Дана Стар
Дороже жизни
Глава 8
У малышки сегодня день рождения. Я очень долго и усердно работал, чтобы купить ей подарок. У меня получилось. Я купил ей телефон и огромный букет алых роз. Надеюсь, понравиться.
Погода в этот пасмурный день оставляла желать лучшего. Набросив на голову куртку, я бежал по лужам, возвращаясь с рынка. В одной руке – розы, в другой – свёрток, перетянутый подарочный лентой. Хотел успеть к её пробуждению. Нюта ведь не любит одиночество.
Как назло, в пробку попал!
До сих пор не могу привыкнуть к общественному транспорту. Такое ощущение, словно нас, живых людей, запихнули в консервную банку, без грамма кислорода, и оставили там мариноваться на долгие сутки.
В больницу вернулся только к одиннадцати часам. Моя девочка наверно жутко расстроилась… Хоть бы до истерик дело не дошло.
Кстати, врачи наобещали нам успешных прогнозов. Вплоть до того, что через месяц Аня сможет покинуть больницу. Думаю, я успею к этому времени накопить на нормальное жилье. Теперь мне больше не придется работать в реабилитационном центре. Подыщу другую работу, хорошо оплачиваемую. А она пока дома, вместе с котом, меня будет ждать.
А вскоре я на операцию насобираю и на ноги мою девочку поставлю.
Правда, когда я уже подошёл к главному входу лечебницы, резко остановился, задумался. Посмотрел на своё отражение в грязной луже и голову вниз опустил, до белизны в суставах сжав кулаки. Я ведь не могу вечно тащить на себе этот тяжёлый груз с булыжниками. Рано или поздно придётся признаться. Но, чем дальше оттягиваю момент… тем потом ей будет больнее.
Что же я творю…
С яркостью топнул ногой по луже и дальше побежал.
Сегодня. Вечером. Я должен признаться Ане, что это я её сбил.
Сбил и умирать бросил. Посреди грязной дороги.
***
Пока я бежал по коридору, в груди что-то остро кольнуло. В этот же момент, где-то на улице, резко бабахнул гром. На душе вдруг так жутко стало… Жутко, мрачно и одиноко. Не по себе. Что-то случилось. Не знаю почему, но какое-то нехорошее предчувствие противно запульсировало в висках.
Я быстро ворвался в палату и не поверил собственным глазам!
Постель пустая. Там ничего нет.
Ни одеяла, ни подушек. Голые пружины…
Вещей никаких не вижу!
Запаха ее не чувствую…
Аня!!!
Моя Аня…
Там смертью пахнет.
А ещё холодом, болью, ужасом.
Перед глазами замигали чёрные пятна, подарки, что я держал в дрожащих руках, с грохотом посыпались на пол, а сам я впечатался спиной в стену, и сполз на пол.
С минуту немигающим взглядом пялился в одну точку, не в силах ни говорить, ни дышать нормально, а затем к заведующей помчался, на ходу отчаянно читая молитвы.
– Где она? Где Аняяя! – без стука ворвался в её кабинет. Волосы упали на глаза, руки сжаты в стальных кулаках, а грудь ходуном ходит.
Наталья Степановна болтала по телефону. При виде меня, сумасшедшего, у неё даже сотовый выпал из рук.
– Денис… Присядь пожалуйста, – хрипло выдохнула, – Я перезвоню. – Выключила телефон.
Но я не реагировал. Ждал ответа. Мне почему-то показалось, что она сейчас вытащит из кармана своего пиджака пистолет и выстрелит мне в голову, потому что её последние слова я воспринял как выстрел. Выстрел на поражение. В самое сердце.
– Понимаешь… – нервничает, – Анечка… Она…
– Да говорите уже! Чего вы там мямлите!
Набирает побольше воздуха в лёгкие, выпивает залпом стакан воды:
– В реанимации она. Инфаркт.
***
Я не помню, как выскочил из кабинета. Не помню, как поднялся на третий этаж центра. Не помню, как кулаками ломился в тяжёлые металлические двери отделения, выкрикивая её имя, раздирая костяшки до крови, пока всё-таки главврач не вышел на мои вопли.
– Успокойтесь! Всех больных мне распугаете. Идёмте.
Немолодой мужчина с сединой повёл меня в свой личный кабинет. Усадил за стол, в шкафчик зачем-то полез, а затем я увидел в его руках бутылку со спиртом.
– Залпом. Давай, парень. Потом можно и поговорить.
Я уже больше трёх месяцев не жрал водку. Завязал. Но сейчас, наверно, можно сделать исключение.
– В общем, в реанимации твоя девушка. В тяжёлом состоянии, – Алексей Иванович сложил руки за спиной и отвернулся к окну, глядя на то, как по оконной раме, тонкими струйками стекает дождевая вода, – У девушки есть ровно сутки.
– К-как это произошло?
Не верю! Ни единому его паршивому слову не верю!
Она ведь начала поправляться. Какой к чёрту инфаркт?
У Ани с ногами были проблемы. С ногами!!!
Что за херня?!
– Редкая, врождённая болезнь сердца. Проявляется только с возрастом. В её же случае, девушка много натерпелась, вот и не выдержала… Нянечка нашла Анну на полу. Без сознания. Сегодня утром. Говорит, девушка пыталась встать на ноги. Сама. Но не устояла, на пол упала и сильно ударилась головой о металлический бортик кровати. А потом, видимо, шок… Мы делали ей ЭКГ и УЗИ, диагноз подтвердился. Думали, у пациентки ещё будет время… Многие люди с подобным пороком живут до тридцати-сорока лет. Но это кому как повезёт.
– Она ведь не умрёт? – бормочу слабым, потухшим голосом, глотая слёзы, задыхаясь от накатывающей истерики.
Молчит.
– Не умрёт?? – настойчивей.
– Максимум сутки… Девушку можно попробовать спасти. Но нужен донор. И новое сердце.
– Так чего же вы ждёте???!!! – срываюсь на крик, со всей дури херачу кулаком по столу.
– Всё не так просто. Сейчас нет подходящего донора. Через неделю постараемся найти.
– Вы спятили!
– Пойми же, Денис… Кому-то это сердце нужнее.
Пизд*ц!
– Вот же вы ублюдок, Алексей Иванович!
Ноги в руки, выскакиваю вон из кабинета, чтобы не сорваться, чтобы не рехнуться от ненависти и не вышвырнуть старого урода в окно.
***
В реанимацию меня долго не пускали. Лишь к вечеру, когда многие работники разбежались по домам, санитарка сжалилась и одним глазком позволила взглянуть на Аню, потому что я полдня провалялся на полу возле двери, вырывая собственные волосы, мысленно рыдая от свалившегося из ниоткуда горя.
Это месть судьбы.
Я точно знаю.
Когда у нас с Нютой начало всё более-менее налаживаться, сука судьба решила снова меня наказать. Снова сломать! И снова швырнуть наши души на острые скалы. Я даже и минуты не мог спокойно выстоять, глядя на любимую. Хоть приборы жизнеобеспечения работали, но мне казалось, что она не дышит. Бледная. Нет. Не бледная! А синяя. Как безжизненная фарфоровая статуя.
Я лбом к стене прислонился и тихонько заплакал.
Не верю!
Не верю, что это происходит со мной на самом деле.
Одна беда… другая…
Я знаю, что небеса меня наказывают, таким беспощадным образом, через дорогих сердцу людей.
– Я спасу тебя, любимая… Спасу. Обязательно! Это я должен быть на твоём месте. Я. Ублюдок, эгоист, тварь. Не ты. Только не ты!
Стукнув кулаками по стене, развернулся и бросился к выходу.
Через минуту я уже пытался дозвониться отцу.
Он поймёт. Это единственный шанс. Я ведь не для себя прошу. А для другого человека. Достойного на счастливую, полноценную жизнь.
Долго пытался дозвониться. Наконец, минут через двадцать, на звонок ответили:
– Денис? Что такое?! Какого дьявола ты названиваешь без передышки? У меня сейчас важные дебаты. Хочешь мне выборы сорвать, щенок? Что тебе надо?!
– Мне нужны деньги.
Хриплый выдох и безразличный ответ:
– Сам заработаешь. Я же сказал, что и копейки больше не дам! Разговор окончен. Выпутывайся сам.
Длинные гудки.
***
Разговор с отцом одновременно придал мне сил и вспыльчивости. Я, действуя сугубо на эмоциях (потому что больше ничего другого не оставалось), ворвался в кабинет главврача и за грудки схватил эту продажную скотину. Тряс, душил, пока не вмешались охранники.
– Спасите Аню! Умоляю!!! Спасите! – меня грубо оттаскивают от Алексея Ивановича и бросают рядом на стул.
А докторишка хватается за горло. Хрипит, пыхтит, матерится сквозь стиснутые зубы:
– Я же сказал! Нет у нас донора! Я не волшебник!
– Она умирает… – с мольбой, теперь уже унижаюсь.
Затем падаю перед ним на колени и голову низко-низко опускаю.
Я на всё готов. Даже готов вылизать языком его грязные ботинки.
– Встань, Денис. Ты что тут за цирк устроил?
– Не уйду. Пока Аню не спасёте. Я упёртый.
Вздыхает. Снимает с лица очки с огромными лупами и устало массирует переносицу:
– Бесполезно. Делай, что хочешь. Я бы обязательно помог. Правда. Но не в моих это силах. Если только чудо какое не случится, и кто-то добровольно не ляжет под нож.
– Ублюдок, – рычу, шёпотом, но врач не слышит.
Тогда я резко вскакиваю на ноги и с абсолютной уверенностью заявляю:
– Моё сердце возьмите! Я готов! Я доброволец! Возьмите!!! Я жить без неё не могу. Слышите! Если она умрёт, я с моста прыгну, или под поезд…
– Ты ненормальный. Это незаконно!
– Прошу, умоляю! Я заплачу! Всё отдам! Всё, что у меня есть! Деньги, одежду, тачки (если бы были) и органы! Все, к чёрту, органы забирайте! Иначе я вам жизни не дам. Понятно?!
Ещё один хриплый вздох и холодный ответ:
– Что, настолько сильно любишь?
– Очень люблю. Больше жизни.
– Хорошо. Только тебе придётся подписать необходимые бумаги о согласии. А ещё мы проведём некоторые тесты, чтобы убедиться в вашей совместимости.
***
После сдачи анализов, я узнал, что мы с Аней идеально подходим друг другу в плане физиологии. Заполнив все необходимые бумаги, я добровольно подписал себе смертный приговор. И я не жалел об этом. Ни единой секунды. Какое меня ждёт будущее? Особенно тогда, когда она узнает, кто именно сделал из неё калеку. А я исправиться хочу. Измениться! Грехи загладить. Поэтому все свои другие органы я завещал нуждающимся детям. Надеюсь, там, на небесах, мой поступок оценят. Слова – это пустота. Своими жалкими извинениями я не верну Ане её мечты. Уж лучше докажу… Докажу то, что я действительно раскаиваюсь.
***
К позднему вечеру всё было готово к операции. Я сидел в её комнате, на кровати и усердно царапал на рваном клочке бумаги свои ущербные извинения. В этом письме я оставил кусочек своей души… Жаль, что у неё даже не останется моей фотографии. Хотя, зачем ей фотография, после того, когда она узнает всю правду? Она меня будет презирать. Возможно. И ненавидеть. Несомненно. Но я пообещал, что верну ей ноги. Значит верну. Потому что продал все свои органы, а деньги завещал любимой. После операции мою девочку сразу же отправят за границу. А там… там врачи обязательно найдут способ победить её болезни.
В письме я рассказал всё как есть. Извинился… За эгоизм свой чёртовый, за ложь, которой каждый день кормил малышку. И за то, что ушёл не попрощавшись.
Аккуратно сложил записку. Поцеловал. Немного подержал в руках и оставил на столе. После операции, думаю, найдёт.
Затем, не спеша разделся. Набросил на голое тело тонкую сорочку и застыл в ожидании того, когда за мной придёт медсестра с уколами.
***
Когда, уже в операционной, меня подвезли к Ане на каталке и дали минуту, чтобы попрощаться, я с отчаянием потянулся к её столу, ухватился за бледную ручку и жадно сжал. Смотрел ещё несколько минут на малышку и у меня слезы по щекам градом катились. Впервые. Впервые в жизни я рыдал как трусливая баба. Потому что знал. Знал, что это конец. Мой конец. Что я уже больше никогда не открою глаза и… никогда её не увижу.
Да! Я боялся не смерти. Я боялся забыть Аню. Навсегда забыть. Её имя, её красивое лицо, нежные прикосновения и звонкий голос.
Вот и всё.
Всё закончилось.
Я не буду жалеть.
Я сделал правильный выбор.
Правильный и умный.
Живи Аня. Живи! Ради меня и ради своей мечты.
Это моя вина. И мне её исправлять.
Прости девочка. Прости.
Я люблю тебя.
Прощай…
Руку её отпускаю, а перед глазами всё плывет, всё вращается и я, наконец, засыпаю, проваливаясь в неизвестность. Засыпаю с улыбкой на лице. Потому что моя душа… перестала болеть. А грехи… прощены.
