Джавид Алакбарли
Великий алкоголик
Тут же уже мы все вместе обрадовались, что «привилось». После этого начался такой высокопрофессиональный разговор об особенностях и видах различных запоев, что казалось, что ему не будет конца и края. Он решил вмешаться.
– Вы знаете, для музея Модеста Петровича…
Договорить ему не дали. Вокруг имени Мусоргского, как великого алкоголика, оказывается бытовало такое количество анекдотов, небылиц и разных всяких душещипательных историй, что их можно было выслушивать до утра. Он сам того не ведая, подбросил сухих дровишек в уже угасающий костёр разговора.
– А вы знаете, что его в конечном счёте сгубила та бутылка водки, которую по его просьбе ему в больницу приволок чей-то денщик? Его лечение и водка были несовместимы. Царство ему небесное. Ведь знал всё, а выпил.
– Да причём здесь денщик? Это всё Репин. Ну, художник Илья Репин. Он же за три дня до смерти пришёл рисовать его портрет и «дорисовался». У него всегда было так. Кого рисует, тот сразу же и умирает.
Он потерял дар речи от таких обвинений в адрес Репина. А потом задумался. Чёрт побери, а ведь какая-та злая закономерность в этом была.
– А какой был почерк у Модеста! Вот вы говорили здесь про Голенищева-Кутузова. Тут делали вручную переплёт для каких-то редких нот Мусоргского, так там просто изумительным почерком было написано: «Посвящается Графу Арсению Александровичу Голенищеву-Кутузову».
Тут в разговор вступила жена:
– Я знаю, что это. Это вокальный цикл «Без солнца». Всего шесть романсов. Но какие это романсы! А при жизни Мусоргского это называли «потоком музыкальных нечистот» и «музыкой одиннадцатой версты». Вы же знаете, что на одиннадцатой версте от Петербурга располагалась больница для душевнобольных. А теперь все музыковеды взахлёб твердят о том, что эта музыка опередила своё время на целый век.
А потом разговор уже пошёл о том, каким изысканным денди и донжуаном был Модест Петрович.
– А ведь до сих пор остаётся тайной за семью печатями информация о его взаимоотношениях с сестрой Михаила Глинки. Вроде были очень близки, переписывались, в друг друге души не чаяли – но не срослось.
Потом мастеровые вспоминали какую-то кабацкую певицу, для которой Модест Петрович не просто снял квартиру, а даже поселился вместе с ней. Вспомнили какую-то Надежду Петровну, которой он посвятил чудесный романс. И певицу Дарью Леонову, с которой гастролировал. И все сокрушались – столько было женщин, но так и не женился. Значит, так и не встретил ту единственную.
Это был тот городской фольклор, где факты и небылицы, переплетаясь образуют ту фантастически притягательную ткань анекдотов и баек, которая имеет такое же право на существование, как и солидные музыковедческие труды. Тут ложь от правды отличить было невозможно.
– А говорят, что на вечере памяти Достоевского, Модест Петрович сел за рояль и сыграл такое посвящение покойному, что все прослезились. Ну как вам? Вот так, с лёту, за одно мгновение – и сразу шедевр.
Дальше уже каждые десять минут звучала лишь одна фраза: «Помянем раба божьего Модеста» Он удивился тому, что пить то они пили, но и про дело не забывали. Всё время шло обсуждение того, где что можно купить отреставрированное, а что придётся делать заново. Благо есть аналоги и в Петергофе, и в других музеях. Их просто надо будет повторить.
Жена всё время вмешивалась в эти обсуждения, внося коррективы и уточняя детали. Она просила, чтобы обязательно нашли фортепьяно того времени. Конечно, точно такой же инструмент, что был у Мусоргского найти, не удастся, но это должна быть та же фирма. А инструмент обязательно надо искать из изготовленных в те годы.
– Государыня, дай адрес. Мы здесь всё обмозгуем, разузнаем у кого что есть. Завтра же приедем к тебе. Не бойся. Возьмём с тебя по- божески. Для брата Модеста нам ничего не жалко. Не всё в наших руках, но попытаемся всё сделать по-людски. Езжайте и не о чём не думайте. Чем сможем – поможем. Сам бог велел. Тут такое святое дело.
Домой ехали уставшие. Но довольные. Вроде пока ещё ничего не сделано, а такое ощущение как будто в их жизни произошло что-то очень важное. Жена тут же уснула в машине. Он смотрел на неё с какой-то, удивляющей его самого, нежностью. Не совсем так, конечно, как почти, полвека назад. Что-то убавилось, что-то прибавилось. Но и сегодня эта женщина, во многих отношениях, так же поражала его воображение. Он поневоле вспоминал то, что произошло много лет тому назад в одно прекрасное утро в роскошном пражском отеле.
Он до сих пор помнит, что в этом отеле была фантастической красоты лестница. Она была каким-то волшебным образом устроена так, что спускающегося сверху человека было видно, как бы, не сразу, а по частям. Сначала он увидел ноги. Поразился. Взгляд скользнул выше и не разочаровал его. Когда он увидел её лицо, было уже поздно вызывать спасателей, медиков, бригаду скорой помощи, да и просто каких-то магов, шаманов и волшебников, чтобы вернуть его к жизни. Как он потом не раз повторял, он был убит в одно мгновение. Решение жениться он принял в ту же секунду. Дело было «за малым». Надо было убедить её в том, что она обязательно должна выйти за него замуж.
Самая большая трудность заключалась в том, что она уже была замужем. Муж её был директором филармонии. Конечно, ему, хоть и знаменитому музыканту, было трудно тягаться с ним во многих отношениях. Начав наводить о ней справки, он удостоверился в том, что этот директор окружил её обстановкой всемерного обожания. Он воздвиг ей такой величественный пьедестал, что она может и не захочет покидать его. Зачем ей окунаться в обычную жизнь простых смертных? Да, проблем была тьма, но он дал себе слово идти напролом и не сдаваться. Женщины, как известно, любят ушами, а такого трубадура, поющего гимны женской красоте, как он, свет ещё не видывал. Словом, в бой!
