Джек Гельб
Гойда
Глава 6
«Господи, защити раба Твоего Андрея…»
Фигура склонилась перед алтарём, стоя коленями на холодном каменном полу церкви.
«Защити его, обереги тело его от меча, стрелы, яда, от греха, охрани душу его от огня греховного, от яда дьявольского, от погибели…»
Запёкшиеся губы твердили эти молитвы едва слышно, ибо голоса не было. Точно стальная рука сжимала горло Иоанна. Не первый час стоял государь, склонившись в мольбе к Господу. В глазах его застыли горячие слёзы, которые всё никак не могли просохнуть. Увиденное во сне лишило спокойствия сердце и разум Иоанна.
Видение гласило, будто бы стоит он на берегу буйного потока. Бьётся чёрная вода о камни, и шуму столько, что не слышит Иоанн ничего, кроме плеска. Через берег видит человека, фигуру всю, но не лицо. Кричит Иоанн, и машет ему, и хоть лица разглядеть не может, а всё одно – недвижен тот, что на противоположной стороне. Горло уже болью охвачено, да нет будто бы голоса. И видным становится лицо того, иного.
Едва ли лицо то вовсе рода человеческого – и вроде черты его все на месте, и расположены в должном порядке, а всё пустое оно, лишённое. Отшатнулся Иоанн в ужасе, подкосились ноги государя, да отвести взгляда не может.
– Гляди, Ваня, не оступись, – произнёс тот человек.
Дар речи покинул государя, не в силах пошевелиться.
– Оступишься – утонешь, – продолжал нечеловеческий голос, поднимая руки свои.
И увидел Иоанн, что пальцы отрублены на руках и кровь каплет с них на берег. И глядит государь на человека и видит, что устами шевелит тот, но поток точно прибавил в силе своей, озверел – не слышно голоса.
В холодном поту пробудился государь ото сна, и лик тот, пустой и бездушный, точно стоял перед ним.
– Кто ты? За что ты мучаешь меня? – вопрошал Иоанн, будучи один в покоях своих.
Сон развеивался в разуме государя, но никак кошмар не покидал его сердца. Слова и образы забывались с каждым мгновением, но не утихал лютый ужас, точно что-то чудовищное и необратимое уже вонзило свои когти в душу Иоанна. Холодный пот продолжал выступать крупными каплями на худом лице. Тяжёлое дыхание заставляло вздыматься грудь и плечи, едва ли не с болью отдавало в сердце. В голове стояли страшные образы, но точно виделись они сквозь туман или мутное стекло – лишь размытыми пятнами. Весь слух заняло лишь отчаянное биение беспокойного сердца. Дикий ритм заполнял всё вокруг, и тяжёлое дыхание вторило ему, усиливая тот жуткий шум.
– За какие грехи? – точно задыхаясь от нехватки воздуха, шептал государь, глядя на белокаменные своды.
Взгляд медленно опустился в дальний угол покоев, и сердце вновь сжалось от боли. Слабые глаза, пленённые полумраком, улавливали очертание стола и шахматную доску на нём.
– Андрей… Андрей!.. – вскрикнул Иоанн, ринувшись с ложа своего.
Облачившись в чёрное одеяние, точно был он не царём, но монахом, всю ночь вымаливал Иоанн защиты для друга своего, что на чужбине службу нёс.
«Пытался Ты меня, окаянного, вразумить видением Своим – да не внимал я Тебе по слабости, по гордыне, по греховности своей! Не остави же нас, Отче! Не остави мя, не остави! Не дай душе раба Твоего Андрея отойти на чужой земле, без покаяния, без погребения! Не дай, Отче! Яко прощался, не ведал я, что воистину ведение Твоё истинно! Ежели так, защити, Господи, раба твоего, яко и я на земле, вверенной Тобою, защищать буду всех убогих, блаженных, неимущих и страждущих!»
Чувствовал Иоанн, как молитва его точно вторит сама себе эхом, да нет ответа от небес.
«Неужто Ты покинул мя, Отче?»
Иоанн поднял остекленевшие глаза на святой образ Спасителя.
«Нет, Господи! Нет нынче мне опоры ни в чём, не покидай меня на растерзание злобы да алчности людской! Не остави мя средь Иуд, что оскверняют имя Твоё! Отче, не остави нас, слабых да безвольных! Защити раба Твоего Андрея, даруй спасение телу, разуму и душе его, Отче!»
В соборе не было никого, не считая двух священников, служивших в ту безлунную ночь. Иоанн стоял на коленях, и сердце его постепенно охватывал холод. Когда пламенная молитва стихла, он медленно поднялся в полный рост, осенил себя многократно крестным знамением, приложился к святыням и вышел из храма.
К тому моменту, как взошло солнце, государь уже восседал на троне. Облачение его переменилось со скромного монашеского одеяния на царское, расшитое золотом да драгоценными камнями. Шуба его, подбитая густым длинным мехом, ниспадала на пол. В правой руке он держал длинный посох.
Взгляд его точно застыл, будто бы вся жизнь покинула тело Иоанна, оставив лишь холодное величие царственной фигуры. Не могли знать бояре, которых принимал государь с последними утренними звёздами, что гложет душу государя. Отчего голос его был тих, отчего взгляд его всё обращался к дверям, точно вот-вот должен кто-то явиться. Бояре держали совет с государем, но далеки были мысли Иоанна от этих разговоров. Не ведали они того чувства, которое охватило всё сердце и разум царя, того чувства, коим был преисполнен он, будучи ещё малым дитятей.
Как сейчас, перед государем стояла та картина – морозное утро, предрассветный час. Юный Иоанн пробудился, точно кто-то коснулся его, точно кто-то силился говорить с ним, но мальчик был один в своих покоях. Полумрак. Ранние утренние сумерки, но сердце Иоанна твердит – отныне солнце будет лить свет свой иначе, отныне всё переменится.
Несколько минут он гнал от себя эти мысли, протирая сонные глаза. Тревожные думы сгущались в голове, как тучи, и тяжестью своей обращались будто бы свинцом. Ощущение это возводило Иоанна к роковому мигу, который всё близился. Разум юного князя спал и не был в силах истолковать те предзнаменования, что сжимали его сердце и душу. Прошло несколько минут. Иоанн сидел в своей постели, когда приглушённый каменными стенами, но резкий крик прервал ожидание неизбежной утраты. В тот миг Иоанн навеки лишился покоя.
Тот крик, отдалённый, раздающийся гулким эхом, до сих пор слышался государю под сводами царских палат. То морозное утро, когда Иоанн остался сиротою, стало роковым рубежом. Тогда он простился с детством, с нежностью, которую он помнил по прикосновениям и по голосу своей светлой матушки.
Тот крик оборвал всё.
Хоть дитя и не видело, как бездыханное тело княгини рухнуло замертво на каменный пол, но сердце знало – отныне всё будет иначе.
Ночами терзали его страшные видения, днями те ужасы являлись во плоти. Немало смертей видел Иоанн в детстве и юношестве своём, и ещё более скрывались от глаз его, но не от разума.
Однако ныне иное время.
Обрёл Иоанн Васильевич власть, коей не было до сих пор ни у князя Московского, Новгородского, ни у одного князя во всей Руси. И сейчас великий царь восседал на троне, и близился вновь предрассветный час. Всё будто бы готовилось к тревожной вести, но во взгляде Иоанна уже замерло в смирении.
На пороге просторной залы появился гонец. Лицо своё он опустил и отдал низкий земной поклон. Бояре умолкли, видя, что взор государя сосредоточен лишь на явившемся. Разговоры не были громкими, но и те умолкли.
– Говори уже, – произнёс царь. – От кого явился ты ко мне?
– Государь великий, светлый наш повелитель! – точно взмолился гонец. – По воле вашей доношу вам весть, да не прогневайся по великой милости твоей, по множеству щедрот твоих!
Голос вошедшего дрожал и прерывался, точно не был властен над собою докладывающий.
– От Курбского? – хмуро спросил Иоанн.
От имени того гонец едва ли в клочья не разорвал шапки своей, каковую мял в руках от неуёмной тревоги.
– Великий государь, свет отчизны нашей… Ныне князь Андрей Михайлович… на иной стороне… – произнёс посланник, преклонив колено перед царской фигурой.
Иоанн прикрыл тяжёлые веки.
– Что же… – тихо вздохнул царь. – Да упокоит Господь душу его. Велите доложить о том в монастыри по всей земле Русской. Пусть отмаливают душу его.
Гонец оторопел, затем сглотнул. Склонив голову, он сжал шапку свою в руках.
– Ныне он на другой стороне служит! Переметнулся на сторону врага вашего, латина Жигимона! – выкрикнул посланник.
Слова те точно не возымели влияния никакого на государя. Едва заметно царь приподнял бровь, глядя на гонца, которого пробила дрожь со страху.
– Повтори, – произнёс Иоанн, плавно взмахнув рукой. – Слабый слух мой с трудом улавливает речь твою.
Посланник поднял взгляд на государя. Губы дрожали, и, насилу совладав с собою, слуга собрался с духом.
– Курбский ныне на стороне Жигимона. В княжество Литовское бежал, оставив отечество своё, – повторил уже спокойнее гонец.
Иоанн коротко кивнул и жестом дал понять, что полно разговоров. Медленно поднялся государь со своего трона. Бояре, среди коих были и Басмановы, невольно отступили назад – кто на шаг, кто и более.
Гонец с замиранием сердца следил за каждым шагом царя. Гробовую тишину разбил резкий удар посоха государева об пол каменный. В следующее же мгновение царь со всей силою ударил посланника по голове посохом, повалив его на пол.
Фёдор хотел было остановить гнев государев, но Алексей крепко схватил сына выше локтя. Юноша не противился, видя, как град жестоких ударов обрушился на гонца.
Несчастный силился укрыть лицо руками, но то не было защитой. С каждым мгновением тело слуги обретало всё более и более страшные увечья. Царь бил его и ногами. Крики стихли – то был знак, что гонец лишился чувств. Но даже тогда во гневе своём государь не сдерживался. Новые удары вновь и вновь обрушивались на едва живое тело.
Рынды не могли стоять в стороне – они попытались было оттащить государя. Когда замахнулся царь посохом своим, чтобы нанести очередной удар, один из стражников схватил было за руку, но не успел сдержать Иоанна. Стоило лишь коснуться одеяний царских, как государь бросил на него ещё более гневный взгляд.
– Не видишь, кто пред тобой? – тихим, но полным силы и гнева голосом спросил Иоанн, глядя на рынду.
– Помилуйте, великий государь! – взмолился тот, склонив голову и опустившись тотчас же на колени пред государем своим.
Рында тотчас же бросил секиру на пол, и грохот её разнёсся по всему залу.
– Милую, – с резкою усмешкой бросил царь, обернувшись, жестом подозвал к себе слуг своих: – Басмановы!
Отец и сын метнулись от толпы бояр, пока Иоанн выжигал взглядом своим стражника. Первым делом Алексей пнул в сторону секиру рынды.
– Ежели очи твои лукавые мешают тебе, что истинно, а что ложно, – произнёс царь, постукивая пальцами своими по посоху, – к чему они тебе?
Короткого взгляда, который бросил Иоанн на Алексея, а через миг и на Фёдора, хватило, чтобы Басмановы принялись за исполнение приказа.
Старший Басманов зашёл за спину рынде, крепко скрутив его руку за спиной и поднимая лицо наверх, оттягивая за волосы. Фёдор сглотнул, достал свой нож из ножен и обернулся на государя. Иоанн коротко кивнул. Губы его искажала жестокая усмешка. Юноша крепче схватился за рукоять ножа и приблизился к рынде. На мгновение он заглянул в лицо человеку, которого было велено ослепить. Фёдора охватило чувство, неясное самому юноше, коего не мог он испытать в пылу битвы.
– Давай, Федь, – голос отца окончательно развеял сомнения, коли они и были.
То мгновение пронеслось столь быстро, что Басманов-сын едва уловил его. Фёдор ощутил горячий поток крови, бойко хлынувший, заливая лицо стражника. Слух точно отказал – юноша не слышал надрывного ора, что разнёсся по сводам тронного зала. Второй удар был твёрже – рука новоявленного палача точно окрепла, держа оружие. Алексей отпустил рынду, когда тот возопил в адской агонии. В крике рынды терялся низкий звучный смех Иоанна.
– Нынче всё иначе будет устроено… – вздохнул государь, медленно возвращаясь на свой трон.
Бояре и воеводы, которые несколько мгновений до того держали совет с государем, боялись шевельнуться. Фёдор ощутил, как тяжёлая рука опустилась на его плечо. Обернувшись, он встретился взглядом со своим отцом. Алексей одобрительно кивнул, пару раз хлопнув сына по плечу. Тот жест будто вывел Басманова-сына из оцепенения. Он опустился на колено и вытер лезвие о плечо рынды, которого колотило от жуткой боли. Фёдор бегло оглядел ослеплённого и поднялся на ноги, переведя взгляд на царский трон. Иоанн сидел, устремив полубезумный взгляд куда-то вперёд. Губы его подрагивали, но ни звука он не произносил. В том жутком оцепенении прошло около минуты. Казалось, само время застыло, не решаясь двинуться дальше.
– Иначе всё… – тихо прошептал Иоанн, мотая головой и смежая веки.
* * *
Деревянные балки нависали практически над самыми головами людей, забившихся в углу. Небольшое окошко располагалось прямо под потолком и давало немного бледного света с улицы. На большом сундуке со сломанным замком сидел парень, постанывая от каждого прикосновения знахарки Агаши. Под её ногами стояла кадка с водой, в которую подмешали настойку на спирту с травами. Знахарка протирала лицо парня, заплывшее от отёков и синяков. Губа была рассечена с такой силой, что гонец едва держал рот закрытым.
Рядом с ними сидели двое девок за рукоделием. Они были похожи меж собою не только лицом, но и цветом волос. Одинаковые платья, скроенные в скромной простоте, ещё боле мешали их меж собою. Девушки склонились ко свече, которая стояла на сундуке подле раненого парня. Мягкий свет дрогнул, ибо от открытой двери повеял слабый ветер.
Парень не мог сосредоточить взгляд. Он видел мутное очертание человека в чёрной накидке, наброшенной поверх красного шёлкового кафтана. Агаша же, как и девки, тотчас узнала Фёдора Басманова. Знахарка поднялась со своего места и принялась расправлять юбку, измятую за долгим сидением. Девушки отложили своё рукоделие, быстро встали босыми ногами на пол и кротко опустили свои взоры в пол.
Фёдор взглянул на них и указал головою на дверь. Они не медлили ни секунды. Агаша тоже было последовала за ними, но Басманов остановил её жестом. Знахарка кивнула, оставаясь на ногах, точно не зная, куда и деть себя. Взгляд её бросился на грязное тряпьё, которым отирала она тело избитого. Агаша быстро собрала те лоскуты прочь с глаз Фёдора. Сам же Басманов сел на табурет прямо подле гонца, которому не было сил подняться на ноги.
– Узнаёшь меня? – тихо спросил Фёдор.
Гонец закивал, морщась от боли.
– Так растолкуй мне, отчего Курбский к Жигимону-то переметнулся? – спросил Басманов.
– Так со страху всё… – с трудом ответил гонец.
Его лицо обернулось сплошным синяком. Не было возможно сыскать там живого места – всё побои измесили.
– От гнева царского бежал… – едва ворочая языком, продолжил он. – Потерь… слишком много потерь в войне… царь… не простил бы. Вот Курбский и бежал… и спасся…
Голос его ослаб, и речь прервалась жутким кашлем.
– Отчего променял он государя нашего? За всё предоброе Андрей к латинам перебежал? – спросил Фёдор, когда кашель унялся.
– Что гадать? Неведомо мне то… – через силу ответил гонец.
Фёдор свёл брови и глубоко вздохнул, мотая головой.
– Выходи его, Агаш, – приказал Басманов, вставая с табурета.
– Уж с Божией помощью, с Божией помощью, – ответила знахарка, осенив себя крестным знамением.
– И что за девчушки сейчас подслушивают нас за дверью? – спросил юноша.
– Девки-то? Сиротки безродные. Они и так дурочки убогие, не обижайте их почём зря, Фёдор Алексеич!
– Не буду, – усмехнулся Басманов. – Раз уж ты, Агаша, просишь за них.
С теми словами Фёдор направился к двери и покинул тесную душную комнатушку. Он вышел в мрачный коридор. Мысли его мешались, пока он проходил от одного редкого факела к другому. Не заметил он, как в своих размышлениях оказался в просторном зале с выходом во двор. По правую руку от Басманова возвышалась большая белокаменная лестница. Фёдор поднимался, когда услышал свист. То был его отец.
– Я-то понадеялся, ты сейчас где-то по полям скачешь, – произнёс Алексей вместо приветствия.
Фёдор слабо усмехнулся и помотал головой.
– Нет, батюшка. Негоже службу оставлять, ежели средь ближних наших Иуда, – ответил юноша. – Как государь? Унялся его праведный гнев?
Алексей отмахнулся и помотал головой.
– Не уймётся долго ещё, – ответил мужчина, почёсывая подбородок. – Услужил нам Андрюшка, услужил! Ничего не сказать! Жил бы себе, как у Христа за пазухой! Нет же, неймётся ему, сучий он потрох! Знал бы – прирезал пса!
Фёдор коротко усмехнулся, глядя на негодование отца.
– Полно вам, батюшка, поминать подонка этого. Лучше напутствие дай.
– Ныне делай, что и ранее – служи государю. Злости не вызывай его, да ежели иной вор али изменник прогневает царя – так под ярость его не попадайся. За опальников не вступайся – сам видел, ещё больший гнев обрушишь на голову свою. Надобно оно тебе? А меж тем ты не сплоховал, Федя.
– Да какой же полудурок сплохует, ежели держал ты предо мною его, да безоружного? – спросил юноша, пожав плечами.
Алексей усмехнулся, окинув взглядом своего сына с ног до головы.
– Славный ты парень, Федька, да ловкий. И рука у тебя тверда.
– А как иначе, при породе нашей? – усмехнулся Фёдор.
Слова те вызвали улыбку на лице бывалого воеводы. С радостною гордостью потрепал он сына по голове. Направились Басмановы наверх, к своим покоям.
– Государь велел ехать в Москву, – вспомнил Басманов-отец, пока проходили они по белокаменным ступеням, коврами устланным. – Ныне новый порядок учреждён будет. Да помилует нас Господь!
Алексей тяжело вздохнул, молвив эти слова.
– И наместник его на земле, светлый государь наш, – добавил Фёдор.
* * *
Январские морозы беспощадно обрушились со всею суровостью на Русь. К высоким монастырским стенам подъехало шесть лошадей со всадниками, одетыми в тяжёлые шубы. Шестеро мужчин были при оружии, головы их укрывали шапки, подбитые соболиным мехом. У ворот лошади остановились. В белокаменной стене отворилась дверь, и к приезжим вышел блаженный старец в чёрном одеянии.
Алексей Басманов спешился и сложил руки, прося благословения у монаха. Старец осенил его крестным знамением, и воевода припал устами к руке монаха.
– Господь с вами, братия, – произнёс старец. – А посему – воротитесь обратно в Москву.
– Никак не можем, святой отец, – вздохнул Алексей, мотая головою. – Ни в Слободе, ни в столице нет государя. Осиротел народ. Здесь же царь великий с семьёй своей?
– Говорю же вам, так внемлите – разверните коней своих да мчитесь обратно. Днями и ночами государь Господу молится. И ныне в соборе замаливает грехи свои и отчизны всей перед святыми образами. Накануне примчался к нему вестник ваш, и молвил государь волю свою – не принимает он более. Не внял гонец словам сим, умолял государя вернуться на престол – да отрезал государь уши ему собственною рукой.
Басманов невольно поморщился и почесал затылок, обернувшись на спутников своих, среди коих был и сын его. Те внимали речам старца, и лица их омрачились.
– Не можем возвратиться мы без государя, – вздохнул Алексей. – Отец, вели открыть ворота.
– Воле вашей перечить не стану, да наставление моё в помощь вам – не тревожьте государя, в великой печали он, в великой скорби. Не желает видеть ни семьи, ни друзей своих. Воротитесь восвояси, братия.
– Открой ворота, – требовал Басманов, залезая обратно на свою лошадь.
Старец коротко склонился, пошёл к воротам в крепость. Через несколько мгновений тяжёлые монастырские ворота ожили и раскрылись, стряхивая с себя снег. Всадники въехали во двор.
– Видно, не сговорчив нынче государь, – вздохнул один из воевод.
– Когда это он сговорчивым был? – ответил Алексей Басманов.
– Так нынче если не вымолим на коленях у царя, дабы воротился он на престол, не избежать мятежа! В столице – так точно! А там, гляди, и новгородские весточку передадут! И с кого начнут? Со свиты царской!
– Так кто пойдёт к государю? – спросил Басманов, оглядывая бояр, что ехали с ним. – Афоня, мож, ты?
– Нельзя мне! – возразил князь. – Нынче припомнит мне все потери, что понесли братья наши славные, воюя с латинами на чужбине! Живота своего не жалели, да не отстояли мы города Полоцка! Не сносить мне головы, ежели просить царя буду!
– От пущай Васька идёт! – предложил один из воевод.
– Да как пойду я? С Курбским этим, супостатом лживым, едва ли не лобзался! – сразу выкрикнул Василий Грязной. – Я-то, ей-богу, не изменник и об перебеге его, гляди, последний прознал! Да ты поди, изъясни государю таков расклад!
За теми спорами приблизились к собору.
– Ты сам-то, Басман, чего не пойдёшь? – спросил Афанасий. – Нет никого ближе сердцу государева.
– Так сам я в шаге от опалы! – возмутился Алексей. – Велено было нам с Курбским-то приглядывать друг за другом. Недоглядел я! Прямо государь мне говорил: «Ежели предаст меня Андрей, так ты, Алёшка, первым то прознать должен! Не возжелает сердце моё видеть, ежели предаст меня ближний мой, на то есть у меня ты». Недоглядел! Я крайним и выйду!
– От раскудахтались! – рассмеялся Фёдор, спешившись.
– Ты чего удумал, Федька?! – воскликнул Алексей.
– А пущай Федька идёт, в самом деле! – тут же вступился князь Афанасий.
– И в самом деле! – поддакивал Василий. – Ежели и есть средь нас, кто менее пред государем нашим светлым провинился, то токмо Федя.
– Не дури, Фёдор! – возразил Алексей. – Запамятовал ты, как государь на вести скверные разгневаться может?
– Так где ж эти вести дурные? – спросил Фёдор, отдавая поводья своей лошади отцу.
Поправив ворот шубы, он снял шапку, осенил себя крестным знамением и переступил порог храма Господнего. Князья остались снаружи, глядя Фёдору вслед. Алексей тяжело вздохнул, снял кожаную перчатку и потёр переносицу. Мелкие хлопья снега медленно опускались на землю.
* * *
Под сводами собора тихо разносилась монотонная молитва. Послушники и монахи стояли одинокими редкими фигурами, в унисон читая куплеты и строфы. Голоса эти, звучные и певучие, разносились и множились средь просторных стен собора. Молитвы возносились к высокому куполу, откуда вниз взирал Спаситель, восседая на небесной сфере.
Перед алтарём на коленях стояла фигура, облачённая в чёрное. Одежды ниспадали до самого пола. В руках молящийся держал деревянные чётки. Пальцы его быстро перебирали одну крупную бусину за другой, пока в один момент он не замер, услышав, как отворяется тяжёлая дверь. Иоанн обернулся, вскользь разглядев вошедшего. Не придав ему никакого значения, он вновь погрузился в свою молитву. Прошло много времени, прежде чем Иоанн поднялся с колен и обернулся к пришедшему.
Фёдор стоял поодаль. Атлас его красного кафтана с хитрыми узорами отливал золотом в свете свечей. Взгляд его был устремлён на государя в ожидании, когда царь велит ему молвить слово.
– Я дал ответ свой, – произнёс Иоанн, ведая, с какими вестями беспокоит его Басманов.
– Не принимает ответа вашего ни столица, ни весь народ честной, – ответил Фёдор.
Иоанн усмехнулся, мотая головой. Медленным шагом приблизился он к Фёдору, покачивая на ходу деревянными чётками, продолжая перебирать бусины.
– Сказал я и верен я слову своему – не быть мне царём. Измучили измены меня. Новый государь ваш – сын мой Фёдор. Ему на верность присягайте, у него отныне и впредь просите милости и заступничества.
Государь замер в двух метрах от Басманова.
– Не остави народ свой, точно сироту, – взмолился Фёдор.
«Отчего же, если вы все оставили меня?»
На лице Иоанна появилось выражение сродни презрению. Медленно он поднял руку, указывая на двери.
– Поди вон из обители святой, – сквозь зубы, едва ли не шёпотом произнёс Иоанн. – Остави меня!
– Не уйду, государь великий, – твёрдо ответил Фёдор, глядя царю прямо в глаза.
Пальцы Иоанна, что перебирали звенья чёток, замерли. Неподвижный взгляд точно впился в фигуру, облачённую в бархат и меха.
– Оглох ты, Феденька? – тихо спросил царь, улыбаясь, словно скалясь по-звериному. – Али рассудок покинул тебя, сын ты Басмановский? Последний раз молвлю волю свою – не быть мне отныне государем. Слаб я, тело и душа мои изранены. Полно! Нет во мне силы службу тянуть со всеми бесами в обличье человеческом! Полно!
Гневная речь прервалась заливистым звонким смехом. В оцепенении замер Иоанн. Стихли и молитвы. Монахи и послушники святой обители невольно обратили взоры свои на Иоанна и Фёдора, чей смех становился уже кощунственно бесстыдным. Терпение царя иссякло. В мгновение ока очутился он прямо перед Басмановым и со всей силою своей ударил наотмашь его по лицу, в кровь рассекая тому губы. Крепкой хваткой Иоанн вцепился в воротник Басманова и впечатал его в стену, приподняв над землёю.
– Что же так позабавило тебя, басмановское отродье?! – стиснув зубы от бешеной злобы, вопрошал государь.
Хоть Фёдор и жмурился от боли, с лица его не сходила улыбка. Слизав кровь с губ, он перевёл дыхание.
– Да то, – ответил юноша, распахнув свои пронзительно-голубые очи и глядя прямо во глаза Иоанновы, – что вы, великий наш светлый государь, при всей силе вашей, при всём разуме вашем, молвите в святой обители, точно вы ущербны!
Царь ни на секунду не ослаблял своей хватки, но медленно опустил руку, что занёс для нового удара.
– Кто, ежели не вы, великий царь? – много тише спросил Фёдор. – Кто, ежели не вы, защитит детей своих, отечество своё от Жигимона подлого, от измены Иудовой?
Фёдор ощутил, как ноги его вновь коснулись каменного пола. Глядел Басманов в лицо государево, обрамлённое дрожащим сиянием свечей, и видел, как слепой гнев и ярость стихают в душе Иоанна.
– Ежели бросите нас на погибель, – произнёс Фёдор в абсолютной тишине, – так тому и быть. Нет у нас надежды иной. Но как верный слуга, как раб ваш, великий Иоанн, молю вас – за всё отечество молю – не остави нас.
Служители святой обители боялись проронить хоть слово. Мёртвая хватка, которой держал государь Басманова, в мгновение распустилась. Иоанн перевёл взгляд на святые образа. Фёдор меж тем вновь вытер кровь с рассечённой губы.
– Отче! – воскликнул Иоанн, расправив руки свои. – О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо меня! Не моя воля, но Твоя да будет!
– Аминь, – прошептал Фёдор, склонившись в земном поклоне пред царём, но голос тот донёсся до слуха государева.
* * *
Когда дверь собора отворилась, пятеро бояр, а более их всех Алексей Басманов устремили взгляды на крыльцо церкви. Воевода тотчас же нахмурил брови, видя кровь на лице своего сына, однако весь вид Фёдора говорил о тихом, но величественном торжестве.
– Мы возвращаемся в Москву, – объявил Фёдор.
Бояре в недоумении меж собою переглянулись, но следом за Фёдором на пороге церкви явилась величественная фигура царя всея Руси.
* * *
Ударили морозы, пронзившие ледяными когтями реки да озёра. Народ честной тянул работу, какая оставалась на зиму весь год. Кто шёл на рынок, кто праздно слонялся по дворам да проулкам, точно зевака. Один такой мужик с выражением лица пустым и унылым, слонялся вдоль городского рынка. Да зазевался мужик – чуть под копыта лихого наездника не угодил.
– Государеву волю слушать велено! Государев указ! – провозглашал всадник.
Немало таких наездников в тот морозный день бороздили столицу и другие города Руси, а всё для того, чтобы собрать народ честной на площади да зачитать волю царскую. Не знали люди, что значили слова из указа государева. Да и гонец, как ни старался надрывать горла своего слабого, надышался студёным воздухом. Оттого слова указа едва ли было слышно. Да и народ всё галдел в общем беспорядке. Неясно было ничего, токмо если очень уже напрягать слух или родиться востроухим.
Ясно было лишь то, что ныне государь учреждает земщину да опричнину и будет нынче иной порядок во всём царстве Русском.
