Филип К. Дик
Свободное радио Альбемута
Глава 6
Как относиться к другу, чьей жизнью управляют со звезд?
Я редко видел Николаса с тех пор, как они с Рэйчел переехали, но во время встреч – иногда приезжали они, иногда я прилетал погостить в Диснейленд – Николас посвящал меня во все детали своих с ВАЛИСом планов. Теперь они общались часто. Так что с этой точки зрения переезд стоил того.
Да и работа в «Новой музыке» оказалась гораздо лучше, чем работа продавца пластинок в магазине. Торговать пластинками в розницу – это тупик, и Николас всегда это понимал, в то время как область звукозаписи открывала широкое поле деятельности. Вошел в силу рок, и хотя «Новая музыка» специализировалась на народном творчестве, влияние рока сказывалось. По словам Николаса, они едва не подписали контракт с «Питером, Полом и Мэри» и безоговорочно отвергли «Кингстон-трио». Николас работал в отделе исполнителей и репертуара и сам прослушивал новых певцов, инструментальщиков и группы. Он не мог лично подписывать контракты; зато имел право давать претендентам от ворот поворот и с удовольствием им пользовался – большой карьерный рост с тех пор, как он менял туалетную бумагу за кабиной номер три!..
Наконец абсолютный слух, глубокое знание вокала, приобретенное частыми прослушиваниями уникальных записей в «Университетской музыке», и природное чутье стали приносить Николасу деньги. Карл Дондеро не ошибся: помогая Николасу, он помог и «Новой музыке».
– Значит, теперь у тебя классная работа, – произнес я, устроившись в гостиной их квартиры в Пласенсии.
– Вот, скоро еду в Хантингтон-Бич прослушивать Дядюшку Дэйва Хаггинса и его «Электрических барабанщиков», – сказал Николас. – Думаю, мы заключим с ними контракт. В сущности, они играют фолк-рок. Чуть-чуть смахивает на отдельные вещи «Благодарных мертвецов».
Мы слушали пластинку «Джефферсон эйрплэйн» – довольно неожиданно для меня после любимой Николасом в Беркли классической музыки. Грейс Слик исполняла «Белого кролика».
– Клевая чувиха! – заметил Николас.
– Да, певица что надо, – согласился я. Я совсем недавно заинтересовался роком, и особенно мне понравилась группа «Джефферсон эйрплэйн». – Жаль, что она вам не подходит.
– О, я теперь клевых чувих вижу знаешь сколько? Многие начинающие исполнители «кантри» – девушки. Обычно совершенные бездари, наслушаются и копируют кого-нибудь, ничего оригинального.
– Итак, ты стал вершителем судеб, – заметил я.
Николас молчал, вертя в руке бокал с вином.
– И каково тебе? Приятно?
– Знаешь… – Николас замялся. – Хуже всего – смотреть на их лица, когда говоришь «нет». Это… – Он взмахнул рукой. – У них такие надежды! Надежда гонит их со всех концов земли в Голливуд… Вот сегодня была одна девушка – добиралась от Канзаса на попутках с пятнадцатидолларовой учебной гитарой. Берет от силы пять аккордов, поет по нотной тетрадке. Мы обычно не прослушиваем, если они уже где-то не играют. Нельзя же прослушивать всех подряд, – закончил Николас грустно.
– Что новенького сообщает ВАЛИС? – спросил я, надеясь, что теперь, обогащенный опытом более насыщенной жизни, Николас не слышит больше голоса и не читает во сне книги.
На лицо друга легло странное выражение. За все время появления этой темы он, казалось, впервые не желал ее обсуждать.
– Я… – Николас сделал мне знак рукой и вышел из гостиной в спальню. – Рэйчел ввела правило, – сказал он, прикрыв за мной дверь. – При ней и не заикаться об этом… Послушай, я кое-кого обнаружил. Качество связи с ним – или с ней, или с ними – зависит от ветра. Когда поднимается ветер – а здесь он дует из пустыни на восток и на север, – слышно гораздо лучше. Я делал записи. Гляди. – Николас выдвинул ящик туалетной тумбочки, там лежало около сотни машинописных листов бумаги; в углу комнаты, на маленьком столике, стояла портативная пишущая машинка. – Я многого тебе не рассказывал о своих контактах с ними. Именно с ними. Похоже, они могут сливаться и образовывать единое тело или разум, как некая плазматическая форма жизни. Полагаю, они где-то в стратосфере.
– Боже, – пробормотал я.
– Им кажется, – убежденно продолжал Николас, – что мы живем в отравленном океане. Я часто вижу сны как бы с их точки зрения: они смотрят вниз – я смотрю вниз – на какой-то стоячий водоем.
– Смог? – предположил я.
– Они его ненавидят. И ни за что туда не спустятся. Ты писатель-фантаст, скажи, возможно ли, что в атмосфере существуют неизвестные нам высокоразвитые формы жизни, которые горячо интересуются нашей жизнью и в состоянии помогать нам, когда считают необходимым? Ведь за долгие века должны были бы накопиться какие-то факты… Скорее – такова одна из моих теорий – они недавно вошли в нашу атмосферу, прибыли с другой планеты или из параллельной вселенной. Не исключено, что они прибыли и из будущего – с тем чтобы помочь нам. Они очень хотят помочь нам. А знают они абсолютно все. И могут перемещаться повсюду без ограничений; у них нет материальных тел – просто сгустки энергии, вроде электромагнитных полей. Вероятно, они иногда сливаются, образуют единую информационную систему, потом расходятся. Разумеется, это лишь мои предположения. Точно мне ничего не известно.
– Почему их слышишь только ты? – спросил я.
– У меня нет логичной теории на этот счет.
– А объяснить они тебе не могут?
– На самом деле я многого не понимаю из того, что они мне говорят, – признался Николас. – Просто чувствую их присутствие. К примеру, они хотели, чтобы я переехал в округ Орандж, тут ошибки не было. Думаю, здесь ближе к пустыне и, когда дует нужный ветер, надежнее связь… Я накупил кучу книг, чтобы изучить феномен: Британскую энциклопедию…
– Но если они существуют, кто-то еще неминуемо…
– Согласен, – кивнул Николас. – Почему именно я? Почему бы им не обратиться к президенту Соединенных Штатов?
– К Феррису Ф. Фримонту?
Николас рассмеялся.
– Понимаю, что ты хочешь сказать. Но на свете столько выдающихся людей! Однажды… Послушай. – Он лихорадочно стал перебирать листы с записями. – Как-то мне показали двигатель с двумя осями, вращающимися в противоположных направлениях. И объяснили принцип действия. Я видел этот проклятый мотор, держал в руках – такой круглый, тяжелый, выкрашенный в красный цвет. Без центробежного вращающего момента, потому что оси крутятся в разные стороны, но с помощью некоего привода образуется единая движущая сила. Какой источник энергии, точно не знаю – может, электричество. Они хотели, чтобы я все это записал, когда проснусь – показали мне остро заточенный карандаш и блокнот. И сказали – никогда в жизни не забуду! – сказали: «Принцип действия известен в твое время». Ты понимаешь, что это значит?! – Николас страшно разволновался, покраснел, слова лились из него потоком. – Они из будущего!
– Не обязательно, – возразил я. – С таким же успехом это может значить, что им просто известно наше будущее.
Николас замер, ошеломленно глядя на меня, беззвучно открывая и закрывая рот.
– Видишь ли, – продолжал я, – существам высшего порядка доступно…
– Это все на самом деле, – тихо произнес Николас.
– Ты о чем?
– Это не выдумка, не рассказ. Фиксируя свои впечатления, я исписал многие страницы: что видел, что слышал, что знаю. Ты знаешь, что я знаю? Все это куда-то движется, вот только куда – пока понять не могу. Они не хотят, чтобы я понял. Собственно, мне сообщают очень мало; такое впечатление, что они умышленно раскрывают как можно меньше. Так что отвали-ка ты со своими научно-фантастическими байками подобру-поздорову. Ясно, Фил?
Наступила тишина. Мы молча смотрели друг на друга.
– А что же мне говорить? – наконец спросил я.
– Просто отнесись к этому серьезно, так, как оно есть: очень серьезное, может быть, очень мрачное дело. Хотел бы я знать… Я чувствую, что они предельно откровенны, идет какая-то смертельная игра, вне нашего понимания. С целью… – Николас замолчал. – Боже, все это чертовски действует на нервы. Если б я с кем-нибудь мог поделиться!..
– Ты выглядишь более зрелым, словно возмужавшим, – заметил я.
Он пожал плечами.
– Уехал из Беркли.
– Теперь ты чувствуешь настоящую ответственность…
– Я и раньше чувствовал ответственность. Нет, просто я начал понимать, что это не шутка.
– Твоя работа…
– При чем тут работа? Не шутка то, что мне сообщают. Хотя, проснувшись, я ничего не помню, все это запоминается где-то в глубине мозга. Попадает в подсознание и там хранится. – Николас поднял глаза и пристально на меня посмотрел. – Знаешь, Фил, я думаю, меня программируют. Рано или поздно по какому-то сигналу или при условленных обстоятельствах программа начнет работать. А я и догадываться ни о чем не буду.
– Даже когда попадешь в условленные обстоятельства?
– Я читал об этом. Все покажется мне совершенно естественным. Каковы бы ни были мои поступки и слова, я буду думать, что веду себя так по собственной воле. Будто постгипнотическое внушение: сам себе объяснишь самые странные, самые гибельные…
Он замолчал, и на этот раз надолго.
– Ты изменился, – повторил я. – Не просто возмужал, а как-то еще…
– Меня изменил переезд. Переезд и та исследовательская работа, которую я веду. Наконец-то у меня появились на нее средства. Герб Джекмэн платил мне жалкие гроши.
– Дело не только в исследовательской работе, – возразил я. – В Беркли полно людей, занимающихся исследовательской работой. У тебя появились новые друзья? Ты с кем-то общаешься?
– В основном с сотрудниками фирмы, – ответил Николас. – С профессионалами музыкального бизнеса.
– Рассказывал им о ВАЛИСе?
– Нет.
– А к психиатру не обращался?
– О черт, Фил, – устало произнес Николас. – Мы оба с тобой знаем, что психиатр тут ни при чем. Когда-то я еще мог об этом подумать – давным-давно, за шестьсот миль отсюда, в сумасшедшем городе. В округе Орандж глупостей не любят; здесь живут здравомыслящие и стабильные люди. Все чокнутые остались к северу, в районе Лос-Анджелеса. Я перемахнул лишние шестьдесят пять миль. Да нет, черт побери, меня специально послали сюда, подальше от всяких параноиков – чтобы я мог размышлять, обрести понимание. Или уверенность. Если я и приобрел что-то, то, наверное, уверенность.
– Пожалуй.
– Там, в Беркли, – тихо продолжал Николас, словно обращаясь сам к себе, – все это казалось… игрой. Лежишь себе тихо ночью и контактируешь с иным разумом… Мы все дети в Беркли, в Беркли не взрослеют. Наверное, поэтому его так ненавидит Феррис Фримонт.
– Перебравшись сюда, ты о нем не забываешь? – спросил я.
– Нет. Перебравшись сюда, я о Феррисе Фримонте не забываю, – загадочно ответил Николас.
Благодаря воображаемому голосу, Николас наконец стал цельным человеком. Останься он в Беркли, он бы жил и умер частичкой человека, так и не познав полноты. Что это за воображаемый голос, спрашивал я себя. Предположим, Колумб услышал воображаемый голос, велевший ему плыть на запад. Колумб поверил – и открыл Новый Свет, изменив ход человеческой истории… В таком случае нам пришлось бы очень трудно, определяя термин «воображаемый», ибо этот голос опосредованным образом затронул всех. Что создает более мощную реальность: «воображаемый» голос, советующий Колумбу плыть на запад, или «реальный» голос, подсказывающий, что затея безнадежна?
Если бы не являющийся по ночам ВАЛИС – манящий, настойчивый, зовущий к счастливому будущему, – Николас посетил бы Диснейленд и вернулся в Беркли. Я это знал, и знал это Николас. Как истолкуют побудительный мотив окружающие – не имеет значения. Важно, что самостоятельно, без посторонней помощи Николас остался бы навечно гнить в своей дыре. Что-то вторглось в его жизнь и уничтожило оковы дурной кармы. Что-то разбило стальные цепи.
Именно так, подумал я, человек перерождается: совершив поступок, который он никогда не мог бы совершить – в случае Николаса, абсолютно немыслимый акт переезда из Беркли в Северную Калифорнию. Все его приятели остались на месте; я остался на месте. Невероятно! Вот он, выросший в Беркли, сидит передо мной в своей современной квартире в Пласенсии (в Беркли нет современных квартир) в цветастой калифорнийской рубашке и слаксах! Он уже вписался в местную жизнь. Эпоха джинсов осталась позади.
Глава 7
Воображаемое присутствие ВАЛИСа – которого Николас выдумал, стремясь заполнить пустоту, – заставило моего друга переродиться. Даже приди он к психиатру, ничего бы не изменилось. Психиатр обратил бы внимание на источник голоса, а не на его мотивы или результаты воздействия. Да что говорить, тот психиатр наверняка до сих пор живет в Беркли. Никакие неосязаемые контакты, никакие призрачные голоса, обещающие счастливую жизнь, его не тревожат. Блажен сон глупца!
– Хорошо, Ник, – промолвил я, – ты победил.
– Что? – Он растерянно взглянул на меня. – А, понимаю. Да, похоже. Фил, как я мог так долго торчать в Беркли? Почему понадобился голос – чужой голос, не мой, – чтобы вести меня по жизни?
– М-мм… – пробормотал я.
– Самое невероятное не то, что я услышал голос ВАЛИСа, послушался его и переехал сюда, а то, что без него, или без них, я никогда и не подумал бы о подобном шаге! Знаешь, Фил, мысль покинуть Беркли, бросить работу у Герба Джекмэна мне даже в голову не приходила!
– Да, это невероятно, – согласился я.
Он был прав. Вот вам Homo обыкновенный: крутится себе по орбите, как мертвый камень вокруг мертвого солнца, без цели и без смысла, глухой, слепой и холодный. Нечто безжизненное, навеки отрезанное от новых мыслей.
– Кто бы они ни были, – продолжал Николас, – я должен доверять им. У меня нет иного выбора. Я все равно сделаю все, что они захотят.
– Думаю, ты поймешь, когда включится программа, – сказал я. Если – отрезвляющая мысль – он вообще запрограммирован.
– Думаешь, пойму? Я буду слишком занят.
Это меня напугало: вот он молнией приходит в движение, будто взрывается, и ничто не в силах его остановить.
– Они… – начал было Николас.
– Пожалуйста, не называй их «они», – попросил я. – Это действует мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы ты говорил «он».
– Я говорю «они», – объяснил Николас, – потому что видел их несколько. Женщину, мужчину. По меньшей мере двух.
– Как они выглядели?
Николас помолчал.
– Ты понимаешь, разумеется, что это было во сне. Там все искажено. Наше сознание возводит барьеры.
– Для самозащиты, – кивнул я.
– У них по три глаза: два обычных, а третий не со зрачком, а с линзой. Прямо посреди лба. Этот третий глаз видит все. Его можно включать и выключать, и когда он выключен, то совершенно пропадает. Становится невидим. Тогда, – Николас судорожно вздохнул, – они ничем от нас не отличаются. Ничем.
– Боже милосердный…
– Да, – мужественно произнес Николас.
– Они способны говорить?
– Они были немы. И глухи. В таких сферических камерах, вроде батискафа, оплетенных проводами – всякое там электронное оборудование, чтобы они могли общаться с нами, чтобы их мысли превращались в слова, которые мы слышим и понимаем, и чтобы они могли понимать нас. Это им дается с трудом, с большим напряжением.
– Не уверен, что я хочу знать.
– Черт побери, да ты же об этом все время пишешь! Я наконец прочитал кое-какие твои…
– Я пишу фантастику. Вымысел.
– У них увеличенные черепные коробки, – сказал Николас.
– Что? – переспросил я. Я не поспевал за ним. Все это было для меня чересчур.
– А как иначе поместился бы третий глаз? Массивный удлиненный череп – как у египетского фараона Эхнатона. И у двух его дочерей. А у его жены череп был самый обычный.
Я распахнул дверь и вернулся в гостиную, где сидела Рэйчел.
– Он свихнулся, – пробормотала она, не отрываясь от книги.
– Точно, – сказал я. – Совсем спятил. Вот только не хотел бы я здесь оказаться, когда сработает его программа.
Рэйчел, промолчав, перевернула страницу.
Выйдя вслед за мной из спальни, Николас приблизился к нам, протягивая в руке клочок бумаги.
– Вот этот знак они показывали мне несколько раз – две пересекающиеся дуги. Гляди. Немного похоже на знак рыбы у ранних христиан. Интересно, что если одна дуга…
Откуда-то из загадочного изображения в лицо Николаса ударил багровый луч света. Он закрыл глаза, скривился от неожиданности и боли, выронил листок бумаги и быстро приложил руку ко лбу.
– У меня вдруг страшно разболелась голова…
– Вы видели этот странный луч света? – воскликнул я.
Рэйчел отложила книгу и встала.
Николас отвел руку, открыл глаза и поморгал.
– Я ослеп, – хрипло произнес он.
Наступила тишина. Все мы стояли молча, не шевелясь.
– Нет, никакого луча я не видел, – наконец проговорил Николас. – А теперь вижу розовые пятна… Кое-что становится понятным.
К нему подошла Рэйчел, мягко взяла его за плечо.
– Ты лучше присядь.
Странным, почти механическим голосом Николас нараспев произнес:
– Рэйчел, у Джонни есть врожденный дефект.
– Доктор сказал, что он совершенно…
– У него паховая ущемленная грыжа в мошоночном мешочке. Требуется срочное хирургическое вмешательство. Немедленно позвони доктору Эвенстону. Скажи, что ты везешь Джонни в приемный покой больницы святого Иуды в Фуллертоне. Вели ему ждать там.
– Прямо сейчас, ночью? – ошеломленно пролепетала Рэйчел.
– Джонни грозит смерть. – И, закрыв глаза, Николас повторил свое сообщение, слово в слово, с той же интонацией.
Глядя на него, я испытывал странное чувство: как будто, несмотря на то что его глаза закрыты, Николас видит произносимые слова, читает их словно по шпаргалке.
Я поехал вместе с ними в больницу. Машину вела Рэйчел; Николас из-за продолжающихся перебоев со зрением сидел рядом, держа на руках малыша.
Их лечащий врач, доктор Эванстон, явно раздраженный, ждал в приемном покое. Сперва он заявил, что несколько раз внимательнейшим образом осматривал Джонни на предмет возможной грыжи и ничего не обнаружил; потом взял ребенка и куда-то с ним исчез. Шло время. Когда наконец доктор Эванстон вернулся, он неохотно признал, что при обследовании ребенка действительно обнаружена паховая грыжа и в связи с возможностью ущемления требуется срочная операция.
На обратном пути в Пласенсию я спросил:
– Кто эти люди, эти голоса?
– Друзья, – коротко ответил Николас.
– Они явно пекутся о твоем благополучии. И благополучии твоего ребенка. Причем обладают большой силой!
– Они не исцелили Джонни, а просто передали мне информацию, – сказал Николас. – Если…
– Именно исцелили, – подчеркнул я и развил свой тезис. Доставить ребенка к врачу и обратить его внимание на врожденный дефект – что это, как не исцеление? Зачем прибегать к сверхъестественным силам, когда под рукой обычные средства? Я припомнил, что сказал Будда, увидев, как некий предполагаемый святой идет по воде: «За грош я мог бы переправиться на пароме». Даже для Будды практичнее было бы пересечь реку нормальным способом.
Николас не понял моей мысли; он, казалось, до сих пор не пришел в себя: все потирал лоб и глаза, а Рэйчел вела машину.
– Информация была передана разом, так сказать одним залпом, в компьютерной науке это называется аналоговый метод, в отличие от цифрового, – промолвил он.
– Ты уверен, что они друзья? – резко спросила Рэйчел.
– Любой, кто спасет жизнь моего мальчика, мне друг, – ответил Николас.
– Если они способны передать столь исчерпывающую и точную информацию прямо тебе в голову одной вспышкой света, – заметил я, – то тем более могли дать тебе знать, кто они такие, откуда и чего хотят. А раз ты сомневаешься, значит, эти сведения умышленно утаивают.
– Если бы я знал, – ответил Николас, – я мог бы рассказать. Они не желают…
– А почему? – перебил я.
– Это противоречит их целям, – произнес Николас, подумав. – Они выступают против… – Его голос затих.
– Оказывается, ты многого мне не говорил, – сказал я.
– Все записано там, на страницах книги. – Николас помолчал, затем продолжил: – Им приходится действовать очень осторожно. Иначе все провалится. – Он не стал пояснять. Очевидно, и не знал-то больше ничего. То, чем он располагал, состояло скорее всего из догадок, появившихся за долгие месяцы размышлений.
Во мне давно уже назрела целая речь. Теперь я дал себе волю:
– Существует вероятность – правда, надо отметить, очень небольшая, – что ты имеешь дело с явлениями религиозного характера, непосредственно общаешься со Святым Духом, проявлением самого Господа Бога. Мы все из Беркли, там выросли и невольно ограничены мирскими взглядами университетского городка; мы не расположены к теологическому восприятию мира. Но исцеление, насколько мне известно, типичное чудо Святого Духа… Слышал какие-нибудь незнакомые языки? – спросил я Николаса. – У себя в голове?
Он замялся и наконец кивнул.
– В снах.
– Глассолалия?
– Древнегреческий. Проснувшись, я как-то записал несколько слов – в таком виде, как запомнил. У Рэйчел был годичный курс древнегреческого; мы проверили по словарю и убедились. В книге Деяний Апостолов, в Библии, другие народы понимали слова апостолов – в Пентекосте, когда на них впервые снизошел Дух. Глассолалия – не бессмысленная белиберда, а незнакомые иностранные языки. Святой Дух вкладывает их тебе в голову, чтобы ты мог нести слово Божье по всему миру. Я сам думал, что это белиберда, пока не занялся исследованиями.
– Ты читал Библию? – спросил я. – Ну, в своих исследованиях?
– Новый Завет и Книги Пророков.
– Ник никогда не знал греческого, он был уверен, что это ненастоящие слова, – вставила Рэйчел.
Жесткие язвительные нотки исчезли из ее голоса; беспокойство, страх за Джонни сделали свое дело.
– Когда Ник осторожно поведал о снах на греческом некоторым знакомым, интересующимся оккультным, они заявили: «Предыдущая жизнь. Ты – перевоплощение древнего грека». Но, по-моему, это не так.
– А что же это, по-твоему? – спросил я.
– Не знаю. Именно греческие слова заставили меня впервые серьезно отнестись к этой истории. А сегодня вот диагностирование Джонни. К тому же я сама видела коснувшийся его розово-багряный луч света… Честно, Фил, просто ума не приложу. Похоже, Ник воспринимает некие проявления могущественных сверхъестественных существ – смутные, искаженные образы, совершенно недостаточно для того, чтобы можно было строить версии. Похоже, они из глубокого прошлого. На это указывает язык двухтысячелетней давности.
Внезапно хриплым голосом заговорил Николас:
– Во мне кто-то пробуждается – спустя две тысячи лет или около того. Еще не пробудился, нет, но его время близится. Ему обещали это… давно, когда он был живым, как мы.
– Это человек? – поинтересовался я.
– Да, безусловно. – Николас кивнул. – Вернее, был человеком. Программа, которую в меня заложили, – пробудить его. Эта личность для них очень важна. Я не знаю почему. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю, что он будет делать. – Николас замолчал, а потом произнес тихо, будто обращаясь к самому себе: – Я не знаю, что случится со мной, когда это произойдет. Может, у них вообще нет на меня планов.
– Не кажется ли тебе, что ты гадаешь на кофейной гуще? – спросил я. – У тебя ведь нет достоверных данных?
– Нет, – признал Николас.
– Давно у тебя появилось это предположение?
– Не знаю. Я их записываю.
– В порядке убывания вероятности?
– В том порядке, в каком они ко мне приходили.
– И каждое, – подхватил я, – в то время казалось тебе правильным.
– Одно из них наверняка правильное, – произнес Николас. – В конце концов я пойму. Я обязан понять.
– Ты и в могилу можешь сойти в полном неведении, – сказала Рэйчел.
– Рано или поздно я пойму, – упрямо пробормотал Николас.
Или нет, подумал я; возможно, Рэйчел права. Николас будет вечно бродить в потемках, кипа записей разбухнет от новых теорий, каждая – все более мрачная, смелая, дерзкая. А потом личность, которая сейчас ворочается внутри моего друга, войдет в силу, возьмет все в свои руки и закончит записи за него. Николас сколько угодно может писать: «Я думаю… полагаю, что… уверен… наверняка…» А потом древний человек пробудится к жизни и запишет последнюю строку: «Он был прав. Так и есть – это я».
– Во всей этой истории меня постоянно волновало одно, – сказала Рэйчел. – Как он поведет себя по отношению ко мне и Джонни, если его сумеют пробудить? По-моему, сегодняшние события показали, что он будет заботиться о Джонни.
– А возможностей у него больше, чем у меня, – добавил Николас.
– И ты не станешь сопротивляться? – возмутился я. – Будешь пассивно ждать, пока он тебя одолеет?
– Я жду этого с нетерпением, – сказал Николас.
– У вас тут поблизости сдается квартира? – спросил я Рэйчел. В конце концов, почему бы писателю не пожить там, где ему вздумается? Разве он привязан к одному месту?
– Думаешь, твое присутствие ему поможет? – чуть улыбнулась Рэйчел.
– Ну что-то вроде этого, – ответил я.
