Даниэль Агрон
Площадь
Предметом, а также результатом столь глубокой нашей мысли послужил, конечно, не тот факт, что сполохи чувства имели место, а совершенно конкретное событие, о котором пойдет дальше речь. Вот, уже, по сути дела, идет о нем речь. Речь идет о том, что мы, хоть и не поимели ответа на все интересующие нас музыкальные вопросы и темы, но очень много, громадно много свалилось на нас в результате факта аудиенции у королевы, которые она давала ежегодно для преуспевающего студенчества, что очень почетно, правду сказать, это, как бы вот, отмеченный ходишь потом, еще иди, осознай до конца, в каком масштабе и кем, это одна десятая – то, что мы с вами сидим здесь и говорим.
Надо сказать, не одни мы, малоопытные, получаем проблемы. Это судьба зачастую очень фундаментальных и эмпирейских, так сказать, профессионалов. Советник (средний) по музыкальной культуре, доктор и профессор, имел немалые осложнения как информационного, так и чисто интеллектуального характера, обратившись не сопредельно, а непосредственно – разумеется по всей форме – к самой Личности королевы по вопросу о разъяснении некоторых аспектов её указа, имевшего место в части методологических основ трактовки собственно гишпанской музыки, потому что в ответ на это, безусловно, интересное обращение королева милостиво ответить соизволила, что Гишпандии нет, после чего превратилась в ворону, как у Эдгара Поэ, а также улетела.
Есть еще там армия и маленький флот, так сказала королева.
..................................
Ну-с… и вот… если хотите, чтобы это был как бы сторонний наблюдатель, чего, по словам моего дружка, требовал на последней Генеральной колегии магистрата в самой свирепой форме Малый городской магистр – ну… так чего же нервничать? – наблюдает, вот он… То есть, он – это мы, я же не могу никого от себя прогнать, разделив себя надвое-натрое; надеюсь, они, остальные, тоже не могут… Вот, значит, всё в порядке и сидим мы себе в качестве, с одной стороны, участников, а с другой – сторонне наблюдаем, и – хорошо, милые мои, и – замечательно, и давайте откроем пива, а что же это мы сидим, наблюдая инопланетные кратеры в маленьком озерце после дождя воды… расположенном горизонтально под нами… что, конечно, тоже наша территория, и которую надо исследовать, и – что нам пива не выпить, когда оно куплено, и в руке, потому что надо освобождать территорию для иных великих и добрых дел, а это, конечно, не самое великое.
– Выставка закрывается, – объявил ученый секретарь, одновременно тому исполнявший обязанности Председателя города, и у него еще был маленький магазин на площади. – Просят всех немедленно пройти в злоупотребление. Тема сегодняшней экскурсии и исследования – «Экскурсия и исследование в недавно открытые подвалы»…
– Начинается, – заметила по этому поводу королева. На ней были какие-то, но очень красивые дужки без стекол. Подвал нестерпимо пахнул.
– Понимаю, – отвечал на это ученый секретарь. – Все понимаю. Действую во исполнение указа королевы, не избегая при этом творческого применения этого указа. Да! А развитие постановления гласит, что мы, главное, должны быть предельно и честно объективны. Так недавно было постановлено еще и еще раз. Не правда ли?
– Да, да, – сказала королева. – Да…
Все сидели, кто во что горазд, болтали ногами и думали каждый о своем. Все они, конечно, думали про Это.
Про пятницу, я имею в виду.
Прошли годы, правда, условные, потому что на часах не более пяти-десяти минут, и ничего не произошло, и поэтому их можно называть днями, пятница никак не наступала (или не наступила?), мы – пока свободны, в силу чего – или наоборот, возможно, в слабость чего – продолжается наша конференция.
Она, вообще, продолжается, потому что её назначено было так, и её же, что удивительно, пока еще не закончилось.
Мы, уважаемые другими мирами и равновеликие в этих, потому что нас так учили, и так мы в себя впитали, работаем в режиме наибольшего благоприветствования поползновениям на наиболее плодотворные открытия, и не помеха тому взмах и открытие ночи, дующей в душу волнующей грустной прохладой, и Эос какая-то там, перстом помавая… делать больше не хрен… тут вторая часть на носу; здания, построенные созданиями, именуемыми человеком условно, не есть мимолетные, потому что – суть этого человека на самом деле составляющей, и отражающей эту суть одновременно, и в реальности – Шопен, не вертитесь, Шопен, от вас и без таких действий трудно становится, – и эти здания в том числе, а это не совсем правильно, реакционно, надо сказать. Какая мысль и была положена в основу завершения блестящей Первой части доклада Большого Городского магистра, процитированной в настоящей лекции. Вы просто не совсем знакомы со спецификой… хотя, что вас особенно знакомить! Второй части не бывает; её не может быть по определению, потому что – какая же вторая часть, когда после первой Человек уезжает. Ему же пора.
Перед отъездом (по-моему, даже не только Большого магистра) происходит, как правило, небольшой какой-нибудь эпизод. А то и большой. Жизнь – это, в-общем, одна вариативность. Так возможно ли что-либо угадывать заранее – и какая от этого онтологическая польза, если даже ту бедную-несчастную, что гребешками торговала, что с магазина на площади, вот этого маленького, на углу, – и ту до сих пор вылечить не могут?! Что лишний раз трепаться-то?!..
Наконец – закрытие конференции, от всей души большое событие. Слово предоставляется быть последнему завершающему, торжественно и по-деловому, докладчику. Этого финального докладчика основной мысли задача продиктована самой жизнью как завершение всеобщего блага во исполнение замысла самой идеи выстраданной поколениями многих людей нашей торжественной конференции, как ознаменование победы науки. И, таким образом, слово предоставляется финальному докладчику, которым, как все в тайнах души своей надеялись, не окажется королева. С сообщением выступила королева. Она сказала:
– Уважаемые господа и дамы, но, конечно же, сперва господа; как истинная первая, одинокая и единственная леди по первоприродорождению, ненавижу баб. Они от науки далеки, нечего им туда соваться. Господа, я приступаю к завершению изложения красной нити мысли, пронизающей нашу конференцию. Она подкреплена веками и берет начало свое от обильно приводившихся здесь выше, и ниже, и с того боку, и с этого, творений бессмертных г-д де Шарля, де Бодуэна, де Куртэне, маркиза Вестри де Больи, Тюильри, ты молчи, сучий потрох, пока тебе я пасть не порвала. Я имею заканчивать, господа, в счастливой уверенности.
Встал ученый секретарь и сказал:
– Но, однако, пропорционально ли будет полагать, основываясь на Вашем просвещенном мнении, разумеется, относительно момента тождественности того, что мы излагали долгие, долгие годы, подойдя к здесь и сейчас нашего Я – совокупного, коллективного, в распадении на Я индивидуальные, с учетом того, что на дворе дуализм в своей завершающей стадии – и что с этим всем делать потом? Я имею уточнить, что когда мы имеем в виду определенного дуализма (потому что где одно, там другое этого самого одного) – где его, за исключением вашего просвещенного мнения, априорно гарантировано? А? Это чо, адекватно? Соответствует ли наше коллективное ожидание этакой фигуре, так сказать, конгурентности трех симметричных сторон, где первая сторона – Вы, вторая – ваше просвещенное мнение, согласно основам современного темпорального дуализма, а третья – согласно же основам того же миробытия и постановлениям, принятым магистратами во исполнение вашего указа – просто мы, и что тогда, а? Куда нам всем деваться, и не цель ли это все сегодняшней нашей конференции, когда всем нам призвано решить этот миросоответствия вопрос? И каково на это всё будет просвещенное мнение вашей Персоны Мироздания, когда снизойдет на нас благодать ваша в плане момента решения настоящего вопроса?..
– Х-р-р-р-р-… буль-буль-буль, – ответила королева, и с ней было покончено навсегда.
– Я так, например, только докладаю, – взаимодействовал уч. секретарь.
Дверь опять хлопает, очередной раз, как всегда, никем не прикрытое.
Вот такова одна из наших застольных бесед.
...................................
С утра лицо, которому принадлежит, наверное, место в нашем повествовании, проснулось – что, вообще, хорошая мысль – встало и через немалое время стало делать гимнастические упражнения под музыку одного известного композитора в стиле монументализма, что, конечно, очень тягостно в такое тяжелое и несветлое утро и трагичное настроение, да когда, к тому же, приходится расплачиваться известной болезнью за предыдущие краткие и, может, где-то сладостные моменты общения и откровенности с людьми милыми, но к сожалению, несколько безразличными как раз к той части, которая и составляла лица этого сущность.
У композитора этого, ныне покойного, была в свое время долгая, до конца жизни его, и ничем не завершившаяся, в связи с окончанием жизни его, тяжба по поводу куска крайнего (если смотреть из окна лица) здания с муниципалитетом, а вернее, с той звериной его частью, которая не считала композиторской эту часть здания, перешедшую, по сути дела-то, к нему, к композитору, по наследству! Ослы озверевшие. Звери.
Выглянув во двор, лицо увидело колодец. Ну, да. Что же там еще на его месте появится. Как и был – колодец. С просветом в виде выхода на небольшой кусок площади, только и радости в такую погоду.
Лицо вздохнуло и выпило пива. Ничего лучше не стало вовсе. Кто это всем тут придумал, что от этого лучше становится. Ну, хуже, конечно, тоже не стало. Как оно может еще хуже стать.
Следующим утром лицо проснулось в хмуром, далеком краю с бездонным, сухим и серым небом. Край был как край, лишь только прошлое больное снимали лоскутки ветра, трогающие лицо, и гладящие по ладоням, если вперед их поставить. Деревья, глядящие мимо непонятности в простирающиеся угодья. Камыши, как водится, над озером. Домик какой-то бревенчатый – жил кто, не жил… – небольшой, покосившийся, с трещинами. Котелок, чайник. К вечеру прилетела ворона. Она вздохнула, покашляла и превратилась во фрейлину.
– Это очень ценный домик, – сказала она. – И надо нам сделать из него что-нибудь ценное для искусства. И чтобы его глубокая индивидуальность и экзистенциальность, какая-то, я бы сказала, навзрыд, обрели, наконец, ту импликацию, что в переводе означает воплощение, и стали бы, может быть, в грозном, суровом контексте времени, даже Символом того самого Обретения, которого взыщет душа, каким, несомненно, и является наш особнячок из коллекции…
– Боже, – сказала королева. – Что она несет.
Гремели клавикорды. Придворные, заняв изначально соответствующие, с учетом всех тонкостей, позиции, теснились, заканчивая приличествующие случаю беседы и, в результате одних только соответствующим кругам известных перемещений, служащих, несомненно, показателем высокого происхождения, распределились, наконец, пропорционально тому месту, где должно было произойти появление королевы, долженствующей произнести свою традиционную тронную речь.
ТРОННАЯ РЕЧЬ КОРОЛЕВЫ
– Сегодня Четверг, – сказала королева. – Сегодня все должно быть плохо. Всё. Велеречива буду я и буря мглою небо застит, но и это не спасет вас от сознания вашего всех, ну, как бы скотства. Психика должна быть равно возбуждена и подавлена. Молчите. Молчите, я сказала! У меня в университетском курсе была пятерка по психологии и, если бы не такова судьба, я могла бы сделать карьеру. Я отменяю флот. Г-а-а-а! Г-а-а-а-а-а-а!! Г-а-а-а-а-а-а-а-а–а- а-а-а-а-!!!
Предлагаем вашему вниманию несколько стихотворений.
ПЕСЕНКА МЭРА
Живут в дверях две синие шкатулки.
Одна другой
Рассказывает временами гулко,
Что ждет их бой.
Что ждет их бал в одном большом собраньи,
И при свечах,
И лекций цикл о мудром созиданьи
Прочтет им страх.
Они должны никак его не встретить,
О, храбрецы!
Его же крайне трудно не заметить,
Сводя концы.
ПЕСЕНКА ФРЕЙЛИНЫ
Шел бы ты дальше, родимый!
Шел бы ты дальше, болезный!
Есть еще время, чтоб мне
Не оказаться полезной.
Чтоб ни о чем ни жалеть,
Рыцарь без сна и без крова.
Чтоб не валяться, и впредь
Не было больше такого.
Договоримся мы так:
Вы не подумайте, радость,
Только придется меня
Выкинуть в разную гадость.
Также трактат о пользе брелка.
ТРАКТАТ О ПОЛЬЗЕ БРЕЛКА
Брелок представляет собой несомненно предметную и в высшей степени полезную вещь, призванную выполнять одновременно и олицетворять функциональную пользу для контингента лиц, очерченного в качестве его пользователей
…………………………..
Вот еще одна из наших жизней. На сей раз это вместо всего остального.
Да и, собственно, до каких застольных бесед сейчас. Очень спутанное, сложное и напряженное время. Складываются очень хреновые тенденции там, в городе. А у нас, внутри, ничего не складывается. Мы – так, как и полагается, все больше времени проводили, например, в скверике рядом с квадратным белым зданием нового магистрата секретариата или секретариата магистрата… что-то, может, путаю, но какая разница, а?
Были бы люди хорошие, действительно… Здравствуйте, дорогая моя, здравствуйте… сидели мы, и за неимением выхода, в смысле чего делать, все больше смотрели на небо, которое тем летом в голубизне никак не отказывало. Иногда, правда, утомляет, но тогда встань и погуляй, ничего другого не надо, совсем молодые еще. А дела, душка, подождут, еще успеешь жизнь себе напортить… так, в-основном, и говорила моя добрая приятельница, племянница Большого магистра и преподавательница университета; сама же шла, шла, пока не повстречала на углу площади, через дорогу от ратуши, возле темного кафе с неудобным пивом и грязными, тяжелыми закусками – тоже – но теперь уже её – приятельницу, оказавшуюся, как это ни покажется странным, младшей фрейлиной. Они бурно, с радостным визгом обнялись и преподавательница сообщила, что идет сдавать анализы в большую поликлинику, после чего обе направились внутрь заведения, где, к изрядному нервному потрясению их узнавшего хозяина, потребовали два пива здесь, и два с собой.
Неподалеку, перед входом в белое здание, колыхались лениво на высоких флагштоках тяжелые стяги. Дождь в этот день так и не пошел.
Конечно, не следует думать, что в любой среде все непременно так просто.
Что не во всяком четверге все просто – это мы еще ой, как знаем.
Например, среда тех, кто близок к определенным кругам, а, очень даже возможно, круги эти составляет. В какой-то степени, понимаете, я ведь не все тоже могу объяснить. Да и можете ли вы, например, сказать, что можете сами все объяснить? Нет, конечно, не все можете так сказать. Вот, и они так же. Для чего и созываются главным образом в этой среде основные представительные разговоры.
– … И она говорит вдруг, так это: “ Я, – говорит, – всё ж-таки считаю, что преступление, хорошо вознагражденное, пусть мне извинят некоторый цинизм, не кажется преступившему таким порочным, как таковое, никем не оплаченное”, представляете ?!
