Дарина Долен
Ради этого серого Неба
Глава 5
В четверг и пятницу я перерыл свою литературу, освежил в памяти все, что знал, прочел новое. Суббота наступила быстро. Пока я копался в материалах, позвонил Сергей и попросил приехать пораньше, чтобы мы обсудили план действий и подписали документы. На этом и договорились. Пока я готовился, Лиля уходила проверить родительскую квартиру и встретиться со знакомыми девчонками, так что я снова был наедине с книгами и сигаретами.
С удовольствием проводя время в тишине, я перебрал книги на полках. Это можно сравнить с цепной реакцией. Ты берешь в руки одну книгу, читаешь название, пролистываешь страницы, откладываешь ее в сторону. Потом вторую, третью. Получается две стопки: одна называется «точно пригодиться», а вторая – «подождет».
В моем случае первый вариант заполнил полкомнаты. Солнце весело пробивалось сквозь шторы и играло своими шаловливыми лучиками с дымом от сигарет, превращая обычную пыль в звездную. Я всегда замечал, что солнце красит любую грязь, превращая тоскливую действительность в шедевр.
Я настойчиво смотрел на книгу о Врубеле – художнике рубежа девятнадцатого-двадцатого веков. Многие знали его «Демона», но редко капали глубже, а он работал практически во всех жанрах. У него была тонкая натура и сложная судьба. Сейчас образ художника опошлен и замазан. Мало кто воспринимает нашу деятельность как борьбу, новаторство, глубокое познание жизни, поиск истинных смыслов пребывания на земле. Теперь все сладкие и стильные продажники, толком незнающие анатомии.
Я перекладывал книгу несколько раз, пока ходил из стороны в сторону, просматривая другие журналы, сборники, свои собственные тетради с заметками. И все же Врубель манил к себе. Я все время возвращался к книге с демоном на обложке, ее написал неравнодушный лектор по философии и искусству Добряков. Усевшись на кровать, я быстро пролистнул все страницы, закрыл книгу и снова открыл посередине.
– Да какого черта!
Я снова устроился поудобней и начал с самого начала. Я скучал по чтению. Этот запах, шелест страниц, грамотные слова о человеке, к которому как к коллеге не можешь быть равнодушным.
Я много читал о нем, когда был подростком. Резкие перепады настроения у художника начались в восемнадцать лет, возможно, сейчас врачи поставили бы ему диагноз – биполярное расстройство. Он наносил себе порезы ножом на груди, трагически переживая безответную любовь к Эмилии Праховой. Он нередко озадачивал окружающих своим поведением, однажды Врубель уехал на мнимые похороны отца, который был живым и здоровым.
Когда данный инцидент выставили на обсуждение, профессор психиатрии заявил о том, что это опасные признаки надвигающегося безумия. Художника сопровождала нарастающая слабость, раздражительность, у него было нарушение сна, он постоянно принимал болеутоляющее фенацетин в огромных дозах, чтобы бороться с мигренью. Также он болел сифилисом.
Тем не менее, Врубель продолжал много работать и создавал свои произведения из сказочного цикла. Он бесконечно переписывал своего «Демона». Люди, которые находились рядом с ним в то время, писали: «Были дни, когда «Демон» был крайне страшен, но потом опять в выражении лица появлялась глубокая грусть и новая красота».
Михаил Александрович завершал картину уже в выставочном зале.
10 февраля 1902 года Врубель был помещен в психиатрическую лечебницу Московского университета. На лечение он поступил в крайне возбужденном состоянии, утверждал, что он император, а его голос – хор голосов. К нему не пускали даже жену и сестру.
Он все время проводил в психиатрических клиниках, становилось немного лучше, но маниакальная фаза всегда возвращалась с новыми силами. Он бредил, утверждал, что у него нет ни рук, ни ног, что он мешок с костями. Также Михаил Александрович заявлял, что жил во все века, видел, как в Киеве в конце первого тысячелетия закладывали Десятинную церковь.
В начале 1906 года художника днем и ночью мучили голоса, он умер в апреле 1910 в одной из клиник Санкт-Петербурга.
Я продолжал всматриваться в его работы, сопровождающие статью, и не заметил, как стало вечереть. Сильный, порывистый ветер швырнул несколько веток растущего под окном дерева прямо в стекло. От удара я вздрогнул и отложил книгу.
Весь вечер я провел в тумане, жутко хотелось выпить, но я не стал. Оставалось двоякое чувство. С одной стороны, было как-то не по себе: путь художника, его помешательство ясно давали понять цену великого, поистине мирового искусства; с другой, в душу закралось абсолютное, тихое спокойствие. Я бы назвал его обреченностью. Там, в глубине души, я понимал, что тоже ношу в себе своего рода безумие. Но искусство может простить все, возможно, поэтому меня всегда тянула именно эта дорога. Чему быть, того не миновать.
Лиля вернулась около одиннадцати, мы немного поговорили, и я завалился спать. В ту ночь мне снились огромные глаза с картины «Царевна-Лебедь», кажется, девушка пела мне песни под стоны холодного ветра.
В субботу музей, в котором мне посчастливилось получить работу, открывался в десять утра, я прибыл туда к девяти и принялся курить у входа.
Утром было достаточно прохладно, и я надел свой любимый бадлон и брюки, документы и телефон закинул в небольшую кожаную сумку, которую приобрел в любимой винтажной барахолке рядом с Василеостровским рынком. Телефон завибрировал, когда оставалась всего пара затяжек. Это был Сергей. Вежливо пожелав мне доброго утра, он попросил меня направиться к другому входу – сразу за углом, там мы и встретились. Он немного рассказал о ходе работы, которая мне предстоит.
– Сегодня вы, Даниил, проведете три экскурсии. Работать будете по субботам и воскресеньям, чтобы совмещать с учебой, вам выделено пока три зала: зал Михаила Врубеля, зал символизма и зал Нестерова. Дальше посмотрим по нагрузке. Вас устраивает? – Вряд ли я мог ответить «нет». Несмотря на милейший и интеллигентный вид мужчины, голос его оставался тверд.
– Да, безусловно, как скажете.
– Замечательно! Пройдемте.
Конечно, для работников музея существует отдельный вход, через него мы и попали в святая святых. Дальше Сергей отвел меня в кабинет по работе с персоналом, где милая пожилая дама попросила мой паспорт и задала пару вопросов.
– Значит, ты, Даниил, – она посмотрела в мой документ, – новый экскурсовод! Как замечательно, что молодые люди, так глубоко интересуются живописью. На такую должность кого попало не берут. Ты уж постарайся!
– Да, конечно, – я улыбнулся милой женщине, ее имя я прочел на бейджике – Галина Васильевна. Она была невысокой и полной, в аккуратном костюме серого цвета, брошь в форме стрекозы и теплая улыбка, но по-советски строгие глаза. Подводить ее мне не хотелось.
Она распечатала мое имя и должность, вставила в пластиковый кармашек с прищепкой. Теперь у меня тоже был бейджик, и он гласил, что я Даниил и я экскурсовод. Важный гусь, короче.
Я как смог прикрепил его к бадлону, но про себя решил, что лучше носить рубашку, за карман этот опознавательный знак будет прицепить проще.
Я поблагодарил Галину Васильевну и направился в зал Михаила Врубеля. По дороге меня снова встретил Сергей.
– Даня, сумочку свою давай, я в раздевалку отнесу. Или пойдем, я покажу, где можно переодеться и вещи оставить!
– Да, будьте добры, – я совсем забыл про сумку, но Сергей дал понять, что она является нежелательным аксессуаром.
Словно прочитав мои мысли, мужчина сказал:
– Никаких лишних вещей с собой не носим, мы так не работаем. Ты должен быть опрятным, чистым, свежим и без лишнего хлама. Хорошо?
– Да, Сергей, я вас понял, без проблем.
– Вот и замечательно. А нам сюда. Вот ключ, у тебя такой тоже будет чуть позже, зайдешь после смены к Галине Васильевне, она тебе ключ уже даст.
Дверь была совершенно неприметной, окрашена в цвет стен. Без помощи ее не сразу найдешь, хотя на память и внимательность я не жаловался.
Мы вошли в небольшое помещение, там было по-домашнему уютно. Светлое пространство, высокий, довольный жизнью фикус бенджамина раскинул свои ветки в разные стороны, словно приветливый сосед гостеприимно расставил руки, стол с белой скатертью, окно, уставленное цветами, такими же довольными, как фикус, слева на стене крючки и одна деревянная напольная вешалка. Одежды на ней висело немного, и я повесил туда свою сумку, предварительно выудив телефон.
Время перевалило за десять часов, но до одиннадцати еще оставалось сорок минут. Я решил прогуляться по музею, чтобы скоротать время.
Сергей закрыл за мной дверь и положил ключ в карман пиджака. На этом мы распрощались: я двинулся в одну сторону, мужчина в безупречном костюме – в другую.
Я радовался, что остался в одиночестве, меня немного штормило от волнения, и зрители мне сейчас были не нужны. Я просто поплелся куда глаза глядят, периодически посматривая на телефон, чтобы контролировать время. Меня одолевали мысли – на фига я в это ввязался. Если бы не Леонидович, я бы и думать не стал. Но как старику откажешь.
Я долго мусолил в голове вопросы, сам задавал их, сам же давал ответы, но знал бы я, к чему приведет меня эта работа… С нее все началось. Сейчас я иногда думаю, если бы мне все было известно заранее, попытался бы я что-то изменить? Стал бы поступать по-другому? Кто знает. Но все же я склонен думать, что все неслучайно, и я прожил это время так, как было предначертано.
Во время первой экскурсии я сильно нервничал. Народу собралось немало, люди разных возрастов, в разной одежде глазели на экспонаты.
Я постарался сделать серьезную мину и дышать ровнее, удалось или нет, точно сказать не могу. Но когда я подошел к стайке собравшихся посетителей, они сразу обратили на меня внимание, может, потому что я был на голову выше остальных, может, они увидели надпись на бейдже, не знаю. Но в итоге в повисшей тишине я представился.
– Здравствуйте, меня зовут Даниил, и я сегодня проведу для вас экскурсию. Сначала расскажу все, что знаю о работах великих художников, которые представлены в наших залах, а позже вы сможете задать свои вопросы, – все кивнули. – Что ж, пойдемте, – я сделал жест рукой, приглашая посетителей в зал, и сам направился туда же. Кажется, я мельком увидел костюм Сергея за углом, но мне могло показаться.
Как и обещал, я рассказывал о полотнах все, что знал, старался не торопиться. После третьей работы я расслабился, мне самому было настолько приятно смотреть на картины и говорить о них, что я забыл о волнении. Все было естественно, и я решил, что эта работа мне точно подходит. Если еще и денег дадут, то я вообще расплачусь от счастья или обоссу сам себя в душе, еще не решил.
Люди слушали внимательно, даже некоторые дети перестали дурачиться и смотрели с открытыми ртами. Не спеша мы пришли в шестьдесят девятый зал – зал Серова и Трубецкого. Я боготворил талант Валентина Александровича, его работы настолько высокопрофессиональны, что я мог часами разглядывать фрагмент вблизи, потом отходил и смотрел с расстояния в несколько шагов, потом приближался снова, и так без конца. Мы остановились напротив портрета княгини Зинаиды Юсуповой. Потрясающая картина в светлых тонах, изысканный интерьер. Я любовался ей, пока рассказывал о жизни художника. Он был учеником самого Ильи Репина и учился в академии художеств.
Иногда, когда я гуляю по родному городу, мое сердце переполняется благодарностью к божьему промыслу: мне посчастливилось родиться в городе, в котором когда-то жили уважаемые мной художники, писатели, поэты и поэтессы. Я с приятным возбуждением думаю: как же мне повезло ходить по тем же улочкам, дышать питерским воздухом. Наверно, не найдется человека, который не знает картину «Девочка с персиками». Это Серов ее написал, и я учусь в том же заведении, что и он. Думая о Серове, я также размышлял обо всех художниках. Как много забытых имен! Столько работ, написанных гениальными людьми, украшают залы, висят в музеях, но мало кому интересен сам человек, его путь, биография. В наше время стоящее, то, чему стоит уделить время, спрятано за бесконечным информационным шумом. В погоне за идеальной задницей, самой полезной едой, как выделить время на искусство? Здесь и себя настоящего не найти.
Тем временем моя первая экскурсия подходила к концу. Я забыл об этом, все говорил и говорил, люди не расходились. Я бы и дальше ходил с ними, но ко мне подошел Сергей и тихо напомнил о времени, затем повернулся к посетителям и спросил:
– Это Даниил, наш новый сотрудник, вам понравилась экскурсия? – он говорил искренне, голос был довольным. Я не сомневаюсь, что во время моей работы он был неподалеку.
К моему удивлению я услышал аплодисменты. Не слишком громкие, но ощутимые.
– Да! Нам очень понравилось! – сказала дама с красивой прической.
– Да, спасибо! – ее поддержала уже пожилая, интеллигентного вида женщина.
Я поклонился и был счастлив.
– Приходите, пожалуйста, еще! Хорошего дня вам!
Когда народ разошелся, Сергей крепко пожал мне руку.
– Молодец, Даниил! Отлично! Сегодня еще две экскурсии проведешь и можешь быть свободен, для первого раза достаточно! – он выглядел довольным.
В первый день, как и сказал Сергей, я отработал три экскурсии и к трем часам был свободен. Зашел к Галине Васильевне за ключами, забрал сумку из раздевалки, душевно со всеми простился и был таков. Сергей напомнил, чтобы завтра, в воскресенье, я пришел к тому же времени. Я покинул музей в три десять.
Я решил позвонить Лиле и пригласить ее куда-нибудь перекусить в честь моего первого рабочего дня. Она сразу же взяла трубку, видимо, держала телефон на виду. Я доложил ей, что закончил, и она может мной располагать.
– Ты хоть расскажи, как все прошло, что было? Мне нужны подробности, детали, а то снова будет твое «хорошо, нормально». И думай: что у него хорошо, где нормально? – она смеялась, и мне самому становилось весело.
– Ладно-ладно, все расскажу. Только давай подумаем, куда сходить!
– Сходить! Давай пойдем на Василеостровский рынок, который у академии? Там много классной еды! Что захотим, то и возьмем. Помнишь, там и шаверма разная, и бутерброды, и шашлык, и сладкое, всего навалом. И наряжаться не нужно!
– Да, помню, конечно, отличная идея, пойдем туда. Там же еще дворик внутри со столами, точно! Как я сам не додумался.
– Что бы ты без меня делал?
– Не знаю.
– Вот-вот! Ладно, буду одеваться, давай где-нибудь по дороге к рынку встретимся?
– Да, давай, я от метро сразу к рынку пойду!
– Отлично! До встречи!
– Да, целую!
Мне стало так хорошо от разговора с ней, что, казалось, выросли крылья, и я с отличным настроением полетел на Ваську.
В тот вечер мы набрали разной еды и решили пойти домой. Я рассказал Лиле о том, как поработал, что Сергей выглядел довольным и пожал мне руку. Потом я спросил, как прошел ее день. То были чудесные мгновения тишины, стабильности и счастья. Лето на дворе, полные пакеты неправильной и вкусной еды, любимый человек рядом, все здоровы. Что может быть лучше?
К сожалению, все познается в сравнении. В то время я понимал, что счастлив, но не до конца.
Так и продолжилась полоса моего везения. Я стал ездить в музей и с нетерпением ждал, когда начну рассказывать о художниках и их картинах, старался уделять много внимания именно биографии, чтобы люди могли прочувствовать автора, узнать его поближе, побыть в его шкуре. Со временем я взял еще несколько экскурсий, и получалось, что работал до семнадцати часов. Странно, но именно такая работа дала мне ощущение стабильности, меня перестал интересовать алкоголь, я стал меньше курить, даже навязчивые сны, казалось, что навсегда изжили себя.
Мы жили с Лилей в коммуналке, иногда заходил Леонидович. К концу лета стали возвращаться друзья и знакомые: кто-то загоревший, кто-то после запоя, кто-то с чемоданом новых работ. Я всем объявил, что теперь врываться в мою комнату с криками: «Здорово, бомжара!» – нельзя, потому что теперь у меня есть девушка и работа. Не все за нас порадовались, ребятам не хотелось терять бесплатное место для тусовки, но я четко дал понять, что касса закрыта, и почувствовал облегчение. А они себе быстро новую «зависальню» найдут.
Все наладилось и шло своим чередом. Настало тихое, благодатное время. Я стал жить просто: Лиля, дом, работа, учеба, магазин, и так по кругу. Попутно старался писать картины, но с творческими идеями настал кризис. Вроде бы все было хорошо, но в голову ничего не приходило. Я решил, что это пройдет, и снова занялся копированием, дотошно и самозабвенно уходил с головой в копию, рассматривал детали полотен, пока был на работе. Решил начать с Кустодиева, нарисовать его полотно «Масленица» 1916 года. Я хотел закончить работу к новогодним праздникам и продать.
Лиля продолжала набираться опыта на подготовительных курсах, она мечтала поступить и освоить все нюансы академической живописи. Ее рисунок становился все лучше, рука увереннее, она продолжала позировать и на мой курс заглядывала постоянно. В тот период я стал больше общаться с одногруппниками и преподавателями, советовался, когда подбирал палитру и даже поддерживал разговоры о современных авторах.
Когда в высоких дверных проемах появлялась хрупкая фигурка Лили, я млел от счастья, хватал ее маленькую ручку и отводил девушку в сторону. Мы тискались по углам, как школьники, это было искренне, радостно, по-настоящему.
Когда она позировала, я писал, не замечая времени. Я знал все ее линии наизусть, но каждый раз она открывалась для меня по-новому.
Осень прокралась в Питер и залила пространство охристыми палитрами. Солнце становилось все холоднее, сплин проникал в души, а холодная вода – в сапоги. И все же, как было прекрасно чувствовать запах палой листвы! Я писал золотую осень во всей красе в нашем маленьком академическом парке, прихватив с собой этюдник, масло и холсты.
Лошади катали детей из конного клуба или паслись на лужайках, туда-сюда носились счастливые маленькие собачки всевозможных пород: мопсы, чихуахуа, померанские шпицы, японские хины и целый выводок аффенпинчеров. Их хозяева кутались в шарфы, держали стаканчики с горячим чаем и кофе, радостно щурились от солнечных лучей. Вечер тихо шуршал в осенней палитре. Там, на острове академии, время будто остановилось, особый старинный дух правил этим местом, не уступая современности ни секунды.
В моем доме появились уют и запах домашнего супа, женские трусики и косметика. Одежда стала опрятнее, в гардеробе висели новые вещи, на книжных полках стал господствовать порядок. Постельное белье неведомым образом всегда оставалось свежим и аккуратно заправленным, носки – чистые и одинаковые – ютились в специальном ящике. В ванной я обнаружил шампунь и гель для душа в разных банках, разницы я так и не заметил, но намек понял.
Ближе к зиме мы поехали в «Леруа Мерлен» и нарочито долго выбирали там предметы для дома, Лиле нравилось таскать меня по огромным залам. Она выдала мне корзинку для покупок и складывала в нее все, что считала нужным, например, свечи. Много свечей! Эта маленькая девчонка хотела все: мыло для рук в красивой баночке, ароматические палочки, полотенца, какие-то салфетки, новые наволочки, шторы. Я ходил за ней и кивал: «Да-да, нам очень нужна новая ваза, да, мы пересадим все цветы не в горшки, а в, мать его, кашпо, да, именно этого модного нюдового оттенка и добавим коврик с надписью «Welcome», возьмем подставку для зубных щеток и мыла, да, вот те, с розочками».
Я смотрел на нее и думал о маме. Возможно, ей не хватало внимания отца именно в мелочах. Мелочи убивают даже самую большую любовь. Поэтому пусть будет нюдовый цвет и коврик с надписью «Welcome». Хоть пять ковриков, мне плевать.
Большой ковер, за которым мы приехали изначально, оказался в половину комнаты, круглый, нежно-голубого цвета, с белыми узорами и коричневой бахромой. Мне он не очень нравился, но нравился Лиле, а значит, я просто привыкну. Так я думал, такой был расчет.
Когда все цветы были пересажены, а я взял новый заказ на картину, время приближалось к концу ноября. Осень оставила свой пост, передала бразды правления первому снегу и заморозкам, магазины начали завозить праздничные безделушки, в интернете стали появляться ролики с рождественской и новогодней тематикой.
– Давай купим елку? – Лиля задала этот вопрос, лежа на моей груди, пока я курил в постели. Эту плохую привычку она позволила мне оставить.
– Хочешь настоящую? Прямо елку-елку? – я уже смирился в голове с этой идеей, просто подшучивал над девушкой.
– Да. Знаешь, как в детстве была елка: вся в гирляндах, игрушках, какой-то мишуре. Только надо, чтобы она выглядела не мусорной кучей из блесток, а по-современному! Дед Мороз под ней. В комнате будет вкусный запах настоящей елки. Давай? А? И еще раскидаем везде мандарины! Пусть тоже пахнут! А будем кого-нибудь приглашать? Может, позовем ребят? Или сами куда-нибудь выберемся? Сейчас самое время планировать. А салат? Я думаю купить салат…
Она говорила и говорила, предлагала и спрашивала. Мне было смешно наблюдать за ней, как она разговаривает сама с собой и как сильно хочет эту чертову елку.
***
В комнату для допросов вошел пузатый лысый мужчина ростом не больше ста семидесяти сантиметров, он гордо вышагивал в мою сторону.
– Ну что, Даня, знаменитость ты наша, учудил ты, конечно. Фильмы про тебя только снимать. Пошли отдыхать, ты сегодня без ужина, и сосед твой, дебил, тоже, – он повел меня под руку к двери. – Тебе лучше что-нибудь вспомнить, а то задавят тебя, как зверушку. Сам понимаешь, – голос у полицейского стал совсем тихим.
– Понимаю.
– Так вот, ночка тебе на воспоминания. А то, гляди, ушлют отсюда в места похуже, не найдем потом.
С этими словами невысокий мужичок завел меня в узкую камеру с двухъярусной шконкой, на ней сидел парень еще моложе и гораздо бледнее.
– Ночь, говорю, Даня, ночь у тебя! – голос у мужчины в форме снова окреп, он перешел на командирские тона.
С этими словами дверь в камеру закрылась, а слова без ответа повисли в воздухе.
Я не могу сказать точно, в какой момент все завертелось, все шло как-то одно за другим. Но раз есть одна ночь, я постараюсь восстановить все по порядку.
