Джоан Ф. Смит
По ту сторону бесконечности
Глава шестая
Dесембер
Я ухватилась за зазубренный край упаковочной ленты, прилипшей к очередной коробке, и потянула. Треск отрываемого пластика эхом отразился от белых, как яичная скорлупа, стен нашей гостиной.
– Вот, – я протянула дяде Эвану коробку, – это твое. Тут эти садовые перчатки с эффектом омоложения кожи.
– Такое надувательство! – Эван засмеялся, пряча телефон. Несмотря на то что на запись видео мой дядя тратил примерно девяносто секунд в день, он был довольно знаменит в ТикТоке, в частности благодаря своим советам по садоводству. Начинал он с роликов на семь секунд о том, что черенки роз нужно обмакивать в мед. Тогда естественным образом начнет вырабатываться фитогормон, роза пустит корни и можно будет вырастить новый куст! А теперь ему в директ пишет портал BuzzFeed и предлагает стать автором статей типа «28 советов, как улучшить свой домашний сад» или «12 способов прокачать газон от садовода из TikTok».
– Тогда меняемся. – Эван протянул мне средних размеров коробку с надписью «ДЕС». – Ты сегодня пугающе бодрая.
Я перестала напевать:
– Неправда.
Я оказалась на волоске от влюбленности и от необходимости спасти от смерти человека, которого собиралась полюбить. Обычный полдень.
– Какая-то новая эмоция.
– Нет у меня эмоций.
– Ты вся – одна эмоция. Обычно. Но это… – Он помахал ладонью между нами, разгоняя частички пыли и воздуха того дома, из которого они к нам прибыли. – Это не моя любимая племянница. Вот сейчас ты светишься, как солнце, а через секунду набегут тучи.
Я застонала и достала из коробки папку, а затем быстро сунула ее в коробку с надписью «Мусор».
– Вероятность осадков – ноль процентов.
– А, нашлась. – Эван вытащил папку из мусора, спасая от гибели. Затем, покачав головой, достал из другой коробки ржавые садовые ножницы. Дядя скорчил гримасу и бросил их в кучу мусора. – Зачем я вообще все это храню?
– Из-за Кэм?
– Из-за Кэм, – кивнул он, и взгляд его потеплел, как и всегда при упоминании его матери. Кэм была такой – ничего не выбрасывала. – Что ж. – Эван вытер руки. – Мы распаковываем наши вещи. Для нас такое в новинку.
Я старалась избегать его взгляда.
– Да. – Мы впервые были дома – по-настоящему, действительно дома. По крайней мере, это не изменилось в мире, превратившемся в болотную жижу после того, как я спасла мистера Фрэнсиса. – Раньше мы не распаковывали вещи после переезда.
– Поправочка. Однажды мы их все же распаковали – после пятнадцатого переезда или около того. В квартире над прачечной.
С тех пор как я стала жить с дядей Эваном, мы придерживались одной и той же схемы. Переезжаем, осваиваемся на новом месте, потом спешно уезжаем – и все повторяется. Как только мы успевали пообвыкнуться, я все портила: то шокировала учительницу новостью о том, что ее муж подал на развод, то советовала товарищу по игре выбрать розовый гипс – еще до того как он срывался с перекладины и ломал локоть. И мы снова собирали вещи. Эван никогда не жаловался. Он извинялся перед Полом, Солом или Раулем за то, что придется с ними порвать, и мы прыгали в его джип, чтобы отправиться в следующий город.
Все это было до того, как я научилась лучше управляться со своими способностями. До того, как научилась не получать 100 баллов по всем тестам, до того, как узнала, что мои собственные жевательные шарики памяти не предназначены для других. Мой единственный родитель бросил меня и даже не оглянулся, а дядя не просто взял на себя ответственность – он меня разве что не удочерил. Он следил за тем, чтобы мои носки были чистыми, а одежда – аккуратно сложена. Он был больше, чем любое место, где мы оказывались. Он и был домом.
– Полагаю, это означает, что квартира тебе нравится, – сказал Эван.
– М-м-м… – Очень уклончиво.
– Кажется, мы останемся здесь надолго? – спросил он.
– Не надо, – предупредила я. У нас с дядей было одно правило: «Не говорить о слоне в моей голове». – Ты нашел тут хорошую работу. Вот и все. – Его бизнес по ландшафтному дизайну и проектированию вряд ли можно было назвать процветающим – нам едва хватало на оплату счетов. Но Эван уже давно перестал беспокоиться об этом – я ведь не беспокоилась. Наверное, трудно волноваться из-за работы, если твоя всезнающая племянница выглядит уверенно.
Он открыл старую картонную папку для документов, набитую акварельными пейзажами.
– О, Дес. Твои рисунки!
Когда-то в детском саду воспитательница сказала моей маме, что беспокоится обо мне, потому что на моих рисунках люди – редкие гости. А когда они все же там появлялись, то занимались скучными взрослыми делами, например пили кофе на конференции или убирали дом по весне. Помню рисунок, на который неплохо было бы поставить «предупреждение о триггерах», но я инстинктивно поняла, что учителям его показывать не стоит. Прежде чем я смогла объяснить маме, чем отличаюсь от других, искусство было для меня способом осмысления мира. И с тех пор как мама уехала, я брала в руки кисти и краски только на уроках рисования в школе.
– Дай-ка посмотреть. – Я протянула раскрытую ладонь.
Улыбка у дяди была какой-то странной. Полной тоски?
– Раньше ты обожала рисовать, – сказал он, протягивая мне папку.
На меня уставились пожелтевшие от времени потрепанные страницы, яростно изрисованные восьми-или-около-того-летней мной. Камни естественного бассейна под жарким солнцем Арубы, абстрактное поле лиловых кувшинок рядом с горой Хвааксан в Капхёне, водопад в Габоне. Места, которых я никогда не видела вживую.
– Тебе нужны еще художественные принадлежности? – спросил Эван. – Помнишь, как ты рисовала углем Нью-Йорк? Силуэты зданий?
Я поджала губы и покачала головой:
– Рисование напоминает мне о маме.
Вот вам викторина. Моя мама:
A. Работала консультантом по приему в колледж в Сан-Диего.
Б. Была домработницей в довоенном кооперативном доме через дорогу от Центрального парка в Верхнем Вест-Сайде, Манхэттен.
В. Работала официанткой в закусочной в Омахе.
Другие варианты: Канзас. Огайо. Оклахома. Вегас. Все это неправда. Или правда. Все, что я знаю о матери, – это то, что она была:
Г. Во всех перечисленных местах и занималась всем перечисленным.
Д. Ничем из перечисленного она не занималась.
Я знала, что она где-то есть, – время от времени у меня возникали какие-то воспоминания о ней, казавшиеся реальными. Например, как она ест рамен, размазывает румяна по щекам, выставляет локоть из водительского окна. Но она была также нигде, потому что ее присутствие
(или отсутствие?..)
в мире отзывалось во мне пустотой.
Какая-то часть моего дара исчезла, что-то сломалось в моей голове, когда мама ушла. Она была единственным исключением в моем сознании, единственным человеком, которого я не могла уловить, как бы ни старалась. Она была слепым пятном, как будто я слишком долго смотрела на солнце и сожгла сетчатку своего дара. Когда я лежала ночью в постели или ехала в машине с дядей, я придумывала истории о том, чем она занимается. Чтобы заполнить пустое место в голове.
Я могу вспомнить ее так же, как большинство людей могут вспомнить мать, которая оставила их, когда им было семь. Она появлялась в моих эпизодических воспоминаниях, как монеты в свинке-копилке. Эти воспоминания о матери были странными. Подсвеченными изнутри и словно покрытыми патиной.
Мы потратили на разбор коробок еще час, и наш улов составили шпатель, френч-пресс и странный, вычурный барометр, которым дядя пользовался в аспирантуре. Почти все остальное мы выбросили: налоговые бланки, заплесневелые чехлы для подушек, справочник по фрисби-гольфу, который Эван бросал как фрисби, чтобы рассмешить меня.
Подняв последнюю коробку, я услышала, как что-то забряцало внутри. У меня перехватило дыхание. То, что я должна была сейчас вытащить, напомнило бы мне о единственной женщине, которую мой разум смог забыть.
Эван выжидающе смотрел на меня.
– Это колодец желаний. – Слова вырвались из горла, резкие и отрывистые.
Я провела пальцем по обшарпанным краям крошечной фигурки. Мама всегда клала ее в сумочку на счастье. До того как оставила мне.
– Ах да. – Эван принялся с излишним энтузиазмом запихивать в коробку вещи на выброс. – Как невероятно мило с ее стороны оставить тебе это на память.
– Слишком явный сарказм.
– Я и не пытался его скрыть. – Эван мог быть лучшим опекуном в истории человечества, но все равно порой давал волю обиде. В конце концов, моя мать бросила не только меня – она также свалила на брата заботы об их матери, Кэм.
Но я разделяла его чувства. Иногда я скучала по матери так сильно, что у меня все ныло внутри. А иногда – особенно когда я с кем-то знакомилась и объясняла, что живу с дядей, – мне казалось, будто на лбу у меня выбито слово «БРОШЕННАЯ».
Но сейчас я ткнула дядю в плечо костяшками пальцев.
– Жаль, что этот колодец желаний бесполезен. – Я с трудом сдерживала ухмылку. – Не то что садовые перчатки с эффектом омоложения.
Жесткий взгляд Эвана смягчился, он фыркнул, и мы оба рассмеялись. Я вздохнула с облегчением. Настроение улучшилось.
Глава седьмая
Ник
Было что-то очень тревожное в пробуждении от звука падающего предмета.
Моя спальня делила стену с гостиной соседней квартиры, которую наш сосед – инструктор по фитнесу – превратил в домашний спортзал. Разбудивший меня звук был подозрительно гулким и в то же время приглушенным – как будто пятикилограммовая гиря ударилась о ковролин, которым выстелили пол в домах «Солнечных Акров» двадцать лет назад.
Предполагалось, что «Солнечные Акры» станут перевалочным пунктом для людей, у которых одна жизненная глава сменилась другой. Для выпускников колледжей, приезжих, недавно разведенных. Но вместо этого люди въезжали сюда с искренним намерением не задерживаться надолго – и оставались. Наш дом стоял на первой из шести улиц, застроенных жилыми блоками, каждому из которых полагалось по два садика. Нашими непосредственными соседями были в основном одинокие люди, жившие тут столько, сколько я себя помнил, и семья с малышами-близнецами.
Из соседнего дома доносился тупой пульсирующий ритм электронной танцевальной музыки, проигрываемой в супербыстром темпе. Зацепившись ногами за спинку кровати-чердака, я перегнулся через край и потянулся так, что заныли ключицы. Пошарил ладонями по столу внизу, нашел телефон и скрылся с ним в своем гнезде из одеял.
Зевая, я ввел код на экране блокировки – и вытаращился на пузырек с уведомлениями. В нем мигало красным трехзначное число.
Я резко сел, в тысячный раз ударившись затылком о потолок.
– Мне нужна новая кровать, – пробормотал я, нажимая на уведомления. За ночь двадцать разных человек отметили меня в той новостной статье. В основном это были родители или мамины друзья. Я застонал. У меня было 284 запроса от новых подписчиков.
30 СМС.
14 входящих на почте.
Я сунул телефон под подушку.
Меня посетила пугающая догадка: если я ничего не предприму, эта ситуация сама собой не разрешится. Я перекинул ноги и слез с парящей над полом кровати, досадуя на свою медлительность.
Я знал, что́ должен сделать.
* * *
Однако понимание этого не помешало мне быстро растерять всю уверенность возле офиса Джо Ди-Пьетро.
Я стоял на тротуаре, колеса моего лежащего на земле велосипеда все еще вращались. Смотреть было особо не на что – просто дом, который выделялся из ряда ему подобных только унылой деревянной вывеской и тонкой полоской парковочного места. Корпус 1Е. С одной стороны – тень, с другой – солнце; мимо с визгом проносятся по четырехполосной дороге машины.
Я попытался набраться решимости, чтобы пересечь тротуар, но опять не смог сдвинуться с места. На этот раз, однако, не ноги отказались двигаться – это мой мозг сурово сообщил им, что туда идти нельзя.
И что я должен был сказать Ди-Пьетро? «Эй, помните ту веселую историю, которую вы опубликовали вчера? Вы все переврали. Будьте добры исправить»?
Колеса моего велосипеда вращались все медленнее, а затем остановились. Я вздохнул и потянулся к рулю, когда в тишине между пролетающими машинами до меня донесся звук захлопывающейся двери.
Я выпрямился, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди при виде Джо Ди-Пьетро, который быстро спускался по каменной лестнице. Волосы у него были влажными, будто он недавно принимал душ, джинсы низко сидели на бедрах, а заросшее щетиной лицо частично скрывалось за дорогими солнцезащитными очками.
Откуда мне это было известно? Когда у тебя хватает денег на самое необходимое, но не остается на роскошные вещи в тяготеющем к роскоши городе, ты знаешь, сколько стоят дорогие солнцезащитные очки, потому что не можешь себе их позволить.
Моя решимость практически угасла, и я вдруг понял, что Ди-Пьетро меня не заметил. Значит, я могу прикинуться ветошью, он пройдет мимо и…
– Эй, – выпалил я.
Джо Ди-Пьетро обернулся и без особого интереса поглядел на меня, но затем в его глазах мелькнуло узнавание.
– А, это ты. Ожившая мечта подростков Вудленда. – Он замедлил шаг. – Ты упал с велосипеда или типа того? Молодец, что надел шлем. Девяносто семь процентов погибших после падения с велосипеда шлем не носили. Не хотелось бы публиковать твой некролог сразу после героического спасения.
Я сглотнул, смутившись:
– Э-э… Нет. Я не падал. Я… Могу я поговорить с вами – всего минутку?
Ди-Пьетро пожал плечами.
– Конечно. Моя машина вон там. Я собираюсь в кафе, надо настрочить статейку. – Он похлопал по сумке для ноутбука, перекинутой через грудь.
У меня пересохло во рту. Я поднял велосипед и, подталкивая его, пошел за репортером, стараясь не отставать и ступать так, чтобы педаль не билась о голень.
– Вы кое-что напутали в статье.
– В новостях часто так бывает, парень.
– Но все было совсем не так.
Ди-Пьетро вздохнул:
– Ладно. Это даже интересно. И что же я напутал?
– Эм… – Язык запнулся о слова. – Много чего. Например, я пойду в выпускной класс. Мне почти восемнадцать. Я закончил учиться на спасателя не в декабре – мне помогла девушка по имени Десембер.
– Наша штатная фактчекер проверяет все общественные газеты в штате, парень. Извини, если она ошиблась с твоим днем рождения.
Я стиснул зубы:
– Теперь все перепощивают вашу статью.
Ди-Пьетро остановился возле неприметного седана. «Тойота». Я представлял его за рулем чего-то более мощного.
– Дай угадаю. Твоя подружка хочет признания. – Он открыл заднюю дверь, снял с шеи сумку и бросил ее на сиденье. Этот чувак довольно небрежно обращался с ноутбуком.
– Не в этом дело. Я ее даже не знаю.
– Да без разницы. Люди почти не читают опровержения, так что не трать время. Грейся в лучах славы. – Журналист открыл водительскую дверь. – Удачи!
Я почувствовал, как из легких вышел весь воздух, мышцы шеи одеревенели. Мои родители прислушивались к Ди-Пьетро. Я его слушал. Мы ему верили на слово. Благодаря Ди-Пьетро местный адвокат понес заслуженное наказание за убийство жены – репортер разнес его алиби в пух и прах спустя десять лет после ее гибели. Он участвовал в трех сериях «Любителей загадок». А теперь он выбрал легкий путь? И ради этого я боялся и трясся, семенил за этим второсортным писакой, пожелавшим кофейку выпить? Я моргнул, сдерживая ярость:
– Подождите.
Он замер:
– Что такое?
Сердце заколотилось.
– Пожалуйста, – выдавил я наконец. – Это действительно важно для меня. Я не хочу присваивать всю славу. Ведь спасти чью-то жизнь – это подвиг. И утаить правду об этом – подло.
Ди-Пьетро сел в машину, опустил стекла, впуская в салон разогревшийся до тридцати семи с лишним градусов воздух.
– Вот что я тебе скажу. Если твоя девушка придет и подтвердит твою историю, тогда хорошо. Я напечатаю опровержение.
На одной его щеке появилась ямочка, ноздри слегка затрепетали.
Я еле удержался, чтобы не вцепиться в руль велосипеда.
– Договорились, – согласился я, не имея ни малейшего представления о том, что делать дальше.
Глава восьмая
Dесембер
Я знала, что он придет не раньше девяти, но все равно уже несколько часов была на ногах и вся извелась от нервов и предвкушения. От предвкушения, потому что… эй, это был первый парень, в которого я влюбилась. Мой красный шарик памяти, этакое карамельное яблочко.
А нервничала я потому, что крайне редко сомневалась в том, как будут развиваться события. Но сейчас из моего романа под названием «Обычная жизнь» вырвали целую главу. Это могло означать только одно: что бы ни происходило с Ником, это было как-то связано с моей матерью.
Он направлялся сюда, чтобы убедить меня сделать что-то для него, и как раз в середине нашего разговора – бум!
Пустота.
Я лежала, забрасывая идеи во вселенную, как удочку с блесной, пытаясь выудить сценарий, который заполнил бы слепое пятно в моем всевидении. Но оно было похоже на действующий вулкан, поднимающийся из океана. К слепому пятну невозможно было приблизиться.
Я могла бы пойти с Ником в редакцию газеты, но тогда мы не влюбимся и он умрет.
Я могла бы не идти с ним и дождаться начала занятий в школе. Тогда мы будем вынуждены каждый день сталкиваться на занятиях, и всякий раз при виде меня, то есть живого напоминания о его неудаче, он будет испытывать жгучий стыд.
И снова никакой любви. А потом – смерть Ника.
Каждый сценарий, которому я следовала, заканчивался одинаково: никакой любви. Только смерть.
Я стояла в своей спальне и ждала, когда он постучит. Провела костяшками пальцев по маминому колодцу желаний. Вздохнув, обмакнула палец в баночку с бальзамом, провела им по губам и попыталась смириться с тем, что неизбежно должно было произойти: я покажу кому-то самую уязвимую часть себя.
Снаружи раздались звуки, что вскоре станут для меня привычными: лязг велосипеда, три быстрых шага, скрип резиновых подошв о коврик, который мой дядя менял каждые три месяца – привычка, которую он перенял у Кэм.
В телефоне Ника играл его любимый подкаст. Тот самый, ведущий которого скрывал от всех свою личность – и все эту тайну отчаянно хотели раскрыть. Все, кроме меня. Потому что я знала, что он подрабатывает на стройке в Пенсильвании, живет в подвале у своей тети и по вечерам изучает поэзию в магистратуре. Я подошла к двери и еле подавила вздох.
– Это ты, – сказал Ник вместо приветствия. Из-за сетки на двери его черты выглядели смазанными и затененными. Он посмотрел вверх. – Раньше с вашей крыши свисало около тридцати «музык ветра».
– Знаю. Мы их убрали. Они слишком громко звенели по ночам.
Он намотал шнур наушников на запястье и теперь легонько его раскачивал.
– Мы можем поговорить?
О да.
– Думаю, да.
При виде еле заметных тревожных морщинок у его глаз мое сердце, моя душа – что бы там у меня внутри ни находилось – вспыхнуло, как горелка, у которой резко выкрутили колесико. Правда, у горелки было два огонька. Один жарко пылал оранжево-красным – это был огонек желания или, скорее, предвкушения этого самого желания. Пламя второго было прохладным, лимонно-желтым – цвет нетерпения или, может, напускного терпения, потому что мне его всегда недоставало, но приходилось притворяться, что это не так. Я попыталась незаметно вздохнуть, готовясь к тому, что было для меня крайне непривычно. К нависшей надо мной неопределенности.
Следующие несколько минут отпечатались в моем сознании, но что будет дальше? Моя мать имеет какое-то отношение к нашему разговору, и мне придется это пережить, чтобы быть уверенной: Ник проведет тут достаточно времени и успеет влюбиться.
Ник перевернул кепку козырьком назад:
– Мне нужно, чтобы ты поговорила с тем репортером.
Я подняла крючок, толкнула дверь, заставив Ника шагнуть в сторону, и вышла к нему на крыльцо. Его лицо раскраснелось, на переносице виднелись веснушки.
– С каким репортером?
– Джо Ди-Пьетро. Он написал статью о… том, что случилось два дня назад.
Я постаралась сохранить невозмутимое выражение лица:
– Какую статью?
Ту, что лежит у меня на столе.
– О, хорошо. Хоть один человек в городе ее не читал.
– Мне же не сто лет. Я не читаю местных газет.
– Эта статья вышла в «Вудлендской газете». В ней все… скажем, не слишком верно написано. Там про то, как я спас мистера Фрэнсиса. А о тебе – ни слова.
Он был высоким и худым. Казалось, что он буквально родился в раздевалке, со шлепанцами Adidas на ногах и блокнотом, чтобы отмечать лучшее время на дорожке. Вот что было странным в моем даре (ладно, это лишь одна из многих странностей): я не знала, что буду чувствовать в будущем. И я не знала, что эмоции будут искриться у меня в животе, как пузырьки шампанского, или что я смогу почувствовать вкус кислорода в собственных легких. Я изобразила вежливую улыбку:
– И что именно я должна рассказать этому репортеру?
– Как все было на самом деле.
Я скрестила руки на груди:
– И зачем?
Складки возле его рта углубились. В отчаянии? Нетерпении?
– Потому что это неправильно.
Я склонила голову набок, делая вид, что обдумываю его ответ.
– А меня все устраивает. – Я повернулась и положила руку на дверь. – Что-то еще?
Я никогда (лично) не видела, чтобы кто-то бледнел на глазах, но теперь разглядела во всех подробностях. Краска схлынула с лица Ника, превратив персиковые щеки в белую бумагу.
– Подожди… Что? Но почему ты не хочешь признания?
Я еле сдержала улыбку:
– А ты почему хочешь разделить со мной славу?
– Потому что… – Он сердито поправил кепку. – Потому что мистера Фрэнсиса мы спасли вдвоем.
– Ну так притворись, что ты был один. Я не хочу привлекать к себе внимание. Я и так тут новенькая и не хочу начинать последний год в школе с того, что мое имя мелькает в новостях.
– Но ведь все было не так! – Ник повысил голос. – Мистер Фрэнсис до сих пор жив только потому, что ты была там. Ты помогла мне его вытащить. Ты делала искусственное дыхание, ты звонила 911…
– И что?
Он нахмурил брови:
– А то, что я не заслуживаю всей этой похвалы.
Я прислонилась к тонкой полоске винилового сайдинга между сетчатой дверью и перилами:
– В чем дело? Тебе не нравится всеобщее внимание?
– Мне кажется… – Ник помолчал, подыскивая правильное слово. – Это обман.
Я провела языком по губам, перебирая камешки своих воспоминаний – а их было бесконечное множество, если учесть все события прошлого и будущего этого мира. Обычно я этого не делала, не взбиралась на эту гору памяти. Бесконечный поиск нужного события был утомителен, череп болезненно трещал от каждого воспоминания, которое я вызывала. В голове у меня было бесчисленное множество ключей, и тысяча из них могла бы подойти к этому замку – открыть мне причину, по которой Ник настаивал на том, чтобы сказать правду. Я пыталась отыскать ключ, который объяснил бы мне, почему этот мальчик вынужден таскать на своих плечах такой тяжелый груз.
Я нашла пропущенный гол и тут же – финальный свисток на чемпионате по футболу. Ребенка, рыдающего после того, как его собаку усыпили. Не то.
Я стала карабкаться дальше, пробивая себе путь. Все дальше и дальше. Мертвая бабушка. Ник сидит за деревянным столом, рядом – зеленая лампа, отец маячит за его спиной, как воздушный шарик. Вокруг Ника – куча разнообразных приборов. Вспомогательные технологии. Скринридер, ручка, похожая на термометр. На его лице – страдание и борьба. Отец улыбается, скрестив руки на груди, и в его улыбке смешались терпение и грусть.
Подкаст.
Ага.
– Что твои родители обо всем этом думают? – спросила я.
– Я не рассказал им правду, – ответил Ник и понизил голос: – Пока.
– Значит, ты думаешь, что если статью поправят…
– То город перестанет сходить с ума от этой истории. Да.
– Люди почти не читают опровержений.
Он нахмурился:
– Подожди. Откуда ты знаешь?
Я пожала плечами:
– Твиттер.
– Джо Ди-Пьетро, репортер… Он сказал, что, если ты расскажешь свою историю, он напечатает опровержение. – Он посмотрел на меня большими честными глазами. – Ты же поговоришь с ним?
Я покачала головой:
– Мне жаль. Правда.
Ник разочарованно скривился:
– Не знаю, что и сказать.
Он повесил провод на шею и принялся дергать за болтающиеся наушники.
Я замолчала, чтобы собраться с мыслями, и подняла глаза к небу. Потом ткнула пальцем в наушники:
– Что там у тебя? Что-то стоящее?
Он моргнул:
– Что? Это… «Любители загадок». Это…
– Подкаст, – перебила я. – Да, я знаю.
– И как тебе?
Я прикусила внутреннюю сторону щеки, собираясь выдать последний кусочек доступной мне информации. Последний поворот на моем внутреннем GPS-навигаторе перед тем, как я упаду с обрыва.
– Нормально. Правда, я не очень люблю загадки. – Этот подкаст я никогда не слушала. Меня трудно увлечь какими-то загадками за исключением одного исключительного исключения.
– Правда? Меня на него отец подсадил. Он был адвокатом по уголовным делам. Почему они тебе не нравятся?
Вот мы и зашли в неизведанные воды. Неясная, смутная пелена затянула уголки моего всевидения, сигнализируя, что я вступаю на территорию слепого пятна. Все это недвусмысленно намекало на то, что именно я должна сказать Нику. И все же мне было невероятно сложно представить, как я открою ему эту часть себя. Она была такой же хрупкой, как одна из цветочных луковиц Эвана, которые он сажает по весне. А я собиралась выдернуть ее из земли прямо в разгар цветения и сжать в кулаке.
Из чего бы ни состояло пространство слепого пятна, оно появилось, когда мама ушла. Как будто с ее уходом мой дар сломался.
– Моя мама пропала девять лет назад.
Ник озадаченно нахмурился, его лоб пересекла складка.
– Твоя мама? О, ничего себе. Это жестко. Мне очень жаль.
Мысли о ней открыли дыру в моей груди, а всем известно: то, что попадет в черную дыру, исчезнет навсегда. Но если я расскажу этому любителю тайн историю о пропавшей женщине, то, скорее всего, буду видеться с ним все чаще и чаще.
А он будет видеться со мной.
В конце концов, я знала о предстоящем поцелуе у подъездной дорожки, ведущей к дому девушки, с которой я пока не была знакома. Знала о стаканчиках с чем-то горячим в автобусе и о том, как мы будем лазать по деревьям у пруда жилого комплекса. Я ощущала вкус мороженого в вафельном рожке и то, как все внутри вскипает, когда мы встречаемся взглядами в коридоре школы.
Я хотела, чтобы Ник был рядом, потому что эгоистично боялась все это упустить. Не потому, что отчаянно нуждалась в его любви, а потому, что хотела чувствовать, а не просто быть свидетелем чувств.
Кроме того, беглое знакомство с историей подсказывало, что люди готовы на многое пойти ради любви. Один парень инсценировал свою смерть – с кровью и целой съемочной группой, ведущей хронику событий, – а затем встал и сделал предложение. Он хотел, чтобы та девушка прочувствовала, как плохо ей будет без него, прежде чем связать с ним свою жизнь.
Вот без этого я бы как-нибудь обошлась. Спасибо, не нужно.
Мне больше по душе истории вроде той, что случилась в Китае. Влюбленных звали Лю и Сюй. Они жили в деревне, где женщинам запрещалось встречаться с мужчинами моложе их, так что пара сбежала и поселилась в отдаленной горной пещере вместе с детьми Сюй. За следующие пятьдесят с лишним лет Лю вырезал в скале более шести тысяч ступеней, чтобы Сюй было легче подниматься в гору.
Вот это я понимаю.
Любовь, конечно, мощный стимул. Но в нашем случае ставки были еще выше. Если я не смогу придумать, как удержать Ника рядом, он умрет, и я буду в этом виновата.
– Ты не знаешь, где она? – спросил он, вклинившись в водоворот моих мыслей.
– Не имею ни малейшего представления. Она ясно дала понять, что не хочет, чтобы ее нашли.
Ник помрачнел:
– Это отстой. Мне жаль. Значит, ты живешь с…
– Остались лишь я и дядя. Брат моей мамы.
Он кивнул, похоже, догадываясь, о чем я умолчала: отца у меня не было. Когда наш разговор подошел к этой неловкой точке, мой дар снова подкинул мне картинку – ничего не поменялось. Я разыграла свои карты правильно.
– Мне пора на работу. – Ник спустился по ступенькам, его широкие плечи напряглись так, что его за них можно было повесить на вешалку. – Дай знать, если передумаешь насчет статьи.
– Обязательно.
Я не передумаю. И Ник тоже. Я закрыла за ним дверь. Меня переполняли предвкушение, облегчение, страх и сожаление.