Джесс Лури
Зверь в тени
Глава 10
Бренда затащила меня в нишу и, осветив фонариком свое лицо, приложила палец к губам. Затем направила фонарик на Клода и Джуни. Они сидели на корточках рядом с ней и смотрели прямо перед собой. Бренда устремила луч фонарика в стену напротив, и я поняла почему. Бронзовая ручка на двери ползла вниз.
А над декорированным карнизом двери – одной из тех, что были установлены изначально, как в подвалах у меня и Клода, – все цифры, кроме «2» и «3», были сбиты. Я в принципе опознала эту часть района, даже без полного номера дома, и быстро сообразила, что к чему. Мы находились в нулевой точке, в самом центре «Обители привидений». Детей в этой части района не проживало, а это значило, что ручку дергал взрослый. И он вот-вот должен был выйти в тоннель. Мы знали большинство семейств в Пэнтауне, но, увы, не всех. Мое сердце в страхе сжалось.
Однако дверная ручка замерла. И я довольно громко выдохнула.
– Похоже, они там оттягиваются конкретно, – прошептала Бренда.
Судя по тому, что за дверью пел Элвис Пресли, участники вечеринки были людьми пожилыми. Послышались одобрительные возгласы, мужской смех.
Только было в этих звуках что-то такое, от чего моя кожа покрылась мурашками.
– Пожалуй, лучше отсюда свалить, – пробормотала я.
Клод кивнул. Бренда тоже. Мы втроем уловили это: вместе со звонкой музыкой и раскатистым смехом из незнакомого подвала просачивалось наружу что-то мерзкое, гадостное. Играя в «охоту на слова», мы часто шпионили за чужими вечеринками. Но эта была совершенно иной. За орнаментальной дверью происходило что-то нехорошее. Только Джуни этого не почувствовала. Возможно, в силу возраста или характера. «Она склонна доверять каждому и во всех, даже незнакомых людях, видит только хорошее», – частенько повторял отец. А может быть, Джуни настолько обрадовалась тому, что мы взяли ее с собой, посчитали «своей», что захотела себя проявить. Чем бы сестренка ни руководствовалась, но она вскочила на ноги раньше, чем я успела ее тормознуть, и метнулась к злосчастной двери; на повернутом в профиль лице девочки замерцал отраженный свет.
– Я хочу сыграть в «ручку-полтергейст», – прошептала она. – Приготовьтесь удирать.
В такую игру мы тоже играли. Подкравшись к чьей-нибудь двери, мы подслушивали до тех пор, пока не убеждались, что за ней кто-то есть, а потом поворачивали ручку. И убегали, визжа и теша себя тем, что хозяин решит, будто это полтергейст. Дурацкая забава, но сейчас это было не просто глупо.
Это было опасно.
– Джуни! Вернись к нам, – прошипела я, бросившись за сестрой.
Мне вдруг отчаянно захотелось выбраться из этого проклятого тоннеля, но некая неведомая сила словно застопорила меня. А дальше все происходило как в замедленном кадре.
Джуни схватилась за ручку, сжала ее, повернула. Свет ее фонарика превратил лицо сестренки в ухмылявшийся светильник Джека. Джуни покосилась на меня; ликование на ее мордашке сменилось замешательством, как только она осознала, что я лечу к ней. Луч фонарика уткнулся в пол, но другая рука на автомате продолжила поворачивать ручку.
Дверь приоткрылась.
Я, Бренда и Клод дружно ахнули.
Открывать чужие двери было нельзя.
И насколько я знала, никто из нас ни разу не пытался это сделать. Мы предполагали, что они окажутся заперты.
В щель потекли звуки музыки, сигаретный дым и что-то потное, солоноватое. Но мне стало не до звуков и запаха, потому что то, что я увидела, сразило меня наповал, потрясло до глубины души.
Стробоскопы.
Трое мужчин.
«Нет!»
Вспышки света разрезали темноту, скрывавшую торсы мужчин; виднелись лишь части их тел – от пояса до колен. И этот же свет упал мне на грудь, обнажив нашивку с буквами «ТАФТ» на армейской рубахе, позаимствованной у Бренды.
«У меня все хорошо мама, все хорошо», – пропел Элвис.
«Нет. Нет!»
На коленях стояла девушка, ее голова тыкалась в пах одного из мужчин.
«У меня все хорошо, мама, что бы мне ни приходилось делать…»
Волосы у девушки были длинные и светлые.
Вспышка. Строб.
С зелеными прядками-перьями.
Рука на затылке девушки прижала ее лицо к паху мужчины. Медный браслет на этой руке показался мне очень знакомым.
«Нет, нет, нет, нет…»
Мне хотелось отогнать навязчивую мысль, мозг старался стереть то, что я видела, а глаза продолжали смотреть.
«Все хорошо, все хорошо», – повторял Элвис.
– Закрой ее! – взвизгнула Бренда, и девушка на коленях, чье лицо я не желала увидеть, начала поворачиваться.
Ее подбородок, ее щека, ее профиль. Через секунду мы бы встретились с ней взглядами.
Дверь с грохотом захлопнулась.
До того, как я увидела ее лицо.
Это не могла быть Морин… Ну конечно, это была Морин! У кого еще зеленые перья на голове? Но что за мужчины с ней были?
Клод схватил за руку меня и Джуни, Бренда ринулась вперед, мы за ней. Мы побежали быстро, что было сил, в землистую черноту тоннеля, за прыгавшим кружочком света от фонарика в руке Бренды. Дыхание сбилось; чем дальше мы убегали, тем сильнее задыхались. Но мы мчались вперед без оглядки. И замедлили бег только для того, чтобы отпереть ближайшую спасительную дверь. Мы с Джуни ввалились в ее проем, пронеслись по нашему подвалу и буквально взлетели по лестнице вверх, на первый этаж. Но и там мы не смогли остановиться, а выбежали из дома на намоченную ливнем лужайку. И там меня согнуло пополам и вырвало под равнодушным оком луны.
Глава 11
– Что там было, Хизер, что ты видела? – балансируя то на одной ноге, то на другой, Джуни, терзаемая любопытством, покусывала подушечку большого пальца.
Гроза прошла, пока мы находились под землей. И умчалась прочь, оставив после себя чистое ночное небо, сверкавшее звездами, увлажненную почву и запах червей.
Я вытерла рот тыльной стороной кисти. При виде дымившейся кучки частично переваренной фасоли, которой меня вырвало, живот снова скрутило. Пока не вернулась гроза, мне надо было размотать шланг и смыть это безобразие.
– Да, что там было? – спросил Клод. – Что ты увидела?
Он встал рядом с Джуни, раскрасневшееся от бега лицо его выражало надежду. Это убедило меня: каким-то чудом Клоду тоже не удалось заглянуть в тот подвал. Возможно, он занял у двери невыгодную позицию.
Я больше не могла изворачиваться. И перевела взгляд на Бренду.
Ее глаза показались мне пустыми кругами, подбородок подруги подрагивал. Она выглядела такой юной, маленькой девочкой, что мне невольно вспомнилось то лето, когда она согласилась спрыгнуть со мной с вышки. Если старшеклассники спасались от зноя в каменоломнях, то ребятишки помладше проводили жаркие летние деньки в городском бассейне.
Думаю, мы бы просто поплавали тогда по-собачьи в мелководье бассейна, если бы Ант не застал нас с Морин сидевшими на его бортике у лесенки. Бренда покачивалась на воде у наших ног. Ант попытался нас поддразнить, но мы проигнорировали его шутки. И тогда он начал подговаривать Морин прыгнуть с вышки.
– Нет, – мотнула головой подруга и, наклонившись вперед, зачерпнула холодную воду в свои розовые ручки.
Не то чтобы она струсила. Морин в жизни никогда и ничего не боялась. И даже в семилетнем возрасте ее совершенно не волновало, что мог подумать о ней Ант.
«Морин, Морин! Что ты делала с теми мужчинами?»
Я плавала плохо. Хуже того, я боялась глубокой воды. Но к своему удивлению, я приняла вызов Анта.
– Я прыгну с вышки!
Бренда вскинула на меня глаза: от изумления ее глазные яблоки едва не вылезли из орбит. И в ее взгляде явственно читалось: «Что это на нее нашло?»
– Не надо тебе прыгать, – буркнула Морин.
– Знаю, – сказала я, а уже в следующую секунду вскочила на ноги и засеменила к мокрому трамплину. Я прошла почти метр, прежде чем задалась двумя резонными вопросами: «С чего я вдруг сморозила такую глупость? Как теперь выкрутиться?»
И тут Бренда вылезла из воды и поспешила за мной, окропляя горячий бетон каплями, стекавшими с кружевной оторочки ее сплошного розового купальника.
– Я тоже прыгну! – заявила она; ее мощные девичьи бедра напрягались с каждым шагом все сильней.
– Я не позволю вам двоим сделать это без меня! – крикнула Морин, спугнув трех уток, до сих пор ускользавших от спасателей.
И мы втроем побежали вприпрыжку к самому глубокому месту в бассейне, петляя между кучками детей. Солнце палило нещадно, выпаривая из воды хлор. А мы сгрудились в тени пятиметровой платформы и дрожали в ожидании нашей очереди.
– Я прыгну первой, – прошептала Морин. – Покажу тебе, что это безопасно. Хорошо, Хизер?
Я кивнула. Наверное, я уже поняла, что не смогу подняться на вышку по лестнице. Мы с Брендой замерли, наблюдая за тем, как попа Морин взмыла к небу и как потом, когда подошла ее очередь, подруга с вызывающим воплем сбежала с края трамплина. Она пролетела мимо нас, как пушечное ядро – с широко раскрытыми глазами и зажав нос. Бренда стиснула мое запястье и отпустила лишь тогда, когда Морин вынырнула на поверхность с победоносной ухмылкой и большими пальцами, поднятыми вверх.
– Если хочешь, я прыгну следующей, – предложила Бренда, взглянув на меня. И застыла с отвисшей губой, словно до нее дошло, какую ужасную ошибку она совершила.
Такое же лицо было у Бренды сейчас.
«Морин, Морин! Кто же были те мужчины? Они знают, что ты прыгнула с вышки ради меня? Чтобы мне не пришлось это сделать?»
– Ты в порядке? – спросила я Бренду.
Она безмолвно кивнула и опустилась наземь рядом со мной, возле самой лужицы рвоты. Сорвала травинку и начала ее теребить.
– У нас будут теперь неприятности? – спросила Джуни. – Я сожалею, что открыла ту дверь.
– Мы должны это забыть, – тяжело выговорила Бренда, проигнорировав Джуни; ее глаза показались мне такими же глубокими и безнадежными, как карьеры. – Мы не должны были этого видеть.
– Так что же вы видели? – заныла Джуни.
– Ничего, – не сводя с меня глаз, отрезала Бренда. – Там было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.
Она протянула мне руку. Я сжала ее – холодную и дрожащую.
– Поклянись, – произнесла Бренда, и ее голос проскрежетал, как шлифовальная машина. – Поклянись, что там было настолько темно, что мы ничего не увидели.
Но меня не нужно было призывать к молчанию. Мозг уже старался затереть воспоминание. И перед глазами возникали лишь обрывочные фрагменты, которые я пыталась осмыслить. «Отпусти ситуацию. Ты не должна это помнить».
Бренда приняла мое молчание за сомнение.
– Поклянись, что там было слишком темно, – призвала она снова. – Ради репутации Морин.
Вот что имело значение. Не только ужас того, что мы увидели. Но и то, чем это могло обернуться для нашей подруги, узнай об этом другие. Мне сразу представилось, как перед нами стоит отец Адольф и грустно улыбается из-за того, что ему вообще пришлось такое говорить: хорошая репутация ценней дорогого парфюма.
Я пожала руку Бренды и откашлялась – во рту першило после рвоты.
– Клянусь.
Воспоминания из детства вновь нахлынули на меня: мы с Брендой и Морин в городском бассейне – три мушкетерки против всего мира. Такого больше не было. Во время нашего рукопожатия часть Бренды для меня закрылась, как и часть меня для нее. Наши лодки покинули знакомые гавани, обреченные в них не вернуться.
***
В первый раз Бет подумала, что тронется рассудком.
Во второй она онемела.
За бесконечные часы, минувшие с момента ее похищения, Бет постоянно возвращалась туда.
В пустоту. Небытие в данном месте в данное мгновение.
Бет не была девственницей. Ее первым – и единственным – парнем был Марк. Он тоже лишился невинности с ней. Марк хотел дождаться их свадьбы, но брак не входил в ее планы на будущее. Когда Бет убедила парня, что никогда не выйдет замуж – ни за него, ни за кого-то другого, – Марк, наконец, согласился на секс. В первый раз было сухо, больно, неуклюже. Но со временем они изучили свои тела и их реакцию. И секс стал единственной вещью, которой Бет ждала от встреч с Марком. Теперь она жалела о том, что так и не набралась мужества порвать с ним. Он это заслужил.
Только сейчас лучше было не думать о Марке, иначе ее разум уплыл бы, как бугристый розовый шарик. И Бет старалась думать о колледже. Она хорошо училась в школе, добилась отличных результатов в спортивных дисциплинах. Ей предложили стипендию сразу в нескольких колледжах штата, а также в Беркли. Родители говорили, что с ее стороны было бы грешно распорядиться Божьими дарами иначе, чем выбрать карьеру юриста или врача. Иными словами, любую другую профессию, не гарантировавшую престиж и хороший доход.
А Бет обожала детей; ей нравились их испачканные мордашки, забавное хихиканье и тот совершенный, драгоценный свет, который они несли в этот мир. Бет хотела стать учительницей – тем человеком, на которого они могли положиться, невзирая ни на что, тем человеком, который мог разглядеть в них уникальные способности, будь то умение бегло читать, остроумно шутить или рисовать индеек, закрашивая контуры приложенной к холсту пятерни цветными мелками. Разве было более высокое призвание, чем учить детей?
Какой-то булькающий шум встревожил комнату.
Бет поняла – этот звук испустила она.
Он вошел в комнату пару минут назад и сейчас стоял над ней, расстегивая ремень.
Вырвавшийся у девушки звук заставил его остановиться.
– Что такое? – спросил он.
Бет посмотрела на него – на этого человека, которого она знала, но, как выяснилось, не знала. Который рискнул всем в этом мире, чтобы похитить другого человека и забавляться с ним, когда ему заблагорассудится. Этот неудачник считал биологический акт настолько важным, что готов был отправиться в тюрьму, лишь бы испытать такое же облегчение, какое мог доставить себе и сам, с помощью собственной руки.
Бет снова издала странный звук, но на этот раз это был смешок.
Смешок превратился в хохот.
И, дав смеху волю, Бет уже была не в силах остановиться. Он мог убить ее за это. Бет это понимала. Плевать. Он заточил ее в темницу. И исход был непредсказуем.
– Что? – переспросил он опять. Его лицо скривилось.
Глядя на него, Бет осознала: он мог выбрать любую женщину, по крайней мере в Сент-Клауде. И одно это заставило ее расхохотаться еще громче; к истеричному смеху примешались всхлипы. Неужели он вообще не знал, что такое настоящая, правильная любовь? Неужели ему никто не говорил, что унизительное, животное соитие было дорогой в никуда, а не конечным пунктом назначения? Что вся радость, волшебство, весь смысл физической близости состоял в том, чтобы полностью утратить бдительность, всецело забыться с другим человеком? И именно ощущение слияния и незащищенности порождало то, что, в сущности, являлось пренебрежением всем остальным, то, к чему стоило стремиться? Он украл «Мазерати», чтобы добраться до его брелока. Да он был клиническим идиотом! Королем тупиц и дебилов.
Бет захохотала-заплакала еще сильней.
– Глупая сука, – раздраженно пробормотал он, засовывая ремень обратно в шлицы. Тусклый свет превратил его глаза в темные впадины, но затрясшиеся руки рассказали обо всем. – В следующий раз ты не будешь смеяться. Поверь мне, – пообещал он хриплым голосом.
И вышел из комнаты.
Бет услышала скрип, с которым проворачивался ключ в замке.
И начала составлять план.
Ей расхотелось возвращаться в Пустоту.
Теперь, когда Бет вспомнила, кто она такая.
Глава 12
Я проснулась, ощущая головную боль и грусть. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сонное опьянение прошло, и я вспомнила, что было накануне. Мне не хотелось думать о Морин и о том, чем она занималась. Это было не мое дело. «Захочет – расскажет сама», – наказала себе я. В любом случае мы с Брендой приняли правильное решение: выбросить все это из головы.
Но события минувшей ночи не желали стираться из памяти, они словно залипли в ней. И вместо того, чтобы вылезти из постели, я вытащила из-под матраса свою записную книжку. Она отвлекала меня от вещей и похуже того, что я подсмотрела в чужом подвале. Она служила мне дневником, которому я поверяла свои мечты, рассказывала, из-за чего разозлилась и кого считала симпатичным. А еще я записывала в ней песни, слова, приходившие мне в голову под музыкальные ритмы. Только в этот раз я не почувствовала ни желания описывать что-то, ни капли творческого вдохновения. И опять засунула блокнот под матрас.
Я не слышала, в котором часу ночи вернулся отец. А когда спустилась вниз, он уже ушел на работу.
Дверь в ванную комнату была приоткрыта. Обычно я стучусь, желая удостовериться, что ванная свободна. А этим утром я была не в настроении и без стука ворвалась внутрь.
От зеркала отпрянула Джуни.
– Прекрати за мной шпионить! – вскричала она.
– Извини, не думала застать тебя здесь. – Я осмотрелась, и мой лоб наморщился. – Что ты тут делала?
– Тренировала улыбку, – угрюмо буркнула сестра.
А затем улыбнулась. Это была великолепная улыбка. Когда Джуни дорастет до моих лет, она будет самой красивой девушкой в Пэнтауне – с волнистыми каштановыми волосами, зелеными глазами и сливочной кожей. Выбитая из колеи событиями ночи, вялая из-за плохого сна, я смогла лишь ухмыльнуться в ответ.
– Не забудь подать маме ланч. Я работаю сегодня до двух.
***
Проезжая на велосипеде по парковке «Города покупателей Зайре», я рефлексивно надвинула волосы вперед – чтобы загородить ими часть головы. Этого уже не нужно было делать. Мое уродство и так было скрыто. К голове плотно прилегали наушники-квадрафоны, из которых лилась музыка месяца – композиции альбома Presence группы Led Zeppelin. Я начала носить наушники сразу после аварии, как только рана затянулась настолько, чтобы не болеть. Мне хотелось замаскировать свою ущербность. И лишь со временем до меня дошло, что глупее этого трудно было придумать. Потому что большие, старые, не соединенные ни с чем наушники только привлекали ко мне внимание. Теперь я поумнела и стала носить с собой кассетный магнитофон.
Благодаря Columbia Records моя жизнь получила звуковое сопровождение. «В этом лишь моя вина», – зазвучало в наушниках. Это была моя самая любимая песня на пленке. Но я уже практически подъехала к служебному входу «Зайре» и дослушать до конца ее не успела.
Я устроилась в «Зайре» через неделю после начала каникул. На том, чтобы я нашла работу, настоял отец. Он сказал, что женщина должна уметь позаботиться о себе в этом мире, и ему бы не хотелось, чтобы мне пришлось полагаться на других людей. А потом он позвонил кому-то и попросил за меня. Я работала в отделе кулинарии вместе с Клодом, Рикки и парой девушек постарше. Мы подавали сэндвичи с картофелем фри и маринованными огурчиками лягушачьего цвета, разрезанными вдоль на четвертушки, покупателям, решившим передохнуть.
А в передыхе они нуждались. В «Городе покупателей Зайре» продавались продукты, хозяйственные товары, бытовая техника, мебель, одежда. Черт, в нем имелась даже парикмахерская. Я не сказала отцу, что предпочла бы работать в отделе одежды, складывать красивые рубашки из вискозы и расправлять моднючие джинсы-клеш. Он мог бы посчитать меня неблагодарной. И все же мне очень хотелось работать в отделе одежды – не меньше, чем в ювелирном отделе, среди камней изумрудных, рубиновых и сапфировых цветов.
Увы, отец устроил меня в кулинарию.
В принципе, все было не так уж и плохо. Поначалу мне даже понравилось – отвечать за кассу, радовать проголодавшихся покупателей едой. Видеть их довольные лица было очень приятно. В детстве я так часто играла в продавщицу, учительницу, актрису или домохозяйку, что мне показалось даже судьбой попробовать себя в этой роли в реальной жизни.
И мне не доставляло дискомфорта то, что большинство смен я работала с Клодом. Я находила это даже забавным. Потому что в детстве мы часто, прикусив языки, пытались выговорить «Город покупателей Зайре». И чуть не уписывались со смеха, когда слово «город» звучало как ругательство. Вот и теперь мы работали в паре. Клод все время находился у меня на виду, наполнял стаканы газировкой и следил за тем, чтобы Рикки готовил именно то, что заказывали клиенты.
Большого выбора не было. Многослойные сэндвичи, хот-доги, шашлычки и тосты с сыром, точнее с сырной пастой. Три вида картофеля фри. Кетчуп, горчица и закуска из маринованных овощей, которые клиенты брали сами. Но даже при ограниченном меню мы всегда были при деле. «Зайре» был в этой части города тем центром, куда всегда можно было пойти. Некоторые люди только в нем и общались с другими.
Я приставила велосипед к дорожному указателю позади кулинарии и пристегнула его замком. До конца песни оставалась минута или около того, но мне не хотелось отмечаться в табеле прихода на работу с опозданием. Поэтому я поставила Джона Бонема на паузу и стянула наушники на шею. Липкий воздух был таким же неприятным, как объятие незнакомца.
– Приветик, Тыква.
Я подскочила. Между мусорным контейнером и зданием стоял Рикки, собиравшийся прикурить сигарету.
– Привет, – ответила я и ощутила, как заколотилось сердце.
Рикки был единственным, кто обзывал меня Тыквой. Это прозвище не было ни добрым, ни ласковым, но и прозвучало оно безо всякого зла. Рикки произнес его своим обычным голосом. В любом случае это было лучше, чем делать вид, будто у меня два целых уха. Рикки придумал это прозвище сразу после инцидента, когда я все еще оставалась в бинтах, пластырях и повязках. Родители не выпускали меня из дома. Должно быть, не хотели, чтобы меня кто-то увидел. Только вели они себя так, будто это делалось для моего блага. Рикки был единственным, кто заходил ко мне тогда регулярно.
Это было до его лихорадки, значит, Рикки было не больше восьми. Он приносил свою злобную старую кошку по кличке Миссис Брауни. Она шипела на всех, кроме него и меня, и Рикки знал, что мне нравилось ласкать ее шелковистую шерстку. Миссис Брауни позволяла нам с Рикки ее гладить, но терпеть не могла, когда ее брали на руки. И поэтому он всегда приходил с расцарапанными руками, клал котяру на кровать рядом со мной, а сам плюхался в кресло и начинал жаловаться на своих сестер, братьев и родителей. Он болтал до определенного, лишь ему ведомого момента, а потом подхватывал рассвирепевшую Миссис Брауни и исчезал до следующего дня.
Мне это помогало, не давало погрязнуть в чрезмерной жалости к себе. Рикки навещал меня со своей старой полосатой кошкой, никогда не расспрашивал о произошедшем и не притворялся, будто все нормально; только называл меня Тыквой чаще, чем Хизер. Он перестал приходить, как только с меня сняли все бинты. И впоследствии мы никогда не говорили с ним о тех визитах, вели себя так, будто ничего не было.
Но стоило мне о них вспомнить, и сердце забилось сильнее.
Я уже собралась спросить Рикки, помнит ли об этом он, как парень выпустил изо рта струю дыма.
– Дерьмово выглядишь, – прищурился он.
– Спасибо, Рикки. – Я закатила глаза.
Вот почему я никогда не напоминала ему о тех визитах.
Оставив Рикки жариться под уже раскалившимся солнцем, я поспешила в прохладу комнаты отдыха. И застала в ней Клода, достававшего с полки коробку с соломинками. Парень встретил меня натянутой улыбкой. Он наверняка чувствовал, что прошлой ночью что-то случилось. Мы знали друг друга всю жизнь. Но давить на меня Клод не стал.
– Похоже, смена будет тяжелой, – произнес он, кивнув в сторону входной двери. – Там уже очередь собралась.
Я отметилась в книге прихода.
– Кто ест хот-доги по утрам?
Но стоило мне вспомнить, чем меня стошнило прошлой ночью и как я поутру смывала рвоту с лужайки, на меня опять накатила дурнота.
– Уже двадцать пять градусов, – заметил Клод. – Люди сожрут что угодно, лишь бы побыть в помещении с кондиционером.
***
– Ты придешь завтра на мою вечеринку?
Голову Рикки прикрывал такой же бумажный колпак поверх сеточки, как у меня и Клода. Склонившись у автомата с газировкой, он наполнил пластиковый стаканчик убийственной жидкостью. Это была первая передышка, выдавшаяся нам за два часа. Покупатели тянулись непрерывным потоком. И всякий раз, когда к моей кассе подходил мужчина, я ловила себя на мысли, что выискиваю глазами на его запястье медный браслет. Хотя велела себе позабыть о прошлой ночи и пообещала о том же Бренде. А еще я пообещала подруге, что пойду с ней на вечеринку Рикки.
– Наверное.
Сказав это громко, я неожиданно для самой себя почувствовала дрожь возбуждения. Если хижина находилась там, где говорила Бренда, мне впервые предстояла вечеринка в каменоломнях. И это было очень важно для девчонки, выросшей в Пэнтауне. Как, впрочем, и для всех ребят района.
Еще бы! Разве это не здорово – прыгать со скал в ледяную пучину без шансов остановиться и перевести дыхание, потому что она была бездонной, зияющей дырой, возможно, простиравшейся до самого центра Земли? Дырой, в которой могли прятаться доисторические водные чудовища, жуткие существа с пупырчатой кожей и острыми зубами, способные уцелеть лишь на огромной глубине, но иногда – раз в несколько лет – всплывающие, вытягивающие свои щупальца и обвивающие их вокруг твоих лодыжек, чтобы утянуть тебя вниз за компанию.
– А можно мне прийти? – спросил Клод, вынырнув откуда-то сзади с пакетом салфеток для дозатора.
– Утыркам без пары там не место, – заявил парень, вдруг выросший у прилавка.
Он выглядел так, словно сошел с экрана 50-х годов: черные как смоль умащенные волосы, поношенные джинсы с отворотами, позвякивающие пряжки на кожанке. Как он не упарился в этой одежде в такую жару?
– Привет, Эд! – воскликнул Рикки и, отпив глоток газировки, разбавил ее апельсиновым соком. – Тыква, ты уже знакома с Эдди?
Я моргнула. Так вот он какой, этот легендарный Эд! Парень, которого моя подруга Морин находила «чертовски сексапильным». Я ощутила внутренний трепет. Невысокого роста, с желтыми зубами курильщика, он все равно был жутко привлекательным, несмотря, а может быть, как раз благодаря своей странной манере одеваться. Похоже, этот парень не страшился оказаться в центре внимания. В Пэнтауне такая самоуверенность всегда была в чести. Уж не ее ли разглядела в нем Морин?
– Привет, дорогуша. Как тебя звать?
Хотя Эд и выговорил эти слова так, словно играл главную роль в пьесе Теннеси Уильямса, он явно был миннесотец, как и все мы – «потомки шведов, сошедших с корабля». И все же я была поражена тем, каким низким и глубоким был его голос, учитывая компактное тело.
– Хизер.
Эд коснулся воображаемой шляпы:
– Рад нашему знакомству, Хизер.
– Она барабанщица в той группе, о которой я тебе говорил. – Рикки нервно переступил с ноги на ногу. – О выступлении которой ты договорился на ярмарке.
Я заметила, что Рикки постеснялся поставить себе это в заслугу в присутствии Эда. А тот, не сводя с меня глаз, медленно растянул губы в приятной улыбке.
– Значит, ты подружка Морин, – сказал Эд.
Я кивнула. А самой вдруг стало интересно: где и как они сошлись с Рикки? Ведь Эд был старше. Сильно старше, чтобы тусить с подростками из средней школы, даже такими безбашенными, как Рик. Но долго размышлять на эту тему я не смогла. Эд был слишком волнующим и пугающим. И казался крайне неуместным в свете ярких огней, среди чистых скатертей кулинарии. Глядя на его черные напомаженные волосы и кожаную куртку на фоне пастельных нарядов жителей Пэнтауна, я невольно представила лоснящегося камышового кота, выпущенного на волю в контактном детском зоопарке.
– Морин – хорошая птичка, – еще шире улыбнулся Эд. – У тебя есть «Ар-си кола»?
– Конечно, – ответил Рикки, извлекая из диспенсера одноразовый стаканчик.
– Тебе не положено подавать еду и напитки, – встрял Клод, озираясь по сторонам в поисках администратора.
На Рикки уже накатали две жалобы в этом месяце: одну за то, что он не надевал сеточку на волосы, а вторую за слишком частые перекуры. Он действительно играл с огнем.
– Тебе не положено подавать еду и напитки, – передразнил Клода Рикки, продолжив наполнять стаканчик. – Знаешь, Клод, а ты можешь прийти на вечеринку, но только если приведешь с собой двух девчонок.
Эд фыркнул, словно Рикки выдал что-то смешное, а потом перегнулся через прилавок и пихнул Клода в плечо:
– Что за имя у тебя такое, Колд? – спросил он. – Может, у тебя и сеструха есть по имени Уинди?2 Если так, то я не прочь с ней познакомиться. Готов держать пари, она знойная штучка.
При этих словах они с Рикки загоготали так, что все чары, которыми околдовал меня Эд, разом развеялись. Я бросила на него негодующий взгляд.
– Меня зовут Клод, и нам плевать на вашу дурацкую вечеринку. Мы на нее не придем, – заявил мой друг, потирая плечо, получившее тычок от Эда.
Я потупила глаза, избегая встретиться с ним взглядом. Мне расхотелось говорить Клоду, что я уже пообещала Бренде пойти на вечеринку. Впрочем, дело было не только в обещании. Во время суеты за ланчем, пока пальцы были заняты, но мыслям ничто не мешало блуждать, меня озадачил коварный вопрос: не означало ли увиденное прошедшей ночью, что мне следовало наверстать упущенное? Быстрее, чем я думала?
Я, конечно, не хотела делать то, чем занималась Морин. Но может, и мне следовало быть поактивней? А потом мне в голову пришла и вовсе дурная мысль: а что, если Морин брала за то, что делала, деньги? Этим, по крайней мере, объяснялось, откуда у нее взялись бабки на покупку кольца «Блэк Хиллс», с его сочной гроздью винограда из розового золота, окаймленной изогнутыми листиками из зеленого золота (точнее, сплава золота и серебра с зеленоватым оттенком). Нет, Морин не могла брать за такое деньги! Мой разум отказывался в это поверить. Я даже дала себе мысленный зарок: если выиграю в лотерее Расчетной палаты, то скуплю для Морин все золотые украшения от «Блэк Хиллс» в мире, чтобы ей больше никогда не пришлось вставать на колени.
И все же… Как я ни старалась, но выбросить из головы подсмотренную сцену не получалось. Как и не думать о ней. Каждый раз, когда она всплывала перед глазами, к горлу подступала тошнота. И все-таки… те мужчины ждали Морин. Ждали своей очереди. Настолько увлеченные тем, что их ожидало, что не заметили открывшуюся, а потом захлопнутую дверь. Но почему? Что заставляло их ждать? Что влекло их к Морин?
Ее сила?
Красота?
Может, это губной блеск давал Морин власть над парнями? Ее кузина в Мейпл-Гров сказала как-то: «Ни один парень не устоит перед этим блеском на твоих губах». Он превращал даже самые невзрачные, невыразительные губы в мощнейшие, неодолимые магниты. Я тогда тут же купила себе тюбик с вишневым блеском. И спрятала его от отца, как какой-то наркотик. Но роликовый аппликатор случайно выскочил и испортил мои любимые фиолетовые брюки из рубчатого плиса.
– Спасибо, приятель, – ухмыльнулся Эд, забрав у Рикки шипучий напиток.
А затем вытащил из внутреннего кармана куртки коричневый пузырек с анальгетиком, высыпал в ладонь три таблетки, положил их в рот, начал разжевывать. И поймал мой пристальный взгляд.
