Дан Берг
Шимшон
“Неужто настанет конец одиночеству нашему, и мой род не умрет со мною вместе, и на Флалиту такая же благодать снизойдет? Огромная радость! – думал Маноах, – но как странно случившееся! Ангел слетел на землю? С какого неба? Воображению моему не под силу усвоить диковинное. Ни скитания, ни труд крестьянский не приучают к вере в чудеса. А женщины доверчивы. Я не таков”.
“Позор мне – подозревать супругу. А разъяснить дело надо. Почему доброхот пришел к жене, а не к мужу? Неслыханно! Хотя, если он и впрямь небесной крови, то не диво, что кинулся к Флалите, уроженке колена богоугодного. Или виновником бездетности он мнит меня и потому избегает, гордость мою щадя? Мол, не взял вторую жену, не доказал свою силу!”
“А, может?.. Нет, нет, прочь дурные мысли! Зря я терзаюсь. Богу нужен человек благочестивый, назир. Что придет в голову ангелу? Ясное дело – найти праведную бездетную чету: святость дитя унаследует, а уж благодарные отец с матерью уберегут сына от греховных соблазнов”.
“А все же, чье семя? Мое? Мнимого небес посланца? Еще кого-то? Жаль, не припомню, когда в последний раз у Флалиты было обычное у женщин. Спрашивать не стану, чтоб не почуяла недоверия. Хватит голову ломать. Я должен свести знакомство с этим ангелом Господним, и дело разъяснится!”
Маноах стал горячо молиться Богу, просил вновь прислать того пророка, чтоб научил, как чадо для высокой цели правильно растить. И пусть бы говорил Его гонец не только с Флалитой, но и с ним тоже. Думал про себя: “Женский ум – хорошо, а мужской добавить – каши не перемаслишь!”
И услышал Господь голос Маноаха. И вот, во второй раз явился ангел к Флалите. Она чутьем понимала тревогу мужа, и потому, как завидела посланца небес, бросилась за Маноахом.
– Это ты говорил с сей женщиной, моею женой? – спросил Маноах, глядя на пришельца испытующим, внешне твердым, но полным скрытого страха взглядом.
– Я! – прозвучал отчасти дерзкий ответ.
– Да сбудется слово твое, что жене сказано. Укажи, как поднимать дитя.
– Господом назначен сын твой искоренять злое в сердце народа, и спасет он единоверцев от руки филистимлян. Назиром воспитай чадо – чтоб вина не пил, волос не стриг и мертвых сторонился. Он под моим призором будет.
– О, какую благодарность мне изобрести? Погоди, изжарю козленка!
– Не стану трапезничать с тобой, ибо безвозмездно пророчество. Лучше принеси Богу жертву всесожжения.
– Откройся, как звать тебя. Чтить станем, лишь сбудется предсказанное!
– Что в имени тебе моем? – горделиво воскликнул ангел и растворился в воздухе.
Не медля, Маноах устроил жертвенник на скале, огонь поглотил козленка, и пламя вознеслось к небу – это Бог подал знак, что одобрил подношение. Мужчина и женщина пали лицом на землю.
Пропали сомнения Маноаха – посланником Всевышнего был незнакомец: неприступен, имя не открыл, трапезничать не стал, и, главное, принесенная по его указке жертва принята Богом. Взяв всё это в соображение, бледный от страха Маноах заявил Флалите, что они сейчас умрут, ибо видели посредника Господня. Но жена успокоила мужа – не смерть, а жизнь впереди, иначе как осуществится задуманное Богом?
Маноах окончательно уверился в честности Флалиты, но крошечное терние ревности осталось в сердце навсегда – как беспокойство от зажившей раны.
Глава 3 Становление
По слову ангела Господня понесла Флалита. Пока тяжелая была, не брала в рот ни ягод виноградных, ни вина и ни сока из них. И всякую пищу некошерную – нечистую, как назвал ее посланец Божий – запретила в дом вносить. Разрешившись от бремени, продолжила блюсти строгость новой жизни и того же добилась от супруга и, впоследствии, от сына.
Исполняя веление ангела, жена привела мужа в молельную комнату и указала перстом на клок высохшего сена в углу. Маноах понял без слов. Он отодвинул солому, поднял с полу двух деревянных идолов и уставился на них скорбным взором. Неизбежно расстаться с памятью прошлого. Цена обретения – отречение. Сочтем новое великим, а старое никчемным – и смирим боль перерождения. Собственной рукою Маноах швырнул деревяшки в огонь.
Шимшон – так назвали новорожденного. Маноах и Флалита утверждали, что избрали это имя, потому как оно происходит от слова “солнце”. Ученые авторитеты прошлых веков и их современные эпигоны в большинстве своем согласны с версией родителей. И в самом деле, разве с появлением на свет младенца в прежде печальном бездетном доме не отворились окна навстречу солнечным лучам? Да и великой миссии Шимшона имя это отвечало вполне.
Как и положено, на восьмой день жизни малютки острием ножа на нежном теле был оставлен знак завета между Богом и народом Его. Некий странствующий отшельник помог Маноаху осуществить заповеданное деяние с предписанной каноном скрупулезностью. Этот же подвижник веры обучил родителей Шимшона неизвестным им прежде молитвам. Отказавшись от платы, пошел своей дорогой Божий человек, лишь ломоть хлеба да кусок овечьего сыру согласился принять.
Шимшон явил аппетит необычайный. В грудях у Флалиты не доставало молока, чтобы насытить прожорливого крошку, и в помощь матери были призваны две кормилицы. На зависть соседям, друзьям и недругам, невероятно быстро росло и развивалось дитя. Широкие кости, крепкие мускулы, дубленая кожа. Буйные волосы малыша мать заплетала в косы, памятуя остережение ангела. В четыре года мальчонка легко удерживал за рога крупного козла. В десять лет ловко жонглировал тяжелыми камнями, какие Маноах с трудом отрывал от земли.
Не только силой и проворством превосходил Шимшон одногодок, но и хватким умом отличался среди сверстников. Мальчики любили ходить с ним в лес и в поле. Он помнил все тропинки, умел отыскивать грибы и целебные коренья находить, по полету и голосам пернатых определял, где их гнезда, и расставлял поблизости силки, а потом освобождал птичек и выпускал на волю или дарил товарищам.
Как-то помогал Шимшон отцу в поле, и заметил родитель, что отпрыск его загляделся на проходившую по меже девчонку. И в другой, и в третий раз случилось подобное. Маноах поделился наблюдениями с Флалитой. Мать не огорчилась: “Нет ничего худого. Видно, сердце его щедро. Много любви в жизни изведает!”
Маноах и Флалита не могли нарадоваться, глядя на зреющий плод. Законное тщеславие переполняло родительские сердца. Но ни на день не забывали отец с матерью великое сына предназначение – темную тучу на небосводе счастья. “Для кого растим дивное наше чадо?” – спрашивали они себя, – нам ли на радость? Ему ли в благодать? А, может, во славу родов наших? Бедно то детство, что приносится в жертву зрелым годам!” Но стучали в уши речи ангела Господня, напоминая ответ на праздный вопрос.
Чем краше становился отрок, тем тяжелее было отцу с матерью сносить мысли о неотвратимости утраты и тщете надежд. Юный Шимшон примечал свою необычность, задумывался о будущем и вызывал отца на разговор. А тот, встав на цыпочки, гладил отрока по голове и отвечал: “Потерпи, сынок, скоро разъяснится дело!”
– Не обманул ли нас Господь? – мрачно вопрошал жену Маноах, – для собственной пользы играл сердцами верных рабов своих! Что нам, людям простым, до Его дел вселенских? Неужто судьба разлучит нас с Шимшоном? Где справедливость?
– Надо успевать наслаждаться детьми, покуда малы, – возразила Флалита, – наверное, так мир ведется. А на Господа роптать – грех! Или невдомек тебе, что Его польза – в нашей?
– Этого не постичь голове моей. Приму на веру, и полегчает на душе. Смиримся оба.
***
Исполнилось Шимшону тринадцать лет – Флалита считала, а уж она-то не ошибется! Дом приготовился встретить торжество. Молельная комната празднично украшена. Работники разоделись. Соседи-бедняки принесли жалкие подарки в зажиточный дом, ждут угощения. Виновник торжества вымахал под потолок. Смущен своей огромностью. Серьезен – взрослая жизнь впереди.
Отчего в день столь радостный морозец тревоги пощипывает родительские сердца? Будто стучится в них предчувствие неизбежности, словно пришло время уравновесить счастье невзгодами.
Гости разошлись. В парадной горнице за столом сидели трое. Отец держал сына за правую руку, мать – за левую, смотрели на свое совершеннолетнее чадо и наглядеться не могли. Неизбежно расстаться с детством, а потом и с юностью. Молчали. Дети не должны знать, как дороги они тем, кто их воспитывает.
Тут повторилось давнее, но не забытое Флалитой. Солнце погасло, но за тучи не спряталось, небо почернело, но звезды не вспыхнули. Сверху вниз ринулся ярый смерч и, достигнув тверди, пропал. Светило опять засияло, и купол над землей вновь заголубел.
– Мир дому сему, и благоденствие обитателям его, – проговорил слетевший с неба ангел Божий и вперил в Шимшона пристальный взгляд.
Флалита и Маноах поклонились до земли, и их сын-богатырь последовал примеру родителей, не зная пока, кто есть сей пришелец.
– Мы поднимали Шимшона, блюдя все указы твои, – дрожащим голосом произнесла Флалита.
– Парень рос в святости, настоящий назир, и к великой будущности приготовлен, – вторил жене Маноах.
– Рано судить о зрелости его. Настала моя очередь наставлять спасителя, – твердо заметил ангел, ловя на себе вопросительный взгляд юноши, – сегодня же ты многое услышишь от меня, Шимшон!
– И мы услышим? – дружно воскликнули Маноах и Флалита.
– Мои беседы с Шимшоном будут происходить с глазу на глаз, в пещере за городской стеной Цоры. Пойдем, парень!
Сын уставился на отца с матерью. Глаза его выражали удивление, сочувствие, превосходство. Ангел взял Шимшона за руку и молча увлек за собой. Через открытую дверь видны были две удаляющиеся фигуры. Маноах и Флалита впервые ощутили себя стариками.
***
Зажженная ангелом масляная лампа силилась рассеять мрак внутри пещеры. Тусклый свет угомонил летучих мышей. Таинственность и гулкая жуть вокруг не испугали Шимшона – он вообще не ведал страха. Ему, сильному и умному, никогда и ничего не казалось угрожающим или опасным. Ангел с удовлетворением отметил про себя уверенность ученика.
– Шимшон, ты назир, и таковым пройдешь путь жизни своей. Богом назначено тебе судить и пророчествовать, истреблять маловерие в среде иудеев и спасать народ от руки язычников! – без предисловий заявил ангел.
– Я горд и я готов! Но ты кто такой, как звать тебя? – не робея, спросил Шимшон.
– Я – ангел Пахдиэль, посланец Господа. Имя мое храни в тайне. Даже от отца с матерью!
– Почему?
– Такое имя лишь ангелу дается, родители же твои хоть и праведники, но люди заурядные. Что если тщеславием соблазненные, проговорятся, мол, сын с Пахдиэлем якшается? Скажут завистники: “Вранье! Дому этому удачи чересчур, еще и ангел Божий к ним сойдет? Лживая семейка, все, как один, бахвалы и обманщики!” Не поверят люди сейчас – не захотят верить и потом, когда пророчить и судить станешь.
– Буду молчать, но меж мною и родными тенью ляжет тайна.
– Не последняя она. Неизбежны секреты у пастыря от стада. Уповать на прямоту – остаться с носом!
– Ты и меня той же пядью мерить станешь?
– Э-э-э-э! – красноречиво ответил ангел, погрозив юному собеседнику пальцем, и впервые улыбнулся, – ты смышленый малый, Шимшон, хвалю!
– Я вырос наособицу. Не знаю, что делать с этим.
– Три достоинства Господь припас для человека – мудрость, силу, геройство, – продолжил Пахдиэль, – не каждому и не даром дар сей дается. Удостоенный награды, обязан употребить ее на богоугодные дела и тем воздать Всевышнему.
– Мне только тринадцать лет…
– Будем вместе трудиться. Чтоб судить и наставлять – надо знать и уметь. Ты умен и силен от Бога, а я просвещу тебя, и научишься кривду от правды отличать.
– Говори, Пахдиэль.
– Славно живут язычники-филистимляне, не так ли? Веселы, всегда пьяны, охота да разбой, блудом утоляют похоть, сыты и довольны.
– Чего ж еще желать? Есть, у кого учиться!
– Нет, Шимшон! То-то и горе, что иудеи тянутся за ними. Безверие и разгул ведут в ад. Всевышний дал законы своему народу. А как вы существуете на земле? По ночам друг у друга межи передвигаете. Гоните скот на потраву к соседу. Пастух убьет землепашца и за грех не почтет. К труду не привержены. Урожай без ссоры поделить не умеете. И молитесь вы без рвения и заповеди не блюдете. Не диво, что вас язычники утесняют. Да что и говорить…
– Понимаю, Пахдиэль – худо мы живем. Но привычному оку трудно разглядеть.
– Вот я и открою тебе глаза. Еще много раз мы с тобой встретимся.
***
Должен ли Шимшон разуметь грамоте? Много раз Пахдиэль задавал себе сей непростой вопрос. Он ухватился за паллиатив. Мимоходом заметим, что в те давние времена слово это не было в ходу, но умение найти временный ответ к задаче, оставив ее неразрешенной, уже существовало.
Иначе говоря, Пахдиэль задумал выучить питомца читать. А если тот выкажет абсолютную благонадежность, то можно будет перейти к письму. Беседы с Шимшоном и наблюдения над ним давали ангелу основания не только для оптимизма, но и для тревоги. Опасность чтения ограничена лишь разумением полуграмотея, но умение писать куда коварнее – рисованьем букв можно многих заразить крамолой. Впоследствии Пахдиэль хвалил себя за осторожность.
С первых же опытов судейства Шимшон выказал понимание своей роли и рвение в исполнении ее. Ворам не было спуску – к ним молодой судья столь энергично прилагал свою огромную силу, что навсегда отбивал охоту разживаться за чужой счет. Судья умерен, когда боится потерять место. А назиру нечего было опасаться – у него от Бога миссия. В низкие души обидчиков слабого пола он вселил страх возмездия. Раз, выпив вина без меры, некий удалец овладел юной девой, не знавшей мужа. Обесчещенному отцу пострадавшей Шимшон предложил самому выбрать кару для насильника – побить камнями или взыскать выкуп. Расчетливый родитель избрал второе средство.
Тут к месту упомянуть о благорасположении Шимшона к женской прелести. Во время бесед в пещере Пахдиэль не без тревоги замечал, как от года к году крепчает это свойство, рвется наружу и ищет приложения. Ангел полагал, что интерес воспитанника чрезмерен и может повредить его репутации. Да и карающая длань начинающего судьи бывала порою чересчур тяжела, и невольно нарушалась заповедь назира сторониться мертвых.
Проснувшееся в Шимшоне тщеславие не нравилось Пахдиэлю. Его настораживало в ученике упоение силой и звучащие порой нотки превосходства над обычными людьми. Ангел невольно вспоминал остерегающие слова Второго друга-советчика: вождь – человек, значит, не без изъяна…
Маноах и Флалита с бессильной грустью наблюдали, как недюжинно одаренный и нацеленный на великие свершения Шимшон отдаляется от них, людей заурядной судьбы. Себя жалели, но более всего кручинились о сыне, на одиночество обреченном.
Пахдиэль выучил Шимшона чтению. На привозимом египетскими купцами папирусе ангел записывал деяния ученика. А тот, не опасаясь гнева писца, в простоте своей любил заглядывать ему через плечо.
– Мои подвиги ты приукрашиваешь на величину твоего мнимого участия! – ехидно заметил как-то раз Шимшон.
– Не умничай! Разговорился ты, однако, – сердито рявкнул Пахдиэль, – не для тебя, юнец, для потомков пишу! Не серой правдой, а ярким словом вера крепка!
Глава 4 Смуглянка
Годы шли. Пахдиэль частенько навещал Цору. Поручение Всевышнего нужно исполнять, продвигаться вперед, и каждый Божий день должен становиться шажком на пути излечения колен Израилевых от маловерия и избавления их от гнета язычников. Избранный ангелом для достижения высокой цели назир – субъект порой непредсказуемый, и требуется пригляд за ним. Поэтому, слетая с небес, посланец Господа уводил Шимшона за собой в пещеру учения.
В известной мере Пахдиэль был удовлетворен усилиями Шимшона-судьи, который крутым обхождением вбил в головы жителей Цоры сознание неотвратимости суровой кары за грехи. Это достижение имело два благоприятных действия, одно большое, другое – малое. Большое действие состояло в том, что страх наказания достаточно часто удерживал вероятных злоумышленников в рамках смирного поведения. Малое действие выражалось в фактах, к сожалению слишком редких, превращения страха в богобоязненность, столь недостававшей жестоковыйному народу.
Если такие деяния Шимшона, как судебная практика и духовное исправление единоверцев с большим или меньшим успехом осуществлялись им, то труд освобождения иудеев от филистимских цепей не был начат. Это обстоятельство беспокоило молодого судью, сознававшего неполноту воплощения в жизнь предписанной ему миссии. Лишь глупец радуется половине пройденного пути. Надо ли говорить, сколь сильно тревожился Пахдиэль!
К филистимлянам Шимшон относился неоднозначно. Жадная, буйная, многообразная в своих проявлениях сила молодого тела тянула его к радостям языческого жизнелюбия, то есть в сторону, противоположную от аскетизма веры праотцев. Однако мрачно довлела мысль о неисполняемом Божественном предназначении, угрюмый долг грыз душу и побеждал ее. Назир все думал, как соединить несовместное.
Не раз и не два доводилось Шимшону бывать в городах филистимских. Манили наслаждения любви с искусными в этом занятии язычницами. Отца с матерью он не посвящал в свои тайны, а те делали вид, что ничего не ведают. Поскольку в намеке всегда есть безобидная капелька яда, они невзначай напоминали сыну о положительных сторонах женатой жизни и противоположных свойствах холостяцкого бытия. С горячей благодарностью Шимшон встречал родительские советы, неизменно обещая всерьез обдумать их.
Как-то в Азе увидал Шимшон смуглую девушку с короткими черными кудрями и дерзким призывным взглядом и возжелал ее. Он прочел в глазах красавицы восхищение его статью и обещания неги. Не теряя головы, благоразумный назир расспросил о ней. Сказали ему люди, что она – любимица сынков местных богачей. Кушит, так звали глазастую прелестницу, попросту говоря, была дорогой блудницей, что ходила по рукам, и связью с нею гордились друг перед другом лихие бонвиваны города Азы.
“Похоже, возгорелась в сердце Кушит страсть ко мне, – размышлял Шимшон, – или любопытствует познать иудея любовь. Проведу с ней ночь наслаждений. Жеребцы необрезанные озлятся, станут обижать девчонку за всеядность и на меня посягнут. Защищать себя и Кушит – чем не справедливая причина начать избиение филистимлян?”
Шимшон поделился планом с Пахдиэлем. Ангел был доволен весьма: не забыл ученик великое предназначение свое! Пусть не стоек он против женских чар, зато умеет из слабости пользу извлечь. Пахдиэль внес важное добавление в проект. Необходимо снять массивные железные засовы с ворот Азы. Из металла иудеи изготовят наконечники для копий, и появятся у Шимшона боевые соратники во всеоружии.
Задумка хранилась в тайне. Неведомо и по сей день, как Флалита прознала о намерениях Шимшона. Может, он во сне проболтался? Так или иначе, для начала разговора мать подступилась к сыну с похвалой.
– Молодец, дружок, не пьешь вина, как и положено назиру!
– Да что ты, мама, я и мыслей таких не держу!
– Правильно! Не зря люди говорят – пьющего к блудницам тянет. А тебе не подобает!
– Конечно…
– Молодец, сынок!
– Прилагаю старание…
– Хватит темнить, Шимшон! Не ходи к Кушит! Она чужая, да еще и распутная! Мы с отцом сосватаем тебе красивую честную девушку из наших, и женись на ней!
– Не тебе, Флалита, отменять замысел, Господом подсказанный! – воскликнул оказавшийся поблизости Пахдиэль.
– Пойдем, женушка. Нам, слепым кротам, из темной норы светлое не видать, – с обидой заметил Маноах.
Родители удалились, а сын неодобрительно поглядел на наставника.
***
На ночь глядя Шимшон явился в Азу. Первым делом осмотрел ворота. Не только засовы массивные из железа отлиты, но и бревна дубовые щедро окованы полосами металлическими, крепко-накрепко к дереву привинченными. “Справлюсь!” – усмехнулся силач.
Вот и жилище Кушит. Красавица стоит на пороге, ждет. Сияют глаза фемины, зовут Шимшона в дом. Он вошел. Тускло светит масляная лампада. У стены виднеется ложе. На нем она примет гостя. Благородная скромность удерживает нас от изображения ближайших событий. Стыдливость и пуританское воспитание диктуют нам честно закрыть глаза и крепко заткнуть уши. Воображение и опыт помогут любопытству.
Утолив начальный голод, богатырь задремал. Он не мог позволить себе глубокого сна – не окончена первая и сладостная половина плана, а вторая и суровая даже не начата. Вдруг из темноты улицы раздались грубые крики – это толпа полюбовников прекрасной Кушит вызывала Шимшона на расправу. “Как скоро узнали, дьяволы, что я здесь, – подумал он, – не иначе – работа Пахдиэля, подстрекнул для верности!”
Однако делать нечего. Шимшон оделся, наскоро поцеловал на прощание Кушит и нырнул в ночной мрак. Тут же на него ринулись несколько филистимлян, повисли на мощных плечах, пытались повалить на землю. Он легко стряхнул с себя незадачливых мстителей. Кого-то убил, кого-то покалечил. На соседней улице замелькали факелы. Время терять нельзя. Шимшон бросился к городским воротам. Вопли и огни приближались. Недосужно отрывать железо от бревен. Как быть? Шимшон присел, уперся ногами в землю, обхватил одну половину ворот и могучим рывком стащил ее с петель. Проделав то же со вторым створом, он взвалил добычу на широкую спину и растворился в темноте.
Шимшон спрятал ворота на горе в надежном месте, чтобы в другой раз придти и без помех снять железо и унести в Цору. Ангел поздравил Шимшона с героическим завершением дела: “Славное начало, добрая ссора, конец лицемерному миру! Филистимляне не извинят обиду, а ты не простишь недопитого нектара любви. Аза лишилась ворот и беззащитна!”
