Дарья Волкова
Одолжи мне жениха
Глава 2. Но ейна мать сказала: «Ша, за всё уплачено». Однако ее никто уже не слушал
На следующий день, вечером, то бишь, в воскресенье, а у меня было рабочее воскресенье, между прочим, у меня вообще выходные почти всегда самые что ни на есть рабочие, состоялось явление Виолетты.
Надо сказать, что в детстве мы были не то чтобы дружны, но росли вместе, играли во дворе вместе, даже учились до какого-то класса вместе. Затем Виолетту определили в модную гимназию, а я так и осталась в школе по месту жительства. Но чужими незнакомыми людьми нас тоже назвать было нельзя. Всё же когда вы падаете в одну лужу и потом дружно и синхронно получаете от своих матерей по самое «не балуй» за то, что вымокли сами и испачкали одежду – это как-то, знаете ли, сближает. Потом мы выросли, конечно, в лужах совместно больше не валялись, но здоровались при встрече, иногда перебрасывались фразами.
Это я к тому, что когда в дверь позвонили, и за дверью обнаружилась Виолетта, я удивилась. Но не сильно.
– Привет.
– Привет.
Диалог на этом застопорился, а потом я сообразила пригласить соседку войти. Виолетка приглашение приняла, через порог шагнула. И я принялась ее разглядывать.
Ну, клюнуть коню Юлию было на что. И не только коню. Виолетка – деваха ухоженная. Волосы покрашены и уложены, реснички нарощены, сиськи сделаны у хорошего хирурга, фигура в фитнес-клубе отточена. В себя Виолетта вкладывалась, это видно невооружённым взглядом. И, разумеется, хотела эти инвестиции отбить. А инвестиции-то… Я спешно придала лицу заинтересованное выражение.
– Что-то случилось?
– А ты не знаешь?
– Не, – я вежливо улыбнулась. – Я тётьГалю не видела уже неделю, наверное. Про ваши свежие новости не в курсе.
И тут Виолетта зарыдала. И – о, боги-боги, как она рыдала. Я понимаю, почему Огарёв поверил сразу и безоговорочно в две полоски. Удивительно, как он потом ложь умудрился распознать.
В общем, отрабатывала Виолетка на все деньги, сквозь рыдания излагая уже хорошо известную мне историю. Только… ну, скажем так, в режиссёрской версии. Рассказала, что ее, Виолетту, невинную и несчастную жертву, соблазнил, уговорил выйти замуж, а потом бросил практически у дверей ЗАГСа некий неназываемый подлец.
Ах, какому нехорошему человеку я подарила треники Ярика, осквернила, практически, светлую память об этом святом человеке.
В общем, Виолетта демонстративно рыдала, я демонстративно охала. Я ей не верила, она, похоже, догадывалась, что я ей не верю. Поэтому рыдала недолго.
– Я одного не пойму, Тонь, – Виолетка аккуратно убрала из-под глаза слезинку. – Куда он делся? Понимаешь, просто исчез! Заскочил в лифт – и всё! Парни с девчонками весь подъезд прочесали, его нигде нет. Лифт приехал пустой. Как растворился!
– Может, осознал всю подлость своего поступка и выбросился с балкона пожарной лестницы?
Виолетта хмуро глянула на меня из-под наращённых ресниц.
– Очень смешно.
Не смешно, согласна. Сейчас сделаем смешно.
– Слушай, а ты же его голым видела, да? Может, у него сзади пропеллер, ну, как у Карлсона. И он того… кнопочку на животе нажал – и фьють, улетел!
– Тоня, в тебе талант комедийный пропадает.
– Считаешь?
Виолетка поняла, что добровольно я на сотрудничество со следствием не пойду, и спросила в лоб:
– А вот тётьНюра говорит, что видела, как Ярослав из подъезда выходил, часов примерно в пять.
– ТётьНюра в честь твоей свадьбы на грудь не принимала часом?
Твою мать, Огарёв, ты не мог незаметно исчезнуть, да? Хотя у нашей дворничихи и мышь незамеченной не проскочит.
– Нет, не принимала. – Роль несчастной жертвы окончательно сползла с Виолетты, и теперь она смотрела цепко. – И она сказала, что у него была футболка с танками.
– Да ты что! – всплеснула руками я. – Это он такой красивый-нарядный жениться собрался? А у тебя же мама педагог…. А у тебя же папа пианист… – замурлыкала я. – Какой ты нафиг танкист!
Этой песней я доводила Ярика. А у Огарёва и правда же мама – педагог высшей школы. Может, и папа – пианист. Хотя в кого-то же он таким конём должен был уродиться? Среди пианистов коней вроде не водится.
– А где твой? – Виолетта не сводила с меня внимательного взгляда, не реагируя на мое пение.
– Мой кто?
– Мужик твой? Он же всё время дома сидит.
Ярик, Ярик, выгнала тебя, а ты мне всё равно жизнь портишь. Твоя упорная привычка днём в трениках и дурацкой футболке с танками за пивом ходить меня подвела.
– К маме своей поехал, – безмятежно соврала я.
– К маме? – недоверчиво уточнила Виолетта.
– К маме, – закивала я. – У всех есть мама. Даже у моего мужика.
Хотя об этой женщине мне ничего не было известно, Ярик как-то не распространялся про свою семью. А теперь уже неважно.
Разговор в прихожей явно застопорился. Виолетка меня чутко подозревала во всех смертных грехах, но прижать ей меня было нечем. И тут…
– А что это у тебя? – Виолетта шагнула в сторону и вперилась взглядом во что-то у меня за спиной.
– Где? – Я обернулась.
Тьфу ты, пропасть!
Из-под банкетки, незамеченный мной раньше, торчал край белой бутоньерки. От костюма нечаянного гостя.
Мы молча созерцали этот белый клочок. Что это цветок, вообще-то, еще нужно было догадаться. Потому обе дёрнулись. Но у меня реакция оказалась быстрее – я пять лет ходила на гандбол и стояла в воротах.
Я быстро ухватила белую улику и смяла в кулаке.
– Ничего. Просто бумажка какая-то.
– Покажи! – потребовала Виолетта.
– С какого …? – возмутилась я. И мяла, мяла в кулаке бутоньерку, в душе проклиная нежданного гостя всеми известными мне словами.
– Покажи!!! – нервно взвизгнула Виолетка и даже топнула ножкой.
Маменьке своей топай. И мужику – когда заведёшь.
– А если там список любовников? – Я попыталась как-то нейтрализовать ситуацию. – Или стишки любовные?
– Да какие у тебя любовники! – налилась яростью Виолетка. – На тебя только гопники могут позариться! Это бутоньерка Ярослава, я видела! Значит, он был у тебя! Ах ты…
Дальше слушать я не стала. И вытолкала Виолетту за дверь. Фитнес в зале – он, может, для красоты фигуры и полезен. Зато в потасовке победа достанется тому, кто пять лет стоял в гандбольных воротах.
Заперев дверь, я с наслаждением разодрала на мелкие клочки злосчастное украшение и выбросила ошмётки в унитаз. И воду спустила.
Всё. Теперь точно никаких следов присутствия Огарёва в моей квартире. Пакет завтра поставлю у мусорки. Только не у нашей, а по дороге к остановке.
Успокоенная этой мыслью, я пошла курить. И даже покурила. И поужинала. И даже по дому пошуршала чуть-чуть – стычка с Виолеткой меня как-то взбодрила. А потом наступила вторая часть марлезонского балета.
Звонок в дверь.
Я подумала, что это Виолетка за сдачей пришла, и дверь открыла в самом боевом настроении. Но я допустила ту же ошибку, что и Огарёв – недооценила подружку детства моего сурового. Виолетка в лучших традициях детства нажаловалась маменьке и подтянула тяжелую артиллерию. За дверью стояла тётьГаля.
В одной хорошей и смешной книжке – убей бог не помню в какой – про тётьГалю было очень здорово написано. То есть писали не про нее, но словно с нее. Там было что-то про арбузные груди и мощный затылок. Прибавьте к этому голос, как бензопила, и хватку, как у бульдога, – и вы получите полный портрет тётьГали. Я не считала себя робкой кисейной барышней, и за словом в карман не лезла никогда, и матом послать, если что не нравится – за мной не заржавеет. Но против тётьГали я – малявка. У нее еще и школа советской торговли за мощными плечами. В общем, я замерла аки кролик перед удавом.
– Шо же ты, Тонька, на чужого мужика-то покусилась? – ТётьГаля неумолимо шагнула через порог.
И я ничего не смогла ей противопоставить. Отступила.
– Разве ж тебя не учили, что чужое брать нельзя?
– А я и не брала… – вякнула я, пытаясь собраться с мыслями. Получилось не очень.
– А кто нашего жениха в свою квартиру пустил? – вкрадчиво поинтересовалась тётьГаля. В ее исполнении вкрадчивость звучала особенно страшно.
– А у него на лбу не было штампа, что он ваш! – Отпираться, в общем-то, было уже бесполезно.
– Ах, штампа не было… – нараспев произнесла соседка. – А штамп у него, девочка, в другом месте стоял. Уже почти стоял. Чужой жених – это же, считай, что чужой муж. Ты понимаешь это? Что чужого мужа увела?
Огарёву сейчас, наверное, икалось без перерыва. Свалился мне на голову!
– А если он у вас такой ненадёжный, что того и гляди – уйдет, так чего же вы его в наручниках в ЗАГС-то не вели?
Ой, зря я это сказала. Совершенно точно зря. У тёти Гали сузились глаза и расширились ноздри. Я почувствовала себя тореадором. Или – нет. Это выход один на один с вратарем. И сейчас мне всадят в девятку.
– Верно говорят – яблочко от яблоньки недалеко падает. – ТётьГаля сверлила меня мрачным взглядом темных глаз. – И дочь – вся в мать. На роду вашем поганом, видать, такое написано – чужих мужиков уводить.
А вот это уже – штрафной. Маму не трогать, ясно?! Не сметь трогать маму!
Весовые категории у нас, конечно, были несопоставимы. Но на моей стороне были внезапность натиска и злость. В общем, вытолкала я соседку на лестничную площадку и даже до начала лестницы дотолкала. А потом выдохлась. ТётьГаля что-то вопила, снизу подвывала Виолетка, а я, пнув напоследок в мощную икру обхватом как моя талия, вернулась домой. Отключила дверной звонок. И пошла курить. И заодно придумывать, как можно поизощреннее вломить господину Огарёву.
На следующий день он мне предоставил такой шанс.
* * *
Наученная горьким опытом, в дверной глазок я теперь посмотрела. А там, за дверью, радостно улыбался мне Ярослав Огарёв. Весело тебе, коняра подлая? Сейчас умерю восторги! И, повернув защёлку, я гостеприимно распахнула дверь.
Судя по тому, как поспешно шагнул через порог Огарёв и как быстро закрыл за собой дверь, встречи с несостоявшимися родственниками он побаивался. И плотно пообщавшись с ними накануне, я могла его понять.
– За костюмом пришёл? – сразу пошла я в наступление.
– Чего? – Он свёл великолепные брови.
Ну, правда, шикарные у него брови! У меня подружка, Феня, она «бровист», она бы тут от восторга померла.
– А-а, не… – вздохнул он и рассмеялся.
Зубы у него… Тут бы померла от зависти Ганя – она ассистент стоматолога.
– Выкинь.
– Хорошо, – удивляясь самой себе и своему приличному поведению, спокойно кивнула я. – С чем пожаловал?
– Вещи вернуть!
Только тут я заметила, что в руках у него пакет. Глазам своим не верю. Костюм шикарный из натуральной шерсти на шёлковой подкладке, значит, выкинь. А заношенные треники и драную футболку – вернул.
– Спасибо! – Я выдернула пакет из его рук. План мести куда-то улетучился. И сейчас я больше всего хотела, чтобы он свалил в закат из моей квартиры. Не дай бог опять засекут, что он ко мне приходил – мне же тогда не жить.
– А ты чего такая злая, зая?
– Какая я тебе зая?! – заорала я. Но тут же спохватилась, даже рот себе зажала. Звукоизоляция у нас так себе. ТётьГалю, когда она своего мужа воспитывает, мне, например, прекрасно всегда слышно.
– И правда, какая же ты зая, – ухмыльнулся этот подлец. – Ты… малиновка.
– Огарёв, ты дальтоник! У меня волосы красные.
– Малиновые, – так же упрямо повторил он. – Слушай, у меня к тебе разговор есть.
– Говори.
– Не пригласишь войти? – вкрадчиво поинтересовался он. Везёт мне на вкрадчивых людей в последнее время. Одни неприятности от них.
– Тебя пригласишь войти, а ты потом холодильник обчистишь и спать ляжешь.
Он как-то странно посмотрел на меня. А потом полез в карман джинсовой куртки.
– Могу компенсировать ущерб.
– Лучше выкладывай честно, зачем пришёл, – проявила неуступчивость я.
Огарёв еще немного помолчал, явно собираясь с мыслями, а потом озвучил мне свое предложение:
– Слушай, тут дело такое. Виолетта мне прохода не даёт. Объяснение «передумал» ее не устраивает. Вдаваться в подробности не хочу. А она мне названивает, трубку брать перестал – так она уже два раза ко мне приезжала – то домой, то в офис. Тёщенька несостоявшаяся… – Огарёв нервно дёрнул щекой, – тоже звонила пару раз. Не пойму, какого хрена им от меня всем надо! Я за всё заплатил, что там было приготовлено для свадьбы. Но им всё неймется!
– Сочувствую, – без тени сочувствия произнесла я. – Но ничем помочь не могу.
Вот это я сказала зря.
– Можешь! – обрадовался Огарёв. – Еще как можешь! – Он шагнул, приблизившись ко мне вплотную, навис надо мной всем своим богатырским ростом. – Давай всем скажем, что у нас с тобой… ну… это… ну, шпили-вили и все дела. Типа, я из-за тебя Виолетту бросил. Ну, типа разыграем их. А?
Я молча смотрела на этот образчик идиотизма перед собой. Может, мне показалось, что он разумен, а? Может, правда, конь? Скотинка красивая, на пашню и для скачек годная, но не более.
– Назови мне хоть одну причину… – начала я медленно. – По которой я буду это делать…
Он моргнул несколько раз, что-то соображая.
– А если так?.. – Он снова полез во внутренний карман куртки. За бумажником, надо полагать. О-о, меня собираются купить. Впервые в жизни. Не за услуги заплатить, а всю тушку целиком взять. Оптом, так сказать. Какая прелесть! Какая щедрость!
– Кретин! – Я шлёпнула его по руке. – Засунь свои деньги знаешь куда!
– Ты же даже не знаешь, сколько я тебе собирался предложить, – обиделся господин Огарёв.
– Надеюсь, что много. И мелкими купюрами. И в жопу себе их засунь!
Мы снова – традиционно уже – сверлили друг друга взглядами.
– Не хочешь? – зачем-то уточнил он.
– Не хочу!
– А у меня есть еще один аргумент.
– И какой?
Он показал.
Знаете что сделал этот подлец? Он меня поцеловал!
Он же стоял рядом, так ему и пришлось всего-то – голову наклонить. И меня к себе прижать.
А я что сделала? А ничего. А-а, нет, пардон – рот от изумления открыла. Огарёв это воспринял как приглашение. И тут же засунул мне в рот язык.
Знаете, что самое пакостное во всем этом? Что мне всё это понравилось!
И его тяжёлая горячая лапа на моей пояснице, и другая – которая нагло стянула с волос резинку и зарылась в волосы. И язык… В общем, он у Огарёва умелый. И мой язык тоже всё это оценил и радостно вступил в увлекательную игру. И ой… ох… словом, можно понять Виолетку, которая так за ним бегает, несмотря ни на что.
Мысль о соседке отрезвила. Какого черта я так себя веду, будто меня в жизни не целовали? Но процесс зашёл слишком далеко, и, если честно, прекращать процесс мне никак не хотелось, а руки Ярослава уже поползли по моему телу – одна по плечу, другая на задницу.
Ничего лучше, чем укусить его за язык, я не придумала. И не кокетливо куснуть для подогрева градуса. А со всей дури.
Меня тут же выпустили, Огарёв зажал рот рукой и замычал что-то в ладонь.
– Этот аргумент тоже не годится, – не очень внятно, но, как могла, твёрдо проговорила я.
Огарёв смотрела на меня поверх ладони совершенно чумовыми глазами. Потом отнял руку от лица. В уголке рта что-то краснело. Матушка моя, я что же, его до крови укусила?
– Ну ты и стерва! – прошипел Огарёв… и был таков.
Только дверь хлопнула.
Вот и хорошо. Вот и славно. Буду стервой. Нечего тут мне язык почём зря в рот засовывать. Я отправилась в ванную и со всей тщательностью почистила зубы. Принесённые вещи Ярика запихнула в пакет к свадебному костюму господина Огарёва. И вообще, сделала так, чтобы забыть всё произошедшее. Все, квиты. В расчёте.
Но почему-то перед сном мне вспомнился вкус его губ. Упругих, настойчивых и ласковых. Горячих, нетерпеливых. Но я запретила себе об этом думать. И, как послушная девочка, заснула.
* * *
А в доме Огарёвых между тем назревал скандал. Локальный по местности, но не уступающий международному по накалу.
– Нет, я не утрирую! И не гиперболизирую! – Наталья Ивановна раздражённо перекинула полотенце с одного плеча на другое. – Я просто не иг-но-ри-ру-ю! В отличие от тебя, Михаил!
Глава семьи Огарёвых, Михаил Константинович, с тоской посмотрел на плиту. Ужин, судя по всему, если не отменялся, то откладывался.
– Наташа, послушай…
– Нет, это ты меня послушай! И хотя бы раз в жизни прояви себя как отец!
– Ты преувеличиваешь!
– Нет, дорогой мой! – Наталья Ивановна подбоченилась. – И этого я тоже не делаю. Суди сам! – Она принялась загибать пальцы. – Кандидатскую диссертацию я защищала с огромным животом, а потом, сразу после защиты, поехала в роддом. Рожать! Где был в это время ты? Подсказываю, если забыл – ты был в Германии, закупал оборудование. Когда Ярослав упал с горки, сломал руку и выбил два передних зуба и я мчалась с ним в травмпункт, ты где был? Ты запускал линию в цеху и никак не мог отлучиться. Когда твой сын раскокал три окна в школе и меня вызвали к директору, ставя вопрос об исключении, – где ты был? Ты встречал новых собственников и водил экскурсию по заводу. Когда твой сын получал диплом, где ты был? Ты был в Москве, в министерстве! Где ты был во все самые важные моменты жизни твоего сына, Огарёв?
– Таточка, ну я же…
– Ты же! – передразнила его жена. – Ты же то, ты же это! Господи, мне кажется, я замужем не за тобой, а за твоим чёртовым заводом. Вся моя жизнь отравлена им, все разговоры – про металл, про трубы, про прокат, про сорта стали.
– Милая моя, что же поделать, если я металлург.
– Ненавижу металлургов! – выкрикнула Наталья Ивановна. – И металл. Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
На пол полетели половник, ножи, вилки и ложки. До посуды дело не дошло, она же не из металла. В итоге Наталья Ивановна Огарёва, заведующая кафедрой русского языка филологического факультета, стояла посреди разбросанного по всей кухне так ненавистного ей металла и тяжело дышала.
– Наташа… – Муж примирительно протянул руку и опасливо коснулся ее локтя. – Скажи толком, чего ты от меня хочешь?
Наталья Ивановна тяжело опустилась на табурет, поставила локти на стол, утёрла лицо полотенцем.
– Миша, мальчик сбежал с собственной свадьбы. Как ты думаешь, это нормально?
– Нет. – Михаил Константинович сел напротив. – Это он напортачил.
– У него что-то случилось! Он не говорит со мной. Весь разговор сводит к каким-то глупостям: «передумал, оплатил, ребёнка всё равно не будет, ко мне какие претензии?». А мне как в глаза Гале смотреть? Дочке ее? Кого я воспитала, если он со свадьбы исчез без объяснений? Там нечисто что-то, Миш. Поговори с ним. Как мужчина с мужчиной. Что-то его гложет, явно. Не мог мой мальчик просто так, на пустом месте, так поступить.
– Хорошо, – кивнул Михаил Константинович. – Поговорю. Завтра же, – вздохнул он, покосился снова на плиту. – Матушка, покорми, а? Маковой росинки после завтрака во рту не было.
– Угробит тебя этот твой завод, – вздохнула Наталья Ивановна, вставая. – Иди, руки мой. Я пока тут уберу и стол накрою. – Нагнулась за половником и себе под нос пробормотала: – Хорошо, что Ярослав в металлургию не пошёл, будь она неладна.
* * *
– Михаил Константинович, я вам точно больше не нужен?
– Точно! – отмахнулся от водителя Огарёв-старший. – Поезжай, меня сын подберёт, вон его машина.
– А завтра…
– Завтра как обычно!
Михаил Константинович Огарёв посмотрел вслед отъезжающей служебной машине. А потом перевёл взгляд на здание почти достроенной заправочной станции.
Как вчера Наташа сказала? Думала, что он не слышит. «Хорошо, что Ярослав в металлургию не пошёл». А Михаил Константинович иначе рассуждал. Хорошо, что филологом не стал. Огарёв усмехнулся, вспомнив, как жена трагическим голосом восклицала: «Господи, ну в кого он такой безграмотный!», по три раза перепроверяя и исправляя сочинения сына, за которые он всё равно больше тройки никогда не получал. «Ни намёка на врождённую грамотность!» – сокрушалась кандидат филологических наук Наталья Ивановна Огарёва. А у мальчика просто технический склад ума. Да, не пошёл в металлурги. Но в Политех же поступил! Окончил автодор, а нашёл себя вон в чем. Ярославу тридцать один, а у него уже своя собственная фирма. Заправки строит. А что? Дело нужное, дело важное, без заправок в нынешнее время никуда. Правда, постоянно в разъездах, дома не сидит, но это понятно – заправки-то большей частью не в городе, а вдоль трасс. Это сейчас Огарёв-старший чудом застал Огарёва-младшего на объекте в пригороде.
И Михаил Константинович направился к зданию.
Сквозь приоткрытую дверь слышались громкие голоса. Сильнее всех орал его собственный сын. Хорошо, что Наташа не слышит, как ее мальчик умеет выражаться. Это врождённой грамотности у него нет, а врождённое умение материться – имеется.
Дверь распахнулась, и, щурясь на солнце, на пороге появился Ярослав Михайлович – всклокоченный и красный. Увидев отца, он остановился, словно налетел на невидимую стену.
– О, батя…
Он тряхнул головой и быстрым шагом направился к отцу. По привычке протянул руку как для делового рукопожатия, потом рассмеялся. И шагнул в отцовы объятья.
– На кого серчаешь? – Отец кивнул в сторону здания, из которого вышел сын.
– Да на работничков своих, на кого же еще, – поморщился Ярослав. – Уж и не знаю, что хуже – трудолюбивые как муравьи гости из Средней Азии, которые фазу и ноль путают, или наши, которые всё про фазу знают, но делают работу только из-под палки.
– Это задачка, – согласно кивнул Михаил Константинович. – Лучше всего, наверное, китайцы.
– Но лучше без них, – хохотнул Огарёв-младший и засунул телефон, который держал в руке, в карман куртки. – А ты какими судьбами тут, отче?
– Да так, проезжал мимо, решил заскочить.
– Да? – Сын недоверчиво оглядел невзрачные домики частного сектора и виднеющиеся неподалёку трубы ТЭЦ. – Завод же вроде в противоположной стороне?
– Ну так… вот… – Михаил Константинович замялся.
– Ясно, – вздохнул Огарёв-младший. – Мама прислала для перевоспитания непутёвого сына.
– Совсем не для перевоспитания! – не согласился Огарёв-старший. – Толку тебя воспитывать… Поздно уже. А поговорить надо, – добавил отец твёрдо.
– Вы, часом, не разводиться ли собрались? – подозрительно уставился на отца сын.
– Тьфу на тебя! – вытаращился на сына Михаил Константинович. – Тебе напомнить, сколько нам лет? Какой, к чертям собачьим, развод?
– Да мода такая пошла… – буркнул Ярослав. – Ну я рад, если не так. Где говорить будем?
– Думал, ты меня в гости пригласишь.
– Это можно, – кивнул Ярослав. А потом замер, не дойдя пару метров до машины. – А может, нам пивка дерябнуть, а, Михаил Константинович?
– Это можно, – согласился Огарёв-старший. – Поддерживаю. Но только по чуть-чуть, ты же помнишь, что мне много нельзя.
– Так кто про много говорит? – Ярослав открыл дверцу машины. – По паре бокалов. Я же помню, что ты единственный в своем роде непьющий металлург.
Он завёл мотор, и белый джип тронулся с места.
* * *
– Ты прости меня, Славка, если чего не так… – Огарёв-старший пригубил второй бокал и блаженно зажмурил глаза. Спиртное оказывало на него очень сильное действие, именно поэтому Михаил Огарёв почти не пил. Плюс еще и язва. Но пару бокалов он себе твёрдо разрешил, и если первый ушёл как в песок, то со вторым он решил растянуть удовольствие.
– Что я тебе простить должен?
Сын, закатав рукава рубашки, деловито раскладывал на столе закуски. Хозяйственный, весь в мать. Михаил Константинович смаковал маленькими глотками ледяное пиво и любовался сыном. Лучшее от обоих родителей взял. Огарёвскую крепкую стать и Наташину красоту – на лицо парень яркий, от девок отбою лет с шестнадцати не было. А вот жил до недавних пор один. Да и со свадьбой как-то вышло… нехорошо. Как бы на эту тему разговор-то перевести? Но думалось после пива не очень.
– Ну, если я чего в воспитании твоём… это… упустил.
Ярослав с весёлым изумлением посмотрел на отца. Даже кальмара сушёного отложил. А потом заговорил:
– Мне как-то один человек, бухгалтерша моя, кстати, одну умную вещь сказала. Что есть единственная воспитательная система, которая стопроцентно работает. Называется – личный пример. Так ты мне этим самым личным примером всё показал, батя. Как надо жить, что делать можно, а что нельзя. Я всё прекрасно понял. А что с лишними нотациями не лез – так за это тебе отдельное сыновнее спасибо.
Михаил Константинович довольно крякнул, пригубил еще пива и блаженно зажмурился. А потом сообразил, что в исполнении поставленной задачи он так и не продвинулся.
– Славка…
– Ась? – Ярослав вернулся к прерванному занятию и увлечённо грыз крупными белыми зубами сушёного кальмара.
– А что все же со свадьбой-то было, а?
Ярослав вздохнул. И снова отложил так и недогрызенного кальмара. Почесал коротко стриженный затылок. И неожиданно перевёл тему:
– Пап, а ты маму любишь?
– А как иначе-то? – Огарёв-старший едва пивом не поперхнулся.
– А как вы познакомились?
– Как-как… – мечтательно вздохнул Михаил Константинович. То, что сын ушёл от ответа на вопрос, его странным образом нисколько не задело. – В студенческой компании познакомились. Я влюбился намертво, от красоты ее задыхался, двух слов связать не мог. Да и что я ей мог сказать, с политеха-то? В голове один термех да сопромат. Не поверишь – полгода страдал молча. А потом не выдержал. Как в той песне: галстук новый купил и пошёл объясняться. Стихи выучил про любовь, три штуки аж. Она же с филологического, стихи должна любить – я так рассуждал. А у самого сердце в пятках, язык к нёбу прилип. Ну, кое-как одно прочёл, половину слов позабывал, запинался. Молчит Татка моя. Щёку рукой подпёрла и молчит. «Миша, – говорит потом, – ты сколько стихов выучил?» – «Три», – говорю я. А она…
– Что она? – поторопил отца Ярослав.
– А она говорит: «Нет, три я не выдержу». И поцеловала.
– А дальше?
– А дальше ты маленький еще, чтобы тебе рассказывать, – усмехнулся отец. – Ну так и что же всё-таки с твоей свадьбой?
– А мне, бать… – Ярослав стал медленно распускать кальмара на полоски. – Мне стихов ни для кого учить не хочется. Не люблю я ее. Совсем. Как морок какой-то, сам не пойму, как я дал себя во всё втянуть. Мама со своим нытьём про внуков, да и Виолетта вроде ничего так, симпатичная, в постели… Ну… гхм… стихи тоже любит. И черт его знает как… – Ярослав махнул кальмаром. – А потом, знаешь, как пелена с глаз пала. Стою как идиот, какие-то коленца выделываю, мать ее меня своими потными руками за шею обнимает, кто-то сверху какие-то ленты привязывает, будто я лошадь свадебная. И всё. Перемкнуло что-то, я в лифт и…
– А куда делся-то потом? – проявил инженерное любопытство Огарёв-старший.
– Не поверишь, – улыбнулся Ярослав. – Мир не без добрых людей. Соседи приютили.
– Нда-а-а, – многозначительно произнёс Михаил Константинович. Может быть, это неправильно – особенно в свете негодования супруги, но сына он понял. И упрекнуть его не мог при всем желании. Он посмотрел на сына. – Может, и хорошо, что не женился. Сватья моя несостоявшаяся своим тракторным напором даже меня пугала.
Ярослав дёрнул плечом.
– Ой, не напоминай! Они до сих пор не могут успокоиться.
– Вот как?
– Да! Названивают обе, и Виолетта, и мамаша ее: «Ярослав, что случилось? Ярослав, давай поговорим и всё обсудим». А что тут обсуждать? Что непонятного?
– Помощь нужна? – обеспокоенно спросил Огарёв-старший. О том, что он должен был занять совсем иную позицию по данному вопросу, он благополучно забыл.
– Справлюсь, – беспечно отмахнулся Огарёв-младший. – Ты давай-ка лучше закусывай, язвенник.
Отец стал закусывать, а Ярослав отправился на балкон – покурить. Там его настигло сообщение от матери.
Мама: Ярослав, отец с тобой?
Сын: Так точно.
Мама: Выпиваете?
Сын: И откуда ты всё знаешь?
Мама: У меня чуйка! Ты помнишь, что ему нельзя?
Сын: Помню. Я слежу. Два бокала пива и спать положу.
Мама: У себя?
Сын: Ага. Ты сегодня свободная женщина. Пригласи подружек, устройте шабаш.
Мама: Не хами. Ярослав…
Сын: Да, мамуль?
Мама: За желудок отца отвечаешь головой!
Сын: Отвечаю.
Отца Ярослав уложил спать на своей кровати, сам устроился на диване. Не мог отчего-то заснуть долго. Неудобно. Непривычно. Думал. Он сказал отцу, что сам справится. Но пока в этой идиотской постсвадебной нелепице он завяз прочно.
