Джоан Ф. Смит
По ту сторону бесконечности
Глава девятая
Ник
По четвергам Триш, администратор бассейна, подменяла меня в первый час, чтобы проверить уровень pH воды, так что до начала смены у меня оставалось еще больше получаса. Я давил на педали велосипеда, чтобы расстояние между мной и Десембер увеличилось настолько, насколько возможно. Велосипед тряхнуло на торчащем из кладки камне на ее улице, но, как только я выехал на тротуар, окружавший бассейн, я слышал лишь жужжание шин, которое заглушало стук пульса в ушах.
Я не мог смотреть на этот хлорированный голубой прямоугольник, не думая о том, как я мешкал, спасая мистера Фрэнсиса, колебался. От этих мыслей чувство вины накрывало меня быстрее, чем в «Любителях загадок» появляется очередной сюжетный твист. Я перепрыгнул «лежачий полицейский» и выехал на главную проезжую часть жилого комплекса. Оказавшись на ровной поверхности, я встал на педали, ухватился за руль и понесся мимо буйно цветущих тигровых лилий и высоких идеальных сосен, выстроившихся на границе бетонного покрытия.
Я пересек дорогу, ведущую к полям Малой Лиги – они прилегали к нашему комплексу. В три или четыре часа пополудни пыльная парковка будет полна минивэнов и внедорожников. А еще там будут полчища одетых в спортивную форму детей, таскающих бейсбольные биты, чавкающих и перекатывающих во рту комочки обычной или виноградной жвачки. Но в это раннее утро поля были моими.
Я обогнул валяющееся на пути бревно, в четыре рывка преодолел короткую тенистую тропинку и подъехал к полям. С тех пор как я прошлым летом играл тут с Мэвериком, ничего не изменилось. К каждому полю вели посыпанные песком и гравием дорожки. Всего их было шесть, а прямо в центре стояла закусочная, где я обменивал мамины пустые банки из-под минералки на крендельки.
В детстве, когда летом мама оставалась работать допоздна, папа отправлял нас с Софи сюда ужинать. Пять баксов за два завернутых в фольгу хот-дога и порцию горячей, посыпанной солью картошки фри. Софи макала свою картошку в уксус, я – в кетчуп.
За полем № 5 я затормозил, брызнув пылью и гравием на проржавевшую от времени сетку-рабицу. Поднял крючок и нырнул в «землянку»[3]. Она была меньше, чем я помнил, и темнее, но пахло тут так же. Жаренным в масле тестом и грязью.
Я растянулся на скамейке, уставившись на прожилки неба, видневшиеся сквозь деревянный потолок. Я наконец-то был действительно, по-настоящему один.
В детстве я был обычным игроком, который мог похвастаться парочкой неплохих выступлений. Меня вполне устраивало оставаться в тени Мэва. Потому что, в отличие от школы, где меня запихивали в тесные классы коррекции с помощниками, которые начинали ГОВОРИТЬ. ВОТ. ТАК, едва кто-то из учеников оказывался поблизости, тут мне не приходилось защищаться, отстаивая свои умственные способности. Я привык думать, что все считают меня тупым, и далеко не сразу понял, что это не так, – я переживал из-за того, чего не было. В те времена «землянка» на бейсбольном поле была местом, где я мог передохнуть. Здесь мне не нужно было быть умнее, чем сидящий рядом мальчишка, чьи бейсбольные штаны тоже были с Amazon и пахли стиральным порошком Free Clear от All-brand, пока не покрывались пятнами грязи и дерна. Здесь не имело значения, что я читал медленнее, чем другие, и что мне приходилось мысленно изворачиваться, чтобы определить время по часам со стрелками.
Но теперь я снова сюда вернулся. Только на этот раз я знал, что мозги у меня работают. А еще я знал, что я трус, и не мог больше мириться с этим чувством. Я закрыл глаза, с удивлением обнаружив, что под веками стало тепло, – значит, скоро польются слезы.
Я бы первым согласился с тем, что по сравнению с кучей людей в мире у меня все хорошо: я сыт, одет, любим. Родители с детства мне это вдалбливали.
Но иногда мне казалось, что у меня ничего не получается. Я не мог нормально учиться в школе, не мог нормально работать спасателем. Не стал капитаном команды по плаванию, не попал в команду резерва в первые два раза, когда подавал заявку, – дерьмово стартовал, плавая на спине.
Невозможно изменить то, что натворило мое тело, – оно замешкалось. Как говорится, что сделано, то сделано.
Разве что… да, я не могу изменить прошлое, но вдруг у меня получится искупить свою вину? Что, если я окажу Десембер услугу и найду ее мать?
Я был запойным слушателем всяких трукрайм-подкастов и знал, какие зацепки нужно искать. Но даже без перезапуска «Нераскрытых тайн»[4] я понимал, что многие тайны так и остаются… эм… нераскрытыми. Но что, если даже простая попытка разобраться – пусть я снова потерплю неудачу – в какой-то мере компенсирует то, что я не смог спасти мистера Фрэнсиса в одиночку?
Я открыл глаза, позволив себе на мгновение это представить. Разрешил себе подумать, что бы я почувствовал, увидев в глазах матери, прочитавшей статью, заслуженную гордость. Если бы слова, сказанные мистером Фрэнсисом Джо Ди-Пьетро, действительно относились бы ко мне – какие мысли у меня бы возникли, как бы отныне мир меня воспринимал?
Если бы я на самом деле совершил подвиг, который мне приписали. Если бы я не был обманщиком.
Я припомнил все случаи, когда слушатели раскрывали дело. Однажды ведущий «Любителей загадок» рассказывал о серии мелких ограблений – двадцать баксов, украденные у женщины на автобусной остановке, еще парочка инцидентов с кражами денег из карманов и, что куда серьезнее, налет на круглосуточную заправку. Все эти случаи были связаны с двумя людьми. Используя Google Maps, данные найденного чека из магазина Target и картонный стаканчик из банка, «любители» сузили круг поисков; затем один из интернет-следопытов обнаружил случайный пост в инстаграм – он явно предназначался для личных сообщений – с пометкой #делосделано, который обвинение должно было продемонстрировать в суде.[5]
На протяжении многих лет я читал статьи Джо Ди-Пьетро, смотрел криминальные документальные фильмы и слушал подкасты. Все эти истории, все эти улики и детали, которые приводили людей на форумы, – предполагалось, что это просто развлечение.
А теперь, впервые в жизни, я столкнулся лицом к лицу с тайной настоящего человека. В голове заиграла интро «Любителей загадок». Я представил глубокий голос ведущего, уверенно начинающий эпизод словами: «Приветствую, любители загадок. Сегодня мы подготовили для вас особенный выпуск. Один спасатель из Массачусетса не смог спасти утопающего, но решил искупить свою вину и взялся за дело, которое перевернет его жизнь. Сможете ли вы раскрыть старое дело о матери, исчезнувшей по своей воле, а не по воле случая?».
Я сел, охваченный предчувствием чего-то одновременно мощного и довольно поганого. Мощного – потому что я мог преуспеть, поганого – потому что мог опять потерпеть поражение. Или?..
Я потер лоб. Прошлой весной я был на волоске от того, чтобы перевестись в новую школу. Это заслуга родителей – они надеялись, что я ухвачусь за эту возможность.
Инновационные технологии, Ник. Никаких оценок. Никаких стандартных тестов. Доступная учебная программа.
Никаких жестких временны´х рамок.
Уверенность в себе перед поступлением в колледж.
Классно. Но при этом никакой команды по плаванию. Час в пробках туда и обратно. Никакого Мэверика.
Теперь все это было в прошлом. Возможно, историю с моим «подвигом» тоже скоро забудут. Выйдет очередной выпуск новостей, и жизнь в городе вернется в привычную колею. В конце концов, спасателям, вытащившим человека из воды, Нобелевскую премию не дают, что тут обсуждать?
Верно?
Верно?
Но я привык всю жизнь ошибаться, так зачем же останавливаться сейчас?
Первым признаком того, что я переоценил забывчивость горожан, стал грузовик компании «Съедобные решения», затормозивший перед «лежачим полицейским», когда я возвращался на велосипеде к бассейну. Он со скрипом покатился по нашей улице, и красный свет стоп-сигналов мигал через каждые несколько метров, пока не погас у нашей двери.
У меня внутри все похолодело. Грузовики из доставки не были редкостью, но тот, что остановился у нашего дома, определенно был. Следующий признак того, что вся эта история с героем не закончится так просто, был гораздо более очевидным – и гораздо более нервирующим.
На площадке у бассейна толпился народ. Десятки полотенец лежали на белых пластиковых шезлонгах или висели на ограде. Воздух звенел от мокрых детских ног, шлепающих по бетону. Я заметил троицу девушек, листающих журналы, – в них я сразу узнал Мейзи Карберу, королеву Вудлендской школы, и двух ее подруг. Разрушим школьное клише: Мейзи была суперклассной девчонкой.
Мы вращались в разных кругах, поэтому я не видел ее все лето, хотя она жила в «Солнечных Акрах» в паре шагов от бассейна.
Я боролся с желанием повернуть назад и спрятаться в тенистом уединении «землянки», полной детских, наивных мечтаний и обещаний, когда услышал, как кто-то – миссис О’Мэлли? – крикнул:
– Это он, это он! – Как будто она нажала на кнопку «Перезапуск» в игре.
Толпа затихла, все лица повернулись в мою сторону. И вдруг кто-то захлопал. Все подхватили, движения аплодирующих рук размывались, а воздух наполнился незаслуженными похвалами в мой адрес.
Желчь заструилась по пищеводу. Я сглотнул. Предчувствие, что я вляпался в это дело по самые уши, сжимало меня изнутри и не отпускало. И оно все усиливалось, но я остался на месте и поднял холодную липкую руку в знак приветствия.
Глава десятая
Десембер
Комната моей бабушки была последней справа в крыле для больных Альцгеймером в доме престарелых «Холмы глицинии». До него было всего семь минут езды от «Солнечных Акров», что стало одной из главных причин, почему Эван согласился работать там озеленителем. Всякий раз, когда нам удавалось поселиться на разумном расстоянии от «Холмов», мы с Эваном – и мама когда-то – каждую неделю ездили туда навещать Кэм. Но около четырех лет назад состояние Кэм резко ухудшилось: если раньше она просто все забывала, то тогда на восемь месяцев почти полностью ушла в себя. И наши визиты стали реже.
Кэм – сокращение от Камиллы. Она никогда не хотела, чтобы ее называли бабушкой, бабулей или как-нибудь миленько, например Джиджи или Мими.
В те ранние визиты мамина тактика заключалась в том, чтобы порхать по комнате и говорить голосом сверкающим, как фольга на солнце. Руки ее находились в постоянном движении: она расправляла простыни, протирала подносы, суетилась по поводу количества бумажных полотенец в ванной – Кэм еще могла пользоваться ею без посторонней помощи. И выражение лица у рассеянной Кэм в то время было приятным, пустым, но вежливым, а не таким, как сейчас.
Эван опустился на пуфик, обитый мягким кожзамом, рядом с инвалидным креслом Кэм. Облокотившись на колени, не своим голосом и с каким-то чужим лицом он описывал наш новый ковер и картины на стенах в новом доме. Не представляю, как так получается, но запахи в комнате смешались в коктейль из яблочного сока, куриных котлет, детской присыпки и отбеливателя. Он совершенно не подходил женщине, которая пользовалась дезодорантом с ароматом ванили и произносила фразы вроде «Быть вежливым – это бесплатно».
Меня тошнило от этих визитов. Я ужасно скучала по Кэм, которая вроде бы сидела передо мной – но при этом ее здесь не было. Этому невероятному чувству невозможно было придумать название. Оно было ослепляющим и бездонным.
– …Тебе бы понравилось, мама. На работе дела идут хорошо. – Эван переключил свое внимание на меня. – Ничего не хочешь сказать?
– Например?
Он выдохнул и поскреб костяшками пальцев по бороде – получился приглушенный, шелестящий звук.
– Расскажи ей что-нибудь о ее жизни. Помоги ей вспомнить.
– Эван, ее там нет.
Он пристально посмотрел на меня:
– Ты это знаешь или только предполагаешь?
Я сморщила нос и не ответила. Мы с Эваном не слишком часто забредали на эту территорию. Обычно он с грохотом хлопал дверцами ящиков и бросал яростные взгляды на маму, когда она спрашивала меня, во сколько нужно выехать, чтобы встретить подругу в аэропорту, о количестве снега, которое выпадет во время надвигающейся бури, или о существовании Бога (богов).
Я и безо всякого всевидения знала, что дядя всегда на моей стороне.
И Кэм. В моих воспоминаниях о ней – фургончик по соседству, в котором продавали острые рыбные тако, вареную кукурузу и поджаренные сэндвичи с индейкой. Походы в музеи, кормление уток и просмотр фильмов на диване, волосы, намазанные специальным кондиционером Кэм и завязанные в узел на затылке, то, как стекают по спине его маслянистые капли.
Эти моменты были замечательны своей непримечательностью. Они составляли нормальную жизнь нашей семьи, в отличие от тех, которые были связаны с угасанием Кэм. Ключи от машины в холодильнике, буханка хлеба в бельевом шкафу. «Приготовить ванну на ужин?» С 11 сентября прошло двадцать лет, но: «Представляете, эти самолеты врезались в башни-близнецы на прошлой неделе!»
И позже: «Где моя дочь, Мара? Что за жуткая тетка».
Теперь блуждающий взгляд Кэм был устремлен в окно.
Сидя в угловом кресле, я вновь и вновь скрещивала ноги. Задняя поверхность бедер отлеплялась от кожзама в тон пуфу с болью – я явно оставила на нем часть кожи. Поясница ныла и напрягалась из-за одного очень особенного шарика памяти, который прошел через покров моего всевидения сегодня утром: это предпредпоследний раз, когда я вижу Кэм.
Мы старались не говорить о том, что ей осталось недолго, как не говорили о моих полуночных вылазках на кухню за печеньем и о слабости Эвана к шоу «Остров любви». Я знала, что ждет дядю. Голова, склоненная над урной с прахом, бессонные ночи над страховыми и больничными документами. К счастью, продажа дуплекса покрыла ее пребывание здесь.
Я вздохнула. Эта версия Кэм пропитала меня печалью насквозь. От когда-то сильной, выносливой женщины и матери осталась лишь оболочка – беспомощная, словно младенец. Иногда, глядя по ночам в потолок, я накручивала себя, размышляя, не заперта ли в этой Кэм та, настоящая? Я помассировала шею, разгоняя напряжение по позвонкам.
Потом прочистила горло.
– Мне нравится твоя коса, Кэм. – Ее волосы все еще были поразительно темными для столь почтенного возраста, и молодая медсестра заплела их в толстую французскую косу, что делила ее согбенную спину пополам. – Мама плела мне такие же.
В уголках ее губ мелькнула бессмысленная улыбка, которая предназначалась не мне. Кэм издала звук, похожий на щелчок, – она так постоянно делала.
Эван покачал головой:
– Твоя мама не умела заплетать косы.
Я нахмурилась:
– Умела.
– Не-а.
– Но я помню, как она это делала. – Воспоминания о матери были нечеткими, но в этом я была уверена. Я нахмурила брови, погружаясь в сундучок всевидения за сегодняшним жевательным шариком, и поморщилась, увидев, что будет дальше. Пресловутая вишенка на торте: я потратила столько времени и мысленных усилий, чтобы разглядеть это, и наверняка пропустила тысячи важных штук, которые появятся на моем пути. Понимаете теперь, почему мой дар так выматывает?
– Это была Кэм. Она делала прически и твоей маме. Когда появилась ты, Кэм заплетала твои волосы, мой скромный цветочек.
Скромный цветочек. Я замолчала, прокручивая в голове свое старое прозвище. И то, что сказал Эван. Известно ли вам, что вся реклама продуктов питания, по сути, опирается на ваше чувство голода, чтобы заманить вас в ресторан? Знание о том, что произойдет, не равно моим чувствам в момент, когда оно случится. Видеть по ТВ нарисованные полоски от гриля на котлете – не то же самое, что стоять у гриля, вдыхать аромат скворчащего мяса и дыма от огня и впиваться зубами в бургер. Это как смотреть на поцелуй в кино, а не прижиматься губами к чьим-то губам, ощущая жар, желание и чувственное притяжение.
Но сейчас я вспоминала, как умелые пальцы собирают, тянут и дергают мои длинные, спутанные волосы. Потом быстро отмахнулась от собственных воспоминаний и переключилась на воспоминания целого мира. Я погружалась в них все глубже и глубже, пока не убедилась во всем сама. Маленькая версия меня, уютно устроившись между коленями Кэм, читала книги, а ее пальцы, ловкие и проворные, заплетали пряди моих волос в косы.
– А я всегда думала, что это была мама.
– Твоя мама была довольно ветреной, Десембер. То появлялась, то исчезала. Закончила колледж с кучей долгов и сбежала. Вернулась с тобой. Ушла. Возвращалась на несколько месяцев, снова исчезала, когда… – Эван прикусил язык и проглотил несказанные слова. Готова поспорить, на вкус они были как «ей было удобно». – Она изменилась. Очень сильно. Как мой отец.
Я ошеломленно уставилась на него. Как его отец? Мой дед пристрастился к опиатам, когда ему выписали их от травмы. У него была передозировка, и он умер задолго до моего рождения.
– Она исчезала на несколько месяцев?
Эван посмотрел на Кэм, а потом вновь на меня:
– Ты – такая особенная – и не помнишь?
Может, я правда не помнила – или мой мозг заблокировал эту информацию? Это был вопрос на миллион долларов – но ответ на него стоил всего пару центов.
Глава одиннадцатая
Ник
Мой отец в восторге от Малкольма Гладуэлла, парня, прошедшего путь от журналиста New Yorker до гуру подкастов. Гладуэлл утверждал, что десять тысяч часов практики делают из человека эксперта. Видимо, когда эта теория появилась в девяностых, папа принял ее, как закон природы. Оставив работу юристом, он решил набрать десять тысяч часов в кулинарии. А мама – возможно, в знак того, что мои родители действительно созданы друг для друга, – ухватилась за идею, что для выработки новых привычек достаточно тридцати дней. В этом месяце она задумала ложиться спать в 21:45, по утрам заниматься йогой и медитировать по восемь минут.
Но оказывается, чтобы стать экспертом, не нужно ни десяти тысяч часов, ни тридцати дней. Мне понадобились один день и восхищенные взгляды трех девушек из моего класса, чтобы обзавестись новой привычкой: Забыть, Что Живешь Во Лжи.
* * *
Моя смена выдалась настолько напряженной, что Триш, управляющая бассейном, была вынуждена задержаться, чтобы сохранить установленное правилами соотношение спасателей и посетителей. Но даже тогда нам приходилось следить за тем, сколько человек в бассейне, по принципу «один зашел, один вышел».
Прямоугольные дорожки, размытые движения множества людей внутри ограды, кокосовый солнцезащитный крем и застарелый запах химикатов – все это врезалось в мой мозг, атакуя меня осознанием того, что случившееся два дня назад было не просто жутким, но единоразовым событием. Оно оставило глубокий шрам на моей психике. Каждый раз, когда я слышал всплеск, сердце делало маленький кульбит и билось о легкие.
Спустя час с начала смены и два литра пота я сделал перерыв, спрятавшись в закутке с оборудованием. Провел рукой по блестящему жестяному ящику с медикаментами и впился ногтями в известково-зеленую лапшу для плавания[6], пытаясь успокоиться. То, что я не смог сразу принять меры по спасению человека, – это одно, но то, что я снова оказался здесь, – это другое, травма в травме.
Меня так и подмывало сказать Триш, что я больше не могу этим заниматься. Не могу здесь работать. Но куда еще мне податься в июле? В нашем городе подростки устраивались либо в бар с молочными коктейлями «У Пайра», либо в «Спа», стильную пиццерию, недосягаемую для простых смертных. У обоих заведений было столько соискателей, что в ближайшее десятилетие им можно было не париться насчет сотрудников. Мама с папой не раздавали наличку просто так, и отсутствие работы означало отсутствие денег. Ни страховки на машину, ни бензина, ни платы за занятия спортом.
Но что, если? – прохрипел мой мозг. Что, если другому пловцу понадобится моя помощь? Что, если кто-то из детей миссис О’Мэлли заплывет на глубину и маленькие ножки не смогут дотянуться до дна?
Неужели я снова застыну там как истукан?
Хорошо, Ник. Вытяни себя из этой панической спирали. Я сквозь зубы втянул спертый воздух кладовки и отвел плечи назад самым нарочитым образом, прижав лопатки друг к другу, как будто выполнял гребок во время баттерфляя. Мама всегда говорила: если приложить усилие и взять себя в руки, можно позабыть о том, что поначалу сомневался в себе. Кроме того, здесь была Триш. Если уж решил сорвать размокший пластырь, то лучше делать это под присмотром профессионала, да?
С этими мыслями я доработал до конца смены. Я вполглаза следил за Мейзи Кабрерой и ее подругами, Стеллой Роуз Голдман и Кэрри Ли, – за тем, как они скролят ленты соцсетей, вместе прыгают в воду и вылезают из бассейна. Я отмахивался от поздравлений, уворачивался от похлопываний по плечу, но принял обернутую фольгой тарелку с тающим сахарным печеньем от семейства О’Мэлли – и они терпеливо ждали, пока я его попробую. В итоге я попробовал – и тут же подавился сухим, рассыпчатым печеньем, политым приторно-сладкой глазурью.
Когда Джои О’Мэлли прыгнул в бассейн «бомбочкой», я краем глаза заметил какое-то движение. У входа стоял Мэверик с белой коробкой в руках. Он старательно что-то пережевывал – подозреваю, большой комок никотиновой жвачки, – а на голове у него красовалась новая стрижка с тремя выбритыми полосами. (Его двоюродный брат был темнокожим парикмахером под ником Black Barber, ставшим известным на всю страну благодаря инстаграму[7]. Он все еще пытался – хоть и безрезультатно – «сделать Мэверика крутым перцем».) Я снова прочистил горло, и сердце заныло при мысли о том, что теперь мне придется изображать «отважного спасателя» еще и перед лучшим другом.
– Йоу, Ирвинг. Твой новый статус героя – серьезная херня на уровне эссе для колледжа?
У меня в груди все сжалось.
– Ты и половины не знаешь.
Он протянул мне коробку:
– Заехал к тебе домой. Твоя мама заставила меня принести тебе это.
Я поднял крышку и застонал. Клубника в шоколаде от «Съедобных решений».
– Это от администрации школы. Твоя смена закончилась?
Я посмотрел на часы: 15:01.
– Да, наверное, да.
Я встал и помахал Триш, она махнула в ответ.
– Эй, Мэверик! – крикнула Мейзи.
Мэверик обернулся: при виде популярного трио удивление на его лице сменилось восторгом.
– О, привет! – воскликнул он, его голос явно звучал выше от шока.
Девушки встали и принялись собирать свои купальные принадлежности, а Мэверик бросил на меня сердитый взгляд: глаза у него буквально вылезали из орбит.
– Почему ты никогда не упоминал, что сюда приходят Ангелы?
– Ангелы?
– Разве ты не подписан на них в инстаграме? У них там тег «Ангелы» с тех пор, как они нарядились Ангелами Чарли на Хеллоуин в первый год старшей школы.[8]
Я пожал плечами. Обычно я не обращал внимания на теги.
– Никогда не замечал. И они сюда не ходят.
Девушки подошли к нам.
– Слышали о твоем вчерашнем подвиге, Ник, – сказала Кэрри, перекинув на плечо блестящие темные волосы.
– А… ага. – Я повернулся к Мейзи. – Не видел тебя тут этим летом.
Она нацепила на голову солнечные очки:
– Мы тусовались у бассейна Стеллы Роуз.
– Мама говорит, что мистер Фрэнсис – национальное достояние, – заявила Стелла Роуз. – Так что мы решили лично увидеть человека, который его спас.
Я потер шею:
– Правда?
Она наклонила свой телефон так, чтобы я мог видеть экран.
– Я имею в виду, ты практически знаменитость. Смотри. – Стелла Роуз показала мне их тройное селфи, а на заднем плане – размытый я с красной спасательной трубкой под мышкой. Стою на посту. Глаза метнулись к подписи под фото и цифрам репостов и лайков, которые я мог бы прочесть, если бы сосредоточился – и если бы рука Стеллы Роуз перестала подрагивать. Но тогда бы она заметила, сколько времени у меня это заняло…
– «День в бассейне с #НастоящимРыцаремВудленда», – прочитал Мэв, глянув мне через плечо. – Чувак. 6586 лайков. Более трехсот комментариев.
У меня загорелись уши. Золотая вспышка пронеслась по венам, стоило мне представить мой выпускной год, как в кино. Вот я катаюсь на джипе Стеллы Роуз, разгуливаю по школьным коридорам в классной компании, эти девушки приходят поболеть за меня на соревнованиях по плаванию.
– Это гораздо больше, чем обычно, – сказала Кэрри.
– Алгоритмы творят поразительные штуки, – чуть придушенно заметил я.
– Алгоритмы не пишут такие комментарии. – Стелла Роуз провела указательным пальцем по экрану и прочитала: – «Ого, он в моем классе». Ну да. «ОМГ, я его знаю». «Тот факт, что кто-то, кого я знаю, спас чью-то жизнь, меня просто убивает». Вот, почитай…
Должно быть, паника все же отразилась на моем лице, потому что Мейзи подняла руку, останавливая подругу:
– Мы идем к Стелле Роуз. Давайте потусим как-нибудь вместе?
– Конечно, – сказал я. – Тогда увидимся.
Когда они ушли, Мэверик, словно мим, изобразил, как его рот захлопывается.
– Датынафиггонишь. Ты должен чаще спасать людей, Ирвинг.
В горле, в голове, в ушах нарастало давление. Я чувствовал себя пароваркой, и единственным способом открыть клапан и спустить пар было сказать правду.
– Я никого не спасал. – Я подошел к велосипеду, снял с подножки и покатил его рядом. – Надо поговорить.
– Что, прости?
– Вся эта история со спасением. Я тут ни при чем.
Мэверик открыл коробку от «Съедобных решений»:
– Клубничку?
Пока Мэверик поглощал ягоды, я толкал свой велосипед вокруг жилого комплекса и рассказывал ему правду последних дней. О том, как, впервые столкнувшись с опасностью, не смог пошевелиться. Как мои ноги буквально приклеились к бетону. Как перестала отбивать ритм нога Десембер, как она прижала ладони к груди мистера Фрэнсиса, чтобы сделать массаж сердца. О Джо Ди-Пьетро и его лживой статье, которая привела к нашему бассейну небольшую толпу и обеспечила моего лучшего друга клубникой в шоколаде. О пропавшей матери Десембер.
– Забудь про эссе для колледжа, – сказал Мэв, когда я закончил. – Эту историю не впихнуть в шестьсот пятьдесят слов. – В подтверждение своей правоты он бросил пустую коробку от «Съедобных решений» в урну, стоящую рядом с мусорным контейнером комплекса. – И что теперь?
Я вздохнул:
– Ты знаешь, что у меня самая неугомонная в мире совесть?
– Мне ли не знать. – Мэверик сцепил руки, подражая мне: я так делал, когда был маленьким. – Мамочка, я наступил на один из твоих цветов. Папочка, мне кажется, я слишком сильно дернул дверную ручку. Она болтается. – Он покачал головой. – Тебе не за что себя винить. Просто смирись, что ты помог спасти моего самого любимого учителя, и последуй совету моей мамы.
– Что было, то прошло. Забудь, – процитировал я маму Мэверика. Но там, под улыбкой, во мне все еще бурлило. Тихо-тихо лопались пузырьки. Мэв ошибся, но он пока этого не знал. Я был кое в чем виноват, и все, что произошло за последние несколько дней, только усугубляло ту мою вину. – Но я не могу.
– Продолжай.
Пристально глядя другу в лицо, я проговорил:
– Я собираюсь найти мать Десембер.
– Чего? – простонал Мэверик. – О, этот чертов подкаст.
– Думаешь, у меня не получится?
– Дело не в этом. – Мэверик ударил меня по руке, велосипед задребезжал. – Как по-твоему, почему я выбрал тебя своим партнером для лабораторных по химии?
– Потому что я твой лучший друг?
Он буквально испепелил меня взглядом.
– Я хочу стать нейрохирургом. И вряд ли бы попросил тебя ассистировать мне в лаборатории, потому что мы кореша. – Он ехидно хмыкнул. – Ты правда… Я знаю, ты борешься с дислексией, но тут нечто большее. Примерно один из пяти человек страдает дислексией – в той или иной форме, так что это достаточно распространенное явление. Но ты видишь мир иначе – я такого никогда не встречал.
– О чем ты?
– Я зациклен на деталях. Помешан на мозгах. Мне нравится думать о нейронах, нейронных связях, химических соединениях. Я могу часами рассуждать о микроскопах и странном запахе анестезирующего газа. А ты? – Он постучал себя по лбу. – Твой мозг ищет альтернативные пути. Иногда они длиннее, иногда короче, но ты всегда приходишь к тому, что тебе нужно. У тебя такой… глобальный взгляд на вещи. Как будто ты смотришь на все с высоты птичьего полета. – Мэв щелкнул пальцами. – Помнишь мистера Туркотта?
Занятия по английскому, сентябрь прошлого года. Первый год в старшей школе. Новый учитель ввел наши результаты не в ту графу онлайн-таблицы успеваемости, поэтому оценки выставлялись неправильно. Люди возмущались, родители звонили в школу, и мистеру Туркотту пришлось сделать миллиард скриншотов, чтобы объяснить ситуацию. В классе я открыл ту программу и просто снял галочку с параметра «расширенные настройки», переместив результаты туда, где система могла их фиксировать.
– И что?
– И что? Ты решил проблему, над которой все бились три дня, одним щелчком мыши.
– Это было просто логично.
– Многие люди не видят логики, о герой по случайности. Они вязнут в деталях. – Мэверик вытер руки о шорты. – Но дело вот в чем: в твоем подкасте про загадки рассказывается вовсе не про загадки. Это раскрытые дела о реальных людях.
– Конечно, я знаю, что это о реальных людях, Мэверик.
– Конечно, знаешь. Но я думаю – точнее, знаю, потому что есть исследования на эту тему, – что, когда речь заходит о трукрайме, люди забывают, что все это случилось на самом деле. Мы воспринимаем это как вымысел в книгах и фильмах.
Я прикусил губу:
– Возможно, ты прав.
– Сама идея о том, что семнадцатилетний парень ищет женщину, чье исчезновение не могут раскрыть уже почти десять лет… это чересчур. Но ты упрямый осел. И если кто-то и может что-то сделать, так это ты. Но постарайся не забывать вот о чем: некоторые вещи нельзя объяснить. Иногда мы понятия не имеем, как работает человеческий мозг. Иногда тайны невозможно раскрыть.
– Понятно. – Я ткнул его костяшками в плечо, и Мэв снова мягко толкнул меня. Но мой разум уже работал на опережение, думая о том, чем я займусь сегодня вечером.
Пойду в закуток с оборудованием у бассейна, возьму шляпу, которую забыла Десембер. Вернусь к ее дому и оставлю шляпу на крыльце с запиской: «Встретимся в парке Уэлш завтра вечером в пять часов».