Анастасия Долганова
Мир нарциссической жертвы: отношения в контексте современного невроза. Твой персональный прорыв: как принципы Дзёдо помогают в жизни
Отношения с родившимися детьми также не свободны от этих чувств: страха, боли, гнева, обиды, зависти. Для снижения тревоги жертве нужно считать себя хорошей матерью, а это почти всегда невозможно. Дети с потребностями, которые матери или отцу не нравятся, обладающие чертами характера, которые разрушают идеальный фасад семьи, воспринимаются как помеха. С такими переживаниями сложно видеть настоящие потребности ребенка и заботиться о том, чтобы отношения были хорошими.
Для Юли обе ее дочери – живое напоминание о том, что в своей семье у нее нет места. У девочек прекрасные отношения с отцом. Они любят дядю и тетю и тянутся к ним. Оставаясь наедине с Юлей, девочки ведут себя капризно и высокомерно, требуя от нее бытового обслуживания и манипулируя ею. Юля любит детей, но мучается с ними. Не понимая, что идет не так, она обвиняет мужа в коалиции с детьми против нее, требует поддерживать ее решения и публично относиться к ней уважительно. Это тоже не помогает. На самом деле Юля все попытки детей сблизиться отвергает: например, недавнее обращение младшей дочери с разговором о том, что ее обижают в детском саду, Юля превратила в обвинение типа: «Я же тебе говорила, что если будешь так себя вести, то с тобой никто не будет дружить». Она не знает, что делать с детьми, поскольку не чувствует, что может дать им что-то ценное. Именно поэтому Юлины отношения с дочерями – это обслуживание. С одной стороны, Юля бунтует против этого и обижается, но с другой стороны – глубоко внутри себя чувствует, что ей больше нечего им предложить.
А Соня с трудом выдерживает сына-подростка с его бурей чувств и откровенным нарциссизмом (норма для этого возрастного периода). Соне сложно с его приступами гнева или апатии, но труднее всего выносить его боль. Ей кажется, что если бы она была хорошей матерью, то у нее получилось бы воспитать его так, чтобы он был защищенным и не чувствовал боли. Ее стыд и жалость так сильны, что сына, которому больно, она избегает. Он пытается обратить на себя ее внимание любыми способами и начинает пить и пропадать на несколько дней. Соня чувствует полный крах своего родительства и готова отказаться от сына вообще, лишь бы не сталкиваться с его чувствами и потребностями. Только соприкоснувшись с собственными болью и виной, Соня становится способной на утешение молодого парня, которому очень плохо без матери.
Примерно таким же образом строятся отношения с друзьями и подругами. Трудности в их жизни актуализирует у человека с нарциссической травмой боль собственного бессилия. Неидеальное поведение вызывает гнев, трудности с границами приводят к обидам и конфликтам. Отношения с друзьями не удерживаются долго и не достигают такой степени близости, которая принесла бы чувство принятости и облегчения.
Аня поссорилась со старой подругой меньше чем за полчаса и при этом так, что восстановление отношений теперь почти невозможно. Все произошло в переписке: подруга спросила у Ани о чем-то, Аня ответила и задала уточняющий вопрос, на который подруга не написала ничего. Так как все происходило в одном из мессенджеров, Аня видела, что ее сообщения прочитаны. Она спросила еще раз, подруга снова прочитала и не ответила. Аню буквально начало трясти от гнева. Для нее такое поведение означало только одно: что ею пренебрегают, что ее опять использовали, что она никому не нужна. После еще нескольких минут молчания Аня написала: «Некрасиво молчать, когда сама первая попросила совета» – и заблокировала контакт.
Марина считает, что подруги ее используют, она нужна им только тогда, когда что-то идет не так и нужны помощь или совет. У Марины много раздражения на подруг, у которых, как ей кажется, вечные трудности – то с мужьями, то с детьми, то с работами. Когда у них что-то случается, Марина не выдерживает напряжения, не способна разделить их непростые чувства. Она предлагает план действий: развестись, поменять работу, быть с ребенком строже. Подруги этим советам не следуют, и Марина обижается: она же говорила, а теперь все опять по-старому, и она снова должна это выслушивать. Понятно, что близости в этом немного.
Подобные шаблоны присутствуют даже в отношениях с собственным телом, которое не оправдывает ожиданий, не является идеальным, не заслуживает жалости. Тело может восприниматься как предатель, как источник угрозы. Кроме психосоматических симптомов, невыраженная и неосознанная тревога нарциссической травмы может приводить к навязчивой ипохондрии.
Олесе кажется, что она заболеет раком. Психологически начитанная, она трактует свой страх как ненависть к себе и осуждает за это мужа: их брак из-за него настолько плох, что она себя ненавидит и умрет от онкологии. На самом деле ее страх – отражение сильной внутренней тревоги, которая плохо переносима и нуждается в том, чтобы иметь понятное лицо, например онкофобию. На самом деле тревога у Олеси вполне нарциссическая. Глубокое чувство собственной ничтожности формирует невозможность иметь недостатки или кому-то не нравиться. Страх заболеть раком усиливается и превращается в навязчивость с обследованиями у разных специалистов в периоды, когда Олеся чувствует себя плохой. Например, после ссоры с мужем, когда он сказал ей о своей неудовлетворенности в сексе, Олеся на несколько месяцев ушла в паранойю. С сексуальной жизнью работать в такие периоды у нее нет сил, как и заниматься вообще чем-то еще.
Мир нарциссической жертвы – это мир ее бессилия, боли и напряжения. Такова ее внутренняя ситуация. Именно с ее отражением жертва сталкивается при любом контакте с миром внешним, который выглядит для нее холодным, эгоистичным, отвергающим, не находящим для нее места. Поиски способа изменения такого мира обречены на провал. Нарциссической жертве, желающей исцеления, придется обратиться внутрь и встретиться с реальностью самой себя.
Мазохизм
А вот меня бы кто бы так полюбил:
Ранки бы мне от пуль языком зализывал,
Чай приносил, маскировал залысины,
Склеил сердечный шов, обработал спил.
Я бы его не любила, а только жалилась:
Не горевала б вечером, не эсэмэсила,
Я бы была бой-баба – скальный могучий лось
С выжженными глазами, душою в месиво.
Я бы его убила и вознеслась
К обледенелой выси обабенелой…
Стой. И не двигайся. Видишь – висит омела.
Трогай меня. Целуй. Прижимайся.
Всласть.
Чтобы жить хорошо, нужно знать, что такое хорошо и что такое плохо. Чтобы размещать в отношениях прямые и ясные послания, необходимо слышать свои эмоции. Для того чтобы заботиться о себе в достаточной степени, стоит быть внимательными к своему телесному и психическому состоянию. Для того чтобы не пользоваться манипуляциями, полезно знать о своих потребностях.
И ничего из этого человеку с нарциссической травмой недоступно. Его внутренний мир оказывается закрыт травматическим опытом, потребности и чувства не имеют голоса, навыки поведения по удовлетворению потребностей не развиты. Желания подменены долженствованием, эмоции слышны лишь тогда, когда становятся аффектами, а телесные состояния принимают вид болезней. Особая жизнь, основным содержанием которой являются страдание и терпение, называется мазохизмом.
Терпеть и страдать
Мазохизм в психологии – это такая форма поведения, при которой человек не может о себе прямо позаботиться и вынужден жить в страдании, которое постепенно становится не только нормой, но и желаемым состоянием. Желаемым – потому что в мазохистических паттернах скрыты косвенные психические выгоды, которые пусть не намного, но облегчают существование мазохиста. Это не удовольствие от боли в прямом смысле. Выгода мазохизма в том, что он предполагает сложные, тайные, многоходовые способы удовлетворения потребностей, в которых мазохист не встретит отказа просто потому, что никто так и не поймет, чего же он хотел, или не будет в состоянии отказаться из-за чувства вины или долга.
Дело в травматической природе мазохизма: в раннем (и позднем тоже) детстве ребенок оказывается в такой ситуации, когда его потребности не удовлетворяются, а чувства не имеют значения.
Это та же самая нарциссическая травма: семья ребенка или мир в целом оказываются не в состоянии принять его таким, какой он есть, со всеми его проявлениями, к которым относятся чувства и потребности.
Такое отвержение создает необходимость, во-первых, максимального подавления неугодных качеств, а во-вторых, заставляет ребенка изобретать такие способы непрямого удовлетворения оставшихся потребностей, которым нельзя отказать.
Мама Вани – усталая и измученная жизнью женщина, которой трудно даже прокормить сына, не говоря уж об эмоциональной заботе. Ваня своими реальными чувствами маму раздражает. Он хочет пить не вовремя, хочет есть не то, что она ему предлагает, одеваться по-другому, дружить не с теми. У мамы на Ваню всегда есть план, который должен выполняться, на гибкость у нее просто не хватает энергии: она пришла с работы, он поел суп, поиграл в тихие игры и лег спать. Ваня как живой и реально существующий ребенок в эти планы не вписывается и потому часто бывает отвергнут. Он не может злиться, потому что его мама и так для него много делает, не может грустить, потому что какие у него могут быть проблемы, не может хотеть чего-то сверх того, что она запланировала, потому что деньги она не печатает, а отец, скотина, и думать о нем забыл.
Вырастая с такими посланиями, Ваня постепенно учится игнорировать собственную внутреннюю жизнь: а какой в ней смысл, если он все равно все чувствует неправильно? Единственная радость, которая ему доступна, – это похвала мамы за то, что он сегодня был хорошим мальчиком, то есть не доставлял забот, не нарушал планов, не проявлялся и не утомлял ее. На фоне отсутствия других ресурсов этот становится таким значимым, что Ваня учится терпеть как можно больше. Он становится очень удобным мальчиком: ест, что дают, спит, когда нужно. Распространяется это не только на их маленькую семью. В других социальных кругах он начинает вести себя так же, потому что невозможно в одной ситуации потребности подавлять, а в другой слушать. Он не отвлекается на уроках, в туалет ходит на переменке, претензий ни к кому не предъявляет. Однажды его как самого ответственного отправляют в школьную библиотеку за учебниками. Ожидание затягивается, и Ваня, не смея отпроситься в туалет, не выдерживает и мочится в штаны. Библиотекарь не злится на него за это, она помогает маленькому мальчику снять и высушить одежду, дает сменную – и у Вани возникают с ней особые, заботливые отношения. Так он начинает понимать, что если ему плохо, то он имеет право на сочувствие и заботу.
То же самое происходит, например, на уроках физкультуры: не чувствуя своего тела, Ваня не может самостоятельно регулировать нагрузку и переутомляется, получая проблемы со здоровьем. Как-то он падает в обморок во время подвижной игры, и учитель с тех пор присматривает за ним, спрашивает, не пора ли ему отдохнуть, чуть завышает ему оценки. Страдание оказывается выгодным: чем ему хуже, тем с большим сочувствием и вниманием относятся к нему окружающие взрослые. С мамой дома это тоже работает: когда Ваня болеет, она хоть и ругает его, но чай с малиной заваривает и проводит с ним больше времени, чем обычно.
Правда, со сверстниками такое поведение создает скорее проблемы, чем облегчает коммуникации. Мальчик с подавленными потребностями и чувствами, с желанием угодить взрослым больше раздражает, чем интересует одноклассников и ребят во дворе. Дружбы ни с кем не складывается. Зато взрослые Ваню любят, и это повод для его тайной гордости и высокомерия: его ставят в пример, с ним здороваются, его выбирают для поручений. Моральное превосходство становится его единственной отдушиной. Он услужлив, тих, вежлив и надменен.
Вырастая, Ваня обнаруживает, что мир больше не делится на взрослых и детей. Он сам теперь взрослый, и ему приходится вступать в отношения с ровесниками, для которых у него практически нет навыков. Он начинает пользоваться проверенными способами: обслуживание, угадывание желаний, терпение своих неудобств – и ждет в ответ от другого такого же увлеченного служения. Когда этого не происходит – обижается, разрывает отношения, упрекает партнеров и навязывает им чувство вины. В работе не особо успешен, хотя и много старается. Для семьи выбирает девушку, которая с удовольствием принимает его служение, в надежде на симметричный ответ.
Брак быстро становится нарциссическим: никакого ответного высокого служения он не получает, страдает, обслуживает, терпит, временами вываливая на жену ворох накопившегося неудовольствия. Он пытается заполучить все ее внимание: сначала хорошими поступками и заботой, потом, когда это не срабатывает, – скандалами, упреками, проблемами, болезнями. Начинает пить (в опьянении, кстати, оказывается способен делать то, что ему самому хочется, и поэтому алкоголь быстро становится важной частью его жизни). Начинает болеть. Затевает ремонт, на котором постоянно то тянет спину, то ушибает палец. Растягивает этот ремонт на несколько лет, тратя на него все свои силы и ресурсы. Ожидает соразмерной благодарности, не получает, становится еще более несчастным. Жена отстраняется все больше, не чувствуя возможности принести ему облегчение и избегая своей постоянной вины. Ваня стареет, худеет, болеет и спивается.
На него обращает внимание дочь – девочка любит отца и искренне хочет, чтобы ему было хорошо. Именно она начинает угадывать его желания и обслуживать его потребности так, как ему хочется. Она ездит с ним на дачу, вместо того чтобы встречаться с друзьями, хорошо учится, чтобы радовать его, обходится малым, чтобы не напрягать его финансово. Оба тайно завидуют матери, которая позволяет себе то, что хочет. Девочка тоже начинает болеть.
Круг замыкается.
