Девин Мэдсон
Мы воплотим богов
Как и в случае с Гидеоном, его панику вызвали воспоминания. Мне нужно было что-нибудь предложить Клинкам, но я не мог отдать им на растерзание Гидеона или не того Лео Виллиуса, так же как и не мог уйти без необходимых нам знаний.
– Ты обещал нам дом и возмездие, когда разделялся с Эзмой, – продолжил Локлан. – Мы задержались здесь слишком долго.
– Знаю, но нужно выяснить, чему мы противостоим, – возразил я. – Мы не сможем сражаться за степи, если не узнаем возможностей врага, поэтому я остаюсь.
Амун резко обернулся.
– Что?!
– Ты прав. Я больше не могу задерживать Клинков. Я сказал, что мы останемся, пока не найдем Лео, и мы его нашли. Вы отправляетесь домой.
Амун поджал губы, а Лашак тяжело вздохнула.
– Ты серьезно, капитан? – спросила она. – Ты правда считаешь это таким важным, что рискнешь зимовать здесь в одиночестве?
– Да, считаю. Я прошу только дать мне пару дней на приготовления, прежде чем я оставлю пост и мы разойдемся. Сохраните единство Клинков на это время, даже если для этого потребуется пообещать, что мы скоро отправимся домой.
Диха и Локлан хмуро смотрели в огонь, намеренно избегая моего взгляда. Может, только так они могли сдержаться и не сказать, что я совершаю глупую ошибку. Как бы там ни было, мои соратники наконец медленно и неохотно кивнули, сложили вместе кулаки и сказали: «Да, капитан».
Они согласились, но радостное чувство товарищества исчезло. И я даже не был уверен, что хоть кто-нибудь из них понимает важность моей задачи.
Один за другим они поднялись на ноги, совет закончился. Ладонь все равно что распущена, пока новый капитан не соберет новую. Амун, Локлан и Лашак будто в оцепенении побрели прочь. Только Диха задержалась.
– Капитан, – нахмурилась она, доставая из сумки целительницы маленький мешочек и протягивая мне. Кожа была мягкой от старости и частого использования. – Это на случай, если ты, как обычно, поранишься, делая глупости.
Она не стала ждать ответа. Сунув мешочек мне в руку, Диха развернулась и зашагала прочь, сумка билась о ее бедро.
– Глупости, – пробормотал я, провожая ее взглядом.
Гидеон всегда говорил, что я мастер делать глупости, но рядом всегда кто-то был, чтобы подхватить меня, когда я падал. Теперь я остался один.
6
Мико
Министр Оямада потягивал чай из пиалы, делая вид, будто наша встреча – часть обычной рутины. Похоже, ему доставляло удовольствие ждать, пока я заговорю, подвергну себя риску. Он сидел за столом напротив меня – тот же самый человек, с которым я познакомилась в компании сводного брата целую вечность назад, и в то же время другой. Морщины на его лице углубились, и теперь он почти никогда не улыбался.
– Сегодня прекрасная погода, – сказал он, разглаживая ткань на колене.
На небе собирались серые тучи.
Я вздохнула. Я слишком устала, чтобы танцевать вокруг правды, лишь слегка касаясь ее.
– Вы не любите министра Мансина, – сказала я.
Он сделал еще один глоток.
– Почему вы так решили, ваше величество?
– По вашему поведению всякий раз, когда вы с ним находитесь в одной комнате.
Он опустил пиалу, и из его глаз пропало веселье.
– Рё так уверен в себе и своем положении, решительно и непоколебимо настроен защитить империю, и голос у него громкий.
– Перевод: он пытается все держать под контролем, слишком навязчив, не прислушивается к вам и кричит.
– Это ваши слова, ваше величество, а не мои.
– Я знаю, что рискую больше всех, – сказала я. – И всё же именно мне приходится говорить откровенно, поскольку вы не решаетесь. На случай, если вы не в курсе, министр Мансин держит под полным контролем императорский двор, Совет и армию. Он действует за моей спиной, да и за вашей тоже, чтобы получить все рычаги влияния под предлогом заботы о Кисии.
Оямада поставил пиалу, и в тишине фарфор звякнул о дерево.
– Я в курсе, что меня оставили не у дел, – ответил он, нахмурившись. – Но точно не знал, в каком положении вы. То ли вы вдвоем пытаетесь от меня избавиться, то ли он пытается избавиться от нас обоих.
– Скорее всего, он сам поспособствовал этому недопониманию.
– Несомненно, ведь, вопреки вашей точке зрения, ваше величество, мое положение нельзя назвать ни прочным, ни надежным. Возможно, это ускользнуло от вашего внимания, пока вы были заняты заботами о собственном положении и обхаживали левантийцев, но те солдаты, благодаря которым я получил эту должность, чтобы обеспечить их верность вам, сейчас на стороне министра левой руки. Министры правой руки не вдохновляют на преданность тех, у кого в руках острые стальные мечи, способные сместить власть в империи.
Он больше не был дедом императора. Не был регентом. Тот краткий период, когда он помогал Дзаю объединить Юг, быстро позабыли. Что бы мы ни думали друг о друге, наши судьбы теперь сплелись как никогда крепко. Я с облегчением вздохнула и внимательно посмотрела на него через стол.
– Думаете, он собирается вас заменить?
– А вы бы не стали?
Я задумалась, сравнивая значимость его имени и богатства с военными успехами Мансина. Раз Мансин исключил Оямаду из своих планов, значит, не доверяет ему и считает, что место Оямады может занять любой другой амбициозный лорд с юга.
– Он – вероятно, – сказала я. – Но я не стала бы.
Министр Оямада поднял бровь.
– Правда?
– Да. Потому что дала вам слово, а вы дали слово мне. И вы не нарушили обещание, что бы ни чувствовали всякий раз, когда смотрите на меня и видите только руки, убившие вашего внука.
Он изогнул губы в горькой гримасе и уставился на свою пиалу с чаем, медленно покручивая ее.
– Вы умеете использовать правду и эмоции, ваше величество. Даже не знаю, благодарить ли вас за прямоту, восхищаться бессердечностью или ненавидеть за то, что вы совсем не чудовище, каким я хотел бы вас видеть.
Ответила я не сразу: своими резкими словами он как будто вонзил нож в собственное сердце. Ему разрешили признать, что внук краткое время занимал трон, возвысили семью, позволили увидеть, как Дзая хоронят с подобающими почестями, но не позволили скорбеть. Слишком много всего навалилось, слишком много людей наблюдало за его действиями на этой сцене. Но все равно это горе жило в нем – тяжелое, неподатливое, с острыми краями, словно кто-то заставил его проглотить осколки стекла. Я хорошо это понимала, переживая собственное горе. Столько жизней я не оплакала. Когда я смогу остановиться? Отдохнуть? Выплеснуть свою печаль, а не только отчаяние?
Мне хотелось протянуть руку через стол и положить на его ладонь, дать ему понять, что он не один, но это было бы слишком, как бы мы сейчас ни были откровенны. Честность. Сочувствие. Сострадание. Прикосновение. При дворе такое непозволительно, максимум можно позволить себе молчаливую солидарность.
– У меня есть… план, – сказала я, после того как мы посидели немного в молчании, потягивая чай.
Я не собиралась вот так все ему выкладывать, но мне хотелось ему доверять. Хотелось надеяться, что он на самом деле на моей стороне.
– Хитроумный план или авантюрный, но внушающий надежду, ваше величество?
– Скажем, и то и то. Надо изгнать чилтейцев из Кисии еще до начала зимы, иначе, как вы сами прекрасно понимаете, они укрепят свои позиции. Поэтому я не выйду замуж за доминуса Виллиуса. Я вступлю в брак с Сичи.
Губы министра Оямады дернулись, когда он засмеялся, впившись в меня взглядом. Я и не ждала, что он воспримет меня всерьез. Смех потихоньку затих, и Оямада глотнул чая.
– Вы серьезно?
– Да.
Вступить в брак с женщиной. Опасная идея, которую нужно немедленно отвергнуть как недопустимую, и все же как приятно было бы сидеть на троне рядом с равной, человеком, который разделяет мой гнев, которого не нужно бояться, потому что он не отнимет у меня власть. С другом.
Оямада снова глотнул чая. Его пиала, должно быть, почти опустела, но я прекрасно знала, как пьют чай, чтобы скрыть выражение лица или сделать паузу перед ответом. Я и сама часто прибегала к такому приему.
– Объяснитесь, – наконец сказал он, опустив пиалу.
И я рассказала. Он сидел не шевелясь, а чай в пиале остывал, пока я объясняла, почему брак с мужчиной опасен, а Сичи – лучший вариант.
Когда я закончила, он постучал по краю пиалы и уставился в стол. Служанки принесли только чай и сушеные фрукты, никакого вина или мяса, чтобы встреча не выглядела значимой. Просто скучный разговор за чаем с фруктами о проблемах с припасами. Оямада даже принес пачку бумаг, так и лежащую нетронутой на краю стола.
– Вас назовут извращенкой, – наконец произнес он. – И, несомненно, будет еще много нелестных эпитетов.
– Вроде тех, которыми называли мою мать? Которыми уже называли меня? Даже если я буду все делать идеально, министр, меня все равно возненавидят из-за того, что я женщина, решившая иметь собственный голос. Хватит с меня попыток всем понравиться. Пора заставить всех поверить в меня или бояться. У нас есть только один шанс.
– У нас?
– Без вас ничего не получится.
Ложь – тяжкий груз. Об этом легко забыть, пока не попытаешься ее отбросить. Пока не предпочтешь доверие, пока не выберешь силу, скрывающуюся за уязвимостью. Знал ли об этой силе император Кин, гадала я, наблюдая, как почти с жадностью загорается взгляд Оямады, пока он размышлял о своем будущем. А может, воин-император слишком увлекся идеей, что императоры никогда не ошибаются? Урок пятый.
– А мне какой интерес? – спросил Оямада. – Госпожа Сичи – не моя дочь. Что помешает Мансину потребовать еще больше власти, когда его дочь станет императрицей?
– Он не сможет. Она больше не будет носить фамилию Мансин. А что касается вас, то вы окажетесь на стороне победителей, на правой стороне. Будете сражаться против поглощения Кисии чилтейцами, за свободу.
Он нахмурился.
– Солдаты могут не подчиниться кому-то, кроме Рё. И в результате такой замысловатой интриги мы очутимся в том же положении или даже хуже.
– Это возможно, но в своем текущем положении пленницы я готова поставить на кон даже жизнь. Я отказываюсь быть марионеткой. Отказываюсь выходить замуж за чудовище. Я не буду обеспечивать право его священной империи топтать нашу землю. На этом пути мира не добиться. И будущего тоже нет. Нет Кисии. Так вы поддержите меня или нет, министр?
Пока Оямада отправился выполнять первую часть своей миссии, я медленно пошла обратно к себе, всю дорогу кусая губы. Решит ли Мансин, что я сбежала? Заподозрит ли Оямаду во лжи? В моей голове теснились сомнения и вопросы, и ни одного ответа на них.
– Он это сделает? – спросила Сичи, стоило мне открыть дверь в мои покои.
Я медленно выдохнула, чтобы успокоиться, и кивнула.
– Он прямо сейчас пошел поговорить с Мансином, так что, думаю, мы скоро узнаем, каков будет наш план.
Сичи выдохнула так же медленно, как и я. Ее рука замерла на шерсти Чичи, и собака сняла напряжение, лизнув руку и требуя, чтобы ее продолжили гладить. Разминавшаяся на полу Нуру усмехнулась. Но перестала улыбаться, заметив, что я наблюдаю за ней. Я не могла ее винить. Я заключала брак с женщиной, которую она любила.
– Тебе пришло письмо, Мико, – сказала Нуру. – Но не по обычному маршруту.
Сичи снова перестала гладить собаку и протянула руку к письменному столу.
– Ах да, чуть не забыла. Вот.
Я взяла у нее письмо, стараясь не коснуться ее пальцев, пока видит Нуру, хотя письмо вскоре завладело всем моим вниманием. Оно не было похоже ни на какое другое – тонкая как шелк бумага и идеально начертанные буквы, словно тиснение. А на восковой печати единственное слово: Торваш.
– Торваш? – сказала я, перевернув письмо.
Сичи пожала плечами.
– Может, это полное имя Тора?
Нуру фыркнула, продолжая разминаться.
– Только если он вдруг возомнил о себе слишком много.
– Ты знаешь Тора?
– Конечно. Мы в одно время сели в седло. И должны были одновременно пройти Посвящение. – Она встала. На ее темном лбу блестел пот. – Но чилтейцы взяли его, а не меня, чтобы обучать своему языку, потому что не хотели брать девушек.
При воспоминаниях она насупилась, но мне пришла в голову лишь одна мысль: как это замечательно – расти там, где тебя ценят, и какое недоумение, должно быть, вызвало у нее общество вроде нашего.
– Ни один левантиец не прибавит к своему имени «ваш» на конце, – продолжила Нуру, начав разминать другую руку. – Это означает «бог».
– А что значит твое имя, Нуру? – спросила Сичи, пока я аккуратно ломала печать на письме.
– Его не так-то просто перевести, – протянула она. – Это цветок с крапинками на кончиках лепестков, но еще и чувство… чувство, как будто ты дома. Не думаю, что для этого есть соответствующее кисианское слово, простите. С Тором гораздо проще. Его имя значит «правда».
– А Рах?
Я тут же пожалела, что спросила, и подняла письмо в попытке скрыть румянец на щеках.
– Рах означает «степь», – ответила Нуру. – Или широкое, открытое пространство. Равнины? Что-то вроде того.
– А Гидеон? – спросила я, чтобы увести разговор в сторону от Раха, но, когда Сичи едва слышно вздохнула, пожалела об этом.
Пусть между ними и не было любви, но присутствовало уважение. И то, что у нее на глазах Лео получал власть над человеком, которому она доверила свое будущее, мучило ее куда больше, чем она показывала.
Прежде чем я успела извиниться, Нуру сказала:
– «Гидеон» ничего не значит по-левантийски. Это не левантийское имя, кажется, оно пришло с Востока. Он всегда говорил, что мать назвала его в честь заезжего торговца вином, но правда это или нет, я не знаю.
Она пожала плечами и вернулась к упражнениям, и, чтобы поскорее закончить этот разговор, как наверняка хотела и Сичи, я опустила взгляд на аккуратные строчки письма.
«Ваша матушка потребовала рассказать Вам…» – резко начиналось оно, и все вокруг исчезло, остались только лист бумаги и гулкий стук моего сердца.
«И всё же я не убежден, что стоит тратить время и усилия, просвещая Вас относительно душевных аномалий, поэтому просто отправляю Вам копию моих ранних заметок, касающихся не только рождения и жизни доминуса Лео Виллиуса и его братьев, но также Гостей, Похитителей мыслей, Мистиков и Мемаров в целом. Если Ваша матушка ошиблась и это Вас не интересует, верните заметки письмом, адресованным Кочо, в "Красное колесо" в Когахейре. Если Вам потребуется больше сведений, я откликнусь на письмо, хотя не гарантирую скорого ответа».
Торваш
Когда я подняла взгляд, Сичи и Нуру пристально смотрели на меня. Нуру отвлеклась от своих занятий, а Сичи задержала дыхание.
– Что там? – спросила она, когда я так и не заговорила.
– Я… я не знаю. Не уверена, что поняла. – Я снова опустила взгляд на письмо, но хотя слова по-прежнему были на месте, каждое по отдельности ясное и понятное, написанное четким почерком, все вместе они казались змеящейся по странице бессмыслицей. Я протянула письмо ей. – Прочти и сама скажи, чего он хочет.
Сичи взяла письмо, а я начала расхаживать по комнате, пытаясь выплеснуть нервное напряжение, пока оно не успело меня разорвать, но когда она опустила письмо, остановилась.
– Моя мать жива?
– Я не знаю, Коко. Здесь… Он не говорит. Думаю, лучше всего не питать надежду, просто на всякий случай. – Она протянула ко мне руку, хотя я была слишком далеко, и ее прикосновение не могло меня утешить. – Понимаю, как это тяжело. Надежда мучительна и драгоценна.
Я кивнула, и она опустила руку.
– Что касается остального письма, – сказала она, глубоко вздохнув, – похоже, его написал тот, кто знает Лео и… его необычные способности. Более того, тот, кому доверяла твоя мать. С письмом пришла книга. Я сунула ее под стол.
Я поспешила к столу и вытащила тонкую книжицу, не понимая, что держу в руках. Я полистала страницы, но это не помогло.
– Я… не понимаю и половины из того, что здесь написано, – призналась я. – И почему матушка решила, что мне это интересно. Мы знаем, что Лео – чудовище, и я не собираюсь ни выходить за него замуж, ни заключать альянс, но что еще мне нужно знать?
– Понятия не имею, но, если здесь написано, как можно его побороть, это пригодится, – сказала Нуру. – Из-за этого говнюка Дишива потеряла глаз. Он читает мысли, способен забраться тебе в голову и просто не умирает. Можно взглянуть?
Я охотно отдала ей книгу, и, забросив свои упражнения, Нуру села у окна и жадно перелистнула первую страницу. Сичи посмотрела на меня с печальной улыбкой, и я с трудом подавила желание уткнуться лицом в ее плечо и зарыдать. Она не принадлежала мне, о чем напоминало постоянное присутствие Нуру. Мы мало говорили о нашем намерении пожениться, ведь если мы осуществим этот план, я окажусь третьей лишней.
Нежеланной. Это слово вонзалось в меня острыми зубами, обгладывая мои горести. Эдо не хотел на мне жениться. Рах даже не захотел остаться. А я до сих пор не могла думать о матери, не вспоминая, как она стояла на коленях у тела Танаки и говорила мне, даже не нуждаясь в словах, что я недостаточно хороша.
– Ты уверена? – спросила я.
– В чем? – отозвалась Сичи и снова принялась гладить собаку. Довольная Чичи блаженно перекатилась на спину.
– Насчет нашего брака.
Она не посмотрела на Нуру.
– А ты нет?
– Я не… В смысле, да, уверена. Каким бы странным это ни казалось, я бы предпочла брак именно с женщиной, потому что она меня поймет, но…
Сичи наклонила голову, и шпильки в ее аккуратном пучке засверкали в свете лампы. Она всегда так совершенна и так красива. Как же я хотела в детстве стать ею.
– Если ты уверена, то и я тоже. Вместе мы с тобой добьемся чего угодно, и ни один мужчина не сможет указать нам на место.
Указать на место. Эти три слова звенели в моей душе, и я не сразу поняла их значение. Я уставилась на Сичи.
– Они нас боятся.
– Да, боятся, – прошептала она, как будто это был величайший секрет, который только могли хранить две женщины. – В глубине души они боятся тебя. Боятся меня. Боятся потерять уважение и власть, присущие их положению, и отдать их кому-то более слабому. Помнишь императрицу Тису Отако?
– Императрица Тиса Отако, жена императора Жасуна Отако Второго? Кое-что помню. Он вроде бы правил во время первой большой войны, да?
– Так утверждают в официальных летописях. Но он умер от императорской болезни, и, судя по записям, первые симптомы появились у него за двадцать лет до смерти.
Я вспомнила, как матушка лежала, опираясь на груду подушек, а из-под иголок в ее руке стекали струйки крови.
– Уж очень долго он болел.
– Именно так. – Глаза Сичи блеснули. – Такое обычно скрывают от народа, Коко, но император Жасун умер за двенадцать лет до конца своего правления.
– Как это?
– А так, что эти двенадцать лет на троне мужа сидела императрица Тиса и правила империей. А есть еще императрица Лян. Официальные историки выставляют ее слабой и болезненной, но я раскопала свидетельства из архивов, и… – Сичи резко выдохнула. – Ее муж вообще не правил. Целых три года он не сидел на троне и не приносил присягу. Она не выдавала себя за мужа, а просто носила императорские регалии и заняла трон вместо него.
Установившаяся на мгновение тишина как будто звенела от новой информации, от пылкой надежды. Сичи схватила мою руку и сжала.
– Мы не будем править Кисией, притворяясь мужчинами, Коко. Мы будем править как женщины. И мужчины возненавидят нас за это.
Прежде чем вернулся Оямада, я часами мерила шагами комнату. Приносили и уносили подносы с чаем, к которому мы едва прикасались, я начала писать с десяток писем, но скомкала все и бросила в камин. Лишь тихий стук возвестил о появлении министра Оямады. Он сам раздвинул дверь и вошел.
– Министр, – сипло произнесла я, но сумела хотя бы жестом пригласить его к столу.
Бормоча благодарности, он устроился поудобнее, но по его лицу ничего невозможно было прочитать. Мы с Сичи присоединились к нему, затаив дыхание, а Нуру по-прежнему сидела у окна и наблюдала. Оямада расправил одежду и откашлялся, как будто ему некуда спешить, я с трудом сдерживала желание немедленно узнать, что произошло, и как можно спокойнее спросила:
– Так как же все прошло?
– По одному вопросу – прекрасно, а по другим не очень, – загадочно сказал он, постукивая рукой по столу, словно его беспокоило отсутствие пиалы с чаем. – Мне быстро удалось добиться его согласия на то, что вашему величеству следует до церемонии бракосочетания посетить Куросиму. Я рассказал об историческом прецеденте и подчеркнул, что вам необходимо… – Оямада благородно покашлял и отвел взгляд, – очиститься, учитывая вашу недавнюю связь с левантийцем.
– Очиститься? Мне не требуется очищение!
– Да, ваше величество, но я решил, что согласие Мансина важнее, чем… точность определений, скажем так.
– Великолепный ход, – сказала Сичи, пока я продолжала дуться. – Спорить с моим отцом всегда было неразумно. Значит, Мико поедет в Куросиму до свадебной церемонии, ваше превосходительство?
– Да, и, учитывая, что церемония, скорее всего, состоится дней через десять, она должна ехать завтра. – Он покосился на меня. – На этот счет я спорить не стал, решив, что чем скорее, тем лучше, пока Рё не передумал. Но, к сожалению… – Он перевел взгляд обратно на Сичи и опять забарабанил пальцами по столу, – моя рекомендация, что ее величеству подобает путешествовать с компаньонкой, была безоговорочно отвергнута. Он заявил, что вполне достаточно и служанки, а госпожа Сичи ни под каким предлогом не покинет город.
Сичи тяжело вздохнула и поникла.
– Мне следовало догадаться, что его ответ будет таким. Он говорит, что я больше ему не дочь, но не позволит мне уехать, пока я могу хоть как-то быть ему полезной.
– Скорее всего, вы правы, учитывая его настоятельное пожелание, чтобы ее величество взяла с собой вашу… компаньонку.
– Нуру?
– Да, Нуру.
Сичи резко обернулась и посмотрела на левантийку, сидящую у окна.
– Меня?! – удивилась Нуру. – Почему меня?
Когда она обратилась к Оямаде без титула, тот сложил руки перед собой и сжал губы в тонкую линию.
– Если позволите высказать предположение, Рё пытается лишить госпожу Сичи поддержки, оставить ее в одиночестве и уязвимой для его замыслов.
Мы на мгновение замолчали, обдумывая его слова. Должна признать, это было очень похоже на образ мыслей и действий Мансина.
– А кроме того, – продолжил Оямада, глядя в стол, – со свойственным Рё чувством превосходства он настоял на том, чтобы я тоже сопровождал вас в Куросиму, ваше величество. Похоже, моя работа в качестве министра правой руки так мало значит, что мое трехдневное отсутствие никто не заметит.
Горечь омрачила его лицо и придала резкость словам.
– Скорее всего, – продолжил он, хрустнув пальцами, – он хочет убрать меня с дороги, опасаясь, что я не поддержу его план, каким бы он ни был.
– Тем больше причин для нас поскорее лишить его власти, – сказала я, надеясь, что мое лицо выражает сочувствие, а не жалость. – И если мы трое уедем, беспокоиться следует только о Сичи.
– Беспокоиться не о чем, – игриво улыбнулась Сичи, переводя взгляд с меня на Оямаду. – Я не впервые сбегаю из дома под носом у отца.
– У тебя есть план? – спросила я.
Она улыбнулась еще шире.
– У меня всегда есть план.
На следующее утро министр Мансин лично провожал нас на рассвете. Ни улыбки, ни пожеланий – он просто стоял на лестнице, как неподвижная сила, словно желал убедиться, что задача выполнена. Пока седлали лошадей и укладывали багаж, он наблюдал, скользя взглядом по Нуру, словно ее не существовало.
Когда мы уже были готовы сесть на лошадей и тронуться в путь, оставив Сичи, Мансин наконец соизволил подойти ко мне.
– Мы подготовим все к вашему возвращению, ваше величество, – сказал он. – Вы можете полностью положиться на меня. – Слова предназначались зрителям, но, шагнув ближе, словно желая помочь мне сесть в седло, он тихо добавил: – Надеюсь, вы смирились со своим положением и не будете пытаться сделать… какую-нибудь глупость. Ваше величество.
Не дожидаясь ответа, он отошел, прежде чем я успела опомниться. Кивнув министру Оямаде и перемолвившись парой слов с капитаном Киреном, он вернулся на лестницу, словно решил пристально наблюдать за каждым мгновением нашего отъезда. Направив лошадь к воротам, я не стала оглядываться. Утешало только то, что капитану Кирену позволили выбрать гвардейцев, которые будут нас сопровождать.
Уезжая из Когахейры, я в равной степени испытывала облегчение и страх. Нам пришлось пока оставить в городе Сичи, но за воротами ждала свобода; там хлестал по лицу ветер, а лошадь с легкостью несла меня вперед.
Чтобы не вызвать подозрений, капитан Кирен предложил целый час ехать в сторону Куросимы, а затем вернуться. Таким образом, если Мансин пошлет соглядатаев, ему доложат, что вплоть до деревни Хуа все видели, как мы проехали мимо.
Капитан Кирен ехал впереди, погрузившаяся в свои мысли. Нуру замыкала процессию, и я осталась в молчаливой компании министра Оямады. После встречи с Мансином его лицо было столь же выразительным, как каменная глыба, но сегодня он выглядел весьма потрепанной непогодой каменной глыбой: каждая ямка и впадина глубоких морщин потемнела и отсырела.
– Можете уже сказать, – начала я, бросив взгляд в его сторону. – Он теперь не подслушает.
– Не знаю, о чем вы, ваше величество. Мне нечего сказать.
– Да? Вы неважно выглядите.
– Я плохо спал. Обычное дело перед путешествием.
Я так ничего из него и не выжала, будто он и впрямь был камнем. Не добилась ничего, кроме новых тревог, усиливших мое беспокойство.
Дорога из Когахейры до Хуа была извилистой и гористой и проходила через десятки деревушек. В это время года в них должна была царить суета, поскольку все делали последние приготовления к зиме, но в первой деревне на нашем пути было тихо и пусто. Как и во второй. Дома стояли заброшенными, двери амбаров распахнуты, а заборы сломаны. В загонах давно уже не было скота, и никто не заготовил дров.
– А где все? – спросила я.
Министр Оямада откашлялся.
– Так близко от бывшей столицы левантийцев и поля битвы? Те, кого не забрали в кисианскую армию и не убили враги, вероятно, сбежали, ваше величество. Именно так относится к войне простой народ.
– Вы так говорите, будто сами не лорд с богатым поместьем на далеком безопасном юге.
Он окинул меня презрительным взглядом, но теперь хотя бы оживился.
– Ах да, ведь северяне считают, что мы не ведем войн и нежимся в комфорте, благодаря пролитой крови наших суровых братьев к северу от Цыцы. Если вы и впрямь хотите объединить Кисию, ваше величество, советую узнать ее поближе, а не увековечивать стереотипы, из-за которых и возник раскол между Ц’аями и Отако.
Даже если бы он спал, его голос не прозвучал бы более устало.
– Как вы наверняка помните, император Кин очень быстро стал генералом как раз во время постоянных стычек за перевал Рокю.
Я уставилась на него. Министр Оямада закатил глаза.
– Как это типично. Несомненно, ваша матушка позаботилась о том, чтобы в вашей версии истории не существовали достижения юга.
– А она выросла в то время, когда на уроках истории не говорили о достижениях северян.
– Разумеется, ваше величество, именно с помощью таких рассказов можно принизить другого, чтобы самому забраться на вершину, но хороший правитель должен подвергать их сомнению. Искать сведения, не лежащие на поверхности.
– И иметь мудрых советников, которые укажут, где их искать.
– Рё Мансин отлично умеет забираться наверх. – Он посмотрел на меня. – И перепрыгивать на новую гору, когда уже забрался на самый верх старой.
– Мне кажется, по-своему он заботится о Кисии.
Оямада фыркнул.
– Как лиса заботится о том, чтобы кролики плодились и размножались.
Дальше мы ехали молча, и каждый пустой дом казался скорее скорлупой, чем зданием. Мне страшно хотелось потянуться за луком – так раздражала меня эта тишина и зияющие окна, но Хацукой был привязан к седлу и для всех посторонних выглядел как свернутая циновка для сна.
– Он пришел в Ахой, чтобы помочь мне, когда…
Я замолчала, пожалев, что заговорила о смерти Дзая.
Когда Оямада пытался отделаться от меня перед казнью, я чувствовала себя загнанной в угол и не сомневалась, что им двигали злоба и беспричинная ненависть, а не любовь. Преданность. Семья. Он яростно защищал Дзая, невзирая на последствия, и верил, что из мальчика получится достойный император. Дзай не мог бы пожелать лучшего регента. Лучшего деда. Лучшего наставника.
– А что ему еще оставалось? – отозвался Оямада, не зная направления моих мыслей. – Мансин был министром у Кина. Как вы сами видели, его любят солдаты, но как бы сильно взлет генерала Кина ни изменил наши представления об императорах, мы не настолько далеко ушли от идеи наследственной власти, данной богами, чтобы генерал или министр мог запросто сесть на трон, без толики легитимности. Император Кин использовал для этого месть. Мансин мог бы сделать то же самое, если бы к своему приходу обнаружил вас мертвой.
Пока мы с Дзаем боролись, Мансин стоял с другой стороны двери. Он выкрикнул наши имена и наверняка услышал возню, но ждал, пока не установится тишина, и только после этого ворвался. Когда я все поняла, меня затошнило.
– Но я не умерла.
– Да, – согласился Оямада. – Вы остались в живых. Но верили в него. Он был вашим спасителем. Он по-прежнему считает, что Кисии лучше избавиться от Отако и Ц’аев и больше полагаться на армию, но никуда не торопится. Что бы вы ни делали, он все равно отобрал бы у вас власть, хотя вы сами дали ему в руки козырь, настаивая на союзе с левантийцами.
– Они нам помогли.
– Да. Я же не сказал, что это был плохой план.
Не сказал. Ни разу. Он никогда не возражал против моих планов. Не вставал у меня на пути. Быть может, потому что чувствовал уязвимость своего положения, а может, просто это не в его характере. Или он по-настоящему мне доверяет.
– Понимать все задним умом – это ужасно, – призналась я.
– Это точно, ваше величество, это точно.
Я задумалась, насколько все изменилось бы, если бы мы с Дзаем действовали сообща, но одернула себя. Мне никогда уже этого не добиться, так что не стоит мучить себя воображаемыми картинами.
Деревня Хуа оказалась такой же безлюдной, как и все остальные по пути, но мы остановились, чтобы дать отдых лошадям, как и планировали. Оттуда мы должны были продолжить путь в сторону Куросимы и прибыть туда задолго до наступления ночи, но, снова сев на лошадей, свернули с мощеной дороги на раскисший дерн, и наш темп значительно замедлился. Весь остаток дня мы молча ехали в Когахейру кружным путем. Капитан Кирен задавал направление, обходя стороной все известные поселения и избегая обычных маршрутов разведчиков, так что, если повезет, Мансин не узнает о нашем возвращении.
Несколько часов нашим спутником было только бесконечное хлюпанье копыт по грязи. С каждым отлетевшим в сторону комком земли Нуру все больше мрачнела: в душе у нее разразилась буря.
