Дива Флеппер
Девушки Хлопушки
Глава 7
ДаДа – искусство будущего, сломавшее прошлое, и оставшееся в настящем
Вечеринка прошла великолепно. Компания гостей из Парижа и Чикагских девушек привлекала к себе внимание чумовыми танцами и самым вызывающим поведением. Особенно запоминающимся был танец Джесси и Михи, из-за которого по полу разбросаны карты Таро. Этого жеста не ожидал даже мужчина и едва не упал от неожиданности, когда картонки полетили из бюста дамы. А вот Джесси как ни в чем не бывало подняла все карты и всунула из в руки Кики, чтобы та держала ценную вещь.
Но после вечера на закрытой вечеринки они поспешили в отель, чтобы там как раз и лечь спать в теплую и мягкую кроватку.
Первым, после ночного веселья проснулся Марсель, который решил повернутся и спросонья обнять мадмазель в своей кровати, но положив руку на нежное женское тело, понял, что это крепкое мужское тело. Не поверив своим ощущениям, мужчина открыл глаза и видел рядом с собой спящего друга. Осознав, что это именно Миха, Марсель мигом убрал руку и поморщился, желая укутаться в одеяло, но внезапно осознал, что он спал под своей шубой. А его одеяло забрала Кики, которая свернулась клубочком рядом с ним. Еще немного подумав и приложив руку к раскалывающейся голове, мужчина поднялся и почувствовал боль в копчике.
– D'où vient cette douleur? Est-ce que j'ai monté les escaliers sur mes fesses? Ou est-ce que les toilettes sous moi se sont cassées? (Откуда эта боль? Я поднялся по лестнице на заднице? Или унитаз подо мной сломался)
Мужчина поправил свои кудри и попробовал подняться с постели, попутно забирая свою шубу и кутаясь в нее как в халат.
– Le champagne américain est terrible. (Американское шампанское ужасно.)
Марсель сладко зевнул и пошел искать воду, чтобы немного попить. А затем и почистить зубы, чтобы освежиться. Вообще, свое утро он всегда начинал с умывания и укладывания кудрей, дабы они не выглядели, как гнездо неизвестной птицы. А еще обязательной частью была пудра, которая помогала скрывать маленькое несовершенство на его лице – легкий загар от путешествия вдоль Атлантического океана. Ведь как и любой аристократ, Марсель считал его серьезным изъяном, хотя и понимал, что мода на бледное лицо скоро уйдет, ибо люди уже отказались от многих влияний прошлого. Но пудрил лицо еще и по причине несовершенств своей кожи.
– Америка такая странная. Я слышал, что они начинают утро рано, чтобы работать. Но в том месте было много людей, которые веселились. Скорее всего они либо никогда не спят, либо просто не работают на заводах, которые были гордостью Американской промышленности…
Француз вытер лицо полотенцем и вышел из ванной комнаты, чтобы оглядеться и наконец-то понять, в каком номере он находится. Хотя его и уже радовало то, что это был отель, в котором он предпочел остановиться. А значит можно было вернутся в свой номер и переодеться к завтраку, который Марсель считал частью утреннего променада.
– Вы уже проснулись?
Приятный женский голос заставил Марселя обернуться. Он увидел перед собой растрепанную блондинку, с которой всю ночь танцевал Миха. Эта девушка была в его вкусе: высокая, красивая и при этом с небольшой изюминкой в виде светлых глаз и острого носика. Она была воплощением эталона красоты 20-х годов. Как бы сказали американцы – истинная Флеппер. Словно как та, что появлялась на экране в одноименном фильме.
– Доброе утро… Ваша голова не болит после той вечеринки?
– Моя голова не болит. Но она такая сонная, что мне надо немедленно выпить кофе с круассаном, – француз нарочно картавил еще больше чем обычно, чтобы очаровать даму.
– Французы всегда пьют кофе с круассанами на завтрак?
– Ох, не всегда. Иногда мы пьем кофе с сигаретами.
– Я знала одного французского художника. Он всегда начинал утро с бокала вина, а потом с сигаретки. Затем он ел крекеры с ветчиной и шел писать картины.
– Какой ужасный человек. Вино по утрам пить – это ужасно. Он же просто алкоголик.
– Он и был алкоголиком. Поэтому и пропил печень.
– Так ему и надо. Будет знать, как пить вино с утра… Ах, я вынужден отлучиться, чтобы переодеться к завтраку.
Марсель еще раз поправил свои кудри и пошел прямо к выходу, нарочно оставляя Миху одного с дамами и в полном неведении, куда смылся его лучший друг и что вообще произошло.
И именно это и случилось с заспанным Михой, который к тому же проснулся с жутким похмельем и совсем один в незнакомкой постели и комнате. Это его напугало и мужчина первым делом решил проверить наличие одежды на себе. К счастью, он спал в том же, в чем и отжигал вчера. Но вот зажигалки при нем не было. Фотографу пришлось с трудом подняться, игнорируя мышечную боль и падая то на постель, то на пол, то на ковер из неизвестной зверушки и искать свои ботинки, которые необычным образом оказались на столе, рядом с его камерой.
– Какого черта? Марсель опять намутил мне в напиток больше алкоголя, чем надо. Черт проклятый. Думает, что это весело, – стал бормотать мужчина на чистом английском и не сразу заметил Кики, сидящую на подоконнике рядом с открытом окном.
Девушка все это время наблюдала за странным мужчиной и улыбалась тому, как он пытался собраться в человека. Это зрелище ей казалось забавным, от чего девушка даже тихо хихикала, а потом снова закуривала сигару и выдыхала густой дым в окно.
– И вам доброе утро, Джентльмен. Как ощущение от американской вечеринки?
– Марсель? А… – Миха посмотрел в сторону звука и уставился на рыжую девушку. Это был точно не Марсель. – А? И? Эм? Ъ? Ы?
– Какой у нас содержательный диалог. Вы лучший собеседник, – подметила Кики.
– А где Марсель?
– Ох, первым делом, после вечеринки спрашивать у дамы о своем друге… Как некультурно. Лучше бы спросили, что вы делаете в моем номере.
– Где этот?
– Откуда я знаю, где этот? Почему вас так волнует этот вопрос?
– Вы не понимаете. Это очень важный вопрос. Я должен знать, где он находится. Он не может оставаться без контроля.
– Он не маленький ребенок, чтобы за ним был присмотр.
– Он хуже. Он дадаист.
Миха быстро развернулся и пошел прямо к двери, чтобы покинуть этот номер и пойти искать друга. К счастью, он сразу понял, что находится в отеле. И что Марсель может быть в своем номере. Только там его не было. В номере было пусто и искать дадаиста можно было в кафе, либо в холле. По дороге к лифту, мужчина осознал, что дверь номера была не закрыта, а значит Марсель уже бывал в своем номере. Обычно, француз не запирал дверь своего дома, когда спускался вниз за круассаном, кофе или сигаретами. Поэтому он должен был где-то рядом. Но к несчастью Марсель был внизу в одной шубе и шляпе и с кем-то непонятным болтал на французском. Миха сразу обратил внимание на то, что Марсель реально сидит в одной шубе. По крайней мере рубашки на нем не было точно. Поэтому он напрягся и пошел к своему другу, выяснять, что тот делает в полдень в холле в одной шубе.
– Марсель, ты когда проснулся?
– Примерно полтора часа назад. Прости, тебя не разбудил, у меня случился шедевральный разговор с блондинкой.
– Рад за тебя… А где ты был полтора часа?
– Я вышел на прогулку и устроил перформанс?
– Какой перформанс?
– Вот такой.
Француз поставил на стол чашку с кофе и поднялся, не заботясь придержать полы своей шубы. Ведь под ней на нем были только трусы, которые сразу увидела некоторая публика холла. Одна дама упала в обморок, а какой-то джентльмен громогласно закричал:
– Какой срам!
Миха же не мог поверить своим глазам и поэтому сначала замер, потом нервно улыбнулся и быстро натянул шляпу на глаза Марселя, чтобы того не узнали в лицо. Только вот его шевелюра была куда узнаваемей и поэтому стоило ее скрывать в первую. Как и тело мужчины, который явно не имел никакого стеснения.
Положительно на данную выходку отреагировал лишь один гражданин – собеседник Марселя, в котором Миха тут же узнал русского мужчину с водкой, который сказал ему не стучать по столу. Мосс замешкался и стал потерянно смотреть по сторонам.
– Да че ты вертишься… Я его с улицы забрал. Он там свое пальто показывал всем.
– Не говорите чепухи. Знаете сами, что он показывал не пальто! – Миха отреагировал на русском с небольшим акцентом, чем только удивил собеседника и всех окружающих.
– Откуда русский так хорошо знаешь? Парень, ты случайно не бежавший дворянин? Белый?
– А вы видимо красный. Замолкните и идите в номер. Пока я полицию не вызвал!
– Да я и не скрывал, что я коммунист. Америка страна свободная. Тут все можно. А я к тому же по приглашению тут. А вот ты…
Их диалог был прерван внезапно пришедшей полицей. Странного коммуниста тут же сдуло ветром, а вот несколько сотрудников в форме направились прямо к французу в шляпе и шубе.
Это утро Марсель и Миха провели в участке, объясняя выходку француза его опьянением и тем, что молодой человек не нарушал общественного порядка. Больше всего Мосс боялся, что их могут депортировать. А еще узнать, кем он сам на самом деле является, что и произошло при личном разговоре с одним полицейским, которого смутил акцент мужчины. Но к счастью, разговор закончился на хорошей ноте и Миха смог вытащить своего нерадивого друга из передряги. Которая на самом деле только начиналась.
Уже в вечерних газетах стал появляться снимок мужчины в одной шубе и трусах, который гулял по улицам Нью-Йорка и демонстрировал всем свое красивое тело. Газеты пестрили заголовками:
"Загадочный мужчина в шубе"
"В трусах и шляпе"
"Голый иностранец и чья-то шуба"
"Грабитель женских сердец и взоров"
"Шубу надел, а костюм забыл"
"Срамник на выгуле"
"Леопард в Нью-Йорке!!!"
"Утро началось не с кофе...."
"Он не пил апельсиновый сок и с ним произошло такое"
"Покупайте бекон Мистера Спама, чтобы не видеть этот срам"
Прочитав все эти заголовки у Михи стал нервно дергаться глаз. Он положил очередную газету на стол и стал пристально смотреть на Марселя, поедавшего крем брюле. Заметив на себе пристальный взгляд, он оторвался от десерта и замер с ложкой, которую прислонил ко рту:
– А десерт невкусный.
– Ты мог вляпаться в неприятности.
– Брось. Я лишь повысил свою узнаваемость на улице.
– Мог бы это сделать другим образом. И мне сказать.
– Чтобы ты опять сказал, что так нельзя делать? Я художник, я так чувствую. К тому же… Дада диктует, что наши действия и самовыражения не должны иметь смысла.
– Но рамки приличия не стоит нарушать столь дико.
– Это лишь рамки. Если бы было принято ходить голышом, я бы нарочно обернулся в мешок. А ты бы это сфотографировал.
Миха промолчал. Он понимал, что переубеждать Марселя в том, что касается его искусства – бесполезно. Поэтому просто решил закурить сигару и дождаться прекрасной Джесси. Он пригласил на вечер в его номере. Как и Кики, которую ждал уже Марсель.
Глава 8
ДаДаизм – путь к ничему, расчищающий дорогу искусству.
Стены в зале Линкольн уже были выкрашены в лиловый цвет, а пол предусмотрительно залит зеленой краской нескольких оттенков, от чего создавались характерные разводы. В помещении еще пахло ремонтом, а Марсель уже четко отстукивал каблуками из модельного салуна месье Фуше, который славился отличной обувью, украшенной камнями, рюшами и бантами на манер старой придворной моды Франции времен короля Солнце.
Это была его не первая выставка. И тем более не первая в Нью-Йорке. Однако, мужчина все равно переживал за общественный прием. Он понимал, что за несколько лет публика могла измениться и поменять свои вкусы. Могла принять новую жизненную философию, которая противоречила догмам дадаизма. Но все равно надеялся на фурор и огласку.
В соседней зале, где стены были окрашены в желтый цвет, а пол нарочно затерт "кровавыми" разводами, сделанной красками, находилась выставка фотографий Михи Мосс. Фотокарточки, обрамленные красными багетами, на которых были изображены женщины разных возрастов, профессий и социальных положений. Рядом с фотографией знатной дамы, молодость которой пришлась на викторианскую эпоху, от того женщина не принимала новшества и ходила в старом платье с турнюром, могла висеть карточка с молодой работницей борделя, что демонстрировала свои панталоны, сидя на столе для игры в шахматы. Следом глаз зрителя должен был упасть на портрет тучной молодой девушки в одежде времен древнего Рима, которая играла богиню Венеру. Следующая была Мадонной – тощей от чахотки барышней, находившейся на пороге смерти, но все еще прекрасной и едва держащей в руках букет. Мосс был большим почитателем женской красоты и считал, что каждая дама достойна быть его моделью. Хотя и выбирал героинь для своих кадров особо тщательно, чтобы сделать из серии фотографий громкое высказывание на тему места женщин в обществе и отношению к ним. Все эти идеалы он буквально впитывал с молоком матери, которая была известной суфражисткой и боролась за право женщин голосовать и получать образование. Да, он не любил свою прошлую жизнь, но всегда с теплотой вспоминал маму, которая учила его высшим духовным идеалам.
В центре фотоэкспозиции стоял большой трон, украшенный цветами, преимущественно розами и и лилиями, что было на самом деле весьма символично. Роза – любимый цветок французов, символ любви, Лилия – символ благородства и любимый цветок Версаля. Роль ковра возле трона играли алые бутоны гвоздики, которые символизировали кровь, пролитую во времена французской революции.
Миха любовался своей задумкой по оформлению выставочного зала и держал в руках свою заветную стерео фотокамеру Le Glyphoscope. Он хотел на нее отснять всю выставку и после в Париже сделать отдельную выставку о выставке в Нью-Йорке. Хотя в запасе у него был еще один фотоаппарат: Складной Heag I, привезенный из Веймарской республики. Это легкий и складной аппарт, снимавший еще по старым технологиям начала века. Миха очень много думал о выставке и присел на красную скамейку, которая стояла перед троном. Его зал был уже готов к приему публики. Как и сам хозяин выставки. Фотограф облачился в яркий желтый костюм с зеленой рубашкой и подвязал шею огромным алым бантом. А в качестве обуви он взял на время у Марселя яркие зеленые туфли из гобелена и жемчуга, украшенные шелковыми шнурками. Тоже пара из кичевого салуна Фуше.
– У вас очень необычная камера, – Джесси подошла к мужчине и села рядом, заметив его в зале.
Девушка тоже была уже готова к выставке. Она была одета в яркое красное платье, украшенное настоящими бутонами гвоздики. Это была задумка фотографа. Он хотел видеть на троне девушку в окружении живых цветов.
– Это Le Glyphoscope – редкая модель. Хороший аппарат. Позволяет снимать самые четкие и хитрые кадры. И довольно компактный для своих характеристик.
– Вы очень хорошо разбираетесь в технике , – похвалила Джесси.
– Это моя работа. И вся моя жизнь.
– Обычно фотографы стремятся к заполнению жизни, либо созданию портретов. Вы же будто пишете картины своими снимками.
– Считаю фотографию равной живописи. Но не думаю, что камера затмит реальных художников. Кино же не затмило театр. Вот и фотокарточка никогда не будет конкурентом картине.
– Многие люди так не думают.
– Не думают из-за отсутствия образования. И не понимая прогресса. Мир не стоит на месте. Через 100 лет люди будут носить камеры размером с мизинец и каждым станет фотографом. Сейчас это удел единиц, кто умеет работать с тяжелой техникой и видит в ней красоту. Либо возможность заработать, что я осуждаю.
– Но вы зарабатываете на выставке.
– Чтобы купить новые камеры и сигареты.
– Вы хитер.
– А вы догадливы, – Миха улыбнулся и посмотрел на даму.
– Почему вы среди Дадаистов? Ваши работы совсем не похожи на дадаистические. В них есть идея, творческая мысль, художественная эстетика и некоторый манифест, против общепринятых норм. Ваши работы будут популярны даже спустя много лет. Они подлинное искусство, – Джесси правда не понимала, что среди вычурных фриков делает этот интеллигентный человек, снимающий женщин.
– Потому что дадаизм – это новое искусство. И его эстетика как раз в том, что оно отрицает всю прошлую эстетику, создавая свою. Да, он отрицает, все что было до него, но на этом отрицании и строит облик искусства будущего.
– Но ваши работы слишком осмысленным для Дада.
– Они слишком бессмысленны для других людей. Кому интересно смотреть на портреты обычных девушек, иногда и не совсем красивых по принятым нормам. Некоторые из них не певицы, ни актрисы и даже не проституки. Они обычные женщины. И все они прекрасны. Они достойны быть произведением искусства. Вот это и делает меня дадаистом. Я отрицаю догмы прошлого, верю в лучший мир будущего в то, что каждая женщина прекрасна и безумно сильна, как духовно, так и физически.
– Да вы суфражист.
– Моя мать была суфражисткой. И воспитывала нас в соотвествии с правилами нового времени. И в своем творческом пути я воплощаю манифесты суфражисток конца 19 века и самого начала 20.
– Они боролись за избирательное права для женщин и равную оплату труда.
– Они боролись за возможность самим вершить свою жизнь. Выбирать профессию, выбирать мужа и если этот муж окажется гнидой – уходить без последствий, оставляя себе детей. Они боролись за свободу женщин. За возможность быть частью нового развивающегося общества. А не просто мебелью в доме, либо нянькой для наследников.
– Ваши работы и правда значат много. Но почему вы выбрали именно дадаизм? Ведь в Париже много других художественных течений. Да и в ближайшей Веймарской Республике их предостаточно.
– Они не соответствовали моим идеям. Импрессионисты мастера света и мягкого цвета. Утонченные натуры, чересчур ранимые и слишком сладкие. При этом весьма самоуверенные. Считают себя наследниками великого искусства и не принимают отхождения от собственных норм. Обожают критиковать других, пить абсент и опиум. Экспрессионисты… Ненавидят импрессионистов, отрицают их искусство и ломают его, строя на обломках свое новое искусство. Кроме тех, кто в Веймарской Республике. Они правда строят новое искусство, но на другом поприще. Просекли ребята, что кино – искусство будущего и затолкали в его каноны свой экспрессионизм. Вышло недурно. И реально свеже. Ну а Парижские экспрессионисты – тоже любители критиковать все, кроме абсента и опиума. Обожают кокаин. Ар-нуво – красавцы, показывают красоту женщин. Но их эстетические взгляды не соотносятся с моими. Они из той, викторианской эпохи, они Гибсанисты. Они устарели. Новое поколение – Ар-деко – срез нашей эпохи. В будущем по нему будут смотреть на искусство 20-х так, как мы смотрим на викторианскую эпоху и представляем дам в турнюрах и мужчин в цилиндрах и с моноклем. Вполне соответствует моему мировоззрению, но слишком массовое и зародилось позже того, как я пришел в искусство. Сюрреалисты – я их уважаю, мы в хороших отношениях, но они даже более сумасшедшие в плане перформанса чем Марсель. И они хаотичны, анархичны. У них нет общей идеи. Лишь общая визуальная форма и желание показывать мир с другой точки зрения. Футуристы – сплошь революционеры. Иногда радикалы. А это я осуждаю. Абстракционисты… а эти ребята вообще с головой не дружат. И тоже любят абсент, опиум, кокаин и другие нелекарственные препараты с понятным результатом. Такое я осуждаю вдвойне.
Джесси с интересом слушала о тусовках Парижа. Признаться честно, она была наслышана о некоторых. Знала художников и даже парочке из них позировала. Но не думала, что те, кто приезжают в Штаты – это еще самые адекватные представители своих стилей и направлений.
Их творческий и культурный диалог испортила лишь резко вошедшая в залу девушка в ярком красном костюме с широченными брюками и стрижкой гарсон. Шею этой юной особы украшал алый галстук, а на указательном пальце правой руки красовался перстень в виде головы совы.
– Михаэльчик… Мне нужна помощь. Срочно.
Фотограф резко щелкнул затвором камеры не разворачиваясь спросил грозным тоном:
– Я же просил так не называть меня.
– Михааааа – девушка простонала последнюю букву и нарочно показала жест дамы легкого поведения, когда та приманивала мужчин.
Мосс развернулся и скорчил лицо от отвращения. Он не любил, когда госпожа Папильон так позволяла себе к нему обращаться. Хотя и этой даме никто не был указом. Поллет Саломи Пальпильон или же Поль Папильон – известная художница и одна из основательниц Дадаизма. Она был живым воплощением этой философии.
– Чем вам помочь? Вы не можете повесить картину выше всего роста?
Миха же напротив обожал издеваться над невысокой девушкой. Но издеваться по-доброму. Он ее уважал и часто снимал, видя в ней воплощение той самой сильной женщины. Но любил шутить над ее ростом. Ведь девушка была не выше 152 см.
– Если я низкая, это не значит, что тебе не тресну в лобешник. До него я точно дотянусь, – бойко ответила девушка.
Фотографу пришлось отдать на сохранение свою камеру Джесси и пойти за маленькой, но очень самоуверенной барышней.
– Мне надо помочь повесить 4 картины. Но их надо повесить высоко, под самый потолок.
– Может логичнее было бы позвать Марселя? Он же высокий. Тебе даже лестница не понадобится. Просто используй его.
– Еще одна шутка и в твой лобешник полетит палитра с невысохшими красками.
Миха тихонько засмеялся и посмотрел на картины и на высоту, куда их предлагалось повесить. Это было правда очень высоко. Поэтому без стремянки тут не обойтись. И без Марселя, который мог помочь, если не побоится испортить свой костюмчик.
– Ив и Луис еще не приехали? Они могут нам помочь?
– Я не знаю, куда делись эти двое. Но знаю, что тут ходил Филипп и искал краску для лампочек. Пьера я видела с утра в отеле, он ходил в одних кальсонах и выгуливал свою фарфоровую куклу.
– Ох, выпустили на свою шею клоунов из цирка… – выругался на эти слова Миха на чисто русском.
До открытия выставки было 6 часов. И не все художники были на местах. А кто-то уже учудил невероятное. И это был не Марсель. Пьер был хуже Маршала. Хуже в разы. Если уважаемый дадаист был образован и воспитан, имел высокие моральные принципы, то Пьер Панис вообще не имел никаких сдерживающих факторов. Он мог запросто прийти в бар голышом, бегать по улице в набедренной повязке, нацепить собачий ошейник и начать гавкать, сжигать картины известных художников… Миха очень не любил его и не понимал, почему тот еще в их дадаистической группе. Ведь этот человек не любил искусство. Он лишь паразитировал на нем ради славы.
Филипп Эрсан же был напротив очень умным и образованным художником, пришедшим к ним из импрессионизма. Он страдал от болей в коленях и артрита, но это не мешало ему участвовать в собственных модных показах, которые он устраивал. Все его работы были направлены на исправление моды и пошив Дадистической одежды. А еще он был одержим цветом. Настолько, что никогда не носил белый, как оттенок, исключающий вообще все цвета.
Ив и Луис были особыми участниками дадистической группы. Они были кинематографистами. Кто из них режиссер, а кто оператор, правда было неясно, но эти двое творили с пленкой такие произведения искусства, что повергали в шок всю публику, которая оказывалась на их кинопоказах. В Париже их называли révolutionnaires de la veste (Пиджачные революционеры) из-за того, что они носили пиджаки, расшитые бисером и искусной вышивкой, либо раскрашенные разными красками.
Еще в группе находили писатели: Николя Шампанье – талантливейший писатель, изгой всей писательской среды Парижа и провинции Шампань, откуда он был родом. Являлся редкостным пьяницей и охотником за женскими юбками. За поэтические воплощения Дадаизма отвечала Жаклин Монти – талантливейшая женщина, которая и стихи писала, и пела, и танцевала, и снималась в кино. Второй актрисой кино и танцовщицей была Коринн Мийо – девушка, сбежавшая из балетной школы ради романа с художником Тибо Мийо, который сделал из нее главную героиню своих работ. Только вот эту парочку считали самой слабой среди всех дадаистов, ведь они были чертовски помешаны на себе и своем самолюбии, отчего их не любил даже Марсель. Ведь он видел, как эти двое в открытую пользуются его деньгами, именем и статусом в художественных кругах. Миха же их просто ненавидел и был против их приглашения на выставку в Штатах. Но увы, вся группа Парижских Дадаистов приехала на большую выставку, кроме парочки экземпляров, о которых лучше вообще не вспоминать.
Марсель совершенно не собирался кому-то помогать с выставкой, поэтому мило беседовал с Кики и уже считал, что сможет увезти ее во Францию и сделать своей новой музой для многих работ. Ведь девушка была полным воплощением духа нового времени, свободы и вседозволенности. А еще она была кудрявой, что грело ему душу. Маршал был падок на кудрявых дам и часто рисовал их от суки в своем альбоме. Но его идилию разрушал Миха, который просто бессыдтно ворвался в комнату и заявил, что надо срочно повесить картины. Других работников у них не было, поэтому Марсель нехотя оставил даму и пошел помогать вешать эти картины, пошутив про то, что сам не прочь повесится, если это выйдет на первые полосы. За такую шутку он получил оплеуху от Михи.
Кики же решила не скучать и предпочла прогуляться по залам выставки. Первым делом она зашла в большую залу, посреди которой стояла деревянная корова, покрашенная в розовый цвет. Прямо возле стен стояли ярко зеленые лавочки, а в углах огромные стулья с торчащими из обивки пучками вереска. Возле стены красовалась черная виолончель с очень странными струнами, похожими скорее на бумажные, чем на стандартные. А вот вместо трубы была скульптура из папье маше в виде музыкального инструмента. Стены в зале кто-то окрасил в красный, как и пол. Только потолок зачем-то был окрашен в черный, отчего создавалось двоякое впечатление от этого места.
Внезапно в помещение вошли двое молодых мужчин в черных пиджаках, раскрашенных краской. Они суетливо затаскивали камеру и что-то бурно обсуждали, либо ругались на своем французском, пока один не уронил аппарат на ногу другого. Тогда на всю залу раздалось:
– Nique ta mere, Loui (Ебать твою мать, Луис)
– Va te faire chier (Пошел на хер)
Кики смотрела на эту сцену с непередаваемым удивлением и даже заинтересовалась сначала очень яркими юношами. Один был пламенным брюнетом с сильно зачесанными назад волосами, второй с рыжими кудрями, неряшливо лежащими вокруг лба и на висках. И первым на даму отреагировал как раз импозантный денди:
– Синьорита, добрый вечер.
– Дурак, она леди. И сейчас утро, – заметил рыжий парнишка и тут же сделал шаг к даме. – Приятно познакомится, Луис. А это Ив. Мы кинематографисты. Снимаем дадистическое кино. И будем снимать документалку об этой выставке. Не хотите поиграть немного в кадре?
– Invitez-la à se déshabiller immédiatement et à montrer ses seins (Предложи ей раздеться и показать грудь) – вместо приветствия сказал Ив и пошло облизнулся.
– Fermez-la (Заткнись)… – Луис подошел к Кики ближе и улыбнулся, чуть наклонясь к даме. – Вы так красивы… Кто же решил привести сюда эту милую румяную розочку?
– Ах, вы льстите… Марсель Маршал.
– Ха, обломись! – посмеялся Ив и стал искать место, куда можно пристроить камеру.
– Значит Марсель… Чтож, он всегда забирает себе лучших дам. А нам достаются объедки. Но мы не жалуемся…
Луис улыбнулся и повернулся спиной к даме, показывая Иву их общий жест, что эта девушка уже имеет клиента и просто надо искать следующую.
– Объедки… Хм, а я так хотел сняться в кино. Не знала, что вы снимаете только объедки.
Луис замер и подмигнул Иву, а после резко развернулся, широко улыбаясь:
– Ох, вы не объедок. Вы румяная роза.
– А Марсель меня сравнивал с лавандой!
– Марсель не смыслит в языке цветов. А мы… Мы смыслим многое. Как вас зовут? – глаза юноши засияли.
– Кики… Кики Фишман.
– Ваше имя будет украшением нашей ленты. Как и появление в кадре.
– Ох, я всегда мечтала стать актрисой.
– Это ваш шанс!
Луис взял под руки даму и повел ее к кинокамере, чтобы познакомить с ней. Ив называл камеру Изабеллой – по имени своей первой любви – Королевы Изабеллы Кастильской. Луис же был не против дать их аппарату такое имя. Хотя и любил назвать камеру – Pute (Шлюха) За это они много раз получали осуждения о Марселя, ведь тот не приемлет такие слова по отношению к женщинам и технике.
В это же в кафе, напротив знаменитой галереи "Линкольн" встретились 3 мужчин: немец Франк Охман, австриец Вернер Ханке и коммунист Эрнест Красный. Они очень бурно обсуждали последние новости Нью-Йорка, обсуждая мужчину, который вышел на улицу в одних трусах и шубе. Эрнеста особенно веселила эта новость, ведь он имел честь разговаривать с этим господином и даже клялся, что выпивал с ним в одном месте. Еще он не забыл подметить, что рядом с ним вечно ошивался странный мужчина, хорошо говорящий на трех языках: английском, французском и русском, что тоже вызывало у него удивление.
– Я уверен, что этот мужчина с красным бантом – шпион. И шпионит он за этим странным художником, чтобы выведать информацию. Я тут нарыл кое что на этих горе дадаистов. Так вот… Марсель Маршал – племянник мэра Парижа! – Эрнест стукнул по столу для убедительности и затем залпом выпил виски, чем удивил австрийца Вернера.
– Почему вы так озабочены этим мужчиной? – не выдержал писатель и отправил в рот кусочек соленого огурца.
– А тем, что его можно использовать в наших с вами делах… Марсель может с нами сотрудничать.
– Вы забыли упомянуть, что сотрудничество с вами – это значит принудить человека к сотрудничеству, – пошутил Вернер.
Он знал этого коммуниста, как свои пять пальцев. И понимал, что сотрудничать с этим чертом не стоит никогда. А вот "дружить" можно. Эрнест ведь был талантливейшим оператором, которого сам Вернер хотел привлечь к работе над мультфильмом. Только вот была одна загвоздка в виде Федора Молина – режиссера из СССР. Его Вернер не любил совсем. По его мнению, это был крайне странный мужчина. Он не любил алкоголь, но всегда ходил на кутеж с Эрнстом, что казалось австрийцу крайне странным. Ведь как можно было отказываться от алкоголя и пускаться вместо этого в пляс? Причем трезвым. И постоянно есть булочки.
– У меня к вам деловое предложение, господа… Мы похитим этого художника, – Эрнест снова стукнул по столу.
От этого жеста вздрогнул даже глухой на одно ухо Франк:
– Зачем вам похищать человека? Разве нет других способов заставить, как вы говорите, работать его на вас?
– Я их не рассматриваю. Они низкоэффективные.
– Спешу разбавить ваши размышления о похищение человека, что осуждаю и считаю неприемлемым, – Вернер оставил несчастный огурец в покое и перестал мучить его ножом и вилкой и просто бросил в рот целиком, чтобы прожевать наконец-то и сказать свою идею. – Марсель Маршал и его группа дадаистов сегодня открывает выставку в Линкольне. Напротив нашей выпивной. И там можно будет прикинуться его поклонниками и попробовать заинтересовать в сотрудничестве. Без похищений и принуждений.
