Даниил Мордовцев
Русские исторические женщины
III. Княжна Сбыслава. – Княжна Измарагд. – Княгиня Верхуслава. – Гертруда, княгиня Галицкая. – Ольга, княгиня Волынская и ея приемыш Изяслав. – Княгиня Кончака-татарка. – Елена Омулич, служанка Анны, княгини Литовской. – Александра, княгиня Нижегородская. – Ульяна, княгиня Вяземская
За удельными усобицами, от которых почти два столетия страдала и обливалась кровью Русская земля, следуют годы еще более тяжелых для неё испытаний – это так называемое «Монгольское иго», под которым в течение еще двух столетий буквально стонала и обливалась кровью Русская земля.
Во все предшествовавшие три столетия женщина являлась на исторической сцене, как тень. Теперь она еще более прячется в свой терем, или в монастырь, или в бедную избушку, чтоб не увидал татарин, и летописец молчит о ней, потому что её нигде не видать, ни в каких делах она не принимает участия, а если и бывает иногда заметно её присутствие, если и упоминается её имя, так разве тогда только, когда она родится и воспринимается от купели, когда выходит замуж, постригается в монастырь, или же появляется в последний раз в погребальной процессии.
Такими безличными тенями на общем историческом фоне являются княжня Сбыслава – четвертая дочь великого князя Всеволода, княжна Измарагд – дочь Ростислава Рюриковича, и некоторый другие. О первой летописец заносит известие в свой хронограф, наполненный перечислением княжеских родовых усобиц и споров из-за волостей, что «родися у великаго князя Всеволода четвертая дочи, и нарекоша имя во святом крещенш Полагья, а княже Сбыслава» – вот и все. А что было потом с этой княжной Полагьей (Пелагия) или «по-княжески», «по-варяжски» Сбыславой – летописец уже не говорит: она совершенно потерялась для него из виду.
С таким же летописным лаконизмом заносит бытописатель в свою «Повесть временных лет» и имя другой княжны – Измарагды, которую потом как бы совсем забывает, потому что личность её ничем не проявилась в истории Русской земли. «Родилась дочь у Ростислава Рюриковича, – читаем у летописца под 1198 годом, – и назвали ее Евфросиньей, прозванием Измарагд, т. е. «дорогой камень». Когда крестили эту маленькую княжну, то на крестины приехал знаменитый князь Мстислав-Удалой и тетка новорожденной Передслава; взяли ее потом к деду и бабке в Киев, где она и воспитана была «на Горах».
После этого княжна Измарагда бесследно исчезает со страниц истории.
На более долгое время появляется на этих страницах княжна Верхуслава – дочь великого князя Всеволода III, но опять-таки появляется она только в трех случаях жизни: когда ее, восьмилетнего ребенка, выдавали замуж, потом, когда она приезжала от мужа в свой родной город проводить в монастырь свою больную мать, при жизни мужа и отца Верхуславы, постригшуюся в инокини, и, наконец, когда она оказывает покровительство Печерскому черноризцу Поликарпу, искавшему епископства.
Вот трогательное описание свадебных проводов восьмилетней Верхуславы:
«Посла князь Рюрик (княживший в Белгороде) Глеба, князя Туровского, шурина своего с женою, славна тысяцкаго с женою, Чурыню с женою, и других многих бояр с женами, к Юрьевичу Великому Всеволоду, в Суздаль, вести дочь его Верхуславу за сына его Ростислава. На Борисов день отдал великий князь Всеволод дочь свою Верхуславу, и дал за нею бесчисленное множество золота и серебра, и сватов одарил большими дарами, и отпустил с великою честью. Ехал он за милою своею дочерью до трех станов, и плакали по ней отец и мать, потому что была она им мила и молода, только осьми лет. Великий князь послал с нею сына сестры своей Якова с женою и иных бояр с женами. С своей стороны князь Рюрик сыграл сыну Ростиславу свадьбу богатую, какой не бывало на Руси: пировали на ней слишком двадцать князей; снохе же своей дал много даров и город Брагин; Якова-свата и бояр отпустил к Всеволоду в Суздаль с великою честью, одаривши их богато».
После этого Верхуслава является в печальной процессии провод своей матери в монастырь. Мать её, княгиня Мария, как мы видели выше, была жена великого князя Всеволода III Юрьевича. Она восемь лет страдала неизлечимой болезнью, и, при живом муже и с его согласия пошла в монастырь, чтобы там вскоре и умереть в «ангельском чине». Вот на эти-то грустные проводы и приезжала дочь её Верхуслава. «Постриглась, – говорит летописец, – великая княгиня в монашеский чин, в монастыре святой Богородицы, который сама построила, и проводил ее до монастыря сам великий князь Всеволод со многими слезами, сын его Георгий, дочь Верхуслава, жена Ростислава Рюриковича, которая приезжала тогда к отцу и матери; был тут епископ Иоанн, духовник ее игумен Симон, и другие игумены и чернецы все, и бояре все и боярыни, и черницы из всех монастырей, и горожане все проводили ее со слезами многими до монастыря, потому что была до всех очень добра. В этом месяце она умерла, и плакали над нею великий князь, и сын его Юрий плакал, и не хотел утешиться, потому что был любим ею».
Наконец, еще раз является Верхуслава, как покровительница иноков, как лицо уже самостоятельно действующее на том поприще, которое всего более было доступно и по сердцу женщине XIII века. Верхуслава упоминается в письме Симона, епископа Владимирского и Суздальского к Поликарпу, Печерскому черноризцу, проявившему честолюбивое желание быть возведенным при протекции Верхуславы, в сан епископа.
«Пишет ко мне княгиня Ротиславова, Верхуслава, – говорится в письме Симона, – что хочет поставить тебя епископом или в Новгород, или в Смоленск, или в Юрьев; пишет: «не пожалею и тысячи гривен серебра для тебя и для Поликарпа». Я ей отвечал: «дочь моя Анастасия (имя Верхуславы крестное, а не княжеское)! дело не богоугодное хочешь сделать: если бы он пробыл в монастыре неисходно с чистою совестью, в послушании игумену и всей братии, трезвясь во всем, то не только облекся бы в святительскую одежду, но и вышнего царства достоин был бы».
Так как в то время русская земля продолжает еще воевать, а иногда и дружиться с половцами, то русские князья женятся иногда на половецких княжнах; но и половчанки, как и русские княжны и княгини, бесследно проходят в истории Русской земли. Были случаи, что и русские княгини, по разным обстоятельствам убегали в половецкую землю и там выходили замуж за половецких князей. Так к половцам бежала внучка Владимира-Мономаха, дочь князя Всеволода Городенского, жена князя Владимира Давыдовича и мать князя Святослава Владимировича. «Приде же, – говорит летописец, – Изяславу болши помочь Белугороду – приде бо к нему Вашкорд в 20 тысяч, отчим Святославль Владимировича: бе бо мати его бежала в половцы, и шла за не» (т. е. вышла замуж за Башкорда-половчанина).
Равным образом, когда татары завоевали Русскую землю, русские князья начинают жениться в орде, выпрашивая себе в жены дочерей ханов, чтобы этим родством укрепиться в Русской земле или отнять уделы у противников. Но как русские женщины, как половчанки, так равно и княжны-татарки, вступая на Русскую землю, проходят по ней как бы мельком, не оставляя иногда даже и своего имени в летописных сказаниях.
Встречаются иногда, хотя конечно редко, случаи, когда женщина оказывает влияние и на общественные дела, как мать, как старшая в семье, как почетное лицо; но и, тут летописец не считает даже нужным упоминать ее имя, потому что явление это и в его глазах кажется случайным, и, раз указав на такое женское лицо, он долго не останавливается на нем и в другой раз уже к нему не возвращается,
Во время борьбы князя Даниила Романовича Галицкаго с князем Александром Бельзским, сторону последнего держит боярин Судислав, союзник венгров и советник Венгерского королевича, претендовавшего на Галич. Венгерский король в союзе с Александром Бельзским и Судиславом, идет к Галичу на князя Даниила. Воевода этого последнего, Давид Вышатич, запирается в Ярославле и мужественно отбивается от венгерской рати. Но у Вышатича есть теща, большая приятельница Судислава, который не иначе называет ее, как матерью. Эта женщина, из приязни к Судиславу, стращает своего зятя Вышатича невозможностью долго защищаться от венгерской рати. Тщетно товарищ его, Василько Гаврилович «муж крепый и храбрый», уговаривает его не сдаваться; тщетно переметчик, ушедший от венгров в Ярославль, открывает осаженным, что венгерская рать долго не может простоять под городом, что она не в силах овладеть крепостью, – теща Вышатича побеждает его своими запугиваньями в пользу своего приятеля Судислава, и воевода Выщатич слушается тещи, сдаёт город венграм.
Другая подобная же тёща лишаешь удела своего зятя в пользу своего внучка, как это мы видим под 1249-м годом. Умирает князь Василий Всеволодович Ярославский и не оставляет после себя наследника. Прямой наследницей удела остается дочь покойного князя, которая и начинаешь княжить над своею землею с помощью матери. Желая передать правление уделом в мужские руки, княгиня-мать находит для княжны-дочери жениха в князе Федоре Ростиславиче Можайском, обиженном братьями. От брака Федора Ростиславича с княжной Ярославской рождается сын Михаил. Когда князь Федор, по обычаю того времени, поехал на поклон в Орду, жена его умерла, оставив малолетнего сына на руках бабушки. Эта последняя, подумав со своими боярами, провозгласила ярославским князем малолетнего Михаила, а когда отец его воротился из Орды – затворила перед ним ворота Ярославля и не впустила его в город. Федор вновь отправился в Орду, снискал милость хана, женился на его дочери и, при помощи могущественного родственника, победил свою первую тещу, овладев Ярославлем, тем более, что сын его от первой жены, князь Михаил, в это время умер.
При родовых и удельных усобицах женщина того времени нередко является жертвою произвола и насилия и, вместе с тем, невинным источником новых смут в Русской земле.
У Миндовга, литовского князя, умирает жена (1262 г.). Другая сестра этой умершей – за Довмонтом, князем Нальщанским. Миндовг посылает сказать жене Довмонта:
– Сестра твоя умерла – приезжай сюда поплакаться по ней.
Жена Довмонта приезжает.
– Сестра твоя, умирая, велела мне жениться на тебе, чтоб другая детей её не мучила, – говорит ей Миндовг, и женится на замужней сестре своей умершей жены.
Оскорбленный Довмонт соединяется с сыном сестры своего врага Миндовга, с Тренятою, убивает Миндовга с двумя сыновьями. После этого еще долго стоят смуты в литовской земле, долго льется кровь враждующих между собою областей.
Дочь австрийского герцога Фридриха, молодая Гертруда, выходит замуж за князя Романа Даниловича Галицкого, и так как этот брак дает галицким князьям право искать австрийских земель, то разгорается долгая война галицких князей с Австрией и Чехией. Гертруда с мужем подвергаются всем случайностями войны, долго томятся в осаде, долго голодают, кормятся только с помощью преданной им женщины и едва спасаются от плена.
В большинства случаев женщина выносить немало горя и лишений в это тяжелое время, редко даже видит мужа, постоянно живет в страхе за свою свободу и за жизнь детей, и всегда представляется существом, заслуживающим искреннего сочувствия, особенно же при ее страдательном положении между враждующими силами.
Так не менее страдательную роль играют в это время княгиня Ольга, жена князя Владимира Васильковича Волынского, и приемыш их Изяслава, обе столь нежно любимые: первая – мужем, а последняя – нареченным отцом. Татары только что опустошили Русскою землю и через Волынь и Галичину идут на Польшу. Татарский вождь Телебуга на пути своем в Польшу велит идти с собою всем русским князьям – и они повинуются, идут как данники и «улусники» страшного хана. Идет с ним и Владимир Василькович Волынский, человек больной – у него гнила нижняя челюсть.
Перед походом в Польшу, больной Владимир, в нежной заботливости о своей княгине Ольге и приемыше Изяславе, хочет обеспечить их судьбу и призывает к себе двоюродного брата Мстислава Данииловича Луцкого, которому и отдает все свои владения, после своей смерти, выделив часть в пользу жены и приемыша и прося брата не обижать их, а защищать от обид других. В походе он окончательно разбаливается и возвращается домой, потому что, говорит летописец, жалко было смотреть на него.
Пробыв нисколько дней в своем Владимире-Волынском, окруженный заботами Ольги и приближенных, он начал говорить княгине и боярам:
– Хотелось бы мне поехать в Любомль, потому что погань эта (татары) сильно мне опротивела. Я человек больной, нельзя мне с ними толковать, – пусть вместо меня останется здесь епископ Марк.
Княгиня повезла больного куда он хотел – в Брест, из Бреста в Каменец, где больной и слёг, говоря княгине:
– Когда эта погань выйдет из земли, то поедем в Любомль.
Через нисколько дней приехали слуги, бывшие с татарами в походе.
Больной стал расспрашивать их, ушел ли Телебуга из Польши, как здоровье братьев Льва и Мстислава и племянника Юрия. Слуги при этом сказали, между прочим, что Мстислав уже раздает своим боярам города и села Волынские, когда больной князь еще не умер и княгиня его с Изяславой не обеспечены. Владимир сильно рассердился на брата, особенно когда в перспективе он мог видеть отнятие волостей у нежно любимых им Ольги и Изяславы.
– Я лежу болен, – говорил он: – а брат придал мне еще болезни: я еще жив, а он уже раздает города мои и села; мог бы подождать, когда умру. – И отправил посла к Мстиславу.
– Брат! – говорил он через посла: – Ведь ты меня ни на полону взял, ни копьем добыл, ни ратью выбил меня из городов моих, что так со мною поступаешь? Ты мне брать, но ведь есть у меня и другой брат – Лев, и племянник Юрий. Из всех троих я выбрал тебя одного и отдал тебе свою землю и города, по своей смерти, а жив – тебе не вступаться ни во что. Я так распорядился – отдал тебе землю – за гордость брата Льва и племянника Юрия.
Мстислав поспешил успокоить больного и снять с себя обвинение.
– Брат и господин! – доказывал он брату через посла: – земля Божия и твоя, и города твои, и я над ними не волен, сам я в твоей воле, и дай мне Бог иметь тебя как отца и служить тебе со всею правдою до смерти, чтоб ты, господин, здоров был, а мне главная надежда на тебя.
Люба была, – говорит летописец, – эта речь Владимиру. Он успокоился, и княгиня повезла его в Райгород. Здесь он говорит Ольге:
– Хочу послать за братом Мстиславом – урядится с ним о земле, и о городах, и о тебе, княгиня моя милая Ольга, и об этом ребенке Изяславе, которую люблю как дочь родную: Бог за грехи мои не дал мне детей, так эта была мне вместо родной, потому что взял ее от матери в пеленках и вскормил.
На зов больного брата приехал Мстислав. Владимир поднялся с постели, сель, расспрашивал про поход. Мстислав все рассказал по порядку, затем простился и ушел к себе на подворье.
Владимир послал к нему епископа и двух бояр.
– Брат! я затем тебя призвал, что хочу урядиться с тобою о земле и о городах, и о княгине своей и о ребенке Изяславе, – хочу грамоты писать.
– Брат и господин! – отвечал Мстислав: – я разве хотел искать твоей земли по твоей смерти? Сам ты приехал ко мне в Польшу объявить, что отказываешь мне свою землю. Если хочешь грамоты писать, то пиши как Богу любо и тебе.
Епископ воротился с этим ответом, и Владимир велел писцу писать грамоты: в одной он отказал Мстиславу всю землю и города; в другой – жене отказал город Кобрин с несколькими селами и монастырь апостольский с селами.
«А княгиня моя, – говорилось в конце грамоты, – захочет идти в монастырь после меня, пусть идет; а не захочет – то как ей любо: мне ведь не смотреть, вставши из гроба, что кто станет делать по моей смерти».
– Целуй крест на том, – сказал он Мстиславу: – что не отнимешь ничего у княгини моей и у ребенка Изяславы, не отдашь ее неволею ни за кого, но за кого захочет княгиня моя, за того отдашь.
Из Райгорода Ольга повезла его в Любомль, где он и умер (1288 г.). Княгиня и придворные слуги обмыли тело, обвили его бархатом и кружевами, как следует хоронить царей, и в санях повезли во Владимир. Это было 10 декабря.
Замечателен образчик причитанья, оставленный нам летописцем, причитанья, которым Ольга оплакивала своего мужа при похоронах. Вот оно: «Царь мой добрый, кроткий, смиренный, правдивый! Вправду назвали тебя в крещеньи Иваном – всякими добродетелями похож ты был на него: много досад принял ты от сродников своих, но не видала я, чтоб ты отмстил им злом за зло». Достойно замечания, что в этих же самых выражениях голосила (причитала) жена Смоленская князя Романа, когда тот умер. – А бояре причитали над Владимиром Волынским: «Хорошо б нам было с тобою умереть: как дед твой Роман, ты освободил нас от всяких обид, поревновал ты деду своему и наследовал путь его; а уж теперь нельзя нам больше тебя видеть: солнце наше закатилось, и остались мы в обиде»…
Так, – говорит летописец, – плакали над ним множество владимирцев: мужчины и дети, немцы, сурожцы, новгородцы; жиды плакали точно так, как отцы их, ведомые в плен вавилонский.
Таким образом, и Ольга и Изяслава попадают на страницы истории только в виде пояснений и в виде усиливающих впечатление красок в трогательной картине смерти Владимира Волынского, и личности эти являются глубоко симпатичными потому собственно, что на них перенесена нежная заботливость умирающаго князя.
Из числа татарских княжон, бывших в замужестве за русскими князьями, нисколько более других выдается Кончака, да и то не своею личностью, а тем, что она была невольной причиной ужасной смерти князя Михаила Александровича Тверского, замученного в Орде.
Во время борьбы Твери и Москвы за первенство, в начале XIV-гo столетия, сильно враждовали между собою князья Московский и Тверской. Тверской князь Михаил, желая выслужиться пред ханом, обвинял князя Юрия Даниловича Московского в происках и неповиновении Орде. Юрий отправился в орду, оправдался перед ханом и не только заслужил его расположение, не до того сблизился с повелителем Русской земли, что тот выдал за него сестру свою Кончаку. Кончака приняла христианство и при крещении названа Агафьей. Юрий воротился из Орды с женою и с татарским посольством, во главе которого стоял Кавгадый. Михаил тверской, узнав об этом, пошел с своею ратью навстречу противнику. В битве недалеко от Твери, в селе Вортеноне, Юрий Московский был разбит и бежал, а жена его Кончака и многие бояре взяты в плен Михаилом Тверским. Хотя Юрий после того и подступил с войском к Твери, но битвы противники не дали друг другу, а согласились идти в орду и отдать свой спор на решение хана (1317 г.). К несчастью для Тверского князя, его пленница, княгиня Кончака-Агафья, умерла, не дождавшись освобождения из плена и конца спора своего мужа с противником. Это обстоятельство послужило поводом к обвинению Михаила Тверского. Распущен был слух, что Кончаку отравили в Твери, и этого слуха с лишком достаточно было для Юрия Московского, чтоб очернить своего врага в глазах хана, хотя, быть может, Московский князь и сам не вёрил, что жена его отравлена. Михаил Александрович Тверской должен был явиться в Орду, где ему поставили в вину смерть Кончаки, и несчастный князь, как известно, погиб там мученической смертью.
Тело же Кончаки было привезено мужем в Москву и там предано земле с подобающими почестями.
Из женщин некняжеского рода ярко выделяется в это время одна личность своим геройским самоотвержением, по характеру своему напоминающим легендарный героизм классических женщин древней Греции и Рима. Это – Елена, служанка княгини Анны, жены Витовта Литовского, исторический подвиг которой относится к истории Литовской Руси.
Во время борьбы великого князя литовского Ягайла с Кейстутом и сыном его Витовтом, последние, при осаде города Трок, хитростью были завлечены Ягайлом в свой стан, закованы в железа и увезены в Крево, в тамошнюю укрепленную тюрьму. Старик Кейстут на пятую ночь был удавлен по приказанию Ягайла, а Витовт, в то время больной, оставался пока в тюрьме. Жене Витовта, княгине Анне, позволено было навещать больного мужа каждый день. Она ходила к нему в темницу с двумя служанками, и навещала его до тех пор, пока он не выздоровел, хотя и притворялся больным перед своими врагами. Когда Анна получила от Ягайла позволение одной выехать в Моравию, то в ночь накануне отъезда она, в сопровождении тех же служанок, явилась к мужу проститься и замешкалась у него долее обыкновенно. Это было сделано для того, чтобы дать время одной из служанок, по имени Елена Омулич, перерядиться в платья Витовта и вместо него лечь в постель, а Витовту дать возможность одеться в платье служанки. Переряженным он вышел из тюрьмы вместе с женою. Там они спустились со стены, сели на лошадей, уже заранее приготовленных для беглецов тиуном из Волковыйска, приверженным Витовту, и ускакали в Брест, а оттуда на пятые сутки достигли Плоцка.
В Крево же только на третий день узнали, что в постели Витовта лежит служанка его жены Елена. Последняя, конечно, поплатилась жизнью за свое великодушие.
Насколько вообще беспокойная, воинственная жизнь того времени отражалась на положении женщины, на большей или меньшей степени её спокойствия и благосостояния, наконец, на ее личной деятельности, видно из того, что значительный процент женщин спешить укрыться в монастыри, где все-таки, сравнительно, жизнь представлялась более обеспеченною, менее тревожною. Те из женщин и дёвушёк, которые оставались в мире, нередко разделяли голод, плен и смерть со своими мужьями, братьями. Нередко, впрочем, женщины становились посредницами и примирительницами между воюющими мужьями, братьями и другими родственниками, как напримёр сестра Михаила Александровича Тверского, бывшая замужем за Ольгердом, великим князем Литовским, не один раз вымаливала слезами своего могущественного мужа помощь брату, теснимому московским князем Димитрием Донским и нередко искавшему убежища в Литве. С другой стороны, Елена, дочь этого же сильного Ольгерда, вышедшая замуж за князя Владимира Андреевича Серпуховскаго, героя Куликовской битвы, выплакивает спокойствие уделу своего мужа. Княгиня Александра, жена нижегородского князя Семена Дмитриевича, всю жизнь свою мыкалась по Руси и по татарским землям вместе с несчастным мужем, которого выбивал из нижегородского удела племянник, московский князь Василий Дмитриевич, сын Донского. Раз мужу ее удалось выхлопотать у татар вспомогательную рать на своего противника, князя московского: князь Семен пришел в свой удел с татарским царевичем Ейтяком и тысячью татар, выбил из Нижнего московскую рать с боярами и овладел своим уделом; но скоро московский князь с своей стороны выбил его из Нижнего, и он должен был с женою Александрою бежать в Орду, укрываться от московских врагов на Волге, где-то в мордовской земле, прятать жену в монастыре. Но злополучная беглянка была найдена и в мордовской земле, в месте, называемом Цыбирца (полагают, что это Симбирск или Цивильск), у святого Николы, где басурманин Хизибаба поставил церковь. Княгиню Александру ограбили там московские ратники, вместе с детьми привезли на Москву, заключили потом на дворе Белеутове, где несчастная жертва удельных смут сидела до тех пор, пока муж ее не покорился окончательно. Тогда ее вместе с больным мужем отправили в Вятку, где князь Семен через несколько месяцев и умер, оставив жену с детьми без всякой вотчины. «Этот князь, – говорить летописец, – испытал много напастей, претерпел много истомы в орде и на Руси, все добиваясь своей отчины. Восемь лет не знал он покоя, служил в орде четырем ханам, все поднимая рать на великого князя московского; не имел он своего пристанища, не знал покоя ногам своим – и все понапрасну». Эту же истому и скитальческую жизнь должна была, как мы видели, выносить и жена его, бесприютная Александра.
Незавидное положение женщины того времени и относительную грубость нравов можно видеть в трагической судьбе княгини Ульяны, жены князя Семена Мстиславича Вяземского.
Князь Вяземский, лишенный своего удела, нашел убежище в Торжке, где и жил с своею молодою женою. Там же находился, в качестве великокняжеского наместника, князь Юрий Смоленский, тоже потерявший свой удел. Юрий влюбился в княгиню Ульяну, и, не находя в ней взаимности, убил ее мужа, чтоб легче воспользоваться беззащитным положением жены. Ульяна, однако, при нападении Юрия, защищалась и схватила нож; но, не попав в горло своему насильнику, поранила его только в руку, и бросилась бежать. Юрий догнал ее на дворе, изрубил мечом и велел бросить в реку. Но такой зверский поступок не мог быть терпим даже в тогдашнем грубом обществе, и летописец горько обвиняет убийцу, говоря, что его покарали и люди, и совесть. Летописец замечаешь об убийце несчастной княгини: «и бысть ему в грех и в студ велик, и с того побеже к орде, не терпя горького своего безвременья, срама и бесчестия». Юрий ушел потом в Рязанскую землю, где и жил у пустынника Петра, плачась о грехах своих, как говорит летописец.
