакомство с рядовым Губиным. Из-за моей хулиганской выходки с нецензурной надписью на винтовке, Рязанов запомнил молодого солдата-снайпера Губина, как говорится, поставил галочку в журнал учета героических личностей.