Дмитрий Александров
Аномалия
Глава 9
Весь следующий день я пытался уложить в голове информацию о проекте, мотая вперёд-назад быстро обраставший закладками секретный документ.
Три подводные лодки несли дежурство у берегов Антарктиды. Считалось, что при текущем развитии технологий их обнаружение врагом невозможно. Две лодки выполняли функции прикрытия и в случае необходимости могли стать основным модулем проекта. Была предусмотрена стыковка лодок между собой, а также с ГМ – Глубоководным Модулем, единственным средством доступа на станцию «Обь-2», покоившуюся на глубине шести километров на дне Африканско-Антарктической котловины.
Упоминались сеть тоннелей во льдах, подземный командный пункт и районы базирования средств волнового и баллистического противодействия вблизи Южного полюса, однако подробная информация была скрыта даже от меня.
Подводная лодка являлась основным носителем Прототипов – разумных гиперзвуковых летательных аппаратов с антигравитационным двигателем. Прототипы были средством доставки термоядерного заряда сверхбольшой мощности, а мы с Владом – каналом связи между ними и нашим вычислителем.
Документ давал только самые общие сведения, ничего не объясняя и оставляя порой лишь с названиями, индексами, аббревиатурами каких-то загадочных объектов, функции которых скрывались в непроницаемом тумане секретности. ГМ, АР, УКП, Изделие-28043Б… Неужели я всё это знал раньше наизусть? Каждый раз, задавая себе этот вопрос, я начинал мысленно перебирать кубик за кубиком шаткую башню воспоминаний о своём прошлом. Университет: вступительные экзамены (помню даже тексты задач по физике и химии), первый курс, незнакомый большой город… Школа – пустота. Никаких образов, никаких имён. Ещё дальше в прошлое: Камчатка, детство… Почему я не помню лиц родителей? Друзей? Башня разваливалась, и кубики беспорядочно катились по комнате моего сознания.
Одиноко и страшно.
Жить настоящим – таково было моё спасение, и я это хорошо понимал. К тому же моё настоящее не давало никаких поводов для сожалений. У меня сейчас было всё, о чём в детстве мечтают мальчишки: секретный проект, тайны, генералы, подводные лодки, подземные базы… и в центре всего этого – я.
Чувство ответственности, необходимость быть серьёзным, собранным – я и раньше любил эти вещи? Нет, не так. Любил ли я их до того, как попал в проект «Волхвы»?
* * *
Чтение приходилось постоянно прерывать: в моём настоящем существовали не только тайны, но и всевозможные уколы, процедуры, измерения. Существовала и скрытая под слоями бинтов рана в груди. Впрочем, медицинские заботы меня вовсе не раздражали. Они воспринимались частью всего происходящего, добавляя чувства реальности. А это чувство было сейчас желаннее всего.
Доктор Карцев навещал меня каждое утро и вечер. Тихим, умиротворяющим, очень привычным голосом он рассказывал небольшие эпизоды из нашей с ним жизни: как мы смогли выбраться на рыбалку; как ехали на спецпоезде через Сибирь и попали в ночную грозу; как придумывали друг другу замысловатые шахматные задачи. Касаться в разговоре более далёкого прошлого мне пока запрещалось – это могло повредить восстановлению памяти. Доктор был человеком феноменального ума и энциклопедических знаний, и о чём бы ни шла речь, слушать его было большим удовольствием.
Помимо доктора, моим восстановлением занимались двое его помощников и дежурившие посменно медсёстры. Днём обычно приходили Виталина или Юля. Фамилий их я не знал. Виталина – невысокая спортивного сложения девушка со светлыми волосами и глазами оленёнка; Юля – темноволосая, почти с меня ростом, стройная, похожая на модель из журнала. Юля была на год старше меня, а с Виталиной мы и вовсе были ровесниками. Удивительно! Их молодой возраст разительно контрастировал с теми навыками, которые я наблюдал теперь ежедневно. Изменяя настройки сложных приборов, окружавших мою кровать, девушки практически не смотрели на панели. Скорость, с которой их руки нажимали на кнопки, щёлкали тумблерами и поворачивали реостаты, казалось, превосходила человеческие возможности. Шприцы для инъекций доставались из упаковки, приводились в готовность и заполнялись раствором одним плавным сложным движением, которое каждый раз заканчивалось неощутимым уколом. Комната блистала чистотой, все предметы быстро и незаметно ставились на своё место.
Глядя на это мастерство, я про себя называл их инопланетными машинами. Впрочем, они вовсе не были холодными роботами. Девушки порой проявляли ко мне излишнее внимание. Особенно Виталина. С самого первого дня она настояла, чтобы мы перешли на «ты», и я называл её Линой.
Сложность общения была в том, что всем им категорически запрещалось интересоваться моим прошлым, моей ролью здесь. Должно быть, для них я тоже представлялся своеобразным «инопланетянином» или новым молодым Гагариным, обладателем сверхспособностей, с которым здоровались за руку генералы. В свою очередь (хотя прямого запрета не существовало) я тоже боялся задавать лишние вопросы.
Внезапным разрешением этой неловкости стало обсуждение еды. Виталина интересовалась, что мне понравилось, что я хотел бы на обед, полдник или ужин. Выбор доступных продуктов на базе был ограничен, но девушка узнала у поваров, что они могут приготовить, составила целый список на трёх листах и вручила мне, с улыбкой наблюдая моё удивление.
Своеобразное «меню» было оформлено с той аккуратностью и изяществом, на какие способны лишь студентки-отличницы, конспекты которых, попадая в руки преподавателя, уже сами по себе гарантируют своей создательнице особое отношение и снисхождение в день экзамена: весь материал идеально структурирован, украшен рамками и значками, сделанными цветными ручками, буквы ровные, как в прописях…
Через три дня мне разрешили вставать, и у нас появилась новая тема для разговоров – цветы. Между двумя блоками комнат, связанных коридором, находилось большое пространство для отдыха: зал с диванами, столиками и книжными полками, разделённый на несколько зон прямоугольными ящиками с растениями. Здесь росли кофейные деревья, пальмы, фикусы, монстеры и каламондины (каламондин – гибрид мандаринового дерева с кумкватом. – Прим. автора), листья которых благоухали нежным цитрусовым ароматом, а на каждом столике стояла плоская тарелка с суккулентами. На высоком потолке в нарочном беспорядке были закреплены десятки ламп, имитировавших смену дня и ночи.
Был вечер. Мы сидели на диване у дальней от входа стены, рядом с каламондином, который особенно мне полюбился. Виталина отлично разбиралась в комнатных растениях, и теперь у неё появился внимательный слушатель. Мне было интересно абсолютно всё: происхождение, название, особенности ухода.
– Дома тоже такой рос. Мы называли его «мандаринка», он даже плоды давал. Благодаря нему я растения и полюбила. Однажды его уронила кошка – горшок разбился, и вся земля рассыпалась. Я так переживала; мне казалось, что если корни оказались на воздухе, то для растений это верная смерть. Помню, что проревела весь день, – она улыбнулась. Совсем лёгкая улыбка, еле заметная, смущённая. Лицо девушки – маска скромности и загадочной грусти – почти не выражало эмоций, и лишь в такие моменты, во время нашего общения, они начинали проявляться в мимике, в интонациях. Это было так непохоже на Юлю и других медсестёр: те улыбались ярко, неестественно, будто напоказ.
Я попытался представить, как на деревце смотрелись бы оранжевые шарики. Вспомнился Новый Год. Образы смутные, обрывочные, но тёплые и радостные. Это сочетание оранжевого и зелёного накрепко связалось у меня в сознании с домом и праздником, вот только подробностей никак не припомнить…
Виталина повернулась ко мне:
– Новогодний, правда? Хотя это банально…
– Вовсе нет! Хорошо же, когда у людей есть общие, всем понятные символы.
– Да, наверное хорошо.
Виталина рассказывала мне о своём детстве, любимых игрушках, о том, как боялась воды и долго не могла научиться плавать. А научившись, полюбила плавание и стала ходить в бассейн на занятия. Голос девушки был тихим, на грани шёпота, мягким, успокаивающим и вызывающим доверие. Рядом с ней всегда было комфортно. Это приводило к тому, что я не мог первым прервать общение (к чему взывало чувство долга), не мог попросить оставить себя наедине с планшетом, в котором ждали недостающие куски мозаики, выпавшие из картины реальности.
Я часто думал о Владе. Тот факт, что он находится на подводном крейсере, представляющем главную угрозу для нашего врага, наполнял меня сосредоточенностью на своей задаче, ответственностью за его жизнь. Мы оба – телепаты. Но к сожалению, это вовсе не означает, что мы можем в любой момент мысленно поговорить друг с другом. Всё устроено гораздо сложнее…
Контакт отнимает очень много сил. Доктор говорил, что человек может даже умереть, если не будет как следует подготовлен. К тому же в девятом отделе опасались, что моё ранение затрагивает ткани, связанные с телепатическими способностями. Восстановление приближало меня к сеансу связи, поэтому я старательно следовал всем предписаниям персонала и, должно быть, казался врачам идеальным пациентом.
Глава 10
Рассмотреть своё ранение я смог лишь на шестые сутки. Регенератор – сложный аппарат, покрытый мягкими отростками с одной стороны и трубками подачи раствора с другой – сняли, и стал виден овальный ожог с затянувшимся отверстием в центре. Даже сейчас это выглядело пугающе: ранение волновым оружием в область сердца… По словам доктора Карцева, шансы выжить тогда оценивались в десять процентов.
Моё восстановление затягивалось. Генерал нервничал: наш вычислитель, день и ночь отслеживающий действия тысяч единиц вражеской техники, прогнозирующий новые возможности неприятеля, хотел как можно скорее загрузить исправления в разумы Прототипов. Счёт шёл уже на дни, и общее напряжение начало передаваться и мне.
Волнение. Это могло стать большой проблемой. Доктор Карцев, зайдя в комнату после ужина и сев рядом с кроватью, нахмурившись, листал данные последнего сканирования головного мозга:
– Тело будет готово к контакту через двое, самое позднее через трое суток. Но разум… – доктор посмотрел на меня сквозь стёкла очков. – Кайнын, ты не начал вспоминать?
Я покачал головой. Мне было лучше. Я чувствовал себя увереннее с каждым часом, знал, что делаю и ради чего. Но прошлое оставалось всё той же книгой без страниц. Доктор вздохнул:
– Главное – не отчаиваться. Мы тут придумали одну экспериментальную терапию. Комплексное воздействие на нервную систему; в теории должно быть исключительно эффективно. Попробуем прямо сегодня, если ты не возражаешь?
Я не возражал.
Через два часа за мной зашла Виталина, и мы отправились на нижний этаж, где находились процедурные палаты и хирургия. Палата Э-21, небольшая комната с резервуаром, заполненным прозрачной жидкостью. Вокруг – стойки с приборами. Судя по шлейфам проводов, тянущихся от них в разные стороны, техники спешили. В соседней комнате, за стеклом, – доктор с помощником, внимательно смотрят в мониторы…
Включился громкоговоритель, и доктор объяснил мне происходящее:
– Сейчас ты ляжешь в гипораствор. Над тобой – сканер ЦА (церебральной активности. – Прим. автора). Я буду наблюдать, как меняется карта, и давать команды ассистентам по направлению воздействия, поскольку автоматику мы, к сожалению, пока доделать не смогли. Ты окажешься в гипнотическом сне. Это нормально, не сопротивляйся. Если вдруг почувствуешь себя плохо – в руке у тебя будет кнопка.
Кнопка…
Я посмотрел на доктора через стекло и кивнул.
Ассистенты, точнее говоря, ассистентки – Юля и Виталина. Быть перед ними обнажённым никакого особого дискомфорта не доставляло. Может быть потому, что с момента моего пробуждения здесь, в лаборатории, это стало чем-то естественным и привычным. Или потому, что я был таким всегда? И всё же глаза оленёнка проявляли ко мне больший интерес, чем того требовала ситуация. Говоря откровенно, внимание Лины было мне приятно. Проблема заключалась в другом: не является ли это помехой для моей работы? Не следует ли поговорить об этом с доктором? С другой стороны, результатом такого разговора мог быть перевод девушки из лаборатории, что, после всей заботы и внимания с её стороны, выглядело… невежливым?
Жидкость в резервуаре тёплая, похожая на воду, но не такая текучая; она лишь немного покрывает тело. Форма дна повторяет мои очертания, лежать удобно. Девушки надевают наушники, поворачивают тяжёлые приборы на кронштейнах; я закрываю глаза. Щёлкают реле, и я сразу чувствую тепло, распространяющееся от кончиков пальцев по рукам и ногам. Постепенно тепло превращается из меры температуры в состояние мышц, состояние нервных окончаний, ведущих к ним – тепло, спокойно… Такая расслабленность, которой я не испытывал никогда в жизни. Невесомость. Приборы помогают мне управлять телом. Они дышат за меня, сердце переходит под их контроль, каждая мышца тела повинуется им. Мозг теперь свободен. Он может лишь наблюдать за тем, как точные движения приборов приводят тело в состояние идеального комфорта, идеального равновесия, и состояние эйфории от этого наблюдения захватывает моё сознание, моментально отключая меня от реальности. Звуки пропадают; я движусь в пространстве бессознательного. Вокруг появляются облака. Они тёплые и влажные. К ним приятно прикасаться, приятно лететь сквозь них…
Внезапно я оказываюсь на берегу реки. Воздух прохладный, чистый; высокая трава, почти с меня ростом. Человек в плаще уверенно забрасывает блесну на толстой леске к дальнему берегу. Крутит катушку, затем резко подсекает. Удилище выгибается дугой: рыба тяжёлая, сильная. Но борьба длится не долго – умелые руки рыбака приводят беснующуюся добычу к берегу, и вот уже она, подцепленная багориком, извивается на гальке. Большая, килограммов двенадцать! Мальчик подбегает к бьющей хвостом рыбе и бросается на неё сверху, пытаясь удержать скользкую добычу. «Дедушка, смотри – я медведь!» Рыбак смеётся и гладит мальчика по голове: «И вправду, настоящий медведь, Кайнын!»
Хочется побыть там подольше. Просто смотреть, вспоминать… Но всё вокруг становится бледнее, река пропадает. Трава вокруг меня теперь короткая и сухая; вдалеке виден силуэт вулкана, над ним висит большое белое облако. Впереди серое здание с синими полосками. Два этажа, много людей. На крыше стоят два человека. На высоком – шляпа цвета хаки с загнутыми вверх полями. Такая была у дедушки. Слышен шум взлетающего самолёта. Какой неприятный шум… Не люблю звук самолётов. Не хочу быть в этом месте. Мне становится холодно. Я поворачиваюсь и бегу обратно к реке, но реки здесь нет. Река осталась где-то далеко-далеко, и вокруг меня расстилается лишь бесконечное пространство белого как молоко тумана.
Туман.
Иногда впереди мелькают силуэты людей, но стоит пойти в их сторону, как они исчезают. Тишина и пустота. Снова силуэты, приближаются ко мне. Это папа и мама! Фигуры не разглядеть, но я точно знаю – это они!
Я бегу к ним.
Туман всё плотнее и плотнее. Мешает двигаться. Ноги становятся ватными, тяжёлыми… Так я никогда не догоню их!
Силуэты всё дальше от меня. Они уже почти не различимы, только две еле заметные тени посреди пугающей мёртвой пелены.
Пропали.
Как теперь их найти в этом тумане… Почему я не закричал? Не привлёк их внимания?
Они не могут меня услышать.
Я не могу добраться туда, где они сейчас.
Темнота.
Маленькое помещение. Стен не видно, но я точно знаю, что они рядом, что пространства очень мало. Здесь пыльно, тяжело дышать.
Открывается дверь, входит невысокий толстый человек. Мои глаза не привыкли к яркому свету. Я щурюсь, закрываюсь ладонью, пытаюсь отползти в угол комнаты. Человек поднимает рукав пиджака, смотрит на громоздкие золотые часы…
Доктор!
Андрей Петрович!
Доктор, скорее! Заберите меня отсюда!
Доктор!!
Я пытаюсь отползти в тень, но чьи-то руки не дают мне двигаться. Внезапно всё пропадает, и передо мной возникает испуганное лицо девушки. Я лежу в воде, на мне сидит девушка с короткими светлыми волосами. Она крепко прижимает мои руки ко дну резервуара. На ней чёрный халат. Стены вокруг тоже чёрные. Я пытаюсь вдохнуть. Откуда-то сверху раздаётся громкий голос: «Да, держи его! Не давай ему двигаться! Юля! Брось всё это, возьми отвёртку. Скорее! Вытащи экран замка. Там должны быть восемь проводов – цвета радуги и чёрный. Замкни синий с жёлтым, красный с фиолетовым и чёрный с зелёным!»
Палата Э-21, терапия, секретная база девятого отдела. Лина.
– Всё, я пришёл в себя, – тихо сказал я. В этот момент дверь аппаратной открылась, и доктор Карцев, раскидывая висящие провода, бросился к резервуару:
– Кайнын! Ты в порядке? Как меня зовут? Название проекта?
– Карцев Андрей Петрович, проект «Волхвы».
Я сел и огляделся. Пахло горелым железом. Оборудование разбросано по углам, прочные металлические кронштейны вырваны из стен. Трещины на триплексе аппаратной. Рядом со мной на коленях стоит доктор Карцев, сзади него, с большим чёрным полотенцем в руках, – Виталина.
– Что случилось?
– Ты немного разрушил лабораторию, Кайнын.
– Разрушил? – я посмотрел на руки, но доктор покачал головой:
– Нет, не сам. Твой разум. Телекинетическое воздействие. Мы знали, что такое возможно, но масштабы, Кай, масштабы! Потрясающе… Виталина Валерьевна, позаботьтесь о нём, а мы расчистим проход и привезём другую каталку.
Мы остались одни. Я попытался встать, но Лина положила мне руки на плечи:
– Не надо, это опасно. Тут легко упасть, да и сил сейчас мало.
Я кивнул. Сил не было совершенно.
Девушка с обычной быстротой и точностью переключила рычаги, сливая жидкость из резервуара, и укутала меня полотенцем. «Опять как робот» – подумал я, но в этот самый момент она остановилась и посмотрела мне в глаза. Несколько секунд длилось молчание. Хотелось заполнить его словами, выражавшими эмоции от только что произошедшего. «Я переживала» и «прости, что всех испугал» – эти фразы были естественны и нужны, здесь и сейчас, но так и не были сказаны. Лина смутилась и, отведя глаза, принялась меня вытирать.
Я чувствовал себя виноватым. И дело было не в устроенном неосознанно погроме (разумеется, это была очевидная и явная вина, и, судя по разрушениям, я подверг опасности всех находившихся рядом), а в том, что смелость девушки, её попытка показать мне свои чувства, осталась без ответа, и моя растерянность (пусть и вполне объяснимая) стоила ей смущения. И хотя для большинства людей произошедшее покажется незначительным и даже забавным пустяком, для инопланетной машины с глазами оленёнка пустяком это не было. Я видел.
Я увидел её мысли.
Глава 11
В эту ночь Аномалия явилась за мной.
Перейдя границу сна и яви, я на восемь часов потерял возможность вернуться в реальность – такова была сила инъекции снотворного. Я провалился в глубокий беспокойный сон. Мне снился Влад. Он просил спасти его, прийти за ним как можно скорее. И вот мы снова стоим на площадке в конце дороги. Вокруг горы, одни только горы. Монстры, каких я раньше никогда не видел, бегут на нас…
Каждый раз я проигрывал, и монстры набрасывались на беззащитного друга. Это повторялось много раз: мольбы о помощи, сражение, жуткая сцена пира чудовищ. Зрелище, от которого начинались судороги и тошнота, от которого я задыхался. Пять? Десять? Сколько было уже этих сражений? Обречённость, боль, страх – я был заперт с ними на долгие часы, которые во сне превращались в дни.
Когда вместе с утренним сигналом часов хватка препарата ослабла и позволила мне вернуться, вырваться из кошмара и открыть глаза, я был одновременно самым несчастным и самым счастливым человеком во вселенной. Счастливым – потому что всё оказалось лишь сном, просто сном. Но туман пережитого ночью ещё не рассеялся до конца; все мышцы болели, во рту ощущался неприятный металлический привкус, одежда и простынь были пропитаны потом, одеяло лежало на полу.
При виде этой картины доктор Карцев, зашедший проверить мои показатели, спешно вызвал дежурную медсестру и бросился ко мне, снимая с шеи всегда находившийся при нём круглый сканер. Я попытался успокоить его, но из-за пересохшего рта голос, кажется, лишь добавил тревоги за моё состояние.
После тёплого душа, завтрака и пары инъекций я, наконец, полностью пришёл в себя. Доктор настаивал, чтобы я провёл день в кровати, и мне с большим трудом удалось добиться разрешения побыть в Зале Цветов (так сотрудники лаборатории называли иногда комнату отдыха).
Доктор сидел за столиком, разложив три планшета и сравнивая длинные таблицы данных. Он вздохнул, по очереди погасил экраны и посмотрел на меня:
– Прости. Ты вчера оказался в роли подопытного для эксперимента. Оборудование ещё сырое, и данных было мало…
– Андрей Петрович, не переживайте. Если это поможет делу – я готов на что угодно.
– И всё же хотелось бы минимизировать риски… – доктор глубоко вздохнул и продолжил. – Кайнын, есть вероятность, что завтра нас эвакуируют на резервную базу.
Я удивлённо взглянул на него:
– Эвакуируют? Зачем?
– У военных появилось подозрение, что местонахождение комплекса известно нашему противнику. Пока они разбираются в ситуации, генерал считает правильным перестраховаться. Такое уже было год назад, просто ты…
Доктор замолчал, не договорив фразу. «Просто ты не помнишь» – закончил я в голове. Я действительно не помнил. Ни прошлой базы, ни моего знакомства с проектом, ни людей, окружавших меня. За несколько дней усердного изучения документов, разговоров с доктором и генералом я, казалось, восполнил большинство пробелов в знаниях. Но память человека не просто набор информации. Это сложная субстанция, в которой эмоции, ощущения, собственное отношение к событиям запоминаются вместе с этими самыми событиями; где имя знакомого человека и изображение его лица неотделимы от его мимики, характера, интонаций. Память хранит объективное вместе с субъективным, и никак иначе.
Я смотрел на широкие листья стоявшего у дивана растения и пытался понять, что же меня беспокоит. Не память – с этим я смирился, предоставив всё природе и времени. Но что тогда? Возможная эвакуация? В конце концов, это рутинная процедура для людей, связанных с проектом такого уровня. В каком-то смысле даже изначально запланированная – не зря же существуют запасные лаборатории…
В этот момент доктора вызвали по интеркому. Я так и не успел задать ему вопросы, крутившиеся в моей голове.
* * *
На ужин была гречка с печенью и маленькое яблоко, светло-зелёное, с едва наметившимися красноватыми полосками на одном боку. Виталина сегодня так и не появилась. Может быть, военные проверяют сотрудников? Или простуда? В стерильных условиях базы подхватить простуду практически невозможно, но это было бы самое простое, а главное, безопасное объяснение.
Я написал доктору, что хотел бы поговорить, но ответа не было. Дежурная медсестра, девушка лет тридцати с восточными чертами лица, сообщила, что доктор срочно покинул базу и вернётся завтра. Странно, почему он не предупредил меня? Должно быть, дело действительно срочное и важное…
Засыпая, я вспоминал Камчатку. Мы с дедушкой идём по берегу. Повсюду следы медведей, но мне не страшно: медведи не враги, а такие же обитатели этих мест, как и мы. Они тоже охотятся и радуются вкусной свежей рыбе. Бывает ли медведям одиноко?
* * *
В девять утра Юля привезла завтрак. Это было неожиданно, ведь ходить мне никто не запрещал. Я удивлённо посмотрел на неё:
– Как раз собирался в столовую… Вставать нельзя?
Девушка улыбнулась:
– Нет-нет, просто я подумала, что здесь читать будет спокойнее. Доктор просил передать это, – она протянула мне чёрный конверт с голограммой «совершенно секретно». – Ознакомишься за завтраком? Я зайду через тридцать минут.
Распечатав конверт, я вытащил листок сероватой бумаги с проступающим защитным узором и водяными знаками: доктор предупреждал меня, что сегодня в полдень состоится пробный сеанс связи. Сам он не сможет присутствовать, его заменит доктор Пуац – мне надлежало выполнять все его инструкции. Дата, подпись, печать девятого отдела.
Странно.
Доктор должен присутствовать. Он один знает всю процедуру; без него, судя по документам, связь ещё ни разу не проводилась. К тому же эта внезапность! Готов ли я?
Размешивая кусок масла в овсяной каше, я пытался придумать объяснение происходящему. В лаборатории ещё со вчерашнего дня повисло ощущение тревоги, скрытой опасности. Видимо, ситуация требовала срочных, отчаянных мер. Доктор, генерал, участники проекта – все верили в меня. Я не должен их подвести. В любых условиях нужно просто стараться по максимуму, и у меня достаточно способностей для этого. Если доктор считает, что я смогу, то почему я должен сомневаться в себе? Доктор знает меня лучше всех, лучше меня самого. Он знает меня абсолютно. Мои мысли и переживания занесены в таблицы, превращены в цифры сложными машинами. Этот листок не только высшая степень секретности, но и высшая степень доверия.
Вернув себе боевой настрой, я закончил завтрак и убрал послание обратно в конверт. Теперь надо встать и размяться. Я снял халат, повернулся… и замер. На столе сидел человек в клетчатой рубашке.
Жестом, уже знакомым мне по Аномалии, он поправил манжет, и не глядя на меня, спокойным голосом произнёс:
– Не говори им. Никому, даже доктору.
Опять галлюцинации?
Его существование внутри мира Аномалии было более-менее естественным, но появление здесь, в реальности, противоречило самому здравому смыслу. Галлюцинации – это неготовность. Моя неготовность выполнить миссию. Что мне делать? Мне так нужно поговорить с доктором…
– Нет, не нужно. Я не галлюцинация. Повторяю – никому не говори цифры.
Я смял халат и бросил в человека. Ударившись о его плечо, ткань упала на пол. Незнакомец театрально вздохнул:
– Времени мало, так что расскажу кратко. Цифры очень важны. Ты создал Аномалию. Ты придумал пароль, по которому Аномалия узнает тебя, в какой бы форме ты ни оказался. Цифры – это пароль. Просто перескажешь их своему другу, и всё будет хорошо. Правда сначала тебе нужно выжить в остросюжетном шпионском боевике. Письмо-то – поддельное.
Одновременно со словом «поддельное» раздался стук в дверь. Не дожидаясь моего ответа дверь отворилась, и в комнату вошла Юля. Она подошла прямо к столу, наклонилась, поднимая лежащий на полу халат. Девушка не видела и не слышала моего гостя! Человек повернулся ко мне, указывая на медсестру:
– А это – шпионка! Теперь ты вооружён информацией. Удачи!
Человек в клетчатой рубашке исчез.
Юля повесила халат на стул и подошла ко мне, мягко, по-кошачьи улыбаясь:
– Ну как? Ты готов?
Я пожал плечами. Что нужно делать в этой ситуации? Верить незнакомцу? Считать его галлюцинацией? Я почувствовал её руку на плече.
– Всё будет хорошо, Кай. Не сомневайся в себе.
Мы вышли в коридор. Вокруг стояла тишина, ни единого звука, кроме наших шагов. Свет в комнате отдыха тусклый, приглушённый. Обычно утром он ярче. На посту охраны напротив комнаты – никого. Я не мог припомнить, чтобы хоть раз видел это место пустым. Напряжение нарастало. Что если всё именно так, как сказал мне невидимый посетитель?
Я немного отстал. Юля не сразу это заметила, а когда повернулась, за дверью комнаты, находившейся по левую руку от меня, послышался грохот падающих предметов. Дверь распахнулась, и в коридор выскочила Виталина. Светлые волосы растрёпаны, на халате следы крови:
– Кай, беги к щитовой! Там выход!
Юля, не меняя выражения лица и даже сохраняя лёгкое подобие улыбки, дотронулась до уха и спокойно произнесла:
– Мистер Пуац, у нас проблемы. Нет, медсестра. Да, я поняла.
Её правая рука с нечеловеческой скоростью выхватила из кармана халата устройство, похожее на толстую авторучку. Конец её, направленный на нас, засветился ярким рубиновым огоньком. Я бросился вперёд, отталкивая Лину обратно в сторону открытой двери, но девушка обхватила меня за пояс, останавливая и заслоняя от опасности. Её движения были быстрыми, а руки – неожиданно сильными. Раздался негромкий хлопок. Лина вздрогнула, руки её внезапно ослабли. Я попытался удержать девушку от падения и почувствовал, как ткань халата под моей рукой становится влажной от крови.
Мы опустились на пол. До конца не осознавая или не желая осознавать происходящее, я смотрел вверх, прижимая к себе голову Лины. Юля стояла в трёх метрах от нас, в прежней позе, направляя ручку-пистолет точно на меня. Сзади по коридору к ней бежали двое: невысокий толстый человек и медсестра из ночной смены. Внезапно весь свет погас и коридор погрузился во тьму. Топот ног спереди, сзади, глухие удары в потолок. Затем сильная рука схватила меня за запястье и знакомый голос прошептал: «За мной!»
Генерал!
Мы бросились обратно по коридору, прижимаясь к левой стене. Это спасло нам жизнь, поскольку по тому месту, где я только что находился, и затем вдоль всей правой стороны коридора по полу забарабанили пули, выпущенные из автоматического оружия. В замкнутом пространстве звуки выстрелов оглушали, в ушах звенело. Лина! Что с ней? Мне хотелось остановить генерала, вернуться, спасти девушку, пусть даже ценой собственной жизни!
Мы оказались в конце коридора. Здесь пространство расширялось, образуя ниши справа и слева. Справа – служебное помещение, слева – двери, ведущие на кухню и в столовую, прямо – щитовая. Генерал втащил меня за угол, перекатился по полу в противоположную сторону и выстрелил из-за угла. В ответ темноту коридора около комнаты отдыха озарил мерцающий огонь, и град пуль, высекая искры и рикошетя от бетона, обрушился на стену за спиной военного. Снова всё стихло. В темноте я услышал его тихий шёпот:
– Я открою дверь щитовой. Ты ждёшь до счёта «три». Если нет выстрелов – мигом туда. Всё понял?
– Да.
Нет, нельзя бежать! Я не должен оставлять Лину. Это предательство! Но разве моя гибель не будет предательством для миллионов жизней других людей, мирное небо над головой которых защищает проект «Волхвы»? Может быть, генерал знает, что делает? Да, он же профессионал! Он отвлекает их на себя. Генерал разберётся, нужно просто не мешать. Нужно хорошо делать свою работу.
– Раз. Два. Три.
Я вскочил и бросился в еле заметный проём приоткрытой двери. За спиной раздались выстрелы, дверь захлопнулась. Удары пуль по металлу. Надо… Стоп! А что надо делать дальше? Выставив руки перед собой, я медленно пошёл вперёд. Вдоль стен тянулись металлические шкафы с оборудованием. Я касался их плечами, наталкиваясь на провода и протискиваясь в узкий проход. Ещё одна дверь. Я толкнул её от себя. Тяжёлая масса металла со скрипом повернулась на петлях, открывая выход в освещённый тусклым светом коридор. Стены обиты всё тем же металлом, окрашенным матовой чёрной краской.
