Чинуа Ачебе
Покоя больше нет. Стрела бога
– Не понимаю, почему ты хочешь, чтобы я встречалась с людьми, с которыми я встречаться не желаю.
– А знаешь, Клара, ты поэт, – заметил Оби. – Встречаться с людьми, с которыми ты встречаться не желаешь… Чистый Т. С. Элиот.
Клара не поняла, о чем он говорит, но к обеду на встречу с другом Оби, Кристофером, приехала. Так что меньшее, что Оби мог сделать взамен, это высиживать ее «очень хорошие фильмы», как она высидела скучный обед, во время которого Оби и Кристофер рассуждали о взяточничестве в государственном аппарате Нигерии. Всякий раз, когда Оби встречался с Кристофером, они принимались горячо спорить о будущем своей страны. Какую бы позицию ни занял Оби, Кристофер отстаивал противоположную. Он был экономистом, окончил Лондонскую школу экономики и всегда подчеркивал, что аргументы Оби игнорируют анализ фактов и научных данных, в чем нет ничего удивительного, поскольку у него диплом по английскому языку.
– Государственная служба коррумпирована из-за так называемых опытных людей в верхушке, – настаивал Оби.
– Ты не веришь в опыт? Считаешь, что юнца с университетской скамьи можно назначить постоянным секретарем?
– Я не сказал – с университетской скамьи, но даже это лучше, чем ставить на руководящие посты стариков, не обладающих интеллектуальной базой, подпирающей их опыт.
– А как насчет чиновника из департамента земельных отношений, которого посадили в прошлом году? Он был как раз с университетской скамьи.
– Исключение, – упорствовал Оби. – Да ты возьми любого из этих стариков. Скорее всего, тридцать лет назад окончил шесть классов. При помощи взяток пробился наверх. Прошел огонь, воду и медные трубы, и все взятками. Для него взятка естественна. Он их дает, и он их ждет. Ведь как у нас говорят? Платишь дань уважения тому, кто повыше, другие будут платить дань уважения тебе, когда придет твой черед оказаться наверху. Вот что говорят старики.
– А что говорит молодежь, если можно узнать?
– Для большинства взятки – не проблема. Они сразу попадают наверх, никого не подкупая. Это не значит, что они лучше, просто могут позволить себе быть добродетельными. Хотя даже такой род добродетели входит в привычку.
– Прекрасно сказано, – согласился Кристофер, вылавливая большой кусок мяса из супа эгуси.
Они ели толченый ямс и суп эгуси руками. Второе поколение образованных нигерийцев снова стало есть толченый ямс, или гарри, руками – по той убедительной причине, что так вкуснее. И по другой, еще более убедительной причине: они не так боялись прослыть нецивилизованными, как первое поколение.
– Закхей! – позвала Клара.
– Да, мадама, – раздался голос из кладовки.
– Принеси еще супа.
Сначала Закхей решил не отвечать, но потом передумал и буркнул:
– Да, мадама.
Закхей был полон решимости попросить расчет, как только хозяин женится на мадам.
«Я очень любить хозяин, но эта мадама нехороший», – таков был его вердикт.
Глава 3
Строго говоря, отношения между Оби и Кларой нельзя было назвать любовью с первого взгляда. Они познакомились на танцах, организованных лондонским отделением Национального совета Нигерии и Камеруна в ратуше Святого Панкратия. Клара пришла со студентом, которого Оби хорошо знал. Он их и познакомил. Оби сразу поразила ее красота, на танцплощадке он не сводил с нее глаз. В конце ему удалось потанцевать с Кларой. Но он так волновался, что в голову только и пришло спросить:
– Ты уже давно танцуешь?
– Нет, а что?
Оби никогда не считал себя особенно искусным танцором, но в тот вечер превзошел сам себя. За первые полминуты он умудрился наступить ей на ноги четыре раза. После чего Клара полностью сосредоточилась на том, чтобы успеть убрать ногу. Как только танец закончился, она бежала. Проводив ее до места, Оби сказал:
– Большое спасибо.
Клара кивнула, не повернув головы в его сторону.
В следующий раз молодые люди увиделись почти полтора года спустя в Хэррингтонском доке ливерпульского порта. Случилось так, что они возвращались в Нигерию в один день и на одном корабле.
Это было небольшое торговое судно с двенадцатью пассажирами и пятьюдесятью членами команды на борту. Когда Оби прибыл в порт, остальные пассажиры уже поднялись на корабль и прошли все таможенные формальности. Невысокий лысый таможенник проявил отменное дружелюбие. Он начал с того, что спросил у Оби, удачным ли оказалось его пребывание в Англии. Он учился в английском университете? И, наверное, здесь мерз?
– Под конец погода не очень меня удручала, – ответил Оби, который со временем понял, что англичанин может ворчать насчет своей погоды, однако не предполагает, что иностранец станет ему поддакивать.
Зайдя в кают-компанию и увидев Клару, он чуть не рухнул. Она беседовала с пожилой женщиной и молодым англичанином. Оби подсел к ним и представился. Пожилая женщина, которую звали миссис Райт, возвращалась во Фритаун. Молодой человек по имени Макмиллан был высокопоставленным чиновником в Северной Нигерии. Клара назвала себя мисс Океке.
– Кажется, мы встречались, – заметил Оби.
Клара посмотрела на него удивленно и чуть враждебно.
– На танцах НСНК в Лондоне.
– Понятно, – кивнула она с таким же интересом, словно ей сообщили, что они находятся на корабле в ливерпульском порту, и возобновила беседу с миссис Райт.
Судно вышло из порта в одиннадцать часов утра. Остаток дня Оби провел один, любуясь морем или читая у себя в каюте. Это было его первое морское путешествие, и он уже решил, что передвигаться так значительно лучше, чем самолетом.
На следующее утро Оби проснулся без малейших признаков пресловутой морской болезни. До того, как встали остальные пассажиры, он принял теплую ванну и прошел к поручням, чтобы посмотреть на море. Вчера вечером оно было таким мирным, а теперь превратилось в бесконечную гряду беспокойных зазубренных холмов с белыми верхушками. Оби стоял у борта почти час и дышал морским воздухом. «Отправляющиеся на кораблях в море…» – вспомнил он. И хотя в нем теперь осталось очень мало религиозности, он был растроган.
Когда прозвучал гонг на завтрак, голод у него стал таким же острым, как и утренний соленый воздух. Пассажиров рассадили накануне. В центре стоял большой стол на десять персон, окруженный еще шестью маленькими столиками на двоих. Восемь из двенадцати пассажиров уселись за центральный стол с капитаном во главе и главным инженером на противоположном конце. Оби сидел между Макмилланом и нигерийским госслужащим Стивеном Удомом. Напротив него расположился мистер Джонс, бывший кем-то там в Объединенной Африканской компании. Мистер Джонс неторопливо управился с четырьмя из пяти сытных блюд, а затем с самодовольной скромностью заявил официанту: «Просто кофе», – сделав ударение на «просто».
В отличие от мистера Джонса, главный инженер почти не притронулся к еде. Глядя в его лицо, можно было подумать, что ему поднесли добрую порцию английской соли, смешанной с ревенем и сульфатом магния. Он сидел, приподняв плечи и прижав руки к бокам, словно боялся, что придется спасаться бегством.
Клара сидела слева от мистера Джонса, но Оби старался не смотреть в ее сторону. Она беседовала со служащим департамента образования из Ибадана, который объяснял ей разницу между языком и диалектом.
Сначала Бискайский залив был очень спокоен, сдержан. Судно держало курс на горизонт, к светлому небу и, казалось, даже обещало солнце. Круг моря уже не сливался с небосводом, а выделялся резко, четко, подобно гигантской заасфальтированной площадке, с которой мог бы подняться в воздух Божий аэроплан. Однако с приближением вечера покой и мягкость внезапно исчезли. Лик моря исказился от гнева. У Оби слегка закружилась голова, ее словно стиснуло. За ужином он только смотрел на еду. Некоторые пассажиры вообще не пришли. Остальные ели, почти не разговаривая.
Вернувшись в каюту, Оби сразу лег на койку, но тут кто-то постучал в дверь. Он открыл. Это была Клара.
– Я заметила, что вы неважно выглядите, – сказала она на ибо, – вот, я принесла вам авомин. – И она протянула ему пластинку с шестью белыми таблетками. – Примите две перед сном.
– Огромное спасибо. Так любезно с вашей стороны. – Оби был ошеломлен, и все заготовленные им холодность и безразличие испарились. – Но… – пролепетал он, – я не отнимаю у вас?..
– О нет. У меня хватит на всех пассажиров, выгодно иметь на борту медицинскую сестру. – Клара слабо улыбнулась. – Я только что дала такие же миссис Райт и мистеру Макмиллану. Спокойной ночи, завтра утром вам будет лучше.
Всю ночь в такт толчкам маленького кораблика, который стонал и трещал во мраке, Оби перекатывался с одной стороны кровати на другую. Он не мог ни спать, ни бодрствовать. Но каким-то образом бо́льшую часть ночи мог думать о Кларе по несколько секунд зараз. Оби принял твердое решение не проявлять к ней интереса. Однако, когда открыл дверь и увидел ее, радость и смущение, надо полагать, было не скрыть. А она повела себя с ним, как с очередным пациентом. «У меня хватит на всех пассажиров. Я только что дала такие же мистеру Макмиллану и миссис Райт». Но все-таки она говорила на ибо впервые, словно подразумевая: «Мы связаны, мы говорим на одном языке». И вроде бы проявила некоторое участие.
На следующее утро Оби встал очень рано, чувствуя себя несколько лучше, но все же не сказать, чтобы по-настоящему хорошо. Команда уже надраила палубу, и он чуть не поскользнулся на мокром дереве. Заняв свою излюбленную позицию у поручней, Оби услышал легкие женские шаги и, обернувшись, увидел Клару.
– Доброе утро, – поздоровался он, широко улыбнувшись.
– Доброе утро, – ответила она и хотела пройти мимо.
– Спасибо вам за таблетки. – Он перешел на ибо.
– Вам от них получше? – спросила она по-английски.
– Да, намного.
– Я рада. – И Клара двинулась дальше.
Оби опять облокотился на поручни и стал смотреть на неугомонное море, которое теперь было похоже на чащобу – тревожную, вздыбленную, переменчивую. Впервые с тех пор, как они вышли из Ливерпуля, море можно было назвать по-настоящему синим; синеву без оттенка олова подчеркивали сверкающие белые верхушки бесчисленных небольших волн; они сталкивались, набрасывались друг на друга. Оби услышал быстрые, тяжелые шаги, а потом кто-то упал. Это оказался Макмиллан.
– Мне жаль, – сказал Оби.
– О, это ерунда, – ответил тот, глупо смеясь и отряхивая мокрые на ягодицах брюки.
– Я сам чуть не упал.
– Осторожнее, мисс Океке! – воскликнул Макмиллан, когда опять появилась Клара. – Такая подлая палуба, я только что упал. – Он все еще тер себе брюки.
– Капитан сказал, завтра пристанем к острову, – сообщила Клара.
– Да, Мадейра, – кивнул Макмиллан. – Завтра вечером, думаю.
– Самое время, нечего сказать, – улыбнулся Оби.
– Вы не любите море?
– Люблю, но после пяти дней хочется перемен.
Оби Оконкво и Макмиллан неожиданно подружились – с той секунды, как Макмиллан упал на мокрой палубе. Очень скоро они уже играли вместе в пинг-понг и угощали друг друга напитками.
– Что вы хотите, мистер Оконкво? – спрашивал Макмиллан.
– Пива, пожалуйста. Становится жарко. – Оби провел большим пальцем по лбу, смахнув пот.
– С ума сойти, правда? – улыбнулся Макмиллан, дуя себе на грудь. – Как, кстати, ваше имя? Я Джон.
– Оби.
– Оби – какое чудесное имя. А что оно означает? Мне рассказывали, все африканские имена что-то означают.
– Ну, насчет африканских имен не знаю, а имена ибо – да. Часто это целые предложения. Как тот пророк в Библии, который назвал своего сына «Остаток обратится»[1].
– Что вы изучали в Англии?
– Английский. Почему вы спрашиваете?
– О, просто интересно. А сколько вам лет? Простите мое любопытство.
– Двадцать пять, – ответил Оби. – А вам?
– Это в самом деле странно, потому что и мне двадцать пять. А как вы думаете, сколько лет мисс Океке?
– Женщины и музыка не имеют возраста, – улыбнулся Оби. – Я бы сказал, двадцать три.
– Она очень красива, вам не кажется?
– О да, очень.
Мадейра была уже совсем близко, часа два ходу, сказал кто-то. Все столпились у поручней, угощая друг друга напитками. Мистера Джонса вдруг увлекла поэтическая волна.
– «Кругом вода, но не испить ни капли, ни глотка»[2], – продекламировал он и перешел на прозу: – Сколько воды! Какое расточительство!
Оби вдруг стало ясно, что так оно и есть. Какое расточительство! Толика Атлантики превратила бы Сахару в цветущий травяной луг. Такие дела в этом лучшем из миров. Где-то полным-полно, а где-то ни шиша.
На закате корабль бросил якорь в Фуншале. Подплыла крохотная лодка, в которой сидели юноша на веслах и двое мальчишек. Младшему никак не больше десяти, другой, может, на пару лет постарше. Они вызвались нырять за деньгами. Тут же с верхней палубы в море полетели монеты. Мальчишки выловили их все до одной. Стивен Удом бросил пенни. Ныряльщики не пошевелились, заявив, что за пенни не ныряют. Все рассмеялись.
После захода солнца неровные холмы Фуншала, его зеленые деревья, белые стены и красные крыши домов производили впечатление заколдованного острова. После ужина Макмиллан, Оби и Клара вместе сошли на берег. Они гуляли по улицам, мощенным каменной брусчаткой, мимо чудны́х выстроившихся в очередь такси. Прошли мимо телеги, которую тащили за собой два вола. Это была просто плоская доска на колесах, на ней сидел человек и лежал какой-то мешок. Они заглядывали в маленькие садики и скверы.
– Город садов! – воскликнула Клара.
Примерно через час друзья опять вышли к воде, уселись под огромным красно-зеленым зонтом и заказали кофе и вино. К ним приблизился человек, продававший почтовые открытки. Потом он подсел к ним, чтобы рассказать о вине Мадейры. Торговец знал совсем немного английских слов, но не оставил у слушателей никаких сомнений относительно содержания своих речей.
– Вино Лас-Пальмас и вино Италия – голая вода. Вино Мадейра – два глаза – четыре глаза.
Они рассмеялись и торговец тоже. Затем он продал Макмиллану безвкусные безделушки, которые, как все прекрасно понимали, потускнеют, прежде чем доберутся до корабля.
– Вашей девушке такое вряд ли понравится, мистер Макмиллан, – заметила Клара.
– Это для жены моего дворецкого, – объяснил тот и добавил: – Ненавижу, когда меня зовут мистер Макмиллан. Чувствую себя таким старым.
– Простите, – смутилась Клара. – Вы Джон, не так ли? Вы Оби. А я Клара.
В десять часов они собрались уходить, поскольку корабль отплывал в одиннадцать, по крайней мере, так сказал капитан. Макмиллан обнаружил, что у него осталось несколько португальских монет, и заказал еще бокал вина, который разделил с Оби. Когда они возвращались на корабль, Макмиллан держал Клару под руку справа, а Оби – слева.
Остальные пассажиры еще не вернулись, и корабль казался заброшенным. Они облокотились на перила и стали говорить о Фуншале. Вскоре Макмиллан заявил, что ему надо написать важное письмо домой.
– Увидимся утром, – попрощался он.
– Думаю, я тоже пойду писать письма, – сказала Клара.
– В Англию? – спросил Оби.
– Нет, в Нигерию.
– Тогда не торопитесь. В Нигерию вы сможете отправить их только из Фритауна. Так говорят.
Они услышали, как хлопнула дверь каюты Макмиллана. Их глаза на мгновение встретились, и, не говоря ни слова, Оби заключил Клару в объятия. Он целовал, целовал ее, а она дрожала.
– Пусти меня, – шептала она.
– Я люблю тебя.
Клара молчала, казалось, разомлев в его объятиях, а потом вдруг сказала:
– Нет, не любишь. Это была просто глупость. Завтра ты обо всем забудешь. – Она посмотрела на него и страстно поцеловала. – Знаю, утром я себя возненавижу. Не любишь… Пусти, кто-то идет.
Это была миссис Райт, африканская леди из Фритауна.
– Вы уже вернулись? – спросила она. – А где остальные? Я так и не смогла уснуть.
И миссис Райт поведала о своих проблемах с пищеварением.
Глава 4
В отличие от почтовых пароходов, которые заходили в док Лагоса в определенные дни недели, торговые суда были совершенно непредсказуемы. И когда пришвартовалось моторное судно «Саса», Атлантический терминал пустовал. В день прибытия почтового судна красивый, просторный зал ожидания пестрел бы от ярко разодетых друзей и родственников, ожидающих корабль и потягивающих ледяное пиво, кока-колу или жующих сдобные булочки. Иногда в стороне стояли небольшие группки, томившиеся в печальном молчании. В таких случаях вы могли биться об заклад, что сын в Англии женился на белой женщине.
Корабль «Саса» никто не ждал, и мистер Стивен Удом заметно погрустнел. Как только показался Лагос, он удалился в свою каюту и через полчаса вышел в черном костюме, котелке и с зонтиком, хотя был жаркий октябрьский день.
Таможенные формальности потребовали здесь в три раза больше времени, чем в Ливерпуле, и в пять раз больше таможенников. Молодой человек, почти еще мальчик, зашел в каюту к Оби и заявил, что пошлина на радиолу составляет пять фунтов.
– Хорошо, – кивнул тот, ощупывая набедренные карманы. – Выпишите мне квитанцию.
Мальчик, и не думая ничего писать, внимательно посмотрел на Оби и сказал:
– Я могу снизить тебе до два фунты.
– Как это? – удивился Оби.
– Я снизить, но нет квитанций официально.
Оби потерял дар речи. А потом просто покачал головой:
– Не глупи. Если бы здесь был полицейский, я бы тебя сдал.
Парень вылетел из каюты, не произнеся больше ни слова. Позднее Оби увидел его возле других пассажиров.
«Старая добрая Нигерия», – сказал он себе, ожидая, пока к нему в каюту явится другой чиновник. Наконец, когда всех остальных пассажиров уже обслужили, к нему пришли.
Если бы Оби приплыл почтовым судном, Прогрессивный союз Умуофии (его Лагосское отделение) устроил бы ему в порту пышную встречу. И все-таки на собрании было принято решение организовать большой прием с привлечением репортеров и фотографов.
Приглашение направили также Нигерийскому радио, чтобы, воспользовавшись случаем, записать женский хор Умуофии, который разучил много новых песен.
Прием состоялся в субботу в четыре часа дня на Молони-стрит, где у президента была двухкомнатная квартира.
Все, как подобает, облачились в агбада или в европейские костюмы, кроме почетного гостя, который по причине жары явился в одной рубашке. Это была первая ошибка Оби. Все ожидали, что молодой человек, вернувшийся из Англии, оденется поэффектнее.
После молитв секретарь Союза зачитал приветствие. Он встал, прочистил горло и начал произносить текст, написанный на огромном листе бумаги:
– Приветственное обращение служащих и членов Прогрессивного союза Умуофии Майклу Оби Оконкво, бакалавру искусств, прошедшему дополнительное обучение в Лондоне, по случаю его возвращения из Объединенного Королевства, куда он ездил в поисках золотого руна.
Сэр, мы, служащие и члены вышеупомянутого Союза, со смирением и благодарностью передаем вам эту дань нашего признания вашей беспримерной блестящей учености…
Он говорил о великой чести, которую Оби оказал древнему городу. Отныне Умуофия включена в союз других городов, шествующих к политическому ирредентизму, социальному равенству и экономической эмансипации.
– Нет нужды доказывать, как важно, чтобы один из наших сынов находился в авангарде этого прогрессивного движения. Народ говорит: «Наше – это наше, а мое – это мое». В нынешнюю судьбоносную эпоху, в ходе нашей политической эволюции все города и деревни соревнуются, кто скорее получит то, о чем можно сказать «мое». Мы счастливы тем, что сегодня в лице нашего выдающегося сына и почетного гостя у нас имеется такая драгоценность.
Оратор изложил историю умуофийских стипендий, позволивших Оби получить образование на чужбине, назвав их вложением, которое принесет огромные дивиденды. Затем сослался (разумеется, намеками) на установление, согласно которому бенефициар должен выплатить заем в течение четырех лет, «чтобы не иссякал поток учащихся, имеющих возможность испить из кастальского ключа знаний».
Излишне говорить, что слова приветствия часто прерывались возгласами и аплодисментами. «Какой умный молодой человек у нас секретарь, – говорили все. – Сам заслуживает поездки в Англию». Английский язык составленного им приветствия восхитил людей, даже если не все его поняли: такой язык заполняет рот, как сушеное мясо из поговорки. Английский же Оби не произвел никакого впечатления.
Он говорил «стал», «был». Рассуждал о ценности образования. «Образование ради служения, не ради легкой работы и высокого жалованья. Когда наша великая страна стоит на пороге независимости, нам нужны люди, которые будут верно и достойно служить ей».
Когда Оби сел, публика похлопала из вежливости. Ошибка номер два.
Затем последовало угощение – холодное пиво, минеральная вода, пальмовое вино и печенье, и вскоре женщины запели про Умуофию и про Оби нва джелу ойибо – Оби, побывавшего в стране белых. В припеве повторялось, что сила леопарда в его когтях.
– Они уже дали вам работу? – спросил председатель у Оби, перекрывая музыку.
В Нигерии правительство были «они». «Они» не имели ничего общего с тобой или со мной. «Они» были чужеродным институтом, а задача человека состояла в том, чтобы не иметь с «ними» ничего общего, избегая при этом неприятностей.
– Пока нет. Иду на собеседование в понедельник.
– Ну, конечно, у таких, как вы, кто обладает знаниями, проблем не возникнет, – сказал вице-президент, сидевший слева от Оби. – В противном случае я бы предложил сначала кое-кого из них повидать.
– Нет необходимости, – заметил президент, – ведь в основном это белые.
– А вы полагаете, белые не едят с руки? Заходите к нам в департамент. Они сегодня кушают еще больше, чем черные.
После приема Джозеф повел Оби поужинать в «Пальмовую рощу», небольшое симпатичное заведение, не переполненное в субботний вечер, когда лагосцы предпочитают более активные виды развлечений. В зале было не очень много людей – десяток европейцев и три африканца.
– Кто тут хозяин?
– По-моему, сириец. Они всем владеют в Лагосе, – ответил Джозеф.
Друзья заняли один из простых столов в углу, но, заметив, что оказались под потолочным вентилятором, пересели. От больших шаров, вокруг которых бешено плясали насекомые, исходил мягкий свет. Возможно, насекомые не видели, что в каждом шаре накопилось огромное количество маленьких тел, которые, подобно им, когда-то тут плясали. А если и видели, то не обращали на это внимания.
– Официант! – важно позвал Джозеф, и появился официант в белой подпоясанной тунике, белых брюках и красной феске. – Что будешь? – обратился Джозеф к Оби.
Официант склонился в ожидании.
– Честно говоря, я больше не хочу пить.
– Глупости. Время детское. Принеси холодного пива, – велел Джозеф официанту. – Два «Хайнекена».
– Одного хватит. Разделим.
– Два «Хайнекена», – повторил Джозеф, и официант, пройдя к стойке, вскоре вернулся с двумя бутылками на подносе.
– Здесь подают нигерийскую еду?
Джозеф удивился вопросу. Ни в одном приличном ресторане ее не подавали.
– Ты хочешь нигерийскую еду?
– Ну да. До смерти хочется толченого ямса и супа из вероники. В Англии мы делали из манки, но это не одно и то же.
– Я попрошу своего боя приготовить тебе толченый ямс завтра вечером.
– Ты чудо! – откликнулся Оби, заметно оживившись, а затем, с оглядкой на группу европейцев, сидевших за соседним столом, добавил по-английски: – Мне до смерти надоела кипяченая картошка.
Он надеялся, что, назвав картошку «кипяченой», вложил в это слово все испытываемое им отвращение.
Белая рука схватила сзади его стул. Оби быстро обернулся и увидел, что это старая хозяйка опирается на стулья, помогая некрепким ногам. Ей было хорошо за семьдесят, если не все восемьдесят. Она, спотыкаясь, прошла по залу за стойку, потом опять появилась со стаканом молока в трясущихся руках.
– Кто бросил сюда эту тряпку? – спросила она, указав дрожащим пальцем на желтый коврик на полу.
– Не знаю, – ответил официант.
– Убрать! – прокаркала хозяйка.
Указание стоило ей таких усилий, что она забыла о стакане. Тот накренился в нетвердой руке, и молоко пролилось на симпатичное платье в цветочек. Хозяйка прошла к креслу в углу и со стоном, кряхтением утонула в нем, как старая машина, заржавевшая от долгого стояния под дождем. Вероятно, то был ее любимый угол, поскольку прямо над головой висела клетка с попугаем. Как только хозяйка села, попугай вылез из клетки на выступающую жердочку, опустил хвост и исторг нечистоты, упавшие в десятой части дюйма от пожилой дамы. Оби чуть приподнялся с места, чтобы увидеть грязь на полу. Но ее не было. Прекрасная организация. Возле стула старой леди стоял поднос, почти полный экскрементов.
– Не думаю, что тут хозяин сириец, – сказал Оби. – Она англичанка.
Друзьям принесли разные виды жаренного на гриле мяса, не такого уж и плохого, должен был признать Оби. Но он все продолжал недоумевать, почему Джозеф не пригласил его к себе, о чем Оби просил перед отъездом из Англии. Вместо этого Прогрессивный союз Умуофии за свой счет снял для него номер в не очень хорошем отеле на окраине Ябы, владельцем которого был нигериец.
– Ты получил мое последнее письмо из Англии?
Джозеф подтвердил, что получил. А получив, поговорил с исполнительным секретарем ПСУ, после чего они решили поселить Оби, как полагается, в гостиницу. Джозеф словно прочитал мысли друга:
– Знаешь, у меня ведь всего одна комната.
– Ерунда, – улыбнулся Оби. – Завтра утром я съезжаю из этого грязного отеля и перебираюсь к тебе.
Джозеф удивился, но обрадовался. Он попытался придумать еще какую-нибудь отговорку, но было понятно, что сердце его в этом не участвует.
– Что скажут люди из других городов, когда узнают, что сын Умуофии, вернувшись из Англии, делит с другом одну комнату в Обаленде?
– Пусть говорят, что хотят.
Какое-то время они ели молча, потом Оби произнес:
– Нашему народу предстоит еще долгий путь.
Одновременно что-то начал говорить Джозеф, но осекся.
– Да, ты что-то хотел сказать?
– Я сказал, что верю в судьбу.
– Правда? Почему?
– Помнишь, мистер Анене, наш школьный учитель, часто говорил, что ты обязательно поедешь в Англию. Ты был тогда совсем маленький, у тебя вечно текло из носа, и тем не менее в конце каждой четверти ты оказывался лучшим в классе. Помнишь, мы называли тебя «энциклопедией»?
Оби сильно смутился, потому что Джозеф теперь чуть не кричал.
– Если честно, из носа у меня течет до сих пор. Говорят, аллергия на пыльцу.
– А потом, – продолжил Джозеф, – ты написал письмо Гитлеру.
Оби громко рассмеялся, что случалось редко.
– Сам не понимаю, что на меня нашло. До сих пор иногда об этом думаю. Что мне Гитлер, а я ему? Наверное, мне стало его жаль. И мне не нравилось каждый день лазить в кусты и собирать там копру в духе нашей «мобилизационной стратегии». – Оби вдруг посерьезнел. – Если подумать, было безнравственно со стороны директора что ни утро твердить маленьким детям, что каждый принесенный ими орех – это гвоздь в гроб Гитлера.
Из зала со столиками они вернулись в холл. Джозеф хотел заказать еще пива, но Оби решительно отказался.
С его места Оби были видны машины, проезжающие по Брод-стрит. Прямо у входа остановился длинный «Де Сото», и в зал вошел молодой красивый мужчина. Все обернулись на него, и помещение заполнилось шепотом – посетители извещали соседей, что прибыл государственный министр.
– Это чтимый Сэм Околи, – пояснил Джозеф.
Но Оби сидел, будто громом пораженный, и не сводил глаз с погруженного в полумрак «Де Сото».
Досточтимый Сэм Околи был одним из известнейших политиков Лагоса и Восточной Нигерии, где располагался его избирательный округ. Газеты называли его самым элегантным мужчиной Лагоса и самым завидным женихом. Хотя ему было, несомненно, за тридцать, он казался юношей со школьной скамьи: высок, крепко сложен, с ослепительной улыбкой для всех. Околи прошел к стойке и купил коробку «Чёрчменс». Все это время взгляд Оби был устремлен на улицу, где в «Де Сото», развалившись, сидела Клара. Он видел ее лишь мгновение. Может, это вообще не она. Министр вернулся к машине, и, когда открыл дверь, бледный свет салона опять упал на плюшевые сиденья. Теперь никаких сомнений быть не могло. Это Клара.
– Что случилось?
– Ничего. Я знаю эту девушку.
– По Англии?
Оби кивнул.
– Старый добрый Сэм! Он их не щадит.
Глава 5
Теория Оби о том, что сфера государственной службы в Нигерии так и останется коррумпированной, пока старых африканцев наверху не сменят молодые из университетов, была впервые сформулирована в документе, зачитанном им лондонскому Нигерийскому студенческому союзу. Но в отличие от большинства теорий, которые выстраивали студенты, обучающиеся в Лондоне, эта после первых домашних впечатлений уцелела. Более того, за месяц, прошедший с момента его возвращения, Оби столкнулся с двумя классическими образчиками старых африканцев.
Первый повстречался ему на комиссии по вопросам государственной службы, где с ним беседовали, прежде чем дать работу. К счастью для Оби, до того, как этот человек вывел его из себя, он уже произвел на членов комиссии благоприятное впечатление.
Выяснилось, что председатель комиссии, тучный жизнерадостный англичанин, очень интересовался современной литературой и с удовольствием говорил о ней. Остальные четыре члена комиссии – один европеец и трое африканцев, не имевшие ни малейшего представления об этой стороне жизни, – были под впечатлением. Хотя, точнее, трое, поскольку четвертый весь разговор проспал, что на первый взгляд могло показаться совершенно неважным, не будь сей джентльмен единственным представителем одной из трех провинций Нигерии. (В интересах единства страны мы не назовем, какой именно.)
В беседе, длившейся почти полчаса, председатель и Оби затронули широкий спектр тем – от Грэма Грина до Тутуолы. Оби потом признался, что нес полную чепуху, но чепуху ученую и внушительную. Он и сам удивился, когда его понесло.
– Вы говорите, что являетесь большим поклонником Грэма Грина. Что вы думаете о «Сути дела»?
– Единственный разумный роман, написанный европейцем о Западной Африке, и один из лучших прочитанных мной романов. – Оби сделал паузу, а затем добавил, будто это только что пришло ему в голову: – Правда, чуть не смазан счастливым концом.
Председатель выпрямился на стуле.
– Счастливым концом? Вы точно имеете в виду «Суть дела»? Там европейский полицейский совершает самоубийство.
– Возможно, «счастливый конец» – слишком сильно сказано, но я не могу выразиться иначе. Полицейский чиновник разрывается между любовью к женщине и любовью к Богу и совершает самоубийство. Слишком просто. Трагедия вовсе не в этом. У нас в деревне был один старик, он принял христианство, и на него беды стали валиться одна за другой. Так он говорил, что жизнь похожа на миску с червивой едой, из которой человек хлебает ныне и присно и во веки веков. Вот он понимал природу трагедии.
