Даниил Мордовцев
Русские исторические женщины
Анне Никаноровне Мордовцевой, Вере Даниловне Мордовцевой, Наталье Иосифовне Первольф, с любовью посвящает
муж, отец и дедушка – автор
Электронное издание, соединившее 7 томов полного собрания сочинений Д.Л.Мордовцева
тома с 34-го по 39-й
Том первый
Предисловие
Настояние очерки не имеют претензии ни на самостоятельность исторического исследования вообще о положении женщины в истории Русской земли, ни на специальное определение исторической роли каждой из женских личностей, на долю которых выпало историческое бессмертие, вследствие ли их личной исторической деятельности, или вследствие обстоятельству обусловливавших то или другое проявление их в истории Русской земли.
Предлагаемая книга представляет не что иное, как систематическое, в самом сжатом виде, изложение, приспособленное притом для общедоступного чтения, более или менее общеизвестных фактов о русских исторических женщинах, насколько они выявили свою личность, прямо или косвенно, в истории Русской земли, и составленное преимущественно на основании известных уже исторических трудов почтенных представителей русской исторической науки: С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова, К. Н. Бестужева-Рюмина и других.
Если некоторые исторические женские личности являются в наших очерках полнее, с более или менее явственно-очерченной, цельной физиономией, а другие только как исторические тени, как исторические имена, заслужившие историческое бессмертие лишь по отношению к другим историческим именам, – то это потому, что об одних личностях есть что сказать, а о других – более того, что сказано, сказать нечего.
Таких же исторических женских личностей, как например, Иулиания Лазаревская или Евфросинья Полоцкая и им подобные, мы не казались потому, что первые из них суть не что иное, как исторические или скорее литературные женские типы древней русской жизни, другие же входят в область истории русской церкви и русского духовного просвещения.
Говоря вообще, очерки наши представляют сборник об избранном нами предмете всего того, что сказано об этом предмете в десятках томах специальных и неспециальных исторических исследований, и предназначены собственно и исключительно для тех читателей, которые или поставлены были бы в невозможность, по недостатку времени и другим причинам, или не решились бы, да и не осилили бы прочесть все то, что нами здесь сжато изложено, когда оно рассеяно в отдельных многотомных трудах русских историков или в разнообразных повременных изданиях.
Настоящие очерки мы заканчиваем началом XVIII-гo века, то есть останавливаемся на рубеже, отделяющем старую допетровскую Русь от новой.
Часть первая
Женщины допетровской руси
I. Княгиня Ольга
Первой исторической женщиной в русской истории является Ольга, жена киевского князя Игоря.
Деятельность этой женщины, сколько известно из летописных сказаний, начинается тотчас после смерти мужа, которого зверски умертвили соседи киевлян – древляне за то, что Игорь, не довольствуясь данью, платимою ему древлянами, грабил этот народ и опустошал древлянскую землю словно волк, повадившийся ходить в овечье стадо, по выражению самых древлян.
Ольга была родом из Пскова или вообще из северных областей тогдашней русской земли, из которых и впоследствии Киевские князья нередко брали себе жен.
Ольга осталась вдовой с малолетним сыном Святославом, который был еще «детеск» и едва ли достиг четырехлетнего возраста, и потому сама должна была править русскою землею до возмужалости малютки. «Кормилицем» или воспитателем маленького Святослава был Асмуд, а воеводой Свенельд, еще при жизни Игоря прославившийся тем, что отроки его были богаче «оружием и платьем», чем дружинники скупого Игоря, жаловавшиеся, что они «босы» и «наги».
В то время кровавая месть была еще в полной силе, как обычай, освященный временем и верованиями, как дело родовой чести и, наконец, как закон, строго исполнявшийся во всей стране. Даже много лет спустя после Ольги, внук её, первый русский законодатель, Ярослав Владимирович, установляя писаный закон для русской земли под названием «Русской Правды», первою статьёй этого закона постановил родовую месть: «если убьет муж мужа, то мстит брат за брата, либо сын за отца, либо отец за сына, либо племянник за дядю» и т. д. Как всякая женщина, всегда и везде наиболее строгая, чем мужчина, блюстительница обычаев старины, и как жена, оставшаяся молодой вдовой с малюткой-сыном, Ольга первой своей обязанностью сочла исполнение прямой, лежавшей на ней обязанности – месть убийцам своего мужа. И она исполнила это дело с редкой женской находчивостью и даже изысканностью. Этого требовало не одно её женское чувство, не одно приличие, наконец, не жестокость времени или её личная мстительность, но закон страны, точное исполнение которого должно было возвысить ее и в собственном мнении, и во мнении народа, и, наконец, во мнении самих врагов.
Случай к мести не замедлил представиться. Древляне, по убиении Игоря, так рассуждали: «Вот мы убили Русского князя. Теперь возьмем его жену Ольгу за нашего князя Мала, а с сыном его Святославом что хотим, то и сделаем».
Признав такое дело возможным и полезным для себя, древлянская земля отправила послов своих к Ольге, выбрав для этого посольства двадцать лучших мужей. Так как древлянская земля, лежавшая на северо-запад от земли киевской, на которой сидели киевские поляне, перерезывалась рекою Ушью, впадающей в Днепр на несколько десятков верст выше Киева, и так как в то время, при неимении и трудности сухопутных проездов, особенно при существовании тогда, почти повсеместно, дремучих лесов, преимущественно по правой же стороне Днепра, всего удобнее было сообщение по рекам на судах, – то древлянские послы и отправлены были в Киев водою, в ладье.
Когда Ольга узнала о прибыли послов, то позвала их к себе и спросила: зачем они пришли?
Послы отвечали:
– Нас послала древлянская земля сказать тебе: мужа твоего мы убили, потому что он грабил нас, как волк, наши же князя добры суть – распасли деревску землю: отчего бы тебе не пойти замуж за нашего князя Мала?
– Люба мне речь ваша, – отвечала притворно Ольга: – ведь уж мужа мне своего не воскресить! Но мне хочется почтить вас завтра перед моими людьми: так ступайте вы теперь назад в свою ладью и разлягтесь там с важностью. А как завтра утром я пришлю за вами, то вы скажете посланным: «не едем на конях, не идем пешком, а несите нас в ладье». Они и понесут вас.
Древляне, ничего не подозревая, ушли к своей ладье, а Ольга тотчас велела копать глубокую и просторную яму на загородном теремном дворе. На утро послала за древлянами.
– Ольга зовет вас на великую честь, – говорили посланцы Ольги по её приказанию.
– Не едем ни на конях, ни на возах, и не идем пешком – несите нас в ладье! – отвечали древлянские гости.
– Мы люди невольные, – говорили киевляне по наущению Ольги: – наш князь убит, а княгиня наша хочет замуж за вашего князя.
И киевляне понесли древлян в ладье. Древляне же, говорить летописец, сидя в ладье, ломались и важничали – «седяху в перегбех, в великих сустугах, гордящеся».
Когда древляне вместе с ладьею принесены были на тюремный двор, то, по приказу Ольги, брошены были в вырытую для них яму, как сидели, с ладьею. Ольга подошла к яме, нагнулась и спросила древлян:
– Довольны ли вы честью?
– Ох, лютее наша смерть смерти Игоревой! – отвечали послы: – ты умеешь хорошо мстить.
Княгиня приказала живыми засыпать их землею – и их засыпали.
Но она не удовольствовалась этой местью. Ей нужно было наказать и унизить всю древлянскую землю, поработив ее окончательно и искупив потоками крови кровь своего мужа, которого древляне, как свидетельствует историк Лев-Диакон, разодрали надвое, привязав между двумя деревьями. Поэтому, когда весть о гибели древлянских послов не могла еще дойти до их земли, Ольга послала сказать древлянам: «Если в самом деле вы просите меня к себе, то присылайте нарочитых мужей, чтоб прийти мне к вам с великою честью, а то киевляне, пожалуй, и не пустят меня».
Древляне, не предвидя обмана, действительно выбрали лучших мужей, державших их землю, и отправили в Киев это новое посольство. Ольга жестоко надругалась и над этими послами. По приезде их, она велела истопить баню, до которой были большие охотники северные обитатели русской земли, в том числе, конечно, и древляне, как жители лесов, тогда как более южные обитатели смеялись над этим пристрастием северян к баням. Послы приглашены были в баню, по русскому обычаю, сохранившемуся еще и теперь в жизни, как он сохранился и в сказках, где гостя прежде всего ведут «в баньку париться». Когда древляне вошли в мыльню и стали мыться, то киевляне заперли за ними дверь и зажгли самую избу, в которой послы и сгорели.
Но и эта месть казалась для Ольги неполною. Женщина эта была, по-видимому, лучшей представительницей своего времени и своего народа, и потому доводила исполнение священного обычая своей страны до крайней возможности, а в отношении к кровавой мести – до изысканной жестокости, чем она и прославилась в тогдашнем народа, как непоколебимая исполнительница и хранительница законов своей страны.
Она вновь послала в древлянскую землю и велела сказать: «Я уже на дороге к вам. Наварите побольше медов в городе, где убили моего мужа: я поплачу над ним и отправлю по нем тризну».
Опять – строгое исполнение обычаев страны: плаканье и голосованье над телом или могилою дорогого покойника, что сохраняется и теперь в русском народа, и отправление тризны на могиле, поминки, еда и питье в честь умершего – все это было священным долгом, особенно в то языческое время.
Древляне, и теперь еще не догадываясь о лукавстве Ольги, исполнили все, чего она требовала: навезли на место смерти Игоря много медов и наварили медового питья. Ольга, чтобы еще более усыпить возможную бдительность и недоверие древлян и успокоить их, поехала в их землю с малой дружиной. Поплакав над могилой Игоря, она велела своей дружине насыпать высокий курган над покойником, а потом, когда это было исполнено, велела отправлять тризну, пригласив и древлян. Началось празднование тризны – питье медов, которые, надо полагать, были не простые меды, но хмельные, крепкие. Пили собственно древляне, а Ольгины отроки служили им, как бы для большей чести.
– Где же наша дружина, что мы посылали за тобой? – спрашивали древляне Ольгу.
– Она идет вслед за мной, вместе с дружиной моего мужа, – отвечала она.
Когда древляне охмелели, то княгиня велела своим отрокам, чтоб они пили за здоровье своих новых союзников-древлян: это была насмешка над опьяневшими древлянами. Приказав пить за здоровье последних, Ольга сама отошла в сторону от места тризны и приказала своей дружине рубить пьяных древлян. Началась сеча, и в сече перебито их пять тысяч.
Отпраздновав эту кровавую тризну по муже, Ольга воротилась в Киев, чтоб доводить свою месть до конца, до крайнего предела возможности так, чтобы враги никогда не забывали этой мести. Она собрала большое войско, и на следующей год открыла поход на древлянскую землю под своим личным предводительством. С нею был в походе и малютка Святослав. Были также с ними опытный и закаленный в боях воевода Свенельд, много испытавший походов и битв еще при Игоре, с ним вместе и от его имени усмиряя и покоряя соседние народы, а равно пестун маленького князя – Асмуд. Узнав о походе Ольги, древляне выступили против неё соединенными силами всей древлянской земли.
Когда неприятельские войска сошлись, маленький Святослав, бывший на коне в рядах ратных людей, первый открыл битву: своей маленькой ручонкой он сунул в древлянина копьем; но рука ребенка была бессильна – копье пролетело между ушей коня и ударило ему в ноги…
– Князь уже начал, – сказали Свенельд и Асмуд, обращаясь, к. войску: – потянем, дружина, за князем!
Началась сеча. Древляне не выдержали натиска киевлян и побежали с поля битвы. Преследуемые войском Ольги, они разбежались по своей земле и затворились по городам: брать каждый город было нелегко. Тогда Ольга, взяв сына и совокупив войско, пошла к Коростену, по-видимому главному городу древлянской земли и к конечной цели своего» продолжительного и упорного мщения: там был убит её муж, там она совершила по нем кровавую тризну, там должна была исполниться и мера её мщения. Но Коростен, обложенный войском киевлян, защищался упорно. Коростенцы до последней возможности отстаивали свой город, боясь думать о сдаче, потому что не надеялись уже ни на что и не могли ждать пощады от Ольги, мужа которой они разорвали на части и которая, как они убедились горьким опытом, так жестоко и изысканно умела мстить. Осада Коростена продолжалась целое лето, но город не сдавался. Тогда хитрая Ольга придумала новый план взятия города и новый вид мести.
Она послала в Коростен и велела сказать:
– Из чего вы сидите? Все ваши города уже сдались мне, обязались платить дань, и теперь спокойно возделывают свои нивы; вы одни хотите лучше умереть от голода, чем согласиться платить мне дань.
– Мы рады бы платить дань, – отвечали коростенцы: – но ты ведь хочешь мстить за мужа.
Ольга велела на это сказать: «Я уж отмстила за мужа не один раз – в Киеве и здесь, на тризне; а теперь уж не хочу больше мстить, хочу брать дань понемногу, и, помирившись с вами, уйду прочь».
– Чего ж ты хочешь от нас? – спрашивали доверчивые древляне: – мы рады давать тебе дань и медом, и мехами.
Мед и меха были естественный богатства лесистой древлянской земли, а потому это была подходящая с них дань.
Но Ольга отвечала: «Теперь у вас нет ни меду, ни мехов, а потому я требую от вас немного: дайте мне от двора по три голубя, да по три воробья. Я не хочу налагать на вас тяжелой дани, как делал муж мой, а прошу с вас мало оттого, что вы изнемогли в осаде».
Простодушные древляне и тут не догадались о хитрости изобретательной Ольги, а обрадовались её снисхождению, и, собрав с каждого двора по три голубя и по три воробья, послали их к осаждающим и даже велели поклониться Ольге. Ольга сказала посланцам: «Вы уж покорились мне и моему ребенку, так и ступайте в свой город; а я завтра отступлю от него и пойду к себе домой».
Древляне ушли в город, который был еще более обрадован принесенным послами известием о намерении Ольги снять осаду и возвратиться в Киев. Но Ольга раздала голубей и воробьев своим ратным людям и велела, привязав к каждой птице по завернутому в тряпочки кусочку серы с огнем, при наступлении сумерек пустить их на волю. Голуби и воробьи; вырвавшись из рук воинов, полетели, конечно, к своим гнездам, в город, и зажгли город со всех концов, как наивно рассказывает об этом летописец: «Голуби же и воробьев полетеша в гнезда своя, ови в голубники, воробьеве же под стрехи (крыши, большею частью соломенныя), и тако возгорахуся голубници, ово лети (дома), ово веже (чердаки), ово ли «одрины» (спальныя пристройки) и т. д.
Не было ни одного двора во всем Коростене, где бы не загорелось, а гасить было некому да и невозможно, потому что загорелся разом весь деревянный и соломенный город. Жители в испуге бежали из города, чтоб не сгореть самим в сплошном пламени, а воины Ольги ловили беглецов. Город был выжжен и взят как беззащитный.
Коростенских старейшин Ольга взяла себе, а остальных частью раздала дружине в рабы, по тогдашнему обычаю, как военные трофеи и добычу, а часть пощадила для того, чтоб они платили дань победителям. Тяжелую дань Ольга наложила на убийц своего мужа и распределила ее на три части: «две части дани идет Киеву, а третья к Ользе Вышеграду». Вышгород, как пожизненное владение, принадлежал лично Ольге и был главным складочным местом её сокровищ – мехов, меду и всего, что тогда почти исключительно составляло и царскую и частную казну, при неимении того, что у нас теперь называется деньгами.
Отомстив древлянам за смерть своего мужа, Ольга не пошла, однако, к Киеву, как обещала послам древлянским, а отправилась устанавливать порядок в русской земле, во всех своих, уже тогда обширных, владениях. Русские князья того времени в ноябре месяце выходили обыкновенно со своею дружиною «на полюдье». Полюдье состояло в том, что князья в продолжение всей зимы разъезжали по областям подвластных нм племен, и во время этих разъездов собирали со своих подданных дань, называемую «оброком», и чинили суд и расправу. Области, по которым проезжал князь, продовольствовали в это время его самого и всю его дружину. В некоторых местах, наиболее удобных или центральных, князь останавливался, и окружное население должно было являться к нему для внесения дани и для прочих надобностей, если кто имел нужду в князе, в его суде, расправе, в совете или помощи. В местах княжеских стоянок, называвшихся «гощениями» или «погостами», впоследствии устраивались небольшие дворы, где могли жить княжеские «тиуны», представители власти правительственной, соединявшее в своем лице и судью, и приказчика, и полицейское око и, наконец, сборщика княжеских пошлин.
Таким образом, и Ольга, отступив от Коростена, вместе со своим сыном и дружиною отправилась по древлянской земле, установляя везде «уставы» – учреждения, определяются взаимные отношения населения между собою и к княжеской власти, и «уроки» – обязанности, возлагаемый на население по отношению к князю и к своей земле. Спустя много времени, даже во времена первого летописца, указывали еще на Ольгины «становища» и «ловища» – на места, где оно останавливалась для «гощения» и распорядков, а также, где охотилась со своею дружиною.
Установив порядки в земле древлянской, которая должна была нуждаться в этих порядках, так как старейшины древлянской земли были или перебиты Ольгою или отведены в плен, «Вольга, – как называет ее летописец, – иде Новгороду и устави по Мете погосты и дани, и по Лузе оброки и дани, ловища ея суть по всей земле, знаменья (следы пребывания) и места, и погосты, и сани ее стоят в Плескове (Псков) и до сего дне, и по Днепру перевесища, и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе».
Лет через десять после этого (957 г.), мы уже видим Ольгу в Константинополе, где она принимала крещение, так как до того времени и она и вся русская земля состояли в язычестве. Что привлекло эту смелую язычницу и, как, конечно, смотрели на нее византийцы, почти дикарку в этот далекий и блестящий город, в центре тогдашней цивилизованности и роскоши – неизвестно, если не допустить, что она именно поехала затем, чтобы принять христианство. Последователей его она могла уже видеть на Руси, так как русские воины и русские торговые люди, отправляясь в Константинополь или на службу к византийским императорам, или для торговых дел, иногда возвращались оттуда уже не язычниками, а христианами и могли хвалить новую религию. Быть может, ее тянуло туда любопытство – лично взглянуть на те чудеса столицы цивилизованная мира, на то великолепие, на ту блестящую и своеобразную жизнь греков, хитрейших из людей, на их храмы и дворцы, о чем она могла слышать еще от своего мужа и от его послов, лично бывших в Константинополе для заключения известного договора с греками. Для варваров, каковыми были тогда русские, столица греков могла представлять что-то сказочное, действительно поражающее и заманчивое, и всякий, кто бывал в том сказочном царстве, мог гордиться и возвышаться перед другими русскими тем, что он видел такие чудеса, о которых варварам и не грезилось.
Как бы то ни было, Ольга отправилась в Царьград с большою свитою. С нею был её племянник, послы, гости, знатные женщины, переводчики, священник и служанки. Сношения Руси с Византией были уже в то время делом весьма обыкновенным; дорога в Царьград была известна русским с самых первых походов варягов; греки живали и торговали в русской земле и русские люди бывали и живали в Византии; были уже и переводчики, знавшие оба языка – все это облегчило и подкрепило решимость смелой русской женщины предпринять путешествие в столицу образованного мира, о которой позднейшие русские женщины, почти не выходившие из терема, могли знать только по наслышке или знали меньше, чем варвары времен Игоря и Ольги.
В Византии царствовали в это время императоры Константин Багрянородный и Роман. Первый из них и оставил нам описание как приёма Ольги в Царьграде, так и церемоний, которыми сопровождался при византийском дворе этот прием. В самой церемонии греки хотели было высказать то различие, какое они полагали между особами императорского дома, преемниками римских цезарей и Августов, и между представительницею северных варваров, русскою княгинею. Но русская женщина, правительница того народа, который нередко заставлял уже дрожать гордых византийцев в своих роскошных дворцах, когда русский народ этот облагал своими бесчисленными ладьями столицу цивилизованного мира и опустошал византийское царство, – с своей стороны показала царственный такт, не дав грекам возможности унизить её самолюбие. Так, когда в церемониях приёма ей отвели место по-видимому наравне с женами знатных византийских придворных, Ольга сама выделилась из них, и когда, при входе императрицы, знатные гречанки приветствовали ее тем, что, по восточному обычаю, падали ниц, Ольга выразила это приветствие только легким поклоном.
Предание говорит, что византийский император предложил Ольге свою руку, вероятно, рассчитывая этим браком привлечь на свою сторону могущественных северных варваров и сделаться обладателем русской земли, столь страшной тогда для византийской империи и заманчивой своими естественными богатствами, но Ольга перехитрила и цивилизованного императора, как она уже не раз перехитрила своих полудиких соседей, древлян. Она отвечала императору, что не отказывается быть его женою, но только просила, чтобы ее прежде окрестили и чтобы император был её восприемником от купели. Император исполнил её требование; но когда после совершения крещения он возобновил свое предложение о браке с Ольгою, русская княгиня, уже достаточно наставленная в догматах христианской религии, напомнила ему, что, по христианскому закону, крестный отец не может жениться на своей крестнице.
– Ольга! ты перехитрила («переклюкала») меня! – воскликнул император, которого не могла не поразить эта находчивость полудикарки, какою он естественно мог считать Ольгу в своей цивилизованной гордости.
Когда Ольга возвращалась потом из Цареграда, император, отпуская ее, одарил свою крестницу «богатыми дарами», которые, впрочем, с точки зрения нашего времени, могли бы показаться очень скудными, что называется «мещанскими»: так в один раз он подарил русской княгине с небольшим сорок червонцев, в другой – около двадцати.
Но и тут предание окружает Ольгу, этот идеал древнерусской мудрой женщины, новыми доказательствами её мудрости и хитрости. Ольга вновь перехитряет императора-грека, грека, о хитрости которых так прочно установилась репутация, что и в позднейшее время русский летописец выразился о них: «суть же льстивы греки и до сего дне». По понятиям русских, хитрее грека не было народа в мире. Прощаясь с императором, Ольга сказала ему, что когда воротится в Русь, то пришлет ему богатые дары: рабов, воску, мехов и рабов на помощь. Но то притеснение и те унижения, которым обыкновенно подвергались русские, приезжавшие в Константинополь и не смевшие, бывало, в силу последнего договора с Игорем, войти на берег в византийской гавани без соблюдения разных стеснительных формальностей, не могли не раздражать русских, и потому Ольга и в этом случае мстит грекам, как она мстит и древлянам, за свое собственное унижение при церемонии приёма в византийском дворце и за унижение соотечественников, хотя мщение это и заключалось в том, что она посмеялась над греческим императором, охотником до русских даров и до вспомогательных дружин из храбрых руссов.
Греческий император, по возвращении Ольги в Киев, прислал послов наапомнить ей:
– Я тебя много дарил, а ты говорила мне «когда возвращусь в Русь, пришлю тебе богатые дары рабов, воску, мехов и войска на помощь».
Тогда Ольга велела отвечать ему:
– Когда и ты постоишь у меня на Почайне столько же, сколько стояла я у тебя в цареградской гавани, тогда дам тебе обещанное.
В Киеве уже Ольга решилась было обратить в христианство и своего сына; но молодой Святослав был упорен в своих привязанностях к язычеству, и не потому, как говорит летописец, чтобы он признавал преимущества отцовских верований перед христианством, а потому единственно, что в язычестве ему жилось лучше, привольнее, свободнее: тут ничто не запрещено ему «творить норовы поганские», тогда как христианство потребовало бы от него и нравственного и физического сдерживания. Да кроме того, он не хотел в этом разойтись со своим народом, когда народ оставался в язычестве, при идолах, и вся окружающая жизнь сложилась в иные формы, которые были более любы молодому князю, чем формы христианской жизни. Формы эти, притом, вызывали насмешки язычников, а при других обстоятельствах могли вызвать и вражду; Святослав же не хотел, конечно, быть ни смешным в глазах народа, ни чуждым ему по вере.
– Я узнала Бога и радуюсь, – часто говорила Ольга сыну: – если и ты узнаешь Его, то также будешь радоваться.
Святослав обыкновенно отвечал на это:
– Как мне одному принять другой закон? Дружина станет над этим смеяться.
– Если ты крестишься, то и другие станут то же делать, – настаивала мать.
Но все было напрасно. Настойчивость матери могла только раздражать молодого князя, и он действительно сердился на мать, которая с своей стороны видела себя одинокою и даже стала бояться язычников.
– Народ и сын мой в язычестве: дай мне Бог уберечься от всякого зла, – говорила она патриарху.
Когда Святослав возмужал и вышел из-под опеки матери, то его почти совершенно не видали уже в Киеве, так как он находился в беспрестанных походах со своею дружиною, а Ольга одна жила в Киеве с его детьми, со своими внучатами. Ольга успела состариться, а Святослав все воевал, добывая себе славы: так, он разбил хазаров, которым вятичи платили дань, взял их столицу на Дону – Белую Вежу, победил ясов и касогов, живших у Кавказа, напал на волжских болгар и разграбил их главный, славившийся торговлей, город, стоявший ниже Казани; оттуда кинулся вниз по Волге, взял Итиль при впадении Волги в Каспийскоe море, вышел в это море, разграбил Семендер в нынешнем Дагестане, потом покорил вятичей, и затем, сделавшись союзником византийских императоров, завоевал Болгарию (дунайскую) и поселился в Переяславце на Дунае.
Во время этого мыканья по свету неутомимого «барса» («пардус»), с которым Святослава сравнивали летописи, престарелая Ольга оставалась в Киеве, как бы брошенном на произвол судьбы и никем не защищенном. За Днепром расстилалась степь, откуда свободно могли приходить кочевые хищники-печенеги.
Печенеги, действительно, пришли и обложили Киев. Обороняться было не кем, а помощи ждать неоткуда – Святослав со своею дружиною был далеко от Киева. Ольга заперлась в городе со своими маленькими внучатами и горстью киевлян. Хищники долго держали осаду, не отходя от стен города, откуда поэтому никто из осажденных не смел выйти, а потому Киев не мог даже подать вести Святославу об опасности, угрожающей его городу и его матери с детьми, ни собрать войска из окрестных земель. Осажденные начали терпеть голод. Воды также не было. Хотя за Днепром и собрались ратные люди в лодках, но, при своей малочисленности, не решались напасть на печенегов, а киевляне, отрезанные от Днепра, а вместе с тем и от этих ратных людей, тревожимые осадою, не могли даже послать им весть о своем бедственном положении.
Киевляне, – говорить летописец, – встужили и стали думать между собою:
– Нет ли кого, кто перешел бы на ту сторону и сказал нашим, что если завтра они не нападут на печенегов, то мы сдадимся.
– Я пойду, – отозвался один молодой человек.
– Иди! – закричали ему все.
Взяв в руки узду, молодой человек тихонько вышел из города. Он сталь ходить между печенегами, и так как умел говорить по-печенежски, то осаждающие и приняли его за своего печенежина.
– Не видал ли кто моей лошади? – спрашивал он, ходя между печенегами.
Так он дошел до реки, не будучи узнан. На берегу он скинул с себя одежду, бросился в Днепр и поплыл на ту сторону. Только тут печенеги догадались, что их обманули, и стали пускать г стрелы в плывущего киевлянина, но он успел отплыть далеко и печенежские стрелы не попадали в него. С своей стороны, русские ратные люди, стоявшие за Днепром, поспешили к нему на помощь с лодкой, взяли его из воды и перевезли на берег.
Он сказал ратным людям:
– Если не подступите завтра к городу, то люди хотят сдаться печенегам.
Воевода ратных людей, Претич, отвечал на это:
– Подступим завтра в лодках, как-нибудь захватим княгиню с княжнами и умчим их на эту сторону, а то как воротится Святослав – погубит нас.
На другой день, на рассвете, ратные люди, поместившись в лодки, громко затрубили. Осажденные киевляне радостно откликнулись им на этот сигнал. Печенеги, вообразив, что это пришел сам князь с войском, испугались и отбежали от города. Ратные люди воспользовались этим замешательством неприятеля, пристали к Киеву, посадили в лодку Ольгу с княжатами и снова отплыли на другой берег Днепра. Печенеги видели это, но не могли понять, что делают киевляне. Печенежский князь воротился один к городу, приблизился к воеводе Претичу и спросил:
– Кто это пришел?
– Люди с той стороны, – уклончиво отвечал Претич.
– А ты князь ли? – снова спросил печенежский предводитель.
– Я княжой муж, и пришёл в сторожах, а по мне идет полк с князем, – бесчисленное множество войска, – сказал воевода, желая попугать печенега.
Это подействовало.
– Будь мне другом, – сказал печенег.
Претич изъявил согласие. Оба военачальника подали друг другу руки и взаимно одарили друг друга по тогдашнему обычаю. Печенежский князь дал Претичу коня, саблю и стрелы; Претич отдарил печенега бронею, щитом и мечом.
Печенеги отступили от города, но так близко остановились, что киевлянам нельзя было и коней своих напоить: печенеги стояли на Лыбеде.
В этом безвыходном положении осажденные послали к князю за помощью.
– Ты, княже, ищешь чужой земли и её блюдешь, а от своей отрекся: без тебя нас чуть было не взяли печенеги вместё с твоею матерью и детьми, – говорили Святославу посланцы киевские: – если не придешь, не оборонишь нас, то нас возьмут. Разве ж тебе не жалко отчины своей, ни старухи-матери, ни детей малых?
Тогда Святослав, немедленно посадив на коней свою дружину, прибежал с нею к Киеву, поздоровался с матерью, разгневался на печенегов, собрал рать и прогнал хищных варваров в степи.
