Денис Ганин
Прочь из города
Пятый Ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания…
(Откровение Иоанна Богослова,16:10)
Вместо вступления
В тот год в Москве установилась очень холодная, снежная зима. Причем такой она стала только в самом начале февраля. Декабрь и январь были для всех уже привычно тёплыми, когда небольшое похолодание сменяла такая же непродолжительная оттепель, и всё вновь и вновь повторялось. Эта «европейская» мягкая зима давала москвичам, особенно молодежи, возможность пренебрегать тёплыми вещами, а также ощущение близости к зарубежной Европе, и, что удивительно, но люди уже немолодые, родившиеся и выросшие еще в СССР, вспоминали, что «вот раньше, в то ещё время, зима была как зима, не то, что сейчас».
Глубокие сугробы и высоченные кучи наспех собранного и совершенно не вывозившегося снега чрезвычайно затрудняли движение в городе, особенно автомобильное. И если на основных московских автомагистралях ещё убирали снег, хотя полполосы справа и столько же слева местами всё-таки были утрачены для движения, во дворах дело обстояло гораздо хуже. Дефицит парковочных мест, особенно проявлявшийся после восьми часов вечера, стал уже обыденным для горожан, спешащих с работы домой. Но вот заваливший дворовые проезды и обочины снег вынудил многих просто-напросто отказаться от привычного им комфортного передвижения на личном авто, одеться потеплее и, кряхтя и проклиная пиковую толчею, а заодно с ней и московские власти, пересесть на и без того битком набитый общественный транспорт. Временно же брошенные своими хозяевами машины изо дня в день скрывались под всё новыми и новыми слоями падающего тяжёлыми хлопьями снега, теряя свои индивидуальные черты «хёндэ», «фордов» и прочих «мазд» и сливаясь с окружающим их безжизненным пейзажем. И только совсем немногие из этих машин продолжали заботливо чиститься их хозяевами, все ещё планирующими поездку в ближайшие выходные в супермаркет за недельным набором провизии, несмотря на то, что выехать из снежного плена такая, пусть и почти полностью очищенная машина, без помощи трактора или пары дворников уже не могла.
Бедные дворники, с ужасом наблюдавшие сменяющие друг друга и бьющие очередные рекорды снегопады, в первое время решительно ничего не делали, потому что по привычке и в отсутствии команды начальства ожидали, что снегопад вот-вот закончится, и снег сам собой растает; потом, когда уже начался аврал, они ничего не делали, вернее, делали, но из-за такого объема выпавшего снега результатов их работы не было даже заметно. И уже потом, когда новый снег перестал падать, а выпавший до него совершенно отказался таять, но, напротив, сбился, слежался, утрамбовался, превратившись в почти ледяную глыбу, их, спешно усиленными такими же, как они, узбеками и киргизами, непонятно откуда вдруг взявшимися в таком количестве в городе, бросили скалывать весь этот снег теми же примитивными приспособлениями, как и их бесполезно-надежные лопаты. Простой отрезок трубы с приваренным к одному из его концов топору – вот и всё приспособление. И не важно, что это адская работа – долбёжка, от которой после получаса поступательных движений перестают слушаться руки, и не важно, что результаты этой долбёжки прибавляют глубокие шрамы и сколы на асфальте и бордюрном камне. Главным было то, что льда и снега на дорогах становилось всё-таки меньше, что пройти и проехать стало легче, а поскользнуться и упасть – наоборот сложнее. И вечно ворчащие, и недовольные всем и засильем азиатов на улицах, в частности, москвичи, давно уже позабывшие, каково это – самим махать лопатой и колоть лёд, по-доброму и даже с благодарностью нехотя искоса поглядывали на этот жужжащий на чужом для их уха языке улей, когда каждые утро и вечер проходили они мимо вереницы дворников, поглубже укутываясь в свои шарфы и воротники и стараясь ненароком не помешать их однообразной, но столь нужной всем работе.
Несмотря на все предпринимаемые коммунальщиками усилия, горожанам уже стало очевидно, что Москва и, в первую очередь, столичные власти к этой зиме оказались не готовы, потому что с простой снегоуборочной лопатой, даже в руках трудолюбивого вчерашнего дехканина ни с каким снегопадом не справиться, а городу позарез нужна техника, которой в нём в это время просто не оказалось, чтобы снег убрать, снег собрать и снег вывезти. Вот уж поистине, выпавший снег в Москве зимой: стихийное бедствие! Как, впрочем, и дождь летом. Вот и всё чаще утром работа в учреждениях и офисах и учеба в школах и вузах то и дело никак не думала начинаться из-за опозданий и разговоров, что кто-то где-то застрял, кто-то кого-то вытаскивал, кто-то что-то откапывал, а московского мэра со всей его армией «казнокрадов и бездельников» уже давно пора менять.
Пенсионеры, а правильнее сказать, те из них, кто после выхода на пенсию по состоянию здоровья уже не мог работать, а положились во всем на своих детей и внуков, просто не выходили зимой на улицу, боясь поскользнуться и неминуемо в таком случае сломать руку, ногу или, что хуже, шейку бедра, а, значит, обречь себя на страдания и денежные расходы, а в последнем случае – на медленное угасание и преждевременную смерть. Ведь уже много лет тротуары в Москве не посыпались обильно солью или песком, как это было раньше, – тогда, в прошлой жизни, то есть при советской власти.
Соль разъедала обувь, оставляя на ней белые, отвратительные на вид проявления, а песок был не в почете у коммунального начальства ввиду, наверное, его дешевизны: много-то с него в карман не положишь. Популярная в Европе мелкая гранитная крошка в Москве вообще не использовалась, вероятно, потому, что её, как это делается в европейских странах, нужно сначала разбрасывать, а потом, по весне, собирать и складировать до следующей зимы, что для наших начальников оказалось «уму непостижимо». Новомодные же химические реагенты, от которых так же, как и от соли, снег тает, но такого ущерба обуви не причиняет, попросту дόроги, за их экономию главные коммунальщики получают премии, и плевать им по большому счету на москвичей и их поломанные ноги и руки!
Вот и получается, что большому снегу в тот февраль в Москве радовалась, пожалуй, только детвора. Громадины-кучи снега снова возродили из детской коллективной памяти захватывающие игры ещё советского периода: «Царь горы», «Крепость», катание с горок. И если раньше за неимением хороших ледянок в ход шли картонки, травмоопасные санки, школьные ранцы, а то и просто штаны и подошвы обуви, сейчас же самым популярным и относительно безопасным средством скатывания стала «ватрушка», называемая иначе ‒ «плюшка», представляющая собой накачиваемую насосом резиновую воздушную камеру, вложенную в прочный и яркий разноцветный чехол с хорошо скользящей поверхностью.
Форма надувной «ватрушки» удивительным образом напоминала это любимое многими хлебобулочное изделие с той лишь разницей, что в роли открытой творожной начинки здесь выступал розовощекий карапуз неопределенного пола, располагающийся аккурат в срединном углублении «ватрушки», правда, до того самого момента, пока на крутом ухабе посреди спуска он не вылетит из своего ложа под дружный смех таких же румяных карапузов и охи и вздохи облегчения его и их родителей.
Шёл только начавшийся в очередном пьяном угаре и под грохот фейерверков первый год нового десятилетия. Москва представляла собой громадный муравейник из муравьёв-москвичей и бесконечным потоком всё прибывающих в него гостей столицы, так и норовящих под любым предлогом остаться здесь, превратившись в таких же муравьёв. И по мере того, как росло население столичного мегаполиса, пустела и вымирала остальная территория страны.
Все, кто хоть что-то хотел изменить в своей жизни к лучшему, добиться успеха, достатка, справедливости, кому осточертел вездесущий бардак и непроходимая безнадёга, кто стремился к элементарному порядку, да и просто мечтал вырваться из бесконечной черной полосы неудачи, словом, все те, кого категорически не устраивала окружавшая их среда, – даже не пытался её изменить, приложив собственные усилия, но приходил к единственному для себя выходу: сменить эту среду на более комфортную, то есть уехать. Свалить. Убежать. «Хоть чучелом, хоть тушкой», но отсюда. И туда. Туда, где лучше, где светлее и теплее, где больше платят и зимой убирают снег, где есть садик, поликлиника, школа с бесплатными вкусными обедами, институт, нормальные дороги, фонари, Интернет… И бросив к чёртовой матери всё, что их годами окружало, чем жили они и с кем общались, окунались они в новый для себя мир, обрастали новыми вещами и связями. А потом через какое-то время с горечью осознавали, что и здесь – на новом месте – всё то же самое, и нет для них никаких перспектив.
И снова переезжали они дальше и дальше. Пока не оказывались здесь, в Москве, на самом носу этой громадины «Титаника» площадью с одну восьмую суши, которая медленно, но верно уже погружалась своей кормой в холодные и кромешные пучины бескрайнего океана. И невдомёк им было, что нос этого «Титаника» также обречен, как и весь корабль, а дни их спокойной и размеренной жизни, увы, сочтены.
Пока же ничто в городе не предвещало беды. Хотя всё к ней и шло.
Глава I
В тот роковой февральский день было особенно холодно. Столбик термометра опустился ниже двадцати пяти градусов по Цельсию. В офис, где работал Алексей Ропотов, неторопливо шёл запыхавшийся народ. Рабочий день в офисе начинался в девять утра, но на часах уже было 09:20, а большая комната, где сидело обычно девять человек, была все ещё наполовину пуста.
Дверь распахнулась, и, матерясь на чем свет стоит, в комнату ввалился Кирсанов, с шумом отстукивая каблуками и отряхивая перчатками снег с куртки и шапки. Это был сорокапятилетний, неопрятного вида, поджарый и чуть лысоватый мужчина ростом под метр девяносто, с вечно висевшими на кончике его длинного носа очками. Зрение его было ещё вполне неплохим, но читать вблизи ему уже было трудно. Поэтому и пользовался очками он только когда что-то читал. Когда же Кирсанов разговаривал, он смотрел на собеседника поверх стекол своих очков, при этом у последнего всегда возникало ощущение, что очки вот-вот соскользнут и упадут. И в определенных ситуациях это давало Кирсанову некоторое, пусть и незначительное, но преимущество: его собеседник сосредотачивал своё внимание на очках, отвлекаясь от темы разговора. А в споре, да ещё и на повышенных тонах такая заминка иногда могла стоить победы оппоненту Дмитрия Николаевича. Впрочем, ни сам Кирсанов, ни тот, кто с ним спорил, даже и представить себе не могли, что вся штука именно в этих очках и есть.
– Ты что, Дим? – коротко спросил друга уже пришедший на работу Алексей.
– Да ничего… достали уже! – продолжая материться, ответил Кирсанов, – представляешь, пока в метро ехал, мне штраф прилетел на «Госуслуги» за неправильную парковку, так их мать! А я ведь ничего не нарушал! И всё это снег проклятый… Когда же, наконец, он растает-то?
– И причем же здесь снег, Дмитрий Николаевич? ‒ спросила Кирсанова чуть громко Ольга, его молодая и незамужняя сослуживица.
– Ой, простите, Оленька, я тут наговорил всякого, ‒ Кирсанов удивленно и неловко перевел взгляд на Ольгу. – Просто снегом завалило всю разметку, а проезжавшая штраф-машина сфотала моего «Мустанга», как будто он уже был за пределами бесплатки. Но я же отчетливо помню: в субботу, когда я его там оставлял, такого не было, чётко это помню, – не унимался он. – Да я обжалую этот штраф! Хрен они получат, а не мои кровные целковые!
«Мустангом» Кирсанов любовно называл свой старенький «Форд Фокус», у которого был пробит выскочившим из-под колеса камнем ржавый глушитель; денег на ремонт у Дмитрия Николаевича вечно не было, зато звук, издаваемый «Фокусом», стал практически такой же, как у его настоящего спортивного собрата, «Форда Мустанга».
– Да брось ты так возмущаться, – вставил Алексей, – подумаешь, трёшку заплатишь, пока действует половина, а на разборы с этими гнидами только нервы и кучу времени потеряешь. Я вон в прошлом месяце два таких же спорных штрафа оплатил: за своего «Соляриса» и за Ленкину «Паджеру», уже забыл про это и не парюсь.
– У вас с Леной, видно, деньги есть лишние, а мне вот да, жалко этим сволочам свою трудовую копейку отдавать, ‒ продолжал Кирсанов.
– Знаешь, у нас они тоже не лишние. Только я уже напрыгался с этими жалобами. По мне главное: чтобы тачку не эвакуировали, вот это действительно будет геморрой, и денег в разы больше! – продолжал парировать ему Алексей. – Твой «Форд» хоть и старый, зато симкой не оборудован. Вот мой «Солярис», когда я его в прошлом году новым в кредит брал, уже по этому закону с джиэсэм-картой продавался. Так она же сама, эта симка, на меня теперь и стучит: штрафы автоматом с зарплатной карты списываются: и за скорость, и за разметку. И камеры этой сволочи уже не нужны. Всё, засада полная! Так что радуйся, дружище… пока.
– Радуюсь, радуюсь… Только и делаю, что радуюсь. Особенно, когда мне надо внутрь Садового кольца попасть. Туда-то на моём «Мустанге» путь заказан. С начала прошлого года с «Евро-3» если туда заедешь, первая же камера тебе 500 рэ штрафа пришлёт. Вот я и радуюсь с тех пор: машина вроде у меня есть, и как бы у меня её нет. Здесь езди, здесь не езди. Зашибись!
– А ты на каршеринг переходи, ‒ засмеялся Алексей. – На их машинах уже новые двигатели стоят, не ниже «Евро-4».
– Смейся, смейся, ‒ обиженно возразил ему Кирсанов. – Посмотрю я на тебя, когда в Москву будут разрешать только на электрокарах заезжать. А ведь всё к тому и идёт.
– Коллеги, а что вы их, парковщиков и власти московские так ненавидите? – снова вмешалась в разговор двух приятелей Ольга. Я вот, например, до работы добираюсь на метро и пешком хожу, ножками. Как по мне, так эта платная парковка порядок хоть в городе навела: и припарковаться сейчас можно в центре днём, и на такси по выделенке, если вдруг приспичит, быстро добраться. А благодаря этим новым экологическим ограничениям в центре города теперь и воздух другой. А вообще советую вам: бросайте вы эти свои тачки и айда с простым народом на метро.
Комната в ту же секунду наполнилась задорным смехом этой молодой и беспечной женщины.
Алексей и Дмитрий, слегка поморщившись, на этот раз ничего не стали возражать, при этом каждый из них вспомнил свою историю знакомства с Ольгой, когда она, ещё вчерашняя скромная студентка, пришла четыре года назад устраиваться на работу в офис их фирмы. История Алексея была, пожалуй, пикантнее. Но об этом позже.
Ольга была женщиной, что называется, в самом соку; симпатичная, среднего роста, нормального телосложения, с короткими тёмными волосами и карими глазами. Но в этих самых глазах, широко раскрытых и окантованных длинными ресницами, как будто жил какой-то чёртик, который то и дело заводил и будоражил хорошо знавших Ольгу мужчин, как бы предлагая им поиграть в опасные игры-гляделки, но вот женщин, особенно тех, что были старше её по возрасту, он напротив заставлял нервничать, проявлять необъяснимое даже им самим беспокойство, будто Ольга и есть та самая роковая брюнетка, чьё появление способно вдребезги разбить их сложившуюся размеренную жизнь, и которая именно у них легко при желании отобьет их единственного драгоценного мужчину. Отсюда-то и проистекали все проблемы Ольги в общении с коллегами-женщинами. Только давно уже немолодая Надежда Викентьевна, старейший сотрудник отдела Алексея, много лет назад потерявшая семью и надежду обрести её вновь, единственная из всего женского коллектива фирмы по-доброму, даже по-матерински относилась к Ольге. Во всех производственных и житейских спорах Арпенина – так была фамилия Надежды Викентьевны – неизменно занимала сторону своей подопечной. Мало того, периодически подкармливала её и давала по-настоящему ценные советы. Только с Надеждой Викентьевой и была откровенна в рабочее время Ольга.
– Оленька, подойдите, пожалуйста, посмотрите, что тут у меня есть для Вас, – украдкой подозвала Арпенина Ольгу.
– Да-да, Надежда Викентьевна, – отозвалась Ольга, ‒ уже иду.
Крупное спелое розовое с зеленым яблоко неожиданно появилось из большой, видавшей виды кожаной сумки Арпениной. На лице Надежды Викентьевны проступила легко уловимая торжествующая улыбка:
– Угощайтесь, Оленька!
– Ну, зачем Вы, ей Богу? – воскликнула Оля, округляя свои и без того большие красивые глаза, – Вы меня просто балуете, Надеждочка Викентьевна… Ой, какое яблочко! – при близком знакомстве с яблоком лицо Ольги вдруг озарила неподдельная широкая улыбка, белые её ровные зубы показались, что называется, в полный рост.
– Спасибо! – слегка облизнув свои тонкие губки, Ольга с громким хрустом стала откусывать у яблока один за другим большие и сочные куски, попеременно морща глаза одновременно и от удовольствия, и от гримасы, и от наполняющей рот кислоты.
Эти звуки вызвали лёгкое оживление в комнате. Алексей и Дмитрий невольно оторвали свои глаза: один от экрана монитора, другой – от смартфона. Бросив короткий взгляд на Ольгу, Кирсанов ухмыльнулся, а Алексей даже при этом фыркнул: не то от удовольствия лицезрения красивой женщины в её природном естестве, не то – от нахлынувших на него, ещё не успевших уснуть воспоминаний.
– Приятного аппетита! – торжествующе произнесла Арпенина, – и зачем Вы так с ними спорите, Оленька? С мужчинами лучше всегда соглашаться, а делать – всё равно по-своему, уж поверьте моему опыту, – уже чуть слышно и, немного наклоняясь в сторону Ольги, закончила она.
Прошло почти два часа. В офисе уже собрались все сотрудники фирмы, не доставало лишь заболевшей ещё на прошлой неделе Марьясовой и ушедшего с понедельника в отпуск по семейным обстоятельствам Сидоренко. Все обитатели комнаты работали в двух отделах фирмы: отделе продаж, возглавлял который Алексей, он же Алексей Евгеньевич Ропотов, и отделе закупок, начальником которого был его друг, Дмитрий Николаевич Кирсанов. Бухгалтерия, остальные специалисты и руководство фирмы: генеральный директор и основной её владелец Кольцов Михаил Андреевич, а также его заместитель Николай Павлович Авдеев, у которого был небольшой пакет долей фирмы, располагались в других комнатах офиса, который в этом здании уже шесть лет арендовала фирма Кольцова. Что же до бизнеса, которым она занималась, – это была торговля климатическим оборудованием, в основном, промышленными вентиляторами и кондиционерами. Дела у фирмы последнее время, прямо говоря, были неважными.
Глава II
Алексею было четырнадцать лет, когда он впервые столкнулся лицом к лицу с бедой. Мама Алексея, Светлана Георгиевна Ропотова, в девичестве Полетаева, внезапно заболела и вскорости умерла. Отец же его, Евгений Владимирович, помаялся вдовцом с годик, помаялся, да и женился повторно. Вот только общего языка Алексей со своей мачехой так и не нашёл. Молодая властная женщина, грубая и бестактная – ни в какое сравнение не шла она с мамой Алёши – сразу невзлюбила пасынка.
А что отец? Новая супруга быстро заменила ему все прежние радости, сняла с него все печали, все заботы, в том числе и о внезапно осиротевшем сыне. Были у мачехи ещё две дочери от прежнего брака, но они хоть и были моложе мальчика, в своём отношении к нему повторяли свою мать.
Вот так холод, безутешность и гнетущее одиночество воцарились в душе Алёши. Иногда залезет он, всеми ругаемый и гонимый, в платяной шкаф, накроется с головой материным ещё платком, и давай из себя слезу гнать. Да вот только одна слеза скупая и выходит. Вроде и хочется маме пожаловаться, припасть, поплакать ей в коленки, пересказать все обиды, обнять покрепче и так долго-долго не отпускать, а образ её никак предстать перед Алёшей не может, как будто и не было её у него вовсе. Посидит-посидит так, да и выйдет из своего прибежища. А куда деваться-то?
Прошли годы взросления и учёбы Алексея. Возмужал и пообтёрся он об острые грани непростой жизни. Закончил школу, сам поступил в институт. Благо, упорством и усердием вдоволь наделила его покойница-мать. Скоро в его жизнь вошла и она: Лена.
Как-то в перерыве между парами подсела к нему в институтской столовой девочка одна, робкая вся, скромная, лицо в прыщиках. Спросила разрешения, он кивнул. Алексей в тот день один в столовку заскочил, товарищи его уже перекусили и на пару следующую побежали, а он перед этим реферат распечатывал и на кафедру бегал его сдавать, вот и задержался.
Смотрит Алексей украдкой на девчушку эту, а она его в упор не замечает, вся в книгу ушла. Так и сидит: в одной руке книжку держит, другой бутерброд в рот пихает, читает и давится.
«Где же я её раньше-то видел? Хоть убей, не помню!», – думает, вспоминает Алёша. И чем дальше думает, тем больше нравится она ему. Осмелел совсем, да и компот ей свой предложил: бутерброд запить. Тут только и обратила девушка на него внимание. А как встретились взгляды их, один с другим, как пробежала между ними искорка, так и возникло с того самого момента чувство сильное, новое. И для него, и для неё тоже.
Стали Алексей с Леной встречаться. Да так увлеклись друг другом, что ни дня врозь находиться не могли. Даже за ручку ходить стали, уже никого не стесняясь. Лена тогда с родителями своими жила в Люблино, они научными работниками были. Папа её лабораторией заведовал в одном НИИ химическом, а мама – в техническом вузе преподавала. Полюбили они тогда Алексея, как сына своего, радовались каждому его приходу в их дом. Да и он рад бывать у них почаще: дом-то отчий так и стал ему чужим с тех самых пор, как мать умерла.
Лена училась на два курса младше Алексея, к тому же на другом факультете и в другом здании института, а в основное здание, где проходила его учеба, наведывалась нечасто. Вот в один такой день и пересеклись их пути-дороги.
Через полтора года знакомства с Алексеем Лена забеременела и доучивалась, уже будучи в положении. Роды проходили тяжело и долго. Виной всему узкий таз Лены, а ребёнок-то крупный получился. Потеряла она много крови, но с акушером повезло. Доктор добрых пять часов бился за Лену и её первенца, и, в конце концов, его труды были вознаграждены: на свет появился новый Ропотов, а молодые родители обрели новые смыслы, как, впрочем, и новые заботы.
Глава III
Серёгин сидел на заднем сидении большого чёрного лимузина. Впереди, на пассажирском месте восседал полковник президентской охраны Нечипоренко, периодически обращавшийся с чем-то к водителю. Что он ему говорил, и какие получал ответы, слышно не было, да и Серёгину это было неинтересно. Он не прислушивался к разговорам, полностью будучи погруженным в свои мысли.
Слева от Серёгина, вооружившись планшетом, расположился молодой Юсупов. Тот постоянно тряс правой ногой и тем самым медленно выводил Серёгина из себя. Серёгин попытался отвлечься от ноги Юсупова, вспоминая вчерашний вечер. Вчера поздно по телевизору показывали «Жестокий романс», и Серёгин смотрел фильм до конца, хорошо зная при этом, чем тот закончится.
Юсупов, уходя вчера вечером от Серёгина, просил того выспаться как следует, но Серёгин проигнорировал эту его просьбу. Ему ещё нужно было выучить отдельные фразы на завтра и последние цифры, переданные из Экспертного управления, и это он худо-бедно вчера успел сделать, в основном, когда фильм прерывала реклама. Сейчас же ему нужно было только всё вспомнить и мысленно повторить.
«У нас сохраняются темпы роста ВВП в пределах одного и двух десятых процента… Объём золотовалютных резервов Центрального банка благодаря бюджетному правилу вырос на шесть с половиной миллиардов долларов с начала года и продолжает расти… Рост реальных доходов населения, по данным Росстата, составил за прошедший год пять целых и три десятых процента… Размер отцовского капитала мы увеличили с первого декабря прошлого года на девять тысяч рублей, а пособие в связи с рождением третьего ребенка в семье – на четыре тысячи… Размер подоходного налога с первого мая будет снижен с восемнадцати до шестнадцати с половиной процентов… шкала по-прежнему останется плоской… от этого завоевания мы не будем отказываться… Введенный в начале прошлого года НДС при покупке иностранной валюты будет уменьшен уже со следующего года на три процента… При этом наши граждане, выезжающие за границу на отдых, в командировку или по приглашению, как и прежде, будут освобождаться от уплаты НДС в пределах суммы, не превышающей тридцати тысяч рублей, разумеется, при наличии у них ранее приобретенных билетов, которые вместе с билетами или посадочными талонами необходимо направить в налоговую инспекцию по месту жительства… это также можно сделать теперь и через многофункциональные центры и ставший таким популярным портал «Госуслуги»… В прошлом году страна окончательно вышла из затянувшегося экономического кризиса и готова, ответственно это вам заявляю, к энергичному рывку, к реальному прорыву… Правительство ежемесячно отчитывается мне по всем майским и теперь уже новым сентябрьским указам Президента, и я, так же, как и все вы, вижу здесь неоспоримые успехи…», – перебирал в голове Серёгин.
«Робинзон, Робинзон… Вот для таких случаев-то, господа, Робинзоны и нужны…», – перед глазами Серёгина неожиданно возник усатый Сергей Сергеевич Паратов в исполнении всеми любимого народного артиста.
«Вот и я такой вот Робинзон!.. Как гадко… Неужели ничего большего я не достоин? А как же так и несыгранная роль Гамлета?», – перебил он свои стройные, заученные фразы из предстоящего доклада.
«Робинзон – вот кто я, вот мне имя… вот моя роль!», – Серёгин в этот момент поморщился и негромко выругался.
– Что с тобой? Не выспался, что ли? – повернулся к нему Юсупов.
– Так, ничего… нормально всё, – многозначительно ответил Серёгин, отвернулся в своё окно и громко и протяжно вздохнул-выдохнул.
– Не забудь, послезавтра ещё у нас с тобой съёмки в первой студии. У тебя по очереди будут четыре губера, один из них: новый, только что назначенный тобой. Говорить почти ничего не надо будет. В сюжеты только картинки попадут, на две недели разбросают потом. Так что будешь только сидеть, проникновенно на них смотреть, как ты умеешь, и кивать… Да, галстуки только поменяют тебе.
– Да… Помню, – не поворачиваясь к Юсупову, промолвил Серёгин.
«Вот козёл… Господи, хорошо, что они меня ещё в прорубь не заставляют окунаться с моим-то ревматизмом или летать на истребителе за журавлями», – сумбурные мысли не оставляли Серёгина в покое. Ему было как-то тревожно с самого пробуждения сегодня утром. Что-то явно тяготило его, но что – он понять не мог.
Кто там окунался в прорубь, и кого показывали в кабине истребителя, а ещё за рулем КамАЗа и на дельтаплане, кто восхищал всех своим знанием иностранных языков, носился по ночному льду с клюшкой и играл на пианино – Серёгин точно не знал, но то, что это был кто-то ещё из таких же, как он, двойников Президента, ему как-то проговорился Юсупов. Пойди проверь! Юсупов был специально прикреплен к Серёгину и всегда на всех мероприятиях сопровождал его. Но на публичных встречах Юсупова никогда не было видно рядом с Серёгиным. Строгих, сосредоточенных на мелочах офицеров охраны в чёрных костюмах со скрученными в спираль проводами из-за уха – да, а Юсупова – никогда. Хотя его присутствие и ощущалось Серёгиным постоянно.
Во время таких встреч с народом Юсупов говорил с ним по дистанционной связи через передатчик, который Серёгину вшили под кожу в самом начале ушного слухового отверстия три года назад, когда брали на работу в Кремль. Помимо заученных Серёгиным докладов, цифр и фраз, ему ещё приходилось почти всегда отвечать на вопросы, вести живую беседу с аудиторией. Но не все из вопросов были заранее согласованы с Администрацией. Случались неожиданности. Вот на такие-то вопросы и отвечал Юсупов, а Серёгин только повторял его слова, послушно повинуясь голосу в ухе.
Он служил когда-то актёром в одном провинциальном театре, перебиваясь от серьезных драматических, но вечно второстепенных ролей к заказным корпоративам. Внешность его была невзрачной, а голос слишком тихим – вот главные роли и обходили его стороной. «Серая моль» – так тогда звали его коллеги между собой. Ну, и кто теперь моль? Знали бы они, кто он теперь и где.
Потом уже, когда выбрали нового Президента, ему стали всё чаще говорить, что он очень похож на Него. Сначала Серёгин не обращал на это внимания, посмеивался. Потом, когда говорить стали чаще, его это заинтересовало. Он начал втайне копировать Его. На корпоративах, где Серёгин стал участвовать по велению времени, ему теперь отводили короткие, но очень заметные роли нового Президента. Всех тогда очень забавляли его хлёсткие, уже успевшие запомниться по теленовостям фразы. И постепенно ему стало доставлять удовольствие это пародирование. Ему оно явно нравилось. Хотя практической пользы, кроме небольших дополнительных денег, и не приносило. Напротив, даже разочарование: там, на сцене, он был всесильным властителем, упивающимся своим положением и всеобщим вниманием к своей персоне, а за её пределами, то есть почти всегда, – обычным гражданином, со своими обыденными проблемами и уже извечными вопросами: что он и его семья завтра будут есть, когда ему заплатят за выступление, и удастся ли ему сделать очередной платёж по кредиту.
Позже, когда новых ролей в театре почти не стало, а корпоративы сошли на нет по причине повсеместного кризиса, Серёгину пришлось туго. Денег на погашение взятой когда-то ипотеки и на учебу сына в местном вузе стало не хватать, давать ему в долг уже никто не мог: ни у кого свободных денег просто не было, ведь почти все вокруг него жили от зарплаты до зарплаты, а те немногие, у кого деньги ещё водились, отказывали, памятуя, видно, о том, как «в прошлом друзья», а то и даже «в прошлом родственники» кидали их, не возвращая долг и ссылаясь, как это принято, на обстоятельства непреодолимой силы.
И вдруг однажды Серёгина заметили. Там. В Кремле. И предложили работу. И это стало для него настоящим спасением. Прямо-таки выходом. Решением всех проблем. По крайней мере, так ему казалось тогда.
Он быстро уволился из театра и переехал с семьей в Москву. Там официально устроился в какую-то подставную фирму по проведению массовых мероприятий, с постоянными длительными командировками. Ему сделали пару несерьезных косметических операций: подправили нос, уши, вживили передатчик, удалили на голове лишние волосы. От новой работы дали просторное служебное жильё в центре и машину с водителем-охранником. Ипотеку он погасил досрочно, квартиру в своём городе продал. Жену – такого же, как и он, служителя Мельпомены, долго уговаривать на переезд не пришлось. У неё с ролями в их захолустье было ещё хуже. В Москве же ей вообще не пришлось работать. Шопинг и регулярные походы в салоны красоты заменили ей абсолютно всё; голову у жены от вдруг свалившихся на них денег снесло напрочь. Сын перевёлся в московский универ, затусил и кайфовал от этого, превращаясь в такого же прожигателя жизни, как и его мать, постепенно утрачивая цели и смыслы. Своим же престарелым родителям, наотрез отказавшимся от переезда, Серёгины просто перечисляли деньги. В общем, все были довольны. Кроме, пожалуй, неё… – его совести. Но не сразу.
