В двенадцать ночи в поселке ночь.
Громоотвод, луна и тени,
Ни лай, ни стук, ни скрип ступени.
Ни ветер, спрятавшийся прочь.
От мертвой тишины невмочь.
Мерещится, хрустят колени,
И на руке, как на измене
Колотит маятником "swatch".
Вдруг яркий свет. Пришельцы? Сталкер?
Нет. Милицейские мигалки
Плясать ступили в хоровод.
Регулировочные палки
Как жала тянутся вперед
Как шершни жадные на мед.
Душевно убедительную фразу
Не записав забыл. Взамен ее
С трибуны льется только суровьё
Бодяжных слов под сладкую гримасу.
Минута за минутой, с четверть часа
Мы фразу ждем, не слушая чутье,
Напрасно, прозорливое свое,
Пойти в буфет пролить стакан Шираза.
А тот, все говорит и говорит,
Как на току глухарь, не видя зала,
Холеный и напыщенный на вид.
Очнулся. Это где-то прозвучало:
"Смотри, оратор, публика сбежала,
Не задержался даже трансвестит".
Даже не спят, а сладко дрыхнут сони
Со сновидениями в голове,
Бомжи на гладко выбритом газоне
У Каланчевской станции в Москве.
В босые ноги въелась чернь под кожу
Цвета дорог, до самой до кости,
Распластанные, как на царском ложе,
Попавшемся случайно по пути.
В тени от крон холеных лип не жарко.
Дремотой сщурен самый бдящий глаз.
Сравнить с животными сафари парка
Невольно просится, в их тихий час.
Шум от Москвы внизу, как колыбелька
Мамаши хлопотливой морит в сон,
Будь отпуска денек, уж где неделька,
Лег прикорнуть и я бы на газон.
Банка пива по пути,
С галстуком рубашка,
Сердце гопника в груди,
Словно, в клетке пташка.
Позади давным – давно
Подворотни – драки,
Три напёрстка – казино,
Мусора‘ – собаки.
Нет отвисших у колен
Шаровар на кеды,
У мочой залитых стен
Под плевки беседы.
Не в карманах кулаки,
Не таят заточку,
Строят домик у реки
Для жены и дочки.
Смотрит солнце на газон
В плитку тротуара,
Что за звуки? Это звон -
Хипстера гитара.
Сердце гопника как гром
Застучало в уши.
Как собака за котом
Броситься бы. Ну, же!
Раскроить слащавый фас,
Растоптать гитару,
Ну, же! Нет. Не в этот раз.
Дней, так, через пару.
Бывает тишина перед закатом,
Всё останавливается когда.
Туманом покрывается вода,
Отодвигая берега куда-то.
И только звук, один, в пределе взгляда
Идет из ниоткуда в никуда.
Это звучит, возможно, пустота
Или отлив, сползающий в фарватер.
Так хорошо, что ничего не надо,
Только бы слушать, слушать этот лад,
Как колыбельную из звездопада.
Разрушит идиллический закат,
Как ледяной водою из ушат
Ружейный залп и пушек канонада.
Американская мечта.
В шесть лет на крышках лимонада
Свой первый доллар. В двадцать два
Свой первый офис в Колорадо,
Затем свой первый миллион,
Свобода, разум и лояльность,
Семья и в рамке Вашингтон.
Другое, русская реальность.
Начало то же. Первый рупь
В шесть лет на банках из под пива.
В шестнадцать, как не трудолюбь,
И в двадцать пять, как не лениво
На свалках их не собирай,
Под сорок лет все те же банки,
Пакеты с мусором, сарай
С макулатурою, да санки.
Бьются и бьются глупые волны,
Катят на берег и камень горы,
Водами моря были так полны,
Двигались строем, казались мудры`,
В пену и соль разбились. И ладно.
Кто их жалеет? Из нас, ни один.
В море их слезы тонут обратно.
Сколько их там уже в массе глубин?
Черные слезы, горькие слезы,
Те, что как нефть, неприятны на вкус.
Те, обезличенно безголосы,
Что не услышал бы и Иисус.
Впрочем, услышит, поздно ли, рано
Великодушно простит, и потом
В дно безымянного океана
Молча впитает, означив крестом.
Так складываются порою тени
В сарае от предметов на гвоздках,
Другое, чем собачки и олени,
Рельефы до мурашек в волосах.
Чужой и Нечто, Фреди Крюгер, Хищник,
Вий, Челюсти акулы, Клоун злой,
В хоккейной маске жлоб с бензопилой,
Вампир… Но, апогей всему – гаишник
С радаром на треноге из костей,
С добычей рядом ставшей на колени
И тянущей ему стопу рублей.
Так складываются порою тени.
Мне виден искаженный барельеф
Начальника в день выплаты получки,
Суровой тещи ненасытный зев,
Детей голодных поднятые ручки,
Поникшую красавицу жену,
Ее слезу, невидимую глазу,
И где-то далеко в шкафу, одну
Под слоем лет родительскую вазу.
Зажмуриться и выключить бы свет.
Купеческий фасад Владивостока,
За ним мещанские дома кольцом,
Дворы, дворы. За ними видит око
Последний мало-мальски сносный дом.
За ним барак в барак, как шестеренки,
Ночлежки и приюты для бомжей,
И, наконец, трущобы Миллионки
Под маревом китайских фонарей.
Без улочек, приляпаны друг к другу
Притоны и курильные дома,
Над крышами их, мостики по кругу
Петляют, ненадежные весьма.
Прямо на них, разделывают тушку,
Бросая тут же, под ноги кишки.,
В хмельном угаре лапают подружку,
Помой плещут и с утра горшки.
Отрыгивает с ночи Миллионка
Труп проигравшегося морячка,
Какого-нибудь фраера, подонка,
Блатного, или просто чужака.
В его карманах шарят мародеры.
Одежду рвут. До драки за сапог.
Уволокут затем и тело в норы
Под Миллионку, под Владивосток.
Там где секретные ходы Триады
Прорыты под домами между свай,
Вокруг грунтовых вод, одной лопатой,
Связуя Миллионку и Китай.
Снегири на яблоне в феврале
С белым-белым инеем на крыле?
Нет же! Это яблоки, вопреки
Всем ветрам, подвешены как снежки.
Не сорвал не скушал их человек,
Не упали с осени в первый снег,
С мармеладной кожицей в холода
Превратились в камушки изо льда,
И звенят качаются, как стекло.
Соберу их всех, отнесу в тепло
Отогрею и, предрассудков без
В сепаратор их положу под пресс.
Как вино у девушки из под ног
Потечет в кувшин из под пресса сок,
Светлый как янтарь и густой как мед,
И хмельной, признаюсь уж, наперед.
Молчат в тумане сопки острова,
Уснули сосны на груди утеса
Сморенные дурманом сенокоса
Медовых трав подвяленных едва.
По горизонту тонкая канва
Рельефы обозначила белесо,
Мурашками поежилась береза,
О новом дне послышалась молва.
Первый комар запел под кроной ели.
С ним в сладкой полудреме, еле-еле
Настраивая в тембры голоса,
До первенца луча за пол часа
Защебетали птицы из постели
О снах про неземные небеса.
Каждой весной встают в зеленом поле
Сто тысяч одуванчиков-солдат,
Солдат, которые в земле лежат
Не по своей и не по божьей воле.
У каждого ресницы лепестки
Желтее солнца. В небо, что есть мочи
Торопятся во всю смотреть их очи
Вытягивая шеи-стебельки.
Спешат отцвесть. Пушинкой невесомой
Им только раз в году разрешено
С попутным ветром залететь в окно
Их, в дальнем далеке, родного дома.
Немцов мост.
То ли ты, то ли я, то ли он
В полный рост
У бордюра стоит, окроплен
Кровью роз,
Вниз стекают они как ручей
Горше слез,
Вопиют громче слов и речей.
И угроз
Цоколи белые обледенелые,
Крыши и матовые купола,
Голуби мокрые, вороны серые
В небе безликом из боя стекла.
Черные липы, кусты по обочине
Ровно по шнурке посажены в ряд,
В доски, как в гробики заколочены
Статуи в парке шеренгой стоят.
Солью и снегом обезображены
Автомобили из лужи в сугроб
Копятся в пробки, чихают разлажены,
Месиво лепят на бампер и "стоп".
Ленточки-символы с лета повязаны
И позабыты, в антеннах видны
Не развиваются, сделались грязные,
Траурно черные, цвета войны.
Чего не боится птица?
Она не боится ветра,
На крылья к нему ложится
Верстая миль километры.
Чего не боятся звери?
Они не боятся воли.
Они выгрызают двери.
Они убегают в поле.
Чего не боятся рыбы?
Они не боятся цели,
На нерест и в мель, и в глыбы
Идут до рубцов на теле.
Чего не боятся пчелы?
Они не боятся пули,
А тысячей, их уколы
Иной раз спасают улей.
Чего не боятся люди?
Должны не бояться слова.
Как только в них смелость будет,
Мир встанет на место снова.
Поребрик. Машина наряда.
Салон, в нем четыре бушлата,
Четыре наметанных взгляда,
Под бронзой натертых кокард
Застыли за миг, как "на старт".
Притушена ближняя фара,
Снег тает на ней в виде пара,
И в слякоти ног тротуара
За жижей шипованных шин
Бдит место размером в аршин.
Под цоколем две-три лампадки,
С десяток гвоздик на брусчатке,
Записка в картонном подпятке,
Два тоненьких слова, как нить:
"Свободу" – под ним – "не убить!"
На эту пару дней моя квартира
Тут, над водой, в устье проспекта Мира,
Где у Колхозной сдавлена река
В последние крутые берега.
Как хорошо, что нет моста, ни брода,
И лодки не кидают якоря,
Сюда уединиться от народа
Еще возможность есть, так говоря.
Присесть на камень на полоске пляжа,
Смотреть как мимо движутся в воде
Под гнетом собственного такелажа
Дум, мыслей и идей, другие, те.
Круги расходятся в воде под шелест,
Понятна суть: "Тебя, о Водоем,
В течении, косяк за косяком,
Приветствуем, идущие на нерест".
Слова простого народа
Про кризис и про обед.-
Эй, если, вдруг, у кого-то
К столу ни куска хлеба нет,
Тогда народный совет:
Откинь икру с бутерброда.
+1 на кресте аптеки
На углу, на Никитском с Тверской.
+1 колесо в телеге,
+1 на ухаб в мостовой,
+1 на долги банкрота,
+1 на пустой бутерброд,
+1 "ура" идиота
И булыжник в чужой огород,
+1 седина на темя
+1 нарушенный ГОСТ,
+1 на летнее время,
+1 пограничный блок-пост,
+1 анекдот подпольный,
+1 дорогой магазин,
+1 всегда не довольный,
Странно как, что всего +1.
Быстро меняется мир,
Дом мой становится тир,
Сад-огород – полигон,
Теща на кухне – ОМОН.
Друг, сослуживец, сосед,
Байкер, рыбак и поэт -
Каждый четвертый стукач,
Каждый, в душе их, палач.
Кровь на испуг пригубя,
Каждый теперь за себя.
Ночь через ночь снится сон:
Скошенный низко газон,
Входит лопата на штык,
Яму копает мужик,
Землю кладет в стороне,
Люди вокруг, в тишине
Просят простить за грехи.
Некто читает стихи,
Сытый, холеный на вид,
Делая вид, что скорбит.
Видимо он – это я.
Мне наплевать, что земля
Будет ли пухом тому,
Кто опускается в тьму
Ямы, на паре тросов.
Амен ему и фак офф.
Мы в меньшинстве. Нас только три. На десять
Циничных провокаторов лжецов,
Наивных легковеров простаков,
И тех, кому плевать. Как нас уравновесить?
Все очень просто. Нужно быть смелей.
Да что смелей. Бесстрашней троекратно,
И трижды постараться, мыслить стадно
Хотя бы трех разубедить людей.
Страшно начать? Начав, уже не страшно.
Младенцу тоже страшен первый вдох,
Младенца тоже извлекли врасплох,
Младенцу тоже было все вокруг не важно.
Звать меня – Сергей,
Звать меня – Богдан,
Звать меня – Андрей,
Звать меня – Иван.
Мне 17 лет,
Средний вес и рост,
Я блондин и брюнет
Моя жизнь – репост.
Компьютер – мой храм,
Интернет – мой рай,
Моя Родина там,
Где есть WiFi.
Эквиваленты цен на труд простой
Между моим колхозом и Москвой
Разбалансированы, будь здорово.
Не шутка, не архаика в два слова
Суть лозунга "Пол царства за коня".
Постричься отвели в Москве меня
К стилисту итальянцу на Арбате.
Претензия не к стрижке, а к оплате.
В моем уме измерилась она
В обмен на 45 мешков зерна,
На 18 уток с потрохами,
Или на 20 кроликов с маслами,
Но, впрочем, где уж в кролике масла,
На два барана или два козла,
Включая печень, легкие и почки,
Одну свинью плюс протьвень холодца,
На тысячу сто сорок два яица,
Что по объему три четвёртых бочки,
На пол коровы, или треть коня
На 22 колхозных трудодня
В семи потах и до седьмой отдышки.
Реально, может быть все это в стрижке?