Денис Викторович Прохор
Ешкин код
– ССО. 71-й центр. – внезапно Шарон очень ловко и нахально заговорил на приличном суржике. – Пэс ауэ докс, Абедайя.
Шарон толкнул Генку и Ешкин протянул в окно пачку бумаг с печатями.
– Ага. – Руденко не филонил. Бумаги посмотрел, но не распознал. Спросил.
– В Першатравень, значит?
– Ага. – высунулся с заднего сиденья прямиком в светскую беседу Чума. Дедушкин любимка. – Запылает сегодня мокша синим пламенем. Есть сигаретка?
Старший солдат Руденко вернул бумаги Шарону и протянул в окно открытую пачку сигарет.
– О, дякую. – Чума ввинтил сигарету в сжатые губы. – И запальничку…Мерси.
Генка раздраженно потер плечом мочку уха. Чума даже курил так, что всем становилось тесно.
– Слухайте, хлопцы. – Руденко доверчиво влез головой в окно. – Може возьмете? До Першатравня а?
Генке показалось, что Шарон и не раздумывал вовсе. С лица в жменю паутину сомнений собрал да и выбросил.
– Чому ж ни? – сказал Шарон.
– Так я это? Я зараз. – старшая голова старшего солдата Руденко нырнула с короткими желто-черными брызгами в ночь и тотчас вынырнула прямо у плеча Генки Ешкина. Неожиданная и молодая.
– Хлопцы. Може покушать хотите? О такой от бигус.
Шарон постучал пальцем по циферблату наручных часов.
– В другой раз.
– Ага. Понял. Понял. Я зараз.
На мгновение старший солдат Руденко появился в свете ближних фар. Темный и короткий. Он исчез за стеной из просеребряных бетонных блоков.
– И зачем это нам? – лениво спросил Чума.
– Нам это незачем. – Шарон скрестил ноги на полу, а руки на бронежилетной груди. – Это вот… Кто мы там сегодня? Микола Журавель, Андрей Разин и комрад ихний Абедайя Стар из города Гари. Вот этим нужно.
– И хочется же тебе, Шарон. – вздохнул Чума. – Как в Ульяновской синагоге. Ни слева направо, а справа налево. Чего проще. Сказал бы, что спешим. А мы и правда спешим.
– Спешим вернуться. – напомнил Шарон. – И не одни, а с громопушкой немецкой. Куда как лучше, чтобы у нас здесь побратимы были. Как говорят у нас в Ульяновской синагоге. Яхве заказывает, мы исполняем.
– Шутник ваш Яхве, товарищ Шарон. – сказал Генка и выдохнул и улыбнулся немножко. Устал тревожиться, хотя, казалось бы, самый момент. Из-за бетонных блоков появился старший солдат Руденко. В одной руке квадратная сумка распухшая, а в другой…
– Ой-ё. – произнес негромко Шарон.
– Ой-вей скорее. – вставил Чума ядовито. – Вот это Яхве. Яхве Иегогович.
Чума приоткрыл заднюю дверь и подвинулся.
– Вот, хлопцы. – старший солдат Руденко дверь широко распахнул. – Это Верочка. Сядай, сядай, а сумку я назад кину.
Генка в зеркальце видел. Хорошенькая, с черными волосами распущенными (ой, как верно!) и в зимнем теплом бушлате. Поздороваться не успела, а Чума уже все определил и диагноз поставил.
– Яки ж это крокодил сонечко наше проглотил? Слава ЗСУ! Какой месяц, малая?
Голова старшего солдата Руденко по старой памяти залезла в салон и объяснила вместо девушки.
– Верочка наша. Мы тут все чертковские. А Ярика месяц назад Новая Пошта увезла. В посадке здесь вот у Калиновки размотало. И вот Верочка едет. За новым Яриком. Или Яринкой. Так вот хлопцы. Не зламають вороги. Держите.
Руденко подвесил в воздухе над Верочкой магазинный пакет, перевязанный бантиком.
– Что это? – спросил Шарон.
– Тормозок. Берите.
– Возьмем. – Чума забрал пакет. Он водрузил его себе на колени и зашуршал, развязывая узел.
– Чего там у нас? Хлебчанский. Цибулькин. Помидорян какой! И вот оно. Белое золото! А-яй не порезано. Высший сорт. Как же мне теперь? Как пленному румыну? Кусать? Вот это мне привалило. Дякулка ты моя, старший солдат Руденко.
– Як так? – не понял Руденко.
– Так як. – веселился Чума. – Один я тут, салоежка.
Генка нашарил потайной заповедный карман.
– Тчума. На. Давай.
– Что это? Ого. Та самая «легендарная финка» Два лоха в одной локации это перебор.
– Хуз секонд? – обиделся Генка.
– Спроси лучше кто первый.
– Хватит. – раздраженно отрезал Шарон. – Нож как нож.
– А что? Я ничего. – Чума быстро порезал тоненько сало, выломал из хлебного куса тяжелый дрожжевой мякиш. Скатал его в шарик и накрыл сверху широкой полоской мясного сала. Засунул в рот.
– Да что ты будешь делать! – жевал и восхищался Чума. – Шедевр. Мог бы сесть, чтобы это съесть.
Верочка рассмеялась, а потом сладко и не больно заохала. Одной рукой приобняла круглый животик, завернутый в домашний вязаный свитер, а другой плеснула Чуму по сильному покатому плечу.
– Хватит. Прям на колени тебе рожу…Хохотунчика.
– Едем. – Шарон кивнул Руденко. – Через час обратно будем.
– С Богом. – отозвался старший солдат. – Верочка. Поклон Черткову.
Руденко сунул Вере руку.
– Я вернусь. Слышишь? – она сказала твердо.
– Само собой. – согласился, не веря, Руденко.
– Вернусь. – повторила Верочка. – И Мегатрону скажи. Гамора моя. Пусть губу не катает.
– Конечно, скажу. Мне то чего. Ты главное не нервничай, Верочка.
– Я не нервничаю. И я тебе не Верочка, Руденко.
– Понял. То есть есть. – Руденко помолчал. Житомирское лицо в черно-желтой полутьме боролось с этой непонятной игрой в жизнь.
– Небула. – наконец, выговорил Руденко. Выдохнул и повторил. – Небула.
Верочка милостиво кивнула головой.
– Давай, Руденко. – Верочка закрыла дверь.
– Едем. – скомандовала она и Генка Ешкин подчинился.
– Гамора, Небула, а Руденко кто? – спросил Чума. – Погоди, дай…Я есть Груд?
– Руденко это Руденко. – ответила Верочка Небула.
– Отчаянно респектую.
– Шуткуешь?
– Преклоняюсь. – по крайней мере голос у Чумы был серьёзным. – Не пыжит и воздух не гоняет.
– А ты гоняешь?
– Мы с тобой одной крови, сестра. – Чума приложил руку к сердцу.
– Не-бу-ла. – повторил по слогам Чума. – Позывной прям в яблочко, Верочка. Налетай!
Чума обмял пакет и предложил Верочке присоединяться. – Не дошики, конечно, дворянская еда. Цибулькин, Помидоряны, но под сало все пролезет.
– Куда мне? – Верочка рассмеялась и похлопала себя по животу. Чума смех подхватил. Добавил искренне.
– Прикольная ты, малая. Жаль не обождала. Мы бы с тобой у-у-ух чего наделали. Будьмо!
Чума бросил в рот очередной хлебный кругляш с салом. Свет в салоне Генка не выключил и глаза у Верочки блестели. Отражали желтый и гравийный свет. В себя его не пускали. После второго блокпоста Шарон не выдержал, повернулся и спросил.
– Серьезно? Вернешься?
– Почему не веришь? – спросила Верочка.
– Не верю? Пожалуй. – согласился Шарон. – Ребенок вообще все меняет. Наверное.
– Не для меня. Пока всех…– Верочка сжатым кулачком ударила по раскрытой ладони. Генка поморщился. Мерзкий и хлестаковский звук.
– Всех то зачем? Не по-военному. – Шарон все еще надеялся.
– Надо. – Верочка коснулась горячей головой влажного и холодного стекла. – Вот зачем.
Немного помолчала и добавила с вызовом.
– Странные вопросы.
Шарон пожал плечами.
– Звычайные. Дорожные.
– Ладно. Небула, с тобой понятно. А Гамора? Подружка твоя? – Чума перехватил опасный разговор.
– Подружка? Гамора это БМ 21 «Град», рижуля.
– Огневая девка. Как ты. – с уважением произнес Чума.
– Все донецкие про то знают. – подтвердила Верочка. – Кто остался…Пока.
Впереди и справа появилась угловатая буква Д. Она тихо выплыла из летней ночи и остановилась на обочине. На длинном горизонтальном основании проступило худое и длинное желто-голубое слово: «Першатравень».
