Николай Черкашин
Одиссея мичмана Д...
В оценке человеческих дел мы привыкли полагаться на время: оно само все рассудит, потомки рано или поздно оценят и воздадут должное каждому по делам его. Рано или поздно… Чаще всего – поздно, как это видно на судьбе Беклемишева.
И все же с каждым годом облик этого человека все четче проступает из небытия, и на великую доску народной памяти на носятся все новые и новые штрихи беклемишевской жизни. Вот дотошные архивисты отыскали проектные чертежи «Дельфина», и журнал «Судостроение» опубликовал их. Вот в таллиннском Музее мореходства появился портрет Беклемишева – и точно такой же (сделанный с одной и той же ветхой фотографии) висит над мо делью «Дельфина» в музее Высшего военно-морского училища подводного плавания.
Именем предка Беклемишева названа башня в Московском Кремле. Именем потомка его названо океанское судно. Как говорят артиллеристы – вилка. Теперь дело за точным попаданием в цель. Уверен, выйдет на морские просторы корабль с именем Михаила Беклемишева на борту. Может быть, и улица в Ленинграде появится. И мемориальная доска. И стенд в Центральном военно-морском музее. Все это – лишь очень скромная дань памяти «русского капитана Немо».
Глава шестая
МРАМОРНЫЙ АНГЕЛ У ПЕРИСКОПА
Осенью 1915 года подпрапорщику Дагестанского конного полка Михаилу Домерщикову за боевые отличия вернули прежний чин лейтенанта и отпустили в недолгий отпуск по ранению. Свое возвра щение на флот бывший штрафник праздновал в ресторане «Крыша», что помещался в самом верхнем этаже гостиницы «Европейская», под стеклянной кровлей, сквозь которую в зал, выстроенный в виде ресторана погибшего «Титаника» – так гласила молва, – лился тусклый свет петроградского неба. За одним из столиков Домерщиков заметил худощавого остроусого контр-адмирала с немолодой супру гой. Он узнал его тотчас же. То был его последний по морской службе командир – Павел Павлович Левицкий, командовавший в Цусиме, а затем во Владивостоке крейсером «Жемчуг». Из кора бельной кассы «Жемчуга» ревизор Домерщиков взял двадцать две тысячи и передал в фонд помощи семьям тех, кто погиб под пулями царских солдат. Именно Левицкий отдал под суд своего ревизора. Но Домерщиков зла на него не держал, напротив, по дошел к столику, испытывая невольную вину перед бывшим коман диром, офицером глубоко порядочным и уважаемым кают-компанией «Жемчуга».
Левицкий был немало удивлен, увидев Домерщикова во флотском мундире, с полным бантом солдатских «Георгиев». Но руки ему не подал…
Вот еще один морской узел, который связал судьбы Домерщикова, адмирала Левицкого, его дочерей, внука героя Бородина – мичмана Тучкова, конструктора ракетных катеров Четверухина, писателя Новикова-Прибоя, экипажей подводных лодок «Камбала» и «Ми нога»…
Прослеживать судьбы кораблей, как и судьбы книг, столь же увлекательно, сколь и полезно.
У каждого корабля есть свой след в книжном море: у одного – бурный, видный (фрегат «Паллада», крейсер «Варяг»), у другого – чуть приметный: упомянут в сноске в каком-нибудь историческом трактате, и все…
Никогда в жизни не становились борт о борт крейсер «Жем чуг», линкор «Марат», подводные лодки «Камбала» и «Минога»… Ни на одной книжной полке не стояли рядом монография о вы дающемся русском портретисте Д. Г. Левицком, повесть Нови кова-Прибоя «Подводники», роман Пикуля «Моонзунд» и «Исто рия развития береговой артиллерии» профессора Г. Н. Четверухина. Судеб морских таинственная вязь соединила эти книги, эти ко рабли, этих людей незримыми нитями. Откроем же их прихотли вый узор…
Севастополь. 1923 год
Об этом кладбище ходила дурная слава. В его распахнутых граж данской войной склепах, густо заросших бересклетом, ажиной, тамариндом, обитали урки, контрабандисты и все те, кто не находил ночного приюта в городе. Не только вечером, но и средь бела дня появляться здесь было весьма рискованно. Но молодая женщина в открытом белом платье отважно пробиралась по путаным каме нистым дорожкам, высвобождала юбку из цепких колючек, тихо обмирала, когда из темного зева раскуроченного адмиральского склепа выглядывала небритая рожа или выскальзывал из-под ног желтобрюхий полоз, и все же упорно стремилась в глубь опасного лабиринта. И кто-то из завсегдатаев этого мрачного места уже двинулся вслед за лакомой добычей, но другой, поопытней, остановил его:
– Не тронь… То тебе не Клава с Балаклавы. Жена большого бугра.
– Какая барыня ни будь…
– Стой, кому говорю! Я с ее мужиком на «Полтаве» служил. А здесь он – по-старому так адмирал. Я его на параде видел…
Женщина перевела дух только тогда, когда из зарослей туи в нее хмуро вперились смотровые щели броневого колпака, похожего на тело обезноженного спрута. То была боевая рубка подводной лодки «Камбала», поставленная на могиле ее погибшего экипажа. Перед перископом скорбно склонял голову мраморный ангел.
Женщина – ее звали Мария Павловна, урожденная Левицкая, – положила к якорю у подножия памятника букетик иссушенной летним зноем лаванды. Там, под плитой, придавленный тяжестью корабельной брони, лежал ее несостоявшийся жених – мичман Дмитрий Тучков, внук героя Отечественной войны, сложившего голову на Бородинском поле…
Она отказала ему. Ее напугала его мистическая настроенность. Он много рассказывал о бабушке – Маргарите Михайловне На рыш киной-Тучковой, которой было видение Бородинского сражения задолго до его начала и которая увидела гибель своего мужа-генерала. А когда все сбылось, она постриглась в монахини и основала Спасо-Бородинский монастырь. Дмитрий поведал ей, как однажды, войдя в свой московский дом, оторопел – прямо перед ним рухнула огромная хрустально-бронзовая люстра. Когда он пришел в себя, люстра как ни в чем не бывало висела на своем месте. Он был убежден, что скоро погибнет, и когда его подводную лодку «Камбала» погрузили на железнодорожную платформу для отправки из Либавы в Севастополь, молодой офицер сказал ей: «Мы прощаемся навсегда».
Увы, он не ошибся…
Сегодня мы знаем (психологи знают), что предчувствие смерти – в природе человека. Тогда, на заре века, все это испугало впечатли тельную девушку, и она предпочла руку другого мичмана – Георгия Четверухина, корабельного артиллериста, человека весьма небогатого, в отличие от Тучкова, но жизнерадостного.
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. Три подводные лодки – «Камбала», «Карась» и «Карп» – тесно сошвартованы борт о борт. Выстроены команды и офицеры. Распахнуты люки, подняты флаги, сняты фуражки и бескозырки. Морской священник кропит боевые рубки святой водой. Молебен на лодках перед отправкой в дальний путь – из Либавы в Севастополь…
На левом фланге – мичман Тучков. Он знает – неужели знает?! – это отпевают его и «Камбалу»…
Гибель «Камбалы» потрясла не только Севастополь. После затопления «Дельфина» в Неве это была вторая на русском флоте катастрофа подводной лодки с небывалыми еще жертвами – пучина поглотила двадцать жизней. «Дельфин» потонул далеко – в Петер бурге, через месяц его подняли и ввели в строй, а «Камбала», перерезанная тараном броненосца, легла на грунт у морского подно жия Севастополя в полночь на 30 мая 1909 года. И хотя обстоятельства трагедии известны в деталях, истинная при чина ее остается загадочной.
А было так…
В те далекие годы считалось, что подводная лодка может действовать только днем, так как ночью не сможет увидеть цель перископ. Честь оружия взялся отстаивать командир дивизиона подводных лодок Черного моря, только что произведенный в капитана 2-го ранга Николай Михайлович Белкин-2-й. Ученик Щенсновича, сокурсник Ризнича, он привез в Севастополь ту же пылкую веру в будущность подводных лодок, что собирала молодых офицеров в стены либавского учебного отряда подводного плавания.
23 мая 1909 года на совещании офицеров Белкин стал доказывать возможность ночных атак и после долгих дискуссий вызвался провести такую атаку сам. Как ни осторожничало севастопольское морское начальство, но все же разрешило увлеченному кавторангу провести эксперимент. Выбор пал на подводную лодку «Камбала» – одну из трех, что составляли все подводные силы Черноморского флота. Собственно, никакого выбора не было, просто «Камбала» в тот день должна была дежурить у входа в Южную бухту.
Командовал подводным кораблем недавно назначенный на него лейтенант Михаил Аквилонов. Его помощником был мичман Дмитрий Тучков. Оба год назад окончили курс в учебном отряде.
В пятницу 29 мая, едва лишь начало темнеть, «Камбала» отвалила от борта базы – линкора «Двенадцать апостолов» – и двину лась к Стрелецкой бухте, где против западного берега застопорила машины и стала поджидать эскадру, возвращавшуюся из Евпатории. В половине двенадцатого в свете луны смутно замаячили громады головных кораблей. Они шли без огней, так как были предупреждены об учебной атаке. Правда, командиры броненосцев считали, что подводники не рискнут выйти в светлую, лунную ночь, а дождутся полной темени.
Лейтенант Аквилонов стоял на мостике, а капитан 2-го ранга Белкин спустился в рубку и через перископ наблюдал за эскадрой. Мичман Тучков находился у торпедных аппаратов.
Аквилонов не решился атаковать из-под воды и погрузился лишь в позиционное положение, то есть принял часть водяного балласта. В этом положении лодка, как тогда говорили, «уменьшила силуэт» и стала еще менее заметной.
В голове колонны шел броненосец «Пантелеймон» (бывший «Потемкин», переименованный после событий 1905 года). С дистан ции 4 кабельтовых (около километра) «Камбала» успешно атаковала его, условно выпустив свою единственную торпеду, и стала пово рачивать влево, пытаясь лечь на курс, параллельный курсу эскадры. Это был роковой маневр! То ли Аквилонов не рассчитал дистанцию до следующего корабля, то ли не ожидал, что подводная лодка выкатится из циркуляции далеко вправо, но только борт лодки оказался в считанных саженях от кованого форштевня броненосца «Ростислав». Командир «Ростислава» капитан 1-го ранга Сапсай-2-й крикнул рулевому: «Лево на борт!» – и в переговорную трубу: «Полный назад!» – но никакая сила не могла уже остановить, отвернуть бронированную громадину, шедшую 12-узловым ходом. «Ростислав» ударил в правый борт «Камбалы» позади рубки, субмарина завалилась на левый борт, ее протащило вдоль броне носца, и через несколько секунд она навсегда скрылась под водой. Почти перерезанная пополам, «Камбала» опустилась на грунт со всем экипажем. Видимо, все погибли сразу, так как глубина места (58 метров) вдвое превышала расчетный предел погружения. В раз давленном корпусе остались капитан 2-го ранга Белкин и 19 человек команды.
Спасли лишь одного человека – командира, лейтенанта Аквилонова. При ударе его выбросило с мостика, спасательный жилет удержал его в холодной воде до подхода шлюпки с крейсера «Па мять Меркурия».
Этот спасательный жилет, столь счастливо удержавший его на воде, едва не погубил Аквилонова на берегу. Злые языки обвинили его в умышленном столкновении с броненосцем, так как в лодке находился его кредитор – мичман Тучков, на квартире которого нашли немало долговых расписок Аквилонова. Потому-де и жилет надел загодя. Однако следствие не подтвердило эту версию. Военно-морской суд Севастопольского порта признал командира «Камбалы» виновным лишь в неосторожном сближении с кораблями эскадры и вынес довольно мягкий приговор: «Командовавшего названною лодкою, ныне отставного лейтенанта Михаила Аквилонова под вергнуть заключению в крепости на шесть месяцев, без ограни чения прав и преимуществ, и предать церковному покаянию по распоряжению духовного начальства, а командира линейного корабля «Ростислав» капитана 1-го ранга Сапсая-2-го, в действиях коего судом никаких упущений или неправильностей не усмотрено, считать по суду невиновным».
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. На дне сухого дока стоит обрезанная по боевую рубку подводная лодка. Перевитая тросами, она напоми нает мумию, извлеченную из саркофага. Над носовым люком – козловой кран: им поднимают из отсеков тела погибших подвод ников.
«Камбалу» извлекли из морской пучины спустя три месяца после несчастья. Искали, стропили, поднимали ее моряки Кронштадтской водолазной школы под руководством капитана 2-го ранга М. фон Шульца и штабс-капитана по адмиралтейству Ф. Шпаковича, впоследствии ведущего водолазного специалиста ЭПРОНа. Подняли лишь боль шую – носовую – часть протараненной лодки, поставили ее в Лаза ревский док и вынесли из отсеков останки четырнадцати подвод ников. Спустя два дня их отпевали в Никольском соборе Севастополя. Тела погибших офицеров – капитана 2-го ранга Белкина и мичмана Тучкова – перенесли на вокзал, чтобы отправить на родину, нижних же чинов погребли с воинскими почестями на городском кладбище в братской могиле. Вот их имена: рулевые квартирмейстеры Плотников и Данилюк, рулевые боцманматы Дмиткин и Латнов, минные квартирмейстеры Базик, Королев, Шаронов, минные ма шинисты Казаринов и Федоров, машинист 1-й статьи Грилян, машинные квартирмейстеры Грошев и Прилепа. В оставшейся надкормовой части «Камбалы» до сих пор покоятся еще шесть погибших подводников. Они были первыми, и этим все сказано. Опыт ночных атак оплачен их жизнями, но он был крайне необходим, этот опыт. Потом, в сорок пятом, подводная лодка С-13, под командованием легендарного Маринеско, выйдет в свою звездную атаку примерно так же, как выходила «Камбала», – ночью в надводном положении…
СУДЬБА КОРАБЛЯ. Летом 1932 года черноморские водолазы попытались отыскать и поднять кормовую часть «Камбалы». И хотя на месте ее гибели был поставлен буек, найти лодку так и не удалось. Видимо, корма ушла глубоко в ил. Каково же было удивление водолаза, когда немного в стороне он увидел совершенно целую подводную лодку. Следующая пара глубоководников сумела расчистить бронзовые литеры: «Судакъ». Вспомнили, что на этом месте английские интервенты, покидая Севастополь, затопили три подводные лодки: «Судак», «Налим», «Лосось». Вскоре они были найдены. Все три лодки успешно подняли.
Имя «Камбалы» носила советская подводная лодка Щ-203. Она участвовала в обороне Севастополя, совершила 18 боевых походов и погибла в 1943 году.
В тот год, когда Мария Павловна Левицкая навестила симво лическую могилу своего жениха, в московском сборнике «Вехи Октября» вышла повесть никому еще толком не известного писателя Новикова-Прибоя «Подводники». Вряд ли молодая женщина озабо тилась тогда ее чтением, хотя один из эпизодов повести имел самое прямое отношение к ее отцу, бывшему контр-адмиралу Левиц кому, и к ее сестре Елене Павловне.
ПЕРОМ ПИСАТЕЛЯ. «Нашему отдыху пришел конец: „Мурена“ подлечила свои раны и теперь спешно готовится в новый поход. В гавани, около гранитной стенки, где пришвартована лодка, громыхают ломовые подводы. Жадно лязгает цепью подъемный кран, а его длинная, как у жирафа, шея то и дело поворачивается. Нату живаются крепкие мускулы матросов, трещат под тяжестью спины. „Мурена“ беспрерывно глотает грузы: снаряды, соляровое масло, смазочное масло, мины, ящики с консервами. Перед уходом она старается как можно туже набить свой железный желудок.
Безоблачное небо обжигает зноем. Море плавится и кажется горячим. На матросах рабочее платье мокро от пота.
Неожиданно хлестнула команда:
– Смирно!
А вслед за этим слышим старчески трескучий голос:
– Здорово, морские орлы!
Около сорока глоток дружно и привычно выбрасывают в воздух готовый ответ:
– Здравия желаем, ваше гит ест во!
Это явился к нам сам адмирал, начальник подводной дивизии. Он тучен – весом пудов на восемь. Сырое лицо с седыми бакенбардами расползлось в стороны. А над этим ворохом мяса и сала возвышается громаднейшая лысина, словно каменный мол над морем. Заочно матросы называют его Гололобый.
Офицеры и матросы поражены небывалым явлением: адмирал привел на подводную лодку свою дочь. Все смотрят на нее угрюмо, враждебно – быть теперь беде. Но что можно поделать? Гололобому все позволено – на золотых погонах его грозно чер неют орлы.
Дочь, как только спустилась внутрь «Мурены», пришла в вос торг:
– Прелесть! Светло, как в театре. Папочка, да тут столько приборов разных, что можно запутаться! Я бы ни за что не ра зобралась.
– Поэтому-то, Люсик, ты и не командир, – смеется Гололобый.
– Папочка, а это что за машины?
Отец говорит ей о дизель-моторах.
– Нет, все здесь удивительно! Нечто фантастическое!
У Люси звонкий голос, а с молодого лица радостно излучаются две спелые вишни, как два солнца. На тонкой фигуре белое прозрачное платье. Она кажется мне чайкой: спустилась на минуту в лодку, но сейчас же упорхнет в синий морской воздух. И уже не верится, что от такой радостной женщины может случиться несчастье. Я смотрю на нее и думаю: неужели Гололобый, напоминающий собою гиппопотама, – ее отец?
– Папочка! А где же перископ? Я хочу посмотреть в него.
– А вот командир покажет тебе.
Она поднимает ресницы и бросает на командира ласковый взгляд.
– Пожалуйста! Я с удовольствием вам покажу.
Гололобый продолжает осматривать лодку, всюду заглядывать. Вот здесь-то и случилась непредвиденная каверза. Не успел он войти в офицерскую кают-компанию, как на него набросился наш Лоцман. Это был командирский пес, лохматый, клыкастый, с голосом, точно у протодьякона, – ревущий бас. Гололобый со страху побелел, как морская пена. Но тут же опомнился, в ярь вошел. Глаза стали красные, как у соленого сазана. Поднялся шум – всех святых уноси.
– Это что за безобразие! На судне псарню завели!…
Но для Лоцмана что нищий в рваной одежде, что адмирал в золотых погонах – все равно: заслуг он не признает. Еще сильнее начинает лаять.
В кают-компанию вбегает командир. Я впервые вижу его таким растерянным, обескураженным, чего не случалось с ним даже при встрече с неприятельским миноносцем. Он даже не пытается унять своего пса, заставить его замолчать.
Гололобый обрушивается на командира, надрывается, синеть стал, как утопленник.
– Это мерзость!… Под суд отдам!… Всех отдам!…
А Лоцман тоже не уступает – поднял шерсть и готов впиться в бедра его превосходительства.
Нам и любопытно, кто кого перелает, и в то же время страх берет, чем все это кончится.
Наконец Лоцмана уняли, но не унимается Гололобый.
– Папочка! – обращается к нему дочь. – Папочка! Тебе доктора запретили волноваться.
– Да, да, это верно… Горячиться мне вредно. Но меня псина эта вывела из равновесия…
Гололобый начинает затихать, а дальше и совсем обмяк.У него всегда так выходит: нашумит, нагрохочет, точно пьяный черт по пустым бочкам пройдется, и сразу затихает. В сущности адмирал он безвредный, даже добрый в сравнении с другими.
Приказывает выстроить нас на верхней палубе. Обходит фронт, шутит с каждым, улыбается.
– Ты что, братец, женат? – спрашивает у одного матроса.
– Так точно, ваше превосходительство.
– А это хорошо, хорошо. Вернешься домой, а тут тебя женка ждет.
Другой матрос оказался холостым.
– Вот и отлично! – одобряет Гололобый. – Забот меньше, не будешь тосковать, не будешь беспокоиться, как там супруга пожи вает.
Подходит к Зобову.
– Ты что это, братец, серьезный такой, мрачный?
– С детства это у меня, ваше превосходительство.
– Что же случилось?
– С полатей ночью в квашню упал.
– Значит, ушибся?
Зобов преспокойно сочиняет дальше:
– Никак нет, ваше превосходительство, потому что я в са мое тесто попал. И до утра там провалялся. С той поры и на чалось у меня это – скучище. Мать говорит, что мозги мои прокисли…
Хохочет Гололобый, смеется дочь, улыбаются офицеры и команда. Становится весело.
Доходит очередь до Залейкина. Веснушчатое лицо его строго-серьезное, как у монаха-отшельника, а глаза прыщут смехом.
– Ты чем до службы занимался?
– По медицинской части, ваше превосходительство.
– Как по медицинской?
– При университете в анатомическом театре работал вместе со студентами.
– В качестве кого же?
– А без всякого качества – просто сторожем служил. Подавал трупы, а убирал только куски от них…
Гололобого от смеха даже в пот бросает. Он то и дело снимает фуражку и вытирает платком лысину.
– Ты, значит, знаком с анатомией?
– Так точно, я ее, можно сказать, всю на практике прошел, наготомию-то эту самую.
– А в таком случае скажи-ка, братец, почему это я толстый?
Залейкин шевельнул бровями и отчеканил серьезно:
– От ума, ваше превосходительство!
– Это что же значит?
– В голове ум не помещается – в живот перешел…
– Хо-хо-хо! – грохочет Гололобый, точно ломовик по мостовой.
– Молодец! Люблю находчивых матросов! Вот тебе за умныйответ.
Дает Залейкину трехрублевую бумажку.
А когда Гололобый удалился, мы еще долго смеялись, смеялись до слез.А когда заговорили об адмиральской дочери, все стали злыми:пребывание на подводной лодке женщины нам даром не пройдет».
В повести оно даром и не прошло: «Мурена» попадает в беду… А вот по жизни все было наоборот. Именно Люси – Елена, де вушка с «глазами как две спелые вишни», спасла подводную лодку «Минога»…
У командира бригады подводных лодок Балтийского моря контр – адмирала Левицкого росли четыре дочери – одна краше другой. Старшие – на выданье – пользовались большим вниманием офи церов подплава, и галантные кавалеры утверждали, что сестры Левицкие со своими огромными глазами и тонкими талиями украсили бы свиту морского царя, тем более что папа – подводный ад мирал.
О, эти кавалеры из подплава, ходившие каждый день по краю бездны! Ни один из них так и не стал избранником гордых дев. Ни обедневший потомок екатерининского фаворита старший лейте нант Владимир Потемкин, ни остзейский барон капитан 2-го ранга Вильгельм Нилендер, ни сын командующего Балтийским флотом старший лейтенант Антоний Эссен. Последнего постигла и вовсе горькая участь. Его подлодка запуталась во вражеских сетях, и он застрелился, не дожидаясь смерти от удушья…
За Еленой Левицкой ухаживал пылкий кавказец мичман Гарсоев, командир экспериментальной подводной лодки «Почтовый» – первой в мире с единым двигателем для подводного и надводного хода. Познакомил его с Еленой ее брат – лейтенант Александр Левицкий, учившийся вместе с Гарсоевым в либавском отряде подводников.
Однажды весенним днем 1913 года Гарсоев назначил девушке свидание, в полной уверенности, что он успеет сходить в море на пробное погружение и вернуться к сроку. Подводная лодка «Минога» – его назначили на нее командиром совсем недавно – таила немало сюрпризов для нового экипажа. Гарсоев забрал с «Почтового» всех своих людей – бывалых, сплаванных сверхсрочников. Именно поэтому он был уверен, что старинное морское поверье – «не загадывай в море возвращения» – на сей разего не коснется.
Коснулось, и еще как…
Елена ждала долго. Она еще никому не позволяла так безбожно опаздывать. Девушка давно бы ушла, но сердце подсказывало недоброе… Ее окликнул знакомый офицер, спросил, кого ждет. Узнав, что Гарсоев не вернулся из моря к сроку, забил тревогу.
Работы в порту прекратились, на место последнего погружения «Миноги» – у Либавского маяка – двинулись подъемный кран, киллектор, буксиры с водолазами и офицерами – слушателями Учебного отряда подплава.
Девушка теребила отца: что случилось?! Но контр-адмирал Левицкий и сам толком ничего не знал…
То, что произошло с «Миногой», описано в романе Валентина Пикуля«Моонзунд». Сигнальщик перед погружением засунул флажки под настил мостика и нечаянно попал ими под клапан шахты судовой вентиляции, клапан не смог закрыть до конца довольно широкую воздушную трубу, и через нее, едва мостик «Миноги» ушел под балтийскую волну, в моторный отсек хлынула вода.
ВЫПИСКА ИЗ КНИГИ: «Палубу уносило стремглав, и душа расставалась с телом. Никто не понимал, что случилось с исправной лодкой. Она падала, падала, падала… Вода вливалась в нее бурно, гремяще. Если звук „щ“ продолжать без конца, усилив его во много раз, то это и будет шум воды, рвущейся внутрь корабля. И вот лодка мягко вздрогнула.
– Легли, – перевел дыхание боцман.
– Грунт? – спросил командир штурмана. Быстрый взгляд на карту.
– Вязкий ил…»
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Команда затонувшей лодки по шуму поступающей воды определила, откуда она поступает. Было решено разрубить трубу вентиляции внутри рубки и заглушить ее. Пример показал командир лодки: сняв свой китель, он приказал забить его в трубу. За ним последовали одежда и белье команды. Однако прекратить поступление воды в лодку не удалось. В кормовом трюме набралось много воды; она уже залила главный электродви гатель. Командир приказал команде собраться в кормовую часть лодки, подальше от аккумуляторной батареи, предвидя тяжелые пос ледствия от ее затопления морской водой (образование при этом удушливого газа – хлора – грозило людям гибелью). Команда вела себя очень беспокойно – некоторые предлагали открыть кормовой люк и выброситься из лодки, пока не поздно. Гарсоев объяснил, что в этом случае смогут спастись только один-два человека, а все остальные погибнут; он приказал вести себя спокойнее и ждать помощи извне, которая, безусловно, будет оказана.
Гарсоев знал, что быстрое покрытие аккумуляторов толстым слоем воды предохранит от большого выделения хлора, который растворяется в воде. Вода уже подходила к верхней кромке цистерн центрального поста и грозила вскоре залить аккумуляторы, поэтому Гарсоевпринял решение продуть воздухом кормовую балластную цистерну. Корма при этом несколько приподнялась, а вода из кормового трюма быстро перелилась в носовой трюм и залила аккумуляторы. Облегченная корма лодки поднялась настолько, что на поверхности моря стал виден кормовой флаг (в те времена кормовой флаг на лодках при уходе под воду не спускали).
После затопления аккумуляторов свет в лодке погас. Осталась только крошечная пальчиковая лампочка-свеча перед иконой НиколаяУгодника, который считался покровителем моряков старого флота (такаяикона имелась на всех кораблях). Многие из экипажа «Миноги»уже находились в бредовом состоянии и проклинали всех святыхнасвете…
Когда Гарсоев почувствовал, что теряет сознание, он подозвал боцмана Гордеева, передал ему всю полноту командирской власти и через несколько секунд лишился чувств».
О том, с какими перипетиями шла спасательная операция, увлекательно рассказал в своей книге «Конструкторы подводных кораблей» Юрий Стволинский. Здесь же важно сказать вот что: промедли спасатели еще хоть полчаса – подводникам уж не быть в живых, и Гарсоеву в первую голову; его и так вытащили без признаков жизни. Лицо командира, выбеленное хлором, навсегда осталось мертвенно белым. Девять часов в же лезном гробу, насыщенном углекислотой, парами кислоты и акку муляторным хлором, – это почти за пределами человеческих возможностей. И если бы у милого существа «с глазами как два солнца» не хватило бы терпения прождать эти «лишние» полчаса, о несчастье с «Миногой» в порту узнали бы не в семь часов вечера, а гораздо позже.
По всем романическим канонам после такой истории спасенный и его спасительница должны были сыграть свадьбу. Но в жизни все вышло иначе. Елена Левицкая стала женой судового врача «Авроры» Н. И. Башкирцева, а Гарсоев до конца дней своих жил один.
После «Миноги» он командовал новейшей подлодкой типа «Барс» – «Львицей». В Красном Флоте Александр Николаевич Гарсоев занимал довольно высокие должности, возрождал Учебный отряд подплава, созданный Щенсновичем и выпестованный Левицким, в 1920 году вместе с Домерщиковым, Гернетом и другими красными военморами создавал морские силы на Азовском и Черном морях. В Военно-морской академии организовал принципиально новую ка федру – тактики подводных лодок.
Аттестация 1928 года, подписанная начальником Военно-Морских Сил РККА Муклевичем: «Исключительно добросовестного отношения к делу. Работает не жалея себя. Огромные знания и феноменальная память. Подводное плавание, как своим сохранением, так и теперь новостройками, обязано А. Н. Гарсоеву весьма многим. Хороший, честный человек, но устал и требует любовного к себе отношения – приходится оберегать».
Однако оберегали его плохо. В 1931 году начальника дивизиона подводных лодок серии «Д» Александра Николаевича Гарсоева арестовали по ложному обвинению. Сидел он недолго – довольно скоро разобрались и выпустили. Однако и без того подточенное опасной подводной службой здоровье не выдержало, и через год-другой Гарсоева не стало.
Елена Павловна Левицкая-Башкирцева пережила со старшей сестрой блокаду Ленинграда. Мария в голодном сорок втором овдо вела и ослепла, и ее взяла к себе младшая. Вдвоем они коротали свой век в ленинградской коммуналке и умерли с разницей в три месяца в 1979 году.
Такова судьба либавских наяд, дочерей адмирала Левицкого.
Впрочем, перед ним я в долгу. В повести «Взрыв корабля» я обмолвился, что П. П. Левицкий был отстранен от бригады подвод ных лодок за бездарное командование. Теперь, когда открылись новые документы и новые обстоятельства, я беру назад свои слова… Но сначала надо вернуться к повести Новикова-Прибоя «Подвод ники». Пожалуй, это было первое художественное произведение в мировой литературе (а уж в отечественной-то наверняка) о моряках, воюющих в морских глубинах (фантастика не в счет). Дебют начинающего мариниста состоялся весьма заметный. Повесть выписана энергично, красочно, сочно. По манере своей это род лубочной литературы.
Не вижу ничего дурного в этом исконно народном жанре. «Подвод ники» – первоначально рассказ назывался «В царстве Нептуна» – мастерски сработанный матросский лубок, он волнует и трогает любого, как и бесхитростная, ставшая почти народной песня «Раски нулось море широко…». Я перечитывал «Подводников» много раз и всегда поражался силе той простоты, с которой на писана эта вещь. Положа руку на сердце, признаюсь: в том, что однажды меня властно потянуло на подводный флот, виноват отчасти и автор злоключений «Мурены».
Алексей Силыч на подводных лодках не служил, но в 1921 году отправился в Кронштадт с намерением изучить и описать мало кому известную жизнь моряков «потайных судов». Контр-адмирала Левицкого он никогда не видел и о том, что тот приводил дочь на подводную лодку, знал лишь по рассказам очевидцев. Жанр лубка и дух пореволюционных годов требовали карикатурного образа царского адмирала. Так в повести появился Гололобый – дородный, самодурственный, хотя и безобидный, вельможа. Портрет его был списан, скорее всего, с контр-адмирала Вердеревского, который сменил Левицкого в 1915 году. Тот был и тучен, и лыс, хотя это и не мешало ему быть великолепным знатоком подводного дела. Левицкий носил волосы бобриком и отличался худощавой, подтянутой фигурой.
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Павел Павлович Левицкий родился в 1859 году в семье доброго моряка, тоже Павла Павловича, командира пароходофрегата «Смелый», оставившего свое имя на морской карте – одна из банок Балтийского моря в Або-Аландских шхерах названа в честь участника гидрографических работ капитан-лейтенанта Левицкого. Когда Павел учился в Морском корпусе, отец был произведен в генерал-майоры по Адмиралтейству. Юный гардемарин гордился не только отцом, но и дедом, Павлом Григорьевичем Левицким, человеком судьбы незаурядной. По настоянию своего брата, знаменитого художника Дмитрия Левицкого, тихий семинарист оставил духовное поприще, стал военным инженером. В чине инженер-генерала он возглавлял работы по строительству Ревельского морского порта.
