Даниял Кантемиров
Академия Абсурдной Медицины
1.
Я, Римма, старшая медсестра стационарного ада, она же «Академия Абсурдной Медицины».
Я – не та, кто с улыбкой до ушей и словами утешения на каждый чих. Нет, я из тех, кто видит мир таким, какой он есть: грязным, жестоким и бесконечно циничным. Работаю в месте, где смерть бывает частым гостем, и знаете что? Я устала быть просто её помощницей. Ангелом смерти? Нет, спасибо. Теперь я хочу быть богом в белом халате – тем, кто решает, кто выживет, а кто отправится в лучший мир, или в худший в зависимости от того, как ляжет карта.
Мигрень. Это не просто головная боль. Это, как если бы кто – то взял твой мозг, вывернул его наизнанку, посыпал солью и начал жарить на раскалённой сковородке. А потом ещё и решил поиграть в пинг – понг твоими нейронами.
Я терпела. Долго. Слишком долго. Таблетки? Ха. Они работают, только если ты веришь в сказки. А я перестала верить в сказки, когда впервые увидела, как человек умирает от передозировки парацетамола.
Иногда я думаю, что стала слишком циничной. Но потом вспоминаю, что мир – это не место для слабаков. Здесь выживают только те, кто готов бороться. И я готова. Я готова бороться за своих пациентов, даже если они этого не заслуживают. Потому что я – бог в белом халате. И моё слово здесь – закон.
У меня слишком много работы. Снова мигрень, боль невыносимая.
Медсестры – рекордсмены: В 2020 году, во время пандемии COVID – 19, медсестры по всему миру работали в экстремальных условиях, устанавливая рекорды по количеству смен и часов, проведенных на работе. Наш вклад в борьбу с пандемией невозможно переоценить, но нас почему – то считают обслуживающим персоналом, и делают это в такой пренебрежительной форме.
Осталось не более шести минут. Это мой внутренний монолог, он наполнен эмоциями, и воспоминаниями.
«Как же странно… Всё вокруг такое размытое. Я помню, как сегодня утром шла на смену. Кажется, это было сегодня? Или вчера? Время… оно течёт так странно. Я чувствую, как силы покидают меня. Но я должна держаться… для них, для пациентов. Сколько их было за эти годы? Сотни? Тысячи? Я старалась помочь каждому… Но сейчас… мне самой нужна помощь.»
Первая медсестра: Флоренс Найтингейл считается основательницей современного сестринского дела. Во время Крымской войны она организовала уход за ранеными солдатами, что значительно снизило смертность.
Осталось четыре минуты.
Голос из прошлого, мои воспоминание:
«Рим, ты уверена, что хочешь стать медсестрой? Это тяжело, ты знаешь.»
«Да, мама, я уверена. Я хочу помогать людям. Это моё призвание.»
В сознании возник странный образ девушки с яркими зелеными глазами и кокетливой улыбкой.
Еще с подросткового возраста я начала изучать медицину, будь у меня большие финансовые возможности, могла бы стать врачом анестезиологом – реаниматологом, но, к сожалению, деньги определяют многие наши пути, поэтому я медсестра.
В голове такой сумбур, все мысли навалились одновременно.
Шепотом говорю:
«Мне так страшно. Я не хочу уходить. Ещё так много нужно сделать… Так много людей, которым я могла бы помочь.»
Голос в реальности или в моем сознании:
«Держись! Ты должна бороться».
«Бороться… Да, я всегда боролась. За каждого пациента, за каждую жизнь. Но сейчас… я так устала. Может, это и есть конец? Нет, я не хочу… Я хочу ещё увидеть их улыбки, услышать слова благодарности… лол, какие слова благодарности, я ведь обслуживающий персонал»
Фрагмент моего воспоминания:
Один из пациентов раздражённо, повышая тон: Вы что, вообще слышите меня? Я сказал – принесите мне воды, и сейчас же! Вы тут чтобы обслуживать, а не умничать! Мне платят за лечение, или я вам благотворительность делаю?
Мама меня всегда учила быть сдержанной:
– Уважаемый, моя задача – обеспечить ваше лечение и безопасность, а не выполнять личные прихоти. Воду я принесу, но тон разговора прошу сохранять уважительный.
Пациент саркастично отвечает:
– Ой, «уважительный»! Да вы просто обслуживающий персонал в белых халатах. Без нас, пациентов, вас бы тут и не было! Где ваш начальник? Я требую жалобную книгу!
Сохраняя спокойствие, я ответила:
– Жалобу вы можете оформить у администратора. Но хочу напомнить: медицина – не ресторан, а ваше здоровье зависит от совместных усилий. Если вы не готовы соблюдать правила отделения, это может повлиять на результат лечения.
Пациент перебивая:
– Какие ещё правила?! Я заплатил – вы обязаны прыгать вокруг меня! Вы вообще понимаете, кто я такой?
Я чётко, без агрессии ответила ему:
– Статус и финансы не отменяют медицинских протоколов. Если вы хотите обсудить лечение или условия – готовы выслушать. Но оскорбления и ультиматумы недопустимы. Позвать врача для разговора?
– Да зовите хоть президента! Вам всё равно пора менять профессию – из уборщиц вы лучше получились бы!
Осталось три минуты. Еще капельку, и мое чудо творение возведет абсурд до абсолютизма.
Пациенты путают медицину с сервисом, и это сильно злит, но приходится демонстрировать профессионализм, отказываясь принимать роль «обслуги». Важно подчеркнуть грань между заботой о пациенте и сохранением личных границ медработника.
Почему я хотела стать анестезиологом? Они знают, как «разбудить» пациента, являются экспертами по боли, «врачи – невидимки» для пациентов. Многие пациенты даже не помнят своего анестезиолога, так как встречаются с ним перед операцией, а затем «отключаются», а еще анестезиологи – это «Ангелы смерти».
Я знаю несколько способов погрузить человека в бездну снов.
Ингаляционные анестетики – летучие вещества, которые пациент вдыхает через специальную маску или дыхательный аппарат. Они быстро проникают в кровь через легкие и воздействуют на центральную нервную систему. Примеры: Севофлуран, изофлуран, десфлуран, закись азота.
А вот мое любимое.
Внутривенные анестетики – эти препараты вводятся непосредственно в вену и быстро вызывают потерю сознания. Примеры: Пропофол, тиопентал натрия, кетамин.
Работает это так:
Анестезиолог подбирает комбинацию препаратов в зависимости от типа операции, состояния пациента и других факторов.
Осталось две минуты.
«Сколько раз я видела, как жизнь ускользает из чьих – то рук… И вот теперь моя очередь. Господи, дай мне сил… или позволь уйти с достоинством. Я сделала всё, что могла. Всё, что было в моих силах…»
Я смогла состряпать препарат, и дала ему броское название «……» идеальный эликсир, соединяющий людей с их мечтами, и избавляющий от боли.
2.
Медицинский колледж я закончила на отлично. Красный диплом с двойной специализацией – «фельдшерское дело» и «сестринское» – лежал на столе, излучая тепло от золотых букв. Я перебирала пальцами его обложку, вспоминая ночи за учебниками, бесконечные практики в больнице, дрожь в руках при первых перевязках.
Город Х был огромным, как живой организм: вены – улицы, пульсирующие потоками машин, нервные узлы перекрестков, стеклянные глаза небоскребов. Именно здесь, среди этой бесконечной суеты, я решила остаться после колледжа. Не из ностальгии – просто верила, что в большом городе больше шансов найти свое место. И нашла.
Медицинское учреждение с поэтичным названием «Академия Абсурдной Медицины», два крыла, один организм располагалось на окраине, в старом здании, которое когда – то было монастырем. Поликлиника и больница стояли бок о бок, как сиамские близнецы, соединенные стеклянным коридором – артерией. Местные шутили, что это единственное место, где можно получить справку и тут же лечь под капельницу, «не теряя драгоценного времени на дорогу». Архитектор, говорят, вдохновлялся человеческим телом: поликлиника – «голова» с кабинетами – извилинами, больница – «туловище» с палатами – органами, а подземный переход с лабораториями и моргом иронично называли «кишечником».
Тут пахнет временем. Не тем, что течет сквозь песочные часы, а густым, застоявшимся – как сироп от кашля в шкафу 1980—х. Заведующая, женщина с лицом усталого ангела на пенсии, провела рукой по моему халату, наверное, проверяла ткань на прочность.
– Здравствуй, Римма! Проходи, садись. Ну что, первый день, волнуешься?
– Здравствуйте, Татьяна Ивановна! Да, немного… Но очень хочется начать работать.
– Это нормально. У нас тут коллектив дружный, все помогут. Давай начнём с оформления. Документы принесла?
– Да, вот паспорт, диплом, медицинская книжка и СНИЛС.
– Отлично. Сейчас заполним трудовой договор, а потом я покажу тебе отделение и познакомлю с коллегами.
– Скажите, а какие обязанности у меня будут? Я хочу быть уверенной, что всё сделаю правильно.
– Основное – это помощь врачам на приёме, забор анализов, обработка инструментов, ведение документации. Ещё будешь помогать в процедурном кабинете, терапевту в больничном крыле, иногда помощь бывает нужна и в морге. Всё покажу, не переживай.
– В морге?
– Да, у нас большая нехватка специалистов, все медики после окончание бегут устраиваться в салоны красоты или частную клинику. Поэтому приходится выкручиваться.
– А как насчёт графика? Я слышала, что у медсестёр он бывает сложным.
– У тебя будет, два через два, а возможно придется беспрерывно находится тут целый месяц. В любом случае, прежней ты больше не будешь.
Устроившись медсестрой в поликлинику, первый день потратила на то, чтобы не заблудиться. Карта на ресепшене напоминала схему метро:
– Красная линия – терапевты, синяя – хирурги, – объясняла мне заведующая Татьяна Ивановна, тыкая в лабиринт коридоров. – А вот этот чёрный пунктир – путь до буфета. Главное, не сворачивай к моргу: Игорь там как – то спрятал торт на день рождения и теперь все боятся холодильников.
Стеклянный коридор между зданиями прозвали «Мостом вздохов». Днём здесь толклись пациенты с направлениями на госпитализацию, а ночью – врачи, перебегавшие с дежурства на дежурство. Ветер гулял по переходу, разнося обрывки фраз:
– «У вас в поликлинике опять карточки перепутали!»
– «А у вас в больнице кофе как дезинфекция – горячий, но бесполезный!»
Поликлиника жила в ритме «быстро и сердито»: утренние очереди, дневные профосмотры, вечерние справки для бассейна. Зато больница дышала медленно и тяжело: звонки реанимации, шуршание капельниц, тиканье аппаратов. И лишь подземный этаж, где лаборатории соседствовали с моргом, нарушал все законы времени. Там вечно пахло формалином, а лаборант Лёша, фанат фильмов ужасов, встречал гостей фразой:
– Вам биоматериал срочно или можно подождать, пока «оживёт»?
Организм из двух зданий работал как часы, хоть и с чудаковатыми шестерёнками. Например:
Общая регистратура – место, где бабушки с гипертонией и мамы с детьми в очереди за справками сплачивались против администраторов. «Почему больничный на три дня оформляете два часа?» – «Потому что мы тренируем ваше терпение. Бесплатно!»
Кафе «Витаминка» на первом этаже. Бариста, бывший санитар, варил кофе «по рецепту»:
– «Американо» – как лёгкое недомогание.
– «Латте» – как ОРВИ с осложнениями.
– «Эспрессо» – как вызов скорой.
Тайная комната за рентген – кабинетом. Туда сбегали врачи, чтобы спрятаться от начальства. Обнаружив её, главврач неожиданно установил там кулер с надписью: «Только для тех, кто не спал сутки». Но главной магией этого места были люди, которые научились жить меж двух миров. Хирург, например, каждое утро начинала с обхода поликлиники:
– Проверяю, кто из пациентов сегодня «дозрел» до аппендицита, – смеялась она.
А однажды ночью стала свидетелем странной миграции: из больницы в поликлинику, через «Мост вздохов», шёл интерн с одеялом и подушкой.
– Это что, секретная пересменка? – удивилась я.
– Нет, – зевнул он. – В больничной ординаторской кондиционер сломался. Иду спать к кардиологам – у них тихо и розовые тапки в шкафу остались.
Кабинет терапевта оказался за дверью с табличкой «Е. Соколова». Я ожидала увидеть седовласую женщину с трубкой, но вместо этого встретила девушку в очках, чьи глаза напоминали два шприца – острых, прозрачных, намеренно стерильных. Она протянула руку, и я невольно отметила: пальцы без колец, ногти короткие, как истории болезней в регистратуре.
– Елизавета, – представилась она, поправляя стетоскоп на шее. – Вы же из новеньких? Здесь иначе. Тут люди не умирают за секунды. Они делают это медленно, по слогам: диабет, гипертония, одиночество…
Заведующая фыркнула, роняя ключи в ящик стола: «Не пугай новенькую, Лиза. У нас и радости случаются. В прошлом месяце бабушка Сидорова принесла пирог с капустой».
Пока они спорили, я разглядывала трещину на стене в форме кардиограммы.
– Вам повезло, – внезапно сказала Елизавета, когда мы остались одни. Она включила компьютер, и экран осветил ее лицо синим холодом. – Здесь будете возделывать пустыню.
Первый пациент – подросток с вегетососудистой дистонией. «Это когда ничего не болит, но всё болит», – шепнула я себе, накладывая манжету. Его пульс скакал, как мячик в дрожащих руках. Мать за дверью листала журнал 2013 года. «У вас дети есть?» – неожиданно спросила Елизавета, вписывая в карту цифры. Я покачала головой. «Тогда запомните: подростки – это живые индикаторы семейных драм. Их давление повышается от невысказанных „прости“».
К обеду я поняла разницу между больничной и поликлинической болью. Первая – огненная вспышка, вторая – тлеющий уголек. Одна требует немедленных действий, другая – терпения, чтобы не задохнуться в дыму.
Уходя, увидела, как Елизавета стоит у окна, сжимая в руке бумажный стаканчик. На подоконнике – кактус в горшке с надписью «Спасибо за лечение!». «Он цветет раз в пять лет, – сказала она, не оборачиваясь. – Как некоторые пациенты – выздоравливают».
3.
Я молодая медсестра, в белом халате с принтом в виде танцующих хот – догов (подарок племянника), лихорадочно перебирала карты пациентов. Мой рыжий хвост вздрагивал в такт нервным мыслям: «Второй рабочий день. Не упади. Не перепутай амбулаторную с урной. Не назови доктора „мамой“…»
Дверь распахнулась с театральным скрипом. Доктор Елизавета, терапевт с 5—летним стажем и коллекцией кофе – мемов на кружке, вошла, жуя круассан. Её халат украшала брошь в виде скелета, машущего рукой. Доктор Лиза, так она попросила ее называть, терапевт со словарём сарказмов, допивала третий кофе, чтобы не уснуть на ходу.
– Следующий! – рявкнула Лиза, швыряя в коридор пустую баночку от анальгина.
В кабинет вкатился мужчина лет сорока, прижимая к груди руку, замотанную в три слоя бинтов.
– Доктор, я порезал палец! – завопил он, разматывая «повязку». Под ней оказалась царапина размером с волосок.
Лиза вздохнула:
– Серьёзно? Вызывать скорую будете или сразу гроб закажете?
– Но вдруг сепсис?! – пациент задрожал.
– Сепсис у вас только в голове, – она протянула ему пластырь с Микки Маусом. – Вот, антисептик. Или хотите ампутацию? Бесплатно, инструменты простерилизованы вчерашним супом.
Пациент сбежал. Лиза открыла окно, чтобы выбросить пустую чашку, но передумала – вдруг пригодится как экспонат для лекции «Стадии кофеиновой зависимости».
Следующей вошла бабушка с авоськой, из которой торчал кот.
– Доченька, у меня тут давление, сердце, суставы… И Мурзик кашляет!
– Мурзик, – Лиза прищурилась, – у вас ОРВИ или депрессия? Кота выгуливали в дождь?
– Он у меня метеозависимый! – бабка потрясла авоськой. Кот вырвался и удрал, снося по пути стенд с рекламой «Бессмертие за 10 сеансов иглоукалывания».
– Выпишите мне таблетки, – потребовала бабка.
– От всего сразу? – Лиза нарисовала в рецепте кружочек. – Вот, витамин «М». Мечтайте о нём трижды в день. И купите коту антидепрессанты. Или водки.
Когда бабушка ушла, Лиза достала из стола спрятанный пряник в форме черепа:
– Римма, держи. Это тебе вместо медали «За борьбу с мракобесием».
Дверь распахнулась без стука. Ввалился подросток в рваных джинсах, тыча в грудь смартфоном:
– Мне справку, что я псих! А то мамка не верит.
– Психи – моя специализация, – Лиза достала штамп. – Выберите диагноз: «Острый Tik – Tok мозга» или «Хроническое нежелание учиться»?
– Можно с печатью?
– За доплату – с автографом Чингисхана.
Лиза, тем временем, принимала женщину, которая жаловалась на «разрушение ауры».
– После прививки от гриппа у меня треснула чакра!
– Чакры не в моей компетенции, – Лиза потянулась к шприцу. – Но могу предложить укол в пятую точку. Для баланса энергий.
К концу дня в кабинет заглянул уборщик:
– Девчонки, у нас труп в морге заговорил. Говорит, ему холодно.
– Накройте его протоколами Минздрава, – предложила Лиза. – Там столько бреда, что согреется.
Когда поликлиника опустела, Лиза спросила:
– Рим, а мы когда – ни будь сойдём с ума?
– Я даже не знаю Елизавета, это мой второй день.
– Зачем нужна такая фамильярность, зови меня просто Лиза.
Закрывая кабинет, Лиза оставила на столе записку: «Завтра – тот же ад. Приносите кофе. Или святую воду».
Третий день.
Первый посетитель – мужчина в плаще и солнцезащитных очках внутри здания.
– Доктор, у меня синдром Стендаля! – зашептал он, тыкая пальцем в распечатку из Википедии. – Вчера в «Пятёрочке» увидел акцию на гречку – сердце застучало, зрачки расширились!
Лиза, вспомнив учебник, замерла: «Синдром Стендаля… от искусства… но гречка?!» Не отрываясь от заполнения карты, протянула руку к стетоскопу: – Поздравляю, вы открыли синдром Пятёрочки. Лечение простое: дважды в день смотреть на ценник огурцов в январе. Сердце адаптируется.
В кабинет ворвался пенсионер, размахивая результатом МРТ: – У меня в колене артроз, но я записался на хип – хоп батл! Что делать?! Лиза, представляя дедушку в толстовке с капюшоном, закашлялась, подавляя смех. Она подняла бровь: – Рекомендую стиль «робот» – минимальная нагрузка на суставы. И купите наколенники с блёстками. Для боевого духа.
Когда поток пациентов иссяк, я, разливая в чашки кофе с надписью «Не разговаривайте со мной, пока я не стану зомби», спросила: – Лиза, вы всегда так… креативно лечите?
Она достала из ящика шоколадку: – Медицина – 10% науки, 90% актёрского мастерства. Сегодня ты узнала, как лечить гречневым синдромом. Завтра научу ставить горчичники через селфи.
Звонок из регистратуры: – Доктор, к вам женщина с попугаем! Говорит, он выучил слово «амиодарон»!
Лиза вздохнула, снимая с шеи игрушечный стетоскоп, который я не заметила за весь день: – Римма, готовься. Сейчас будем объяснять птице, что она не кардиолог.
Хороший терапевт должен уметь три вещи: ставить диагнозы, пить кофе холодным и находить выход, когда пациент приходит с говорящим попугаем вместо страхового полиса.
– Ты новенькая Римма. Поздравляю. Здесь либо сходишь с ума, либо становишься гением. Иногда и то, и другое. Наш формат общения называется «медицинский абсурд» – это, когда пациенты доводят тебя до крайности своей тупизны, и чтобы не сойти с ума, ты начинаешь применять в диалоге: колки, черный юмор, абсурд, аморальные шутки и все перемешивается в одном флаконе. Итог, твое общение и методы лечение становятся полным безумием. Короче, скоро привыкнешь.
4.
Вспоминаю свою практику в диагностической клинике, когда еще училась в колледже. Я стояла перед дверью кабинета, сжимая папку с историей болезни так, будто от нее зависела моя жизнь. Из – за стекла доносился приглушенный стук клавиатуры и голос доктора – саркастичный, как всегда.
– Заходите или будете дальше прилипать лбом к стеклу? – она даже не подняла головы, продолжая листать какие – то анализы.
– Пациент 34, мужчина, 42 года, – начала я, распахивая папку. – Поступил с температурой 39, кашлем и сыпью на ладонях. Пульмонолог говорит – пневмония, но антибиотики не работают.
– Сюрприз, – Доктор щелкнула ручкой по экрану монитора, где мерцали рентгеновские снимки. – Легкие чистые. Типично для нашей «типичной» диагностики.
Я сделала шаг вперед, чувствуя, как поджилки дрожат. Она ненавидела нерешительность.
– CRP зашкаливает, лейкоциты тоже. Сепсис?
– О, боже, – она наконец посмотрела на меня, прищурив карие глаза. – Сегодня в моде сепсис? Тогда почему у него нет тахикардии? Почему давление как у космонавта?
Я сглотнула. Доктор встала, подошла к доске с рентгенами и резко ткнула в одно из затемнений.
– Смотри. Сыпь – не аллергия. Температура скачет волнами. Печень увеличена. И что это, медсестра?
Мозг лихорадочно перебирал лекции. Вдруг мелькнуло:
– Бруцеллез? Он же фермер…
– Бруцеллез? – она фыркнула, но палец замер в воздухе. – Слабовато. Нет артралгии. Нет потливости.
– А если… – я закусила губу, вспоминая ночные смены в инфекционке, – …туляремия? Сыпь, лихорадка, гепатомегалия…
Тишина. Доктор медленно повернулась, изучая мое лицо как новый симптом.
– Туляремия, – повторила она, будто пробуя слово на вкус. – Кролики? Клещи?
– Он упомянул, что месяц назад снимал шкуру с зайца. Говорил, что тот «вяло сопротивлялся».
Доктор замерла. Потом резко схватила телефон:
– Лаборатория? Срочно ПЦР на францизеллу туляренскау. И проверьте лимфоузлы – если есть бубоны под мышками, я лично куплю вам кофеварку.
Когда она положила трубку, в углу ее рта дрогнула едва заметная улыбка.
– Неплохо для зеленой сопли. В следующий раз начинайте с главного – анамнез, а не модные диагнозы.
Я кивнула, пряча улыбку в папке. – Доктор, я специализируюсь в области сестринского дело, зачем вы требует с меня, то, чего я делать не буду.
– Это, для твоей кофеварки, чтоб она могла варить, знания никогда лишними не бывают.
5.
Переступала порог крыла больницы с смесью волнения и любопытства. Белый халат пах крахмалом, а в руках дрожал стаканчик кофе с надписью «Спасатель ночных смен». В регистратуре меня встретила Ольга Борисовна, старшая медсестра с прической «гулька» и взглядом, способным остановить тахикардию на расстоянии.
– Ну вот и новенькая! – протянула она, разглядывая меня как рентгеновский снимок. – Надеюсь, кофе – не единственное, что ты умеешь держать в руках?
– Э – э… Ещё могу перебинтовать и успокоить ипохондрика, – съёжилась я, пытаясь шутить сквозь дрожь в голосе.
– Отлично, быстро учишься – Ольга хмыкнула.
В ординаторской меня уже ждали двое: Марина, медсестра с розовыми прядями в волосах и брелоком – сердечком на телефоне, и Игорь, санитар с бородой хипстера и футболкой «Не трогай меня, я вчера дежурил».
– Привет, я Марина! – девушка махнула рукой, и браслеты зазвенели, как колокольчики. – Если что, я тут отвечаю за уколы, сплетни и доставку пирожных из столовой.
– А я – за философские размышления у кофемашины, – добавил Игорь, делая глоток из кружки с надписью «Не реанимировать». – Сегодня, например, размышляю: если пациент орёт от вида шприца, это фобия или хороший слух?
Я рассмеялась, напряжение начало таять.
– Не слушай его, – подмигнула Марина. – Вчера он пытался «реанимировать» засохший кактус в процедурной. Говорит, тренировался на случай апокалипсиса.
– А разве мы имеем право находится в ординаторской? «Вроде тут могут находится только врачи», – спросила я.
– Не переживай, у нас тут коммунизм. Власть принадлежит младшему персоналу, – ответила Марина.
Рабочий день пролетел в суматохе: дети плакали, бабушки ворчали на очереди, а Игорь между делом показывал мне «секретные» места больницы – от склада с загадочными банками 1980—х до кабинета УЗИ, где, по его словам, «водятся призраки недоделанных снимков».
– Ты ещё не видела нашего главврача, – шепнула Марина, когда они наконец сели перекусить. – Он ходит так медленно, что однажды часы на стене остановились, чтобы его не обогнать.
– Зато он разрешает нам бар по пятницам, – вставил Игорь, доедая бутерброд. – Кстати, сегодня пятница. Ты с нами?
Я, колеблясь кивнула.
Бар «У Гиппократа» оказался подвальчиком с табличкой «Здесь лечат похмелье юмором». За столиком, усыпанным солёными крендельками, компания смеялась над историями Игоря о пациентах:
– Один парень вчера спросил, можно ли сделать МРТ кота. Говорит, тот слишком часто спит в микроволновке – вдруг мозги повредил!
– А ты что? – фыркнула я, потягивая мохито.
– Предложил томограф в обмен на фото кота в Instagram. Теперь у нас новый талисман – @MR_I_Kitty.
Ольга Борисовна, неожиданно сменившая строгость на улыбку, подняла бокал:
– За Римму! Пусть её стаж здесь будет длиннее, чем очередь к хирургу в понедельник.
– И короче, чем истории Игоря! – добавила Марина.
Я смотрела на новых коллег, и мысль о том, что я боялась первого дня, теперь казалась смешной. Даже Ольга Борисовна, строгая днём, сейчас учила меня, как выбрать текилу «чтоб не стыдно в историю болезни заглянуть».
– Знаешь, – Игорь наклонился ко мне, пока Марина спорила с барменом о рецепте «Кровавой Мери», – здесь все немного сумасшедшие. Но это потому, что мы знаем: смех – лучшее обезболивающее.
– Уже заметила, – улыбнулась я. – Думаю, мне здесь понравится.
Мы вышли за полночь, договариваясь в следующий раз взять с собой Ольгу Борисовну на караоке. «Только представь, она споёт „Бурановских бабушек“ под рок!» – хохотал Игорь.
Я шла домой, думая, что место моей работы – это не только белые халаты и карточки, но и люди, которые превращают рутину в приключение.
6.
Каждый раз, вытирая следы йода с линолеума, я думаю о том, как многое в этой жизни оставляет невидимые отметины. Вот сейчас – желтое пятно от антисептика, а завтра его не будет. Но след от руки старика, который вцепился в мою ладонь, уходя в небытие, останется. Он кричал о прощении, хотя вокруг не было никого, кроме меня и мерцающего монитора. Кому он каялся? Богу? Себе? Стенам, которые десятилетия впитывали человеческие стоны?
Ночные дежурства научили меня слушать тишину. Не ту, что между гудками аппаратов, а ту, что внутри. Когда все спят, а ты стоишь у окна с чашкой остывшего кофе и видишь, как город мигает красным на скорой помощи – будто сердце мегаполиса бьется в такт нашим катастрофам. Интересно, есть ли у боли цвет? У меня она сиреневая, как синяки под глазами после двух смен подряд.
Сегодня выписали девочку с ожогами. Она подарила мне рисунок: зеленое солнце и синяя трава. «Это мир глазами морфина», – сказала я санитарке. Та фыркнула: «Бред». А я вдруг поняла, что мы все здесь немного художники. Хирурги рисуют скальпелем жизнь на грани, терапевты штрихуют диагнозы пунктиром сомнений. А медсестры? Мы – те, кто стирает ластиком боль, чтобы другие могли дорисовать картину.
Иногда мне кажется, что смерть – не ангел с косой, а усталая медсестра из соседнего корпуса. Приходит беззвучно, поправляет подушку, гасит свет. «Не бойся, – шепчет она. – Это просто смена караула».
Перед утром заглянула в палату 307. Там лежит профессор – астрофизик, который забыл, как зовут жену, но помнит формулу темной материи. Он спросил: «Вы верите, что звезды чувствуют боль?» Я поправила капельницу: «Верю. Иначе зачем им взрываться?»
Уходя, услышала, как санитар ворчит: «Опять кровь на халате». Это не кровь. Это акварель. Карта битв, которые мы проигрываем и выигрываем каждый день. Завтра постираю. А сегодня – светит зеленое солнце за окном. И кто – то должен его заметить.
Марина, посоветовала иногда посещать курилку, там якобы работает сарафанное радио, много интересных новостей можно узнать.
Диалог между медсестрами Анной и Маликой в курилке:
Анна раздражённо бросает папку с документами на стул, – ты видела, что опять происходит? Сегодня утром привезли партию новых антибиотиков, а к обеду половины уже нет! И это после того, как главврач вчера хвастался своей новой машиной. Совпадение?
Малика вздыхает, поправляет халат, – Анна, ну что ты как ребёнок? Ты же знаешь, как тут всё устроено. Если начать копать, нас самих вышвырнут без рекомендаций. Да и кто поверит?
Анна, перебивая, – поверит? А пациенты, которые умирают из – за просроченных лекарств? Ты помнишь историю с Иваном Петровичем? Ему не хватило обезболивающего, потому что «закончилось»! А потом я видела эти ампулы в сумке у Саши из администрации!
Малика понижает голос, – и что ты предлагаешь? Пойти к главному и сказать: «Ваш заместитель ворует»? Ты думаешь, он не в доле? Здесь все покрывают друг друга. Даже если попытаешься жаловаться, тебя объявят сумасшедшей.
Анна сжимает кулаки, – Но мы же медсёстры! Наша работа – спасать, а не молчать, пока они наживаются на чужой боли! Посмотри на Свету из хирургии – её повысили только потому, что она племянница главбуха! А сколько толковых коллег уволились из – за этой кумовщины…
Малика горько усмехается, – И что? Ты готова потерять работу? Или хочешь, чтобы твоё имя оказалось в чёрном списке всех больниц города? Я тоже ненавижу это, но у меня сын – инвалид. Мне нужны эти копейки, даже если они пахнут грязью.
Анна тихо, почти шёпотом, – а если собрать доказательства? Анонимно отправить в минздрав…
Малика резко оборачивается, – ты с ума сошла? Тут каждый кабинет прослушивается. Помнишь, как Лиду уволили за «утерю» бланков? Это было предупреждение. Здесь либо играешь по их правилам, либо исчезаешь.
Анна отворачивается к окну, – значит, мы просто будем смотреть, как они грабят тех, кто и так едва дышит? Как они…
Малика перебивает, и мягко говорит, – нет. Мы будем делать то, ради чего пришли – помогать людям. Украдут лекарства – найдём способ достать их через знакомых. Закроют глаза на нехватку – будем работать втрое усерднее. Но выжить здесь можно, только не становясь героем.
– А совесть?
Малика берёт папку со стула, – совесть – это когда ты не даёшь пациенту умереть сегодня. А битву с системой оставь тем, у кого нет детей и кредитов.
Вот он внутренний конфликт между желанием бороться с несправедливостью и страхом последствий, этическая дилемма, знакомая многим в системе здравоохранения.
7.
В поликлинике пахло антисептиком и свежезаваренным кофе. Я с стетоскопом на шее и папкой в руках, листала истории болезней у поста медсестер. Мои рыжие волосы были собраны в тугой пучок, а под глазами легли тени усталости – смена началась три часа назад, а поток пациентов не ослабевал.
Дверь кабинета терапевта приоткрылась, и доктор Лиза, теперь уже моя лучшая подруга, жестом позвала меня внутрь.
– Рим, как там наш «утренний концерт»? – спросил она, наливая в кружку густой чай. На столе уже лежали открытые карты пациентов.
– Полный аншлаг, – улыбнулась я, садясь напротив. – Первым в очереди – Петров, 6 лет. Температура 39, горло красное, мама говорит, что ночью кашель усилился. Думаю, ангина.
Лиза кивнул, делая пометку:
– Назначим мазок на стрептококк, но уже сейчас можно начать полоскания. А кто следующий?
Я перевела взгляд на список:
– Марья Ивановна, 78 лет. Жалуется на одышку и отеки. Давление 160/95. В прошлый раз ты корректировала ей дозу диуретиков…
– Проверь уровень калия и ЭКГ. Если показатели ухудшились, возможно, госпитализация, – она нахмурилась. – надеюсь эта карга не забывает принимать лекарства?
– Говорит, что старается, но возраст… – Лиза вздохнула. – Надо бы соцработника подключить.
