Даниил Кочергин
Аквариум
25. Исход
Выше меня на целую голову, роскошные русые волосы львиной гривой спускаются на широкие плечи, эдакий принц из сказки, уверен, у него и конь белый есть. По свежему лицу и отсутствию морщин видно, что Даримир значительно младше меня. Интересно, почему правителем Крепта стал именно он, а впрочем, это не совсем сейчас важно. Широко распахнув объятия, встречает меня у входа в покои Бахтии, искреннее мне радуется, а это всегда приятно. Как говорил Морэ, проявление искренности всегда наивно и я, наверное, соглашусь, чистосердечность признак простодушия. В его глазах ни тени сомнения в том, что я действительно его брат, признал, и я сразу успокаиваюсь на этот счет. Увидев повязку на моем плече, на которой багровым пятном проступила кровь, Даримир, старается обнять меня аккуратно, чтобы не причинить боль.
– Старый Ксен, сбитый с толку твоими похождениями в Свободном городе, весь исписался мне, а я и ответить ничего не могу, сам ничего не знаю – Даримир широко улыбается мне и при этом никаких намеков на претензию. Видимо мое влияние на Даримира весьма значительное.
– Всё расскажу, не переживай, – если внимательно прислушаться, то можно уловить едва заметный оттенок снисходительности в моем голосе, – давай присядем, я устал.
Дворец Бахтии гудит как пчелиный улей, снуют лакеи с узлами вещей, рабочие снимают картины, выносят мебель – Салим устроил эвакуацию. Для этой цели он выбрал самый восточный город Атики – Песр. Это не самый крупный город после Атики, но он имеет выход в море, а значит и путь к дальнейшему отступлению. Мы присаживаемся здесь же, в приемной, на небольшой диван, и я вкратце рассказываю о своих приключениях, а также озвучиваю свое мнение по поводу дальнейшего нахождения Даримира и Бахтии в Атике. Как я понял из нашего разговора, и Бахтия, и сам Даримир, растеряны, та ещё парочка. Бахтия привыкла к неспешным и чинным докладам, подробным объяснениям, которые, как правило, сводились к тому, что все хорошо, а будет ещё лучше. Теперь же ей уделяют мало внимания, ощущение, что её аккуратно отодвинули в сторону, когда начались серьезные дела, как ребенка, чтобы не отвлекал. Со слов Даримира, Бахтия не трусиха, наоборот, готова в любой момент поднять меч, то есть её не испугать, ворвавшись в её покои, с криками, что все пропало, придется убеждать. Даримир, конечно, не является беспристрастным источником, но думаю, что в этом он прав. Салим, Морэ и сам Даримир неоднократно просили Бахтию на время покинуть, если не страну, то хотя бы столицу, но она остается непреклонна в своем решении не покидать Атику. Но я уверен, ни Салим, ни Морэ в своих просьбах не осмелились раскрыть истинное положение дел и ограничились общими словами. Если бы они представили красочную картину пожаров, грабежей и виселиц, на одной из которых болтается её возлюбленный, кто знает, как бы она себя повела. Что ж, проверим.
Огромные черные глаза удивленно смотрят на меня исподлобья, я подробно и во всех красках описал свой прогноз ситуации, складывающейся на поле боя, и ближайших перспектив. Как я и предполагал, Бахтия до сих пор пребывает в уверенности, что войну Атика выиграет, потому что её армия сильна, и все необходимые для победы планы реализованы, в том числе, и с моей помощью. Поэтому она считает, что я излишне эмоционально воспринимаю происходящее и сильно преувеличиваю опасность. Даримир же предательски молчит и никак мне не помогает несмотря на то, что мы договаривались действовать вместе. Пока меня не выставили за дверь как паникера, пробую поменять подход.
– Я также верю в победу Атики, и просьба моя с этим и связана – помочь в достижении победы, – медленно и четко выговариваю слова, – как правило, такие войны не заканчиваются за один день, мы должны учитывать все вероятные сценарии, прогнозировать любые события, чтобы должным образом на них реагировать. Вполне возможно, что с точки зрения военной стратегии Вашей армии потребуется перейти на более удобные позиции, в том числе, временно отойти в вглубь страны, чтобы измотать и растянуть войска противника. Армии крайне важно иметь свободу манёвра.
– Оставшись во дворце, – после небольшой паузы перехожу к главному, – Вы лишаете свою армию этой самой свободы и привязываете её к Атике. Армия не уйдет на более удобные рубежи, зная, что Вы здесь остаётесь. А самое главное, как отреагирует Ваша армия, если Вы будете пленены винарами? Возможно, это окончательно сломит их сопротивление.
Перед Бахтией огромное золотое блюдо темно-коричневого шоколада, целая гора в форме кубиков правильной формы. Бахтия задумчиво протыкает подтаявший кубик длинной спицей и отправляет себе в рот – прием окончен. Склонив голову, я пячусь спиной к выходу, Даримир выходит вслед за мной.
– Что могу сказать, выжди около часа, но не больше, – крепко пожимаю ладонь Даримира, – и, если к этому времени она не решится, запусти шарманку заново, её нужно уговорить. В любом случае, постарайся, чтобы тебя к завтрашнему дню здесь не было. Прощай!
Маша, Си и Гел, расположившись на песке, увлеченно играют в какую-то местную игру похожую на нашу «камень, ножницы, бумага». Мы встретили мальчишек по дороге из Атики, там же, под тем же деревом, что и в первую нашу встречу. Увидев нас, мальчишки обрадовались, а я презентовал каждому из них по золотой монете из кошелька Морэ, чем обрадовал ещё сильнее. Теперь мы лежим на пляже, слушая морской прибой. По дороге в небольшом отдалении от нас, поднимая облака пыли, медленно движется нескончаемая вереница телег и всевозможных повозок. Кому есть, что терять перебираются из Атики на восток.
Никаких сообщений о военных действиях ещё не поступало, возможно, армии так и стоят друг перед другом в ожидании исхода переговоров, во всяком случае, я на это надеюсь. Каждая человеческая жизнь уникальна, и сознание, воплощённое в эту жизнь – уникально и непостижимо независимо от её физической формы. Война же, как никакое другое событие, обесценивает самое, что ни на есть ценное. И что-то же не позволяет им всем взять и разойтись по домам, сохранив таким образом свои бесценные жизни? Впрочем, к чему этот наивный вопрос – многое может быть важнее, чем собственная физическая жизнь.
– Нет не может, только жизнь имеет значение, – Сава, подложив руки под голову, улыбается моим мыслям, – а не позволяет им уйти, в первую очередь, непонимание бесценности и уникальности своих жизней.
– На мой взгляд, это довольно примитивное суждение, – лениво говорит Семен Львович, – порой жажда самой жизни не позволяет это сделать, страх потерять её, в том числе, лишившись еды и тепла, например, в результате победы неприятеля, либо позорного наказания за побег. Кроме того, само существование в социуме генерирует такой полезный социальный продукт как мораль. Нормы этой самой морали словно жилы, связывающие в организме разные части тела, связывают между собой отдельных индивидуумов, образуя общество. Чем крепче эти нормы, тем крепче общество. Крепость же самих моральных норм определяется осознанием каждого индивидуума необходимости их исполнения – долг.
–Долг…, – хмыкает Сава, – смерть обрывает не только жизнь, она обрывает всю реальность, воспроизводимую сознанием. После неё, больше нет прежней реальности, по крайней мере в том виде, в котором её воспроизводило сознание. Вот пример, – Сава на секунду задумался, подбирая слова, – представь, что твоя жизнь – рыбка, маленькая аквариумная рыбка с выпученными глазками. Аквариум, в котором она плавает, это реальность, воспроизводимая твоим сознанием. Огромный такой, красивый аквариум, с подводными замками, мохнатыми водорослями, конечно, пластиковым водолазом, подающим кислород, и большим количеством различных рыб всевозможным расцветок и размеров. Как это всегда происходит – вдруг, по каким-то причинам, неважно, твоя рыбка умирает. Что происходит после её смерти? Думаешь, она тихо всплывет брюхом к верку, а все остальные так и будут продолжать плавать вокруг: кто-то посочувствует, кто-то позлорадствуют, но большинство безразлично воспримет её кончину? Нет, смерть твоей рыбки приводит к более значительным изменениям – весь аквариум разлетается в дребезги. Ба-бах! К чертям! Нет больше аквариума. И где теперь, скажите мне на милость, этот самый долг? В чем смыл, если, исполняя его, ты уничтожаешь то, ради защиты чего ты взялся его исполнять.
– Рыбка погибает, спасая другую, исчезает её реальность, её мир исчезает, но реальность другой спасена, продолжается…, наверное, ради этого. И потом, – поворачиваюсь к Саве, – согласно вашей же теории о существовании сознания в нескольких реальностях одновременно, разве жизнь, оборвавшись в одном месте, не продолжается в другом, в другом аквариуме?
– Не согласен, – Сава, хитро улыбаясь, отрицательно качает указательным пальцем, – ну вот возьмем, для примера, тебя и Крисимс: сознание, определяющее реальность Крисимса, прекратило свое существование после твоей смерти, аквариум лопнул. И теперь ты не помнишь себя на Крисимсе и вся твоя жизнь там, на Крисимсе, – жизнь совершенно другого человека. И скажи я тебе сейчас, что ты, дорогой мой друг, героически исполнил свой долг и поплатился жизнью, что ты почувствуешь? Ничего! Для тебя теперь это – чужое, ни любви, ни тоски, ни гордости. Стоило ли это потерянной жизни…? Теперь на это начхать, своей или, имеющей хоть какое-то отношение к тебе, ты её не считаешь. И неизвестно, продолжает ли вообще существовать Крисимс в принципе. Существуют ли у других рыб, которых ты встречал на Крисимсе свои собственные аквариумы, есть ли у меня свой аквариум или мы все были только наполнением твоего и исчезли вместе с ним? В одном я уверен, что Крисимс в том виде, в котором его воспроизводило твое сознание, прекратил свое существование. Потеряна память, потеряно сознание, потеряна реальность.
– По-твоему выходит, что память определяет сознание, а сознание определяет реальность?
– Выходит, что так, – поразмыслив секунду, кивает Сава, – сознание не существует без памяти, а реальность – без сознания.
– Карл Маркс с Вами бы поспорил, молодой человек, – улыбается Семен Львович.
– Постой, постой, – с улыбкой обращаюсь к Саве, – но раз ты рассказываешь мне о Крисимсе, а ты – моя иллюзия, в чем вы все пытаетесь меня убедить, то значит память о Крисимсе не потеряна?
– Полагаю, что-то осталось глубоко в твоем подсознании, действительно, иначе как бы я всё это рассказывал. Но, согласись, теперь это просто информация о чужой жизни, а не память, определяющая сознание. Это как навыки, выработанные в одной жизни и перетекающие в другую, твое умение драться на мечах, в конце концов. И сколько ещё у тебя разбитых аквариумов? Один, два, или бесконечное множество, кто знает…
Некоторое время молчим, каждый о своём.
Мои уговоры возымели действие: Бахтия приняла решение на время оставить Атику и перебраться на восток страны, в город Песр. Я же, решил составить компанию ей и Даримиру, возможно, потребуется мое участие, а Семен Львович, Сава и Виталик собрались в путешествие на север страны, туда, где в предгорьях расположен город Еран. Это крупнейший после Атики город, выстроенный исключительно из белого камня, утопающий в фруктовых садах и виноградниках. Именно там выращивают и давят красный виноград, из которого получается знаменитое атикийские вино или, как его ещё называют, еранское.
Теперь нам с Машей и Авелом предстоит долгая, но в отличии от пустынного запада, живописная дорога на восток. Мы купили вместительную повозку и всё необходимое для длительного путешествия, мои компаньоны по пятой палате также основательно подготовились – запаслись провизией, и крепкими, надёжными лошадьми. В преддверии ночи мы организовали недолгую стоянку в месте, где начиналось наше приключение, и где мы разделимся на две группы: одна отправится на восток, другая – на север.
На вечернем небе одна за другой просыпаются звезды, всё также убаюкивающе шепчет прибой. На телегах и повозках, вереница которых нескончаемо тянется, зажглись керосиновые лампы и фонари, отчего дорога превратилась в реку огней, берущей начало в Великом городе и несущейся огненным потоком на восток.
Много интересного произошло за это время, настроение сейчас – вспомнить, о чём-то погрустить… но автобус, как мы помним, не делает остановок для хандры и ностальгии, каждый миг – его движение к единственной остановке. Впереди ждет ещё много интересного, в противном случае, в чем смысл продолжать движение?
– Не соглашусь…, – Семен Львович перебивает мои мысли, – хандрить – скорее да, чем нет, уж очень хандра поминает мне уныние, а это смертный грех. Но вот ностальгировать… Вы только что пришли к выводу, что память определяет сознание, а грустить о чём-либо прошедшем это как раз о памяти. Я, конечно, не имею ввиду временные явления, в них есть что-то теплое, человеческое, на это не жалко тратить ценные мгновения. Я говорю о перманентной зацикленности на воспоминаниях. Думаю, что и здесь есть своего рода движение сознания, но, скажем так, движение в обратном направлении, в прошлое. И может так статься, что в какой-то момент движение в прошлое станет ценнее, чем все устремления в будущее, и тогда смысл оставаться в автобусе – именно прошлое.
– Впрочем, и повод выйти из автобуса находят тоже там – в прошлом – добавляет Сава, – свобода выбора, она такая.
Уже совсем стемнело, попрощавшись с мальчишками и обнявшись с Савой, забираюсь в нашу повозку, где Маша уже готова править запряженными лошадьми. Авел устраивается рядом с ней, и повозка, прощально скрипнув колесом, отправляется в путь.
26. Творец
Удобно сижу на кровати, положив за спину к стене мягкую подушку, в руках Сервантес и карандаш. За окном весна, пьянящим воздухом проникает в мою палату через открытую форточку. Запах краски, мучивший меня последнюю неделю, уже выветрился и теперь ничто не мешает мне писать. Аккуратно, высунув язык, вывожу буквы обкусанным карандашом между строк изрядно потрепанной книги, все идет хорошо.
До сих пор в палате один, поэтому никто мне не мешает сосредоточиться и погрузиться в мой рассказ. Начинаю с самого утра и отключаюсь только вечером, когда уже не хватает света разглядеть буквы. Прерываюсь, только услышав звон ключей, когда Лариса Петровна открывает замок, она по-прежнему держит меня взаперти и каждый раз укоризненно напоминает о побеге, видимо, очень испугалась. Приятно думать, что кому-то, все- таки есть до меня дело, что кто-то обеспокоился моим исчезновением. Хотя и понимаю, что Лариса Петровна переживала больше за то, что ей влетит из-за моего побега, чем, собственно, за меня самого. Но это уже не важно. Я воспринимаю реальность – как воспроизводит её мое сознание и в этом суть.
Меня радует, что с каждым днем писать становится легче, все меньше мучительных раздумий и этих бесконечных исправлений уже написанного: уточнений, улучшений. Всё это поначалу изматывало и отнимало время. Сейчас процесс пошёл быстрее и стал приносить мне удовольствие. Очень хорошо получается про Атику, живо и красочно, а главное интересно. Башня, впрочем, тоже не плохо, одни тераконы и выход в провал чего стоят. Но вот пятая палата… очень мало событий: только четыре стены и один побег. Она мелькает в моем рассказе лишь как связь между другими параллельными реальностями, не хватает действий, нет и сюжета. Но что-то же здесь было до того, как я проснулся тем осенним утром под рассуждения Семена Львовича о противостоянии света и тьмы.?! Что-то, что мне до сих пор не известно. А должна быть своя история, и, наверняка, интересная. Мне бы повидаться с Виталиком, возможно, он мог бы рассказать мне её, также как он рассказал историю Атики и Зеленых земель, но где он, и как его отыскать?
А что, если толкования Виталика, на самом деле, не просто описание, констатация свершившихся событий, а нечто гораздо большее – процесс создания событий, их творение. Ведь для сознания никакого события не существует, пока о нем нет информации. Вот, например, твой новый сосед по лестничной клетке, назовем его Боря или Гриша, не существовал для тебя до вчерашнего дня, когда заселился в квартиру по соседству. Теперь, когда ты его знаешь, твое сознание словно мороз, рисуя узоры на стекле, создает его событие. Возможно, процесс создания происходит самотеком или контролируется на уровне подсознания, но очевидно, что без осознанного воздействия с твоей стороны. Но если на самом деле возможно осознано влиять на этот процесс и определять событие по своему уразумению. И не только событие, а определять всё содержимое своего аквариума самостоятельно. Творец! Как вам такая теория?
27. Палата №5
Белые стены, окна в деревянной раме, за окнами темно. В комнате свет. На подоконнике в глиняном горшке разросшийся кактус. Напротив меня – кровать с железными спинками и красно-белым в полоску матрасом, застеленным белой простыней. На кровати сидит Семен Львович. Сидит, сгорбившись, понурив голову, словно мокрый воробей – жалкий и беззащитный, потухший взгляд, спутанные седые пряди. В руках держит свои тряпичные тапки со стоптанными задниками.
Оказывается, Семен Львович никуда бесследно не исчезал, а был просто выписан из больницы и, как я понял, его забрали то ли родственники, то ли опекуны, точнее не знаю. Ни тех, ни других у меня, судя по всему, нет, да и не очень хотелось. Те же, у кого они есть, к коим и относится Семен Львович, очень часто создают себе ложное представление, что родственные узы достаточное основание ожидать к себе внимания и заботливого участия. Не получая его, они сникают, теряются, смотрят на мир растерянно-вопрошающим взглядом… ну прямо малые дети, испуганные жёсткостью этого огромного мира. Хотя некоторые стараются скрыть душевную боль: хорохорятся, напускают браваду, мол, мне и не надо было! Шутят, часто невпопад… но их выдаёт нервозная суетливость и эта тоска в глубине потускневших глаз.
Чем же ты, Семен Львович, не угодил своим родственникам, почему вернули тебя? Да и забрали-то тебя, почему? Понятное дело – ты занудный старикан, но ведь они-то об этом знали, но всё-таки приняли решение, приехали за тобой.
Помню тот день: собираться стал с самого утра, даром, что выписка только вечером. Грудь колесом, усы торчат, глаза горят, волосы тщательно расчесаны, брови приглажены, умытое лицо светится радостным ожиданием. Вертишь головой в разные стороны, высматриваешь: как бы чего не забыть. А забывать то тебе и нечего, кроме этих самых тапочек, вот ты их целый день в руках и проносил. Да ещё и Виталика, всякий раз, как он заходил в палату, пугал своими объятиями и пылкими прощальными речами. Гордый был неимоверно, счастливый. А они вот вернули тебя, и стыдно теперь не им, а тебе. Больно и стыдно…. Но не переживай, я ни жалеть, ни, тем более, злорадствовать, не буду. И то и другое делу не поможет. Лучшее – сделать вид, что ничего особенного не произошло, а если и произошло что-то, то значения я этому не придал, даже и не заметил, так тебе сразу легче будет. Я надеюсь……
КОНЕЦ.