Чинуа Ачебе
Покоя больше нет. Стрела бога
– Вы полагаете, самоубийство противоречит трагедии? – спросил председатель.
– Да. Истинная трагедия не имеет решения. Она длится вечно, безо всякой надежды. Общепринятые трагедии слишком просты. Герой умирает, и мы испытываем очищение чувств. Реальная трагедия происходит в безвестных дырах, под покровом пыли, если цитировать У. Х. Одена. Мир о ней не ведает. Как тот персонаж в «Пригоршне праха», который читает Диккенса мистеру Тодду. Для него избавления нет. История заканчивается, а он все читает. Но мы не испытываем очищения чувств, поскольку нас там нет.
– Весьма интересно, – заметил председатель.
Затем он осмотрел стол и спросил других членов комиссии, имеются ли у них вопросы к мистеру Оконкво. Все, кроме спящего, ответили, что вопросов нет.
– Почему вы хотите получить государственную должность? Чтобы брать взятки? – спросил тогда председатель.
Оби замялся. Его первым желанием было сказать, что вопрос идиотский. Но вместо этого он ответил:
– Не знаю, какого ответа вы от меня ждете. Даже если бы я был намерен брать взятки, вы же не предполагаете, что я признаюсь в этом перед комиссией. Так что не думаю, что вопрос целесообразен.
– Не вам решать, мистер Оконкво, какие вопросы целесообразны, – заметил председатель, тщетно пытаясь принять суровый вид. – Как бы то ни было, мы сообщим вам о своем решении. Хорошего дня.
Джозеф не очень обрадовался, когда Оби рассказал ему про собеседование. Он считал, что человек, который хочет получить работу, не может позволить себе злиться.
– Глупости! – воскликнул Оби. – Вот это я называю колониальным менталитетом.
– Да называй, как хочешь, – сказал Джозеф на ибо. – Ты больше меня вызубрил, но я старше и мудрее. И я говорю тебе, что не нужно вызывать своего чи на ринг.
Марк, бой Джозефа, принес рис и поджарку, и друзья сразу набросились на еду. Потом Марк сходил на противоположную сторону улицы, где торговали ледяной водой по пенни за бутылку, и принес две. Он так и не стер с кончика носа сажу. Оттого, что Марк раздувал огонь собственными легкими, глаза у него покраснели и слезились.
Какое-то время друзья ели молча, а потом Оби заметил:
– Знаешь, а ты здорово изменился за четыре года. Раньше тебя интересовали только два вопроса – политика и женщины.
Джозеф улыбнулся:
– На пустой желудок политику не сделаешь.
– Согласен, – миролюбиво кивнул Оби. – А как насчет женщин? Я здесь уже два дня и еще ни одной не видел.
– Я тебе не рассказывал, что собирался жениться?
– И что?
– Когда служишь каким-то второсортным клерком и уплатишь сто тридцать фунтов за невесту, становится понятно, что на других женщин тебе уже не хватает.
– Ты хочешь сказать, что заплатил сто тридцать? А как насчет закона, запрещающего подобные выплаты?
– Этот закон просто взвинтил цены, не более.
– Какая жалость, что три мои старшие сестры так рано повыходили замуж. Можно было бы на них подзаработать. Ладно, наверстаем на других.
– Ничего смешного тут нет, – огрызнулся Джозеф. – Вот подожди, сам соберешься жениться. С тебя, когда поймут, что ты крупный чиновник, скорее всего, заломят пятьсот.
– Я не крупный чиновник. Ты только что сказал, что мне не дадут работу, поскольку я сказал этому идиоту все, что о нем думаю. В любом случае, – крупный – не крупный, не стану я платить пятьсот фунтов за жену. И сто не буду платить, и даже пятьдесят.
– Ты шутишь, – усмехнулся Джозеф. – Может, ты намерен стать вашим преподобием?
В ожидании результатов собеседования Оби решил съездить в Умуофию, свой родной город, расположенный в пятистах милях, в Восточной провинции. Дорога была малоинтересная. Он поехал на грузовичке, на котором было написано: «Решения Бога обжалованию не подлежат», – заняв место в первом классе. Это означало, что Оби разместился на переднем сиденье рядом с водителем и молодой женщиной с ребенком. Сзади сидели торговцы, мотающиеся между Лагосом и знаменитым рынком в Ониче на берегу Нигера. Грузовик был до того заполнен, что торговцы не могли вытянуть ноги. Как жареные цыплята, они поджали колени к подбородку, а щиколотки к ягодицам. Но, кажется, не возражали. Пассажиры развлекали друг друга веселыми откровенными песенками, где в основном говорилось о молодых женщинах, которые, вместо того чтобы стать матерями, пошли в няни или учительницы.
Водитель грузовичка оказался очень спокойным человеком. Он либо ел орехи кола, либо курил сигареты. Колу он ел для того, чтобы не заснуть ночью, поскольку отправился в рейс вечером и ехать ему было всю ночь до раннего утра. Время от времени он просил Оби чиркнуть спичкой и прикурить ему сигарету. Хотя в первый раз ему предложил это сам Оби, который занервничал, увидев, как водитель крутит руль локтями и одновременно возится со спичками.
Примерно на сороковой миле за Ибаданом водитель вдруг воскликнул:
– Долбаная полиция!
На обочине дороги в трехстах ярдах Оби заметил двоих полицейских, которые подали знак грузовику остановиться.
– Ваши документы, – сказал один из них водителю.
Только сейчас Оби понял, что его сиденье представляло собой своего рода сейф для хранения денег и важных бумаг. Водитель попросил пассажиров подняться и, отперев ящик, вынул пачку. Полицейский с сомнением просмотрел ее.
– Где техосмотр?
Водитель показал ему документ о прохождении автомобилем техосмотра. Тем временем другой полицейский подошел к помощнику водителя. Однако в тот момент, когда помощник хотел передать что-то этому второму полицейскому, Оби взглянул в их сторону. Рассудив, что Оби может оказаться из департамента уголовного розыска, полицейский предпочел не рисковать и с видом величайшего негодования прогнал помощника.
– Что тебе нужно? Пошел прочь!
Другой полицейский нашел в документах какую-то ошибку и начал переписывать данные. Водитель просил, умолял, все тщетно. Наконец машина двинулась дальше, по крайней мере, так решил Оби. Однако, проехав четверть мили, водитель затормозил.
– Зачем ты смотрел в лицо того человека, когда мы хотели дать два шиллинга? – спросил он у Оби.
– Потому что он не имеет права брать у вас два шиллинга.
– Вот и вози после этого ученого, – запричитал водитель. – Слишком много знать – только беды на голову. Чего совать нос в дела, которые тебя не касаются? Теперь этот будет требовать с меня десять шиллингов.
Только через несколько минут Оби понял, почему они остановились. Помощник побежал обратно к полицейским, зная, что они более покладисты, когда на них не пялятся сомнительные незнакомцы. Скоро он вернулся, запыхавшись.
– Сколько брали? – спросил водитель.
– Десять шиллингов, – выдохнул помощник.
– Вот тебе и смотри, – сказал водитель Оби, который уже начинал чувствовать себя слегка виноватым, поскольку все торговцы сзади, разобравшись, что случилось, сменили объект своей критики с девушек, делающих карьеру, на молодых людей, которые «много знать».
Оставшуюся часть пути водитель с Оби больше не разговаривал.
«Какие же авгиевы конюшни, – размышлял Оби. – С чего начинать? Массы? Всеобщее образование? – Он покачал головой. – Никаких шансов. На это потребуются столетия. Горстка людей наверху. Или даже один человек с ясным пониманием происходящего – просвещенный диктатор. Сегодня этого слова боятся. Но какая демократия может существовать бок о бок с такой коррупцией и невежеством? Может, какая-нибудь переходная форма? Своего рода компромисс?»
Когда рассуждения Оби дошли до этой точки, он напомнил себе, что в Англии сравнительно недавно процветала такая же коррупция. Но думать логично он был не в настроении. Разуму не терпелось перебраться в более ласковые пространства.
Молодая женщина слева теперь спала, крепко прижав ребенка к груди. Она ехала в Бенин. Больше Оби ничего о ней не знал. Женщина почти не говорила по-английски, а он не знал ни слова на бини. Оби закрыл глаза и попытался представить, что это Клара; их колени соприкасались. Не получилось.
Почему Клара упрямо твердила, чтобы он пока не говорил о ней своим? Может, еще не решила, хочет ли выходить за него замуж? Вряд ли. Ей так же, как и ему, хотелось заключить помолвку, правда, она повторяла, чтобы Оби не тратился на покупку кольца, пока не получит работу. Или Клара собиралась сначала поговорить со своими? Но если так, к чему эта таинственность? Почему бы просто не сказать, что она хочет посоветоваться с родными? А может, Клара не такая уж и бесхитростная, как полагал Оби, и нагнетает напряжение, желая покрепче привязать его к себе? Он рассмотрел все варианты и отверг один за другим.
По мере того, как сгущалась ночь, воздух сначала стал свежим, бодрящим, а затем холодным. Из кучи тряпок, на которых сидел, водитель вытащил грязную коричневую матерчатую кепку и натянул на голову. Женщина из Бенина перевязала платок, покрыв уши. У Оби была спортивная куртка, он купил ее в свой первый год в Англии. Пока Оби пользовался ею, только чтобы сидеть было помягче, но теперь укрыл спину и плечи. Однако по-настоящему хорошо было только ногам. Жар мотора, несколько неприятный раньше, разбавил прохладный воздух, и ноги ласкало теплом.
Оби хотел спать, и мысли все больше обращались на эротические темы. В голове звучали слова, которые он не произнес бы вслух даже в одиночестве. Странно, все эти слова Оби говорил на родном языке. Он мог использовать английские словечки, сколь угодно грязные, но некоторые просто не мог произнести на ибо. Несомненно, причиной таких цензурных барьеров являлось раннее воспитание, а английские слова просачивались, потому что были выучены им позднее.
Оби продолжал пребывать в полусонном состоянии, пока водитель вдруг не остановился на обочине дороги, не протер глаза и не заявил, что раз или два поймал себя на том, что уснул. Все, разумеется, обеспокоились этим обстоятельством и попытались чем-то помочь.
– Не взял колу на поесть? – спросил сзади один торговец.
– Не видел, что я ел колу весь день? – усмехнулся водитель. – Не понимаю, почему так сплю. Сказать честно, я не спать последняя ночь, но это не первый раз я так.
Все согласились с тем, что сон – совершенно дурацкое явление.
Через две-три минуты общего разговора на эту тему водитель продолжил путь с обещанием и решимостью сделать все, что в его силах. А Оби сон оставил, как только грузовик затормозил. Мозги тут же прочистились – будто взошло солнце и высушило покрывавшую их росу.
Торговцы опять запели, на сей раз нечто вполне пристойное. Оби знал припев и попытался перевести слова на английский. Только тут до него дошел их смысл.
Свояк пошел повидать свояка.
О-йеми-о.
Свояк схватил его и убил.
О-йеми-о.
Тащи лодку, тащи весло.
О-йеми-о.
Весло говорит по-английски.
О-йеми-о.
На первый взгляд в песне не было ни смысла, ни логики. Но, мысленно повторяя ее, Оби был потрясен богатством ассоциаций, которые может вызвать даже такая непритязательная песенка. Прежде всего неслыханное дело, чтобы свояк убил свояка. В понимании ибо это верх предательства. Разве не говорят старики, что свояк – это твой чи, личный бог? Восстать против него – еще одно крупное предательство. Весло внезапно начинает говорить на языке, который его владелец, рыбак, не понимает. «В общем, – думал Оби, – в песне поется о том, что мир перевернулся вверх ногами». Ему понравилась эта экзегеза, и он принялся вспоминать другие песни, которые можно было бы истолковать подобным образом. Но песня торговцев стала такой громкой и скабрезной, что он не смог сосредоточиться на своих мыслях.
Сегодня съездить в Англию – такое же обычное дело, как спуститься к деревенскому ручью. Но пять лет назад все было иначе. Возвращение Оби в деревню стало чуть не праздником. В Ониче его ждала спортивная машина, чтобы как подобает доставить в Умуофию, располагавшуюся милях в пятидесяти. Однако прежде чем пуститься в путь, у Оби было несколько минут для осмотра огромного рынка Оничи.
Первое, что привлекло его внимание, был открытый джип, из динамиков грохотала местная музыка. Два человека в салоне раскачивались в такт музыке, как и многие, толпой собравшиеся вокруг. Оби недоумевал, что все это значит, как вдруг музыка резко стихла. Один из сидевших в джипе поднял какую-то бутылку так, чтобы все видели. «Это эликсир жизни», – провозгласил человек и принялся рассказывать о нем толпе. Точнее, поведал он немного, поскольку все чудесные качества эликсира перечислить невозможно. Второй вынес стопку рекламных листков и раздал толпе, в основном состоявшей из неграмотных.
– Этот лист расскажет вам про эликсир жизни, – повторял он.
Было ясно, что если про эликсир написано на бумаге, то все это чистая правда. Оби разжился одним из листков и прочитал список болезней. Первые три были: «Ривматизм, желтая лихаратка, укус собаки».
На противоположной стороне дороги, ближе к воде, сидели несколько женщин, торговавших гарри из больших белых эмалированных чанов. Появился нищий. Его тут, судя по всему, хорошо знали, потому что многие окликали по имени. Наверное, нищий был еще и немного полоумный. Звали его В Одну Сторону. Держа перед собой эмалированную миску, он начал обходить торговок. Женщины отбивали ритм пустыми пепельницами, а В Одну Сторону пританцовывал вдоль торгового ряда, получая от каждой женщины пригоршню гарри. Добравшись до конца, он заработал две огромные порции.
В ожидании прибытия Оби на две мили вдоль дороги, ведущей из Умуофии в Оничу, растянулись музыканты. По меньшей мере пять разных групп, если не считать духового оркестра миссионерской школы Умуофии. Как будто праздновала вся деревня. Те, кто не вышел на дорогу – в основном пожилые, – толпой уже собрались у дома мистера Оконкво.
Одна беда – мог зарядить дождь. Но многие почти желали, чтобы начался ливень, который показал бы Исааку Оконкво, что христианство ослепило его. Он был единственным, кто знать не хотел, что в честь сегодняшнего события полагалось бы отнести главному призывателю дождя в Умуофии пальмового вина, петуха и немного денег.
– Он не единственный христианин, кого видели наши глаза, – сказал один из собравшихся. – Но это, как пальмовое вино, что мы пьем. Некоторые могут пить и не терять при этом мудрости. А другие теряют все свои чувства.
– Очень, очень верно, – отозвался другой. – Когда новое учение приходит в страну пустых людей, они теряют от него голову.
В этот самый момент Исаак Оконкво спорил о призывании дождя с одним из стариков, пришедших порадоваться вместе с ним.
– Может, ты хочешь сказать мне, что некоторые не могут наслать гром на своих врагов? – спросил старик.
Мистер Оконкво ответил, что говорить подобное все равно что жевать жвачку глупости или засунуть голову в кипящую кастрюлю.
– Воистину великое дело совершил сатана в мире нам подобных, – заявил он. – Только он способен вложить в утробу человеку такую отвратительную мысль.
Старик терпеливо дождался, пока Исаак Оконкво замолчит, а потом продолжил:
– Ты не чужеземец в Умуофии. Слышал, как говорят наши старики: гром не может убить сына или дочь Умуофии. Знаешь ты кого-либо сегодня или в прошлом, кто погиб бы так?
Оконкво вынужден был признать, что не знает.
– Но это воля Бога, – уточнил он.
– Это воля наших предков, – возразил старик. – Они придумали действенное средство, чтобы защитить себя от грома, и не только себя, но и навечно всех своих потомков.
– Воистину, – вступил другой. – И всякий, кто отрицает это, отрицает попусту. Пусть пойдет к Нвокеке и спросит, как его ударило громом в прошлом году. С него, как со змеи, слезла вся кожа, но он не умер.
– А почему его вообще ударило громом? – спросил Оконкво. – Ведь не должно было ударить.
– Это его дела с чи. Но да будет тебе известно, что ударило его в Мбайно, а не дома. Может быть, гром, увидев его в Мбайно, сначала решил, что он из Мбайно.
Четыре года, проведенные в Англии, вызвали у Оби страстное желание вернуться в Умуофию. Это чувство порой становилось таким острым, что он ощущал себя почти виноватым в том, что учит английский для получения степени. При малейшей возможности Оби переходил на ибо. Ничто не могло доставить ему такой радости, как встреча с другим студентом ибо в лондонском автобусе. Но когда он говорил по-английски с каким-нибудь нигерийским студентом из другого племени, то понижал голос. Было унизительно беседовать со своим соотечественником на чужом языке, особенно в присутствии его гордых носителей. Ведь те могли предположить, что у человека вообще нет своего языка. Оби хотел бы, чтобы они присутствовали сегодня здесь и все это видели. Пусть приедут в Умуофию и послушают разговор людей, столь великолепно владеющих искусством беседы. Пусть посмотрят на мужчин, женщин и детей, которые знают, как жить, чья радость еще не убита теми, кто претендует на то, чтобы учить другие народы, как жить.
Оби встречали сотни людей. Прежде всего преподавательский состав и ученики Центральной миссионерской школы Умуофии, их духовой оркестр только что исполнил «Старый Калабар». Еще они сыграли старинную евангелическую мелодию, на которую во времена школьного детства Оби ученики-протестанты накладывали антикатолические слова, особенно в Имперский день, когда протестанты и католики проводили спортивные соревнования.
Отасили осукву Онйенкузи Фада Э мисиси йа оли аво-о.
Что переводится на английский, как:
Учитель-католик поедает пальмовые плоды,
А его миссис пожирает жаб.
После первых четырехсот рукопожатий и сотни объятий Оби какое-то время пообщался с сородичами отца в большой гостиной. Для всех не хватило стульев, и многие, разложив на полу козьи шкуры, расположились на них. Между теми, кто сидел на стульях, и теми, кто сидел на полу, не было такой уж большой разницы, поскольку сидевшие на стульях тоже сначала расстилали на них козьи шкуры.
– Должно быть, страна белого человека в самом деле очень далеко, – предположил один из гостей.
Все знали, что она очень далеко, но желали еще раз услышать это от своего молодого сородича.
– И слов не подобрать, – кивнул Оби. – Чтобы проделать этот путь, кораблю белого человека потребовалось шестнадцать дней – четыре базарных недели.
– Подумать только, – обратился другой гость к остальным. – Четыре базарных недели. И не на каноэ, а на корабле белого человека, который бежит по воде, как змея ползет по траве.
– Иногда по целой базарной неделе вообще не видно земли, – продолжил Оби. – Никакой земли ни спереди, ни сзади, ни справа, ни слева. Одна вода.
– Подумать только. Никакой земли целую базарную неделю! В наших народных сказаниях можно добраться до страны духов, если пройдешь семь рек, семь лесов и семь холмов. Ты, конечно же, побывал в стране духов.
– Несомненно, так, дитя мое, – сказал другой старик. – Азик, – окликнул он, имея в виду Исаака, – принеси нам орех кола, чтобы мы разломили его в честь возвращения твоего сына.
– Это христианский дом, – заметил отец Оби.
– Христианский дом, в котором не едят орехи кола? – усмехнулся старик.
– Едят, – ответил мистер Оконкво, – но не жертвуют их идолам.
– А кто говорил о жертве? Ребенок вернулся после сражения в мире духов, а ты сидишь тут и рассуждаешь о христианском доме и идолах, будто человек, которому в нос попало пальмовое вино, – с отвращением прошипел он, подхватил свою козью шкуру и, выйдя на улицу, уселся там.
– Сегодня не день, чтобы ссориться, – произнес другой старик. – Я дам орех.
Он взял козью шкуру, свисавшую с его стула, и начал в ней рыться. Послышалось постукивание разнообразных предметов: ро́га для питья, табачного флакончика, ложки.
– Мы разломим его по-христиански, – заявил старик, выуживая орех кола.
– Не утруждай себя, Огбуэфи Одогву, – обратился к нему Оконкво. – Я не отказываюсь предложить вам орех кола. Я просто хочу сказать, что в моем доме он не будет языческой жертвой.
Хозяин прошел во внутреннюю комнату и скоро вернулся с блюдцем, на котором лежали три ореха кола. Огбуэфи Одогву настоял на том, чтобы присоединить к ним и свой орех.
– Оби, покажи всем орехи кола, – велел отец.
Оби уже поднялся для этого, поскольку был самым младшим в комнате, и, когда присутствующие увидели блюдце, поставил его перед Огбуэфи Одогву – самым старшим. Одогву не был христианином, но о христианстве кое-что знал. Как и многие в Умуофии, раз в год он посещал церковь – во время сбора урожая. Его единственная претензия к христианскому богослужению заключалась в том, что пастве было отказано в праве отвечать на проповедь. Особенно Одогву любил и понимал «ныне и присно и во веки веков». «Как человек приходит в мир, – часто повторял он, – так и уходит из него. Когда умирает знатный человек, с него снимают ножные браслеты, так что возвращается он таким же, каким и пришел. Христиане правы, когда говорят: как было вначале, так будет и в конце».
Одогву взял блюдце, свел колени, чтобы получилось подобие стола, и поставил на них блюдце. Затем поднял руки ладонями вверх и произнес:
– Благослови этот орех кола, чтобы, когда мы будем есть его, он стал благотворен для нашего тела во имя Джезу Кристи. Как было в начале, так будет и в конце. Аминь.
Все откликнулись: «Аминь» – и поблагодарили старика Одогву за прекрасные слова. Даже Оконкво не мог не выразить своей благодарности.
– Ты должен стать христианином, – сказал он.
– Ладно, если ты не сделаешь меня пастором, – ответил Одогву.
Присутствующие рассмеялись. Затем разговор снова свернул на Оби. Мэтью Огбонна, плотник из Оничи, а следовательно, человек бывалый, заметил, что нужно благодарить Бога за то, что Оби не привез домой белую жену.
– Белую жену? – удивился один из гостей. Для него это было чем-то невероятным.
– Да, я видал такое обоими своими глазами, – подтвердил Мэтью.
– Да, – кивнул Оби. – Многие черные мужчины, которые едут в страну белого человека, женятся на его женщинах.
– Слышишь? – опять подал голос Мэтью. – Говорю тебе, я видел такое своими глазами в Ониче. У той женщины даже было двое детей. А что случилось в итоге? Бросила она этих детей и вернулась в свою страну. Поэтому я и говорю: черный мужчина, который женится на белой женщине, попусту тратит время. Жизнь с ним белой женщины как жизнь луны на небе. Настанет время, и она уйдет.
– Как это верно, – сказал другой гость, который тоже немало путешествовал. – Дело не в том, что она уйдет. Но пока она с ним, белая женщина отвратит лицо мужчины от его сородичей.
– Я счастлив, что ты вернулся домой цел и невредим, – обратился Мэтью к Оби.
– Он сын Игуэдо, – сказал старик Одогву. – Умуофия – это девять деревень, но Игуэдо есть Игуэдо. Мы не без недостатков, но не как те пустые люди, которые белеют, видя белое, и чернеют, видя черное. – Сердце Оби преисполнилось гордостью. – Он внук Огбуэфи Оконкво, тот один вышел на белого человека и погиб в бою. Встань! – Оби послушно поднялся. – Запомните его, – продолжил Одогву. – Он – это вернувшийся Огбуэфи Оконкво. Он Оконкво кпом-квем – в точности, полностью.
Отец Оби смущенно кашлянул.
– Мертвые не возвращаются, – заметил он.
– Говорю тебе, он Оконкво. Как было в начале, так будет и в конце. Так утверждает твоя религия.
– Она не утверждает, что мертвые возвращаются.
Одогву сменил тему:
– Игуэдо рождает великих людей. В молодости я знал их – Оконкво, Эзеуду, Обиэрика, Около, Нвосу. – Он перечислял имена, соединяя поочередно пальцы правой и левой рук. – И многих других, их не меньше, чем песчинок в песке. Среди их отцов мы встречаем таких, как Нду, Нвосиси, Икеди, Обику и его брата Ивеку – все они титаны. Великими были эти мужи в свои дни. Сегодня у величия иная музыка. Уже не титулы свидетельствуют о величии, не амбары, не большое число жен и детей. Величие теперь – удел белого человека. И вот, мы тоже сменили музыку. Мы первые из девяти деревень отправили своего сына в страну белого человека. Величие – с древности удел Игуэдо. Оно сотворено не человеком. Нельзя вырастить величие, как выращиваешь ямс или маис. Кто, когда вырастил дерево ироко, величайшее дерево в лесу? Вы можете собрать семена ироко со всего света, вскопать землю и поместить их туда. Пустое. Великие деревья сами решают, где им расти, и тогда мы видим их. Так же и величие людей.
Глава 6
Возвращение Оби домой все-таки стало не таким счастливым, как он мечтал. Причиной была мать. За четыре года она так постарела и ослабла, что он едва мог в это поверить. Оби слышал, что мать подолгу бывала больна, но не предполагал, что все настолько плохо. Теперь, когда гости разошлись и мать, подойдя, обняла сына, обвив руками его шею, слезы во второй раз выступили у него на глазах. Отныне он будет нести ее печаль на своей шее, как ожерелье из камней.
Отец – тоже кожа да кости, хотя вид у него и не такой скверный, как у матери. Оби понимал, что им не хватает качественной еды. «Неслыханно, – думал он, – после тридцати лет службы в церкви отец получает пенсию два фунта в месяц, львиная доля которых уходит в ту же церковь в виде классных взносов и других поборов. К тому же двое его младших детей еще учатся в школе, и за каждого надо платить школьный, да еще церковный взнос».
После того как остальные отправились на покой, Оби с отцом долго сидели в продолговатом помещении, большая центральная дверь и два ее окна выходили на улицу. В христианских домах такая комната называлась пиезе. Дверь и окна они закрыли, чтобы отвадить соседей, которые все шли и шли посмотреть на Оби, кое-кто по четвертому разу.
Возле стула, на котором сидел отец Оби, стояла керосиновая лампа. Отцовская. Он сам протирал стекло и никому не доверил бы это занятие. Лампа была старше Оби.
Стены пиезе недавно освежили мелом. До сих пор Оби не имел возможности осмотреться и заметить эти знаки любви. Пол тоже натерли, хотя после того количества ног, которые потоптались по нему сегодня, его надо было опять натирать красноземом, разведенным водой.
Наконец отец прервал молчание:
– Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром.
– Ты о чем, отец? – спросил Оби.
– Порой я боялся, что Господь не сподобит меня увидеть твое возвращение.
– Почему? Ты такой же сильный, как обычно.
Отец проигнорировал неискренний комплимент, разматывая свою цепочку рассуждений.
– Завтра мы все помолимся в церкви. Пастор согласился провести для тебя специальную службу.
– А это необходимо, отец? Разве недостаточно, чтобы мы помолились вместе здесь, как сегодня вечером?
– Необходимо, – ответил отец. – Хорошо молиться дома, но лучше в Божием доме.
«Что бы случилось, если бы я встал и сказал ему: ‟Отец, я больше не верю в твоего Бога”?» – подумал Оби. Он знал, что выговорить такое совершенно невозможно, просто задумался, что было бы, если бы он все-таки это сделал. Оби часто задавался подобными вопросами. Несколько недель назад в Лондоне он попытался представить, что произошло бы, если бы он сейчас встал и сказал скользкому, как змея, члену парламента, который читал африканским студентам лекцию о Центральной африканской федерации: «Пошел вон! Все вы чертовы лицемеры!» Хотя это все-таки разные вещи. Отец горячо верит в Бога, а тот скользкий, как змея, член парламента – самый настоящий чертов лицемер.
– У тебя было там время читать Библию?
Оставалось только врать. Порой ложь милосерднее правды. Оби понимал, почему отец задал этот вопрос. Он плохо читал молитвы сегодня вечером.
– Иногда, – ответил он, – но это была Библия на английском языке.
– Да, – кивнул отец, – понимаю.
Повисла долгая пауза, во время которой Оби со стыдом вспомнил, что, как ребенок, запинался сегодня при произнесении своих фрагментов молитвословий. В первом стихе он сказал угву — «гора», а нужно было «обрезание». Четыре-пять голосов тут же поправили его; первый услышанный им голос принадлежал самой младшей сестре, Евнике. Ей было одиннадцать лет, и она училась в четвертом классе.
Вся семья сидела за огромным столом в гостиной, в центре которого стояла старая керосиновая лампа. Их было девять – отец, брат, шесть сестер и Оби. Когда отец, сверившись со специальной карточкой, что издавал Союз Священного Писания, назвал сегодняшнее Евангелие, Оби сам себе поразился, что без труда нашел место в книге, которая была у него на двоих с Евникой. Затем они помолились о том, чтобы открылись глаза, и начали читать, каждый по одному стиху, по очереди.
Мать Оби сидела в глубине комнаты на низком табурете. Четверо грудных детей ее замужних дочерей лежали на половике у ее ног. Она умела читать, но никогда не принимала участия в семейных молениях. Просто слушала мужа и детей. Сколько помнили дети, так было всегда. Ханна отличалась искренней набожностью, но Оби часто думал, может, если бы право выбора осталось за ней, она с бо́льшим удовольствием рассказывала бы своим детям сказки, как в свое время и ее мать. Ханна действительно рассказывала сказки старшим дочерям. Но то было до рождения Оби. Мать перестала это делать, потому что муж запретил ей. «Мы не язычники, – сказал он. – Такие сказки не годятся для людей Церкви».
И она перестала рассказывать детям сказки. Ханна была предана мужу и новой вере. Ее мать пришла в церковь со своими детьми после смерти мужа. Ханна была уже взрослая, когда они перестали быть «ничьими» и стали «людьми Церкви». Такова была вера первых христиан, что они называли остальных «ничьими», хотя порой, в более милосердном расположении духа, «людьми мира».
Исаак Оконкво был не просто христианином, а еще и учил Закону Божьему. В первые годы брака он внушил Ханне, что это высокая ответственность – быть женой преподавателя Закона Божьего. Поняв, чего от нее ждут, мать стала делать все, иногда демонстрируя еще бо́льшую ревностность, чем даже муж. Она учила детей не брать еду в домах соседей, поскольку, по ее словам, те посвящают еду идолам. Уже одно это ставило преграду между ее детьми и другими, поскольку дети племени ибо ели, где хотели. Однажды, когда Оби было четыре года, сосед предложил ему немного ямса. Он покачал головой, как делали его старшие и более мудрые сестры, и сказал: «Мы не едим языческую еду». Сестра Джанет не успела закрыть ему рот рукой.
Но в этом крестовом походе случались послабления. Одно произошло, когда Оби уже год или два учился в школе. Один предмет он любил и боялся его. Он назывался «устный». Во время урока учитель мог вызвать любого ученика, чтобы тот рассказал сказку. Оби любил сказки, но не знал ни одной, какую мог бы рассказать. Как-то учитель вызвал его, велел встать лицом к классу и рассказать сказку. Идя по проходу и становясь перед классом, Оби дрожал. «Олулу офу оге», – начал он – так начинались все сказки, – но больше ничего не знал. Губы дрожали, однако из гортани не вылетало ни звука. Класс высмеял его. Когда Оби возвращался на свое место, глаза были полны стекавших по щекам слез.
