Дмитрий Александров
14.300
Глава 5. Гроза
Жара, как часто бывает в этих местах, закончилась большой грозой. К полудню следующего дня на горизонте появилась серая пелена. Разогретый воздух казался потяжелевшим; птицы в дачных садах притихли, зато со стороны карьеров доносились непрерывным потоком пронзительные крики чаек.
В новостях сообщали о дождях на севере области, но про восток сказано ничего не было, и Денис, не ожидая непогоды, с четырёх часов возился с катамараном. После знакомства с Лукой он снова, с утроенной энергией, взялся за начатый ещё с дедушкой деревянный флот: теперь к катамарану добавится сухогруз. Денис не знал, с чего начать его постройку – схем под рукой не было. Но разве нельзя делать всё на одной интуиции? Разве не так работают изобретатели?
Решив передохнуть, он принёс снизу радиоприёмник, наушники и пару карамельных конфет в жёлтой обёртке. До условленного времени связи оставался ещё час. Денис, нацепив наушники, подогнал красный флажок к нужной частоте. Шла вечерняя музыкальная программа. Передавали концерт Паганини ля минор для скрипки с оркестром (слова эти, впрочем, для Дениса значили не больше, чем термины радиолюбителей для музыканта). Скрипка солиста плакала, смеялась, выражала одно за другим разные состояния человеческой души, и делалось это так пронзительно, что невозможно было не поддаться эмоциям. Знания музыки не требовалось для того, чтобы чувствовать музыку – это открытие поразило мальчика, и он погрузился в звуки, совершенно отключившись от внешнего мира.
Снаружи поднимался ветер; шумели высокие берёзы, тучи наползали стремительно, так что нельзя было разобрать, темнеет ли от того, что солнце катится за горизонт, или от того, что всё гуще и гуще непогода.
Первые капли ударили по металлу крыши, упали на сухой песок дорожек. В калитку постучали, но мальчик, занятый музыкой, не слышал этого. Не услышал он и хриплого мужского голоса, громко назвавшего его имя: «Денис!» Через минуту в люке чердака показалась голова мамы. Незнакомый старик, который во время начинающейся грозы стоял под окнами и звал её сына, вызвал в ней не страх, не удивление, а ярость, и ярость эта была направлена на Дениса: «Что ещё он натворил?! Что ещё он устроил, чтобы осложнить ей жизнь в такой важный момент?»
– Денис! – она увидела в глубине чердака фигуру сына, сидящего в наушниках перед окном. Затем посмотрела на дощатый пол, который в полумраке выглядел тёмно-бордовым (по крайней мере, в тот момент он показался ей тёмно-бордовым). Не находя в себе смелости подняться, наступить на него, она вдруг схватила лежавший рядом деревянный угольник, размахнулась и кинула в мальчика. Однако в тот момент, когда её рука уже завершала бросок и готова была выпустить инструмент, кто-то схватил её за лодыжку. Закричав, она пропала в тёмном прямоугольнике люка. Одновременно с этим громким, пронзительным криком угольник ударился о лист фанеры, стоявший у стены, и с грохотом упал на пол.
Денис скинул наушники, вскочил, оглянулся, ища источник шума, затем подбежал к люку: мама сидела внизу, на полу, обхватив руками правую ногу, и смотрела на распахнутую настежь дверь. Ветер трепал занавеси, пахло водой, дождём. Мальчик быстро спустился и хотел спросить, что случилось, но лицо матери, искажённое только что пережитым ужасом, заставило его отступить в глубь кухни-гостиной. Он прижался спиной к комоду. Тело его тряслось от страха и холода, вливавшегося снаружи и расползавшегося по комнатам.
Мама встала, потёрла ногу, сделала шаг в сторону сжавшегося и зажмурившегося Дениса, затем повернулась, выгребла мелочь из-под клеёнки, укрывавшей стол, взяла зонт:
– Мне надо к председателю. Нет, на перекрёсток.
Хлопнула входная дверь.
Денис, ничего не понимая, потерявшись от пережитого, от всё ещё не покидавшего его чувства острого испуга, забежал в комнату и выглянул в окно: мамы не было видно. Руки его дрожали. Не было понятно, ушла ли она или всё ещё где-то рядом. И опять Денис никак не мог отойти от окна и всё смотрел и смотрел на то, как резкие порывы треплют смородину и сливу, как косыми линиями падают на стекло капли и слушал, как шумит ветер и громыхают листы оцинкованной стали на крыше. Иногда он вздрагивал от близкого грома, иногда закрывал глаза.
Ему казалось, что он просидел так целую вечность.
Снаружи шумело и гремело, но ливень так и не начинался. Часа через полтора ветер стал стихать: буря уходила дальше на юго-запад. Послышался звук мотора, в котором Денис сразу узнал «Волгу». Хлопнула калитка. В дом поднялись мама и дядя Вова. Денис бросился в кровать, чтобы если кто-нибудь из них войдёт, прикинуться спящим: это иногда уберегало его от бед.
Послышался вздох Страуса, громкий и долгий:
– Маша, давай выпьем чая, успокоимся. Надень это. Ну надень, замёрзнешь.
– Это был отец, я тебе говорю! – прошептала мама.
– Ты просто упала с лестницы. И ветер. Люди принимают ветер за… Хорошо, что обошлось. Видишь – я здесь, не бойся, – послышался скрип, кто-то передвигал стулья.
– Я не останусь больше в этом доме ни минуты. Слышишь? Ты слышишь меня?
– Слышу, слышу. Успокойся, – мужской голос тоже перешёл на шёпот.
– Нет, ты не понимаешь! Всё проклято!
– Хорошо, давай просто пойдём ко мне. Там много места, только кровати застелить. Пойдём?
Звякнули чашки, что-то упало на пол.
– А где Денис?
– Я не знаю! На своём чердаке!
Раздался тихий стук в приоткрытую дверь денискиной комнаты. Не дождавшись ответа, дядя Володя вошёл в комнату.
– Денис, ты спишь? Денис, вставай. Маме нужна и твоя помощь.
«Он ничего не понимает!» – подумал мальчик. Хотелось просто ждать, когда всё само собой успокоится, когда его оставят, однако Страус не уходил. Лежать к нему спиной в тёмной комнате было страшно. Не выдержав этого напряжения, Денис перевернулся на кровати, отползая к стене.
– Сегодня надо переночевать у меня. Здесь… – он замялся, на ходу выдумывая причину, – здесь молния может ударить. В антенну.
«Как же, молния. Дедушка два громоотвода поставил» – подумал Денис. Нахмурившись, он, не поднимая глаз, натянул ботинки и принялся завязывать непослушными, снова дрожащими пальцами шнурки.
Дом дяди Володи пах табаком и одеколоном. Запахи были резкие, чужие. Звучало всё тоже по-чужому, более звонко. Денису выделили маленькую комнату с окном, смотревшим в сторону дедушкиного дома. На кровати лежали две подушки, скатанное трубкой шерстяное одеяло и постельное бельё, к которому было неприятно прикасаться. Когда Страус зашёл, чтобы помочь мальчику с постелью, Денис резко, тем же тоном, каким раньше ответил Артёму про девчонок, бросил:
– Я сам могу.
У противоположной стены стояли большой тёмный шкаф, два стула с развешанными на них майками и брюками и высокая табуретка. На табуретке дымилась чашка чая, белая с синей птицей; рядом лежала пачка печенья. «Юбилейное». Денис любил его – больше правда с какао. С некрепким какао, сваренным без сахара: такое пил дедушка. Сначала Денис не понимал, что может быть вкусного в горьком какао, но попробовав его однажды вместе со сладким печеньем, навсегда полюбил этот вкус.
Кровать он всё-таки заправил, разве что пододеяльник остался пустым: Денис укрылся им одним, отодвинув колючее одеяло к дальнему краю. До утра сознание мальчика, не способное погрузиться в тихие воды ночного отдыха, плавало по самой кромке сна, и миражи последних событий сопровождали его.
Глава 6. Свобода
Дядя Вова встал с рассветом. Шумел на газовой плитке чайник, стучали какие-то предметы, хлопали дверцы мебели. Звуки чужого дома, ме́ста, которым управляет большое незнакомое существо, должны были поддерживать холодок страха в груди мальчика, но бояться Денис устал: в это лето стремительно менялся не только мир вокруг него – менялся он сам.
Завтракали на веранде. Мама со вчерашнего вечера не сказала Денису ни слова и сейчас сидела в большом белоснежном халате с кружкой кофе напротив мальчика. Что-то поменялось в её отношении к Денису. Раньше она следила за мальчиком взглядом надзирателя или начальника, выискивая промахи и ошибки (порою мнимые), или просто теряла к нему интерес; теперь же она избегала смотреть на сына, будто боялась его.
Ковыряя неудобной ложкой омлет, Денис готовился задать вопрос, готовился тщательно: мальчик начинал понимать, как работает интонация, с которой произносятся слова. «Как с Артёмом» – это было самое сильное, секретное оружие Дениса. Ещё надо посмотреть на дядю Володю. Он точно знал – надо. И не отвести потом глаз. Собравшись, он положил ложку:
– Можно я пойду в наш дом, на чердак? Корабли делать.
Страус бросил короткий взгляд на маму, которая сидела так, будто не слышала этого вопроса или он не имел к ней никакого отношения, затем посмотрел на Дениса:
– Ну конечно можно! Да, Маш? Ты ведь уже взрослый и будешь аккуратен?
– Да, – коротко ответил Денис, внутренне сжавшись и ожидая реакции мамы. Но никакой реакции не последовало. Денис, не веря в свой успех, на секунду замер, а затем побежал в сад.
Забора между их участками не было – только канава. Денис перепрыгнул её и, ступив на знакомую дорожку, перешёл на шаг. Он оказался один на участке; он шёл по дедушкиной дорожке к дому, построенному дедушкой. Сколько свободы! На лице его появилась улыбка. Мальчик понимал, что свобода эта – призрачная, что всё может снова перемениться, именно поэтому нужно сполна насладиться новым чувством, сильным, пьянящим.
Не замечая времени, с азартом работал Денис на чердаке. Он смог сам заменить сломанную пилку лобзика – никогда ещё это не выходило без помощи дедушки. Теперь можно было выпилить любую деталь! Только нужен чертёж: не строгать же сухогруз из цельного бруска. Здесь опять сталкивался он с делом, в котором не хватало навыков, знаний, опыта: молодой возраст есть друг увлечений, и он же – их враг.
На первом этаже стоял молочный бидон на двадцать пять литров, полный колодезной воды (дядя Володя каждую неделю привозил пару таких из соседней деревни), в шкафу нашлись три пачки печенья и прошлогодний шоколад. Разобравшись с едой и водой, Денис надел клетчатую рубашку и пошёл в сарай за стамесками. Около высокого куста жимолости его окликнул дядя Володя:
– Денис, можно с тобой поговорить?
Мальчик опешил и удивлённо посмотрел на высокого человека в белой рубашке, озабоченно хмурящего брови. Не дождавшись ответа, тот продолжил:
– У всех нас сейчас сложный период. Я уверен, что всё само наладится, просто нужно время. Я и твоя мама… – он замялся, – мы думаем, что лучше будет жить у меня. Ты можешь ходить в старый дом, только говори мне. Главное, не делай ничего плохого. Чтобы всё было спокойно.
Дядя Володя засунул руки в карманы брюк и, стараясь говорить как можно беззаботнее, добавил:
– И приходи через час обедать.
Он развернулся и пошёл обратно. «Не мешай нам» – произнёс про себя Денис фразу, означавшую слишком много. «Вырасту – стану один жить. Нет, лучше устроюсь на корабль» – решил Денис и всунул зубастый ключ на длинной ножке в замок сарая.
Без пятнадцати восемь Денис включил радиостанцию. На частоте 14.300 снова шумело «море». «Только бы он вышел сегодня, – думал Денис, – два дня уже не говорили». Он подошёл к окну и посмотрел на небо: никаких признаков непогоды. Правда между ними, считай, вся страна – где-нибудь да идёт гроза…
Минутная стрелка скакнула на двенадцать. В эфире по-прежнему переливалось странное, сложное шипение. Денис немного покрутил ручку плавной настройки, затем откинулся на спинку стула и вздохнул. Внезапно из динамика раздался треск помех и затем ясный, разборчивый голос Луки:
– Здесь Ульяна, Дмитрий, Василий, Харитон… Я Лука́, «Равенск», приём…
– Я Денис, я Денис, приём! – радостно сжав микрофон, прокричал Денис.
– Слышу тебя отлично, Денис! Как дела? Вчера ждал тебя. Приём.
– Тоже тебя слышу очень хорошо! Вчера была гроза, и ещё много чего – долго рассказывать… – Денис вспомнил вчерашний вечер и замолчал.
– У тебя дома сложности? Приём.
– Вроде того, – Денис вздохнул. – Станцию дедушка построил, и я боюсь, что не смогу всё защитить. Сохранить. Если что-нибудь сломается, я даже починить не смогу, понимаешь? Приём.
– Я думаю, твой дедушка сделал хороший передатчик. Ничего не сломается. А электронику выучишь по книгам. Приём.
– Выучу обязательно, – уверенным голосом произнёс Денис. – Как сегодня море? Тихое? Приём.
– Качает, баллов пять. Идём 13 узлов, приём.
– 13 узлов – это как?
– Скорость так меряется: морские мили в час. Это будет… Так, два по тринадцать минус два. Значит, 24 километра в час. Приём.
Денис вспомнил, как дедушка катал его на своём «Москвиче», оранжевом, уютном. Один раз машина сломалась, и они вместе чинили её на обочине.
– А на корабле, на «Равенске», бывают поломки?
– Конечно бывают, – тут же ответил Лука. – Знаешь, здесь постоянно надо всё проверять. Но я люблю чинить машины. А потом смотреть, как всё ладно работает. Приём.
– Я тоже! Сейчас правда деревом занимаюсь. Здесь в основном дерево, на даче.
Попрощались они уже в десятом часу. Денис выключил электричество, вышел из дома, закрыл входную дверь на ключ и спрятал его под уголок коврика. Все эти обычные действия безумно ему нравились. «Совсем как взрослый!» – подумал мальчик, направляясь к грядке, чтобы проверить медведку.
Салат исчез.
Кто-то выкопал совсем ещё молодые кустики, разбросав повсюду землю и оставив цепочку глубоких ям. Денис испуганно огляделся: он был один на участке, и мысль о ком-то, тайно залезшем в сад, чтобы своровать салат, вызывала в нём страх. Этот кто-то может всё ещё быть здесь! Прятаться за сараем, наблюдать! Он быстро пошёл в сторону дома дяди Володи. Было трудно заставить себя не оборачиваться, не бежать. «Что сказать маме? Если она узнает…» – сердце Дениса громко стучало в груди. Он перешагнул через канаву и замер: слева, под яблоней, газон был будто содран с земли, и на оголившейся почве лежали листья салата. Кустики были прикопаны, как будто их пытались пересадить. Мальчик осторожно поднялся по ступенькам и заглянул в ярко освещённую веранду.
– А вот и Денис! Как раз хотел тебя звать, – дядя Вова подошёл к нему и сделал рукой движение, будто хотел похлопать его по плечу или погладить, но передумал и опустил руку обратно. – У нас гречка! С тушёнкой. Мой руки и за стол!
