Дмитрий Мамин-Сибиряк
На заимке
– Аполит, а ведь Найда у тебя не будет лаять, – начал опять Вилок, когда «брат Ипполит» поставил около нас кипевший самовар.
– Ну тебя… – сумрачно ответил «брат Ипполит».
– Нет, серьезно… – не унимался Вилок. – Давай три цалковых – я живо выучу. Вот как будет заливаться…
– Оставь ты его, – уговаривал я солдата. – Видишь, что человеку неприятно, и пристаешь…
– Разе он что понимает?
– Все, конечно, понимает…
– А ежели он лишенный ума? То есть как есть ничего не понимает. Отец-то оставил какую им заимку: три лошади, две коровы, штук десять овец, свиньи, куры, гуси – полная чаша. А где теперь все добро? Было да сплыло… А все Аполит разорил. Кабы не Иван Павлыч, так ходил бы по базару с ручкой, даром что из себя вон какое дерево стоеросовое.
– А пчелы?
– Ну, пчелы – особь статья. Действительно, Аполит ведет их отменно. А опять есть своя причина: табаку он не курит, водки не пьет, баб терпеть ненавидит – вот пчела сама и ведется. Она уж чувствует, божья тваринка… Подойди-ка к ней человек, который не в аккурате, – только ее и видел.
Разговор принял странную форму. «Брат Ипполит» пил чай вместе с нами, а Вилок говорил о нем, как об отсутствовавшем. Мне делалось даже немного неловко, особенно когда «брат Ипполит» смотрел на нас своими добрыми, детскими, непонимающими глазами – с нами сидело только тело, а ум витал в неизвестной области. Иногда «брат Ипполит» начинал что-то бормотать, – люди, которые живут в одиночестве, усваивают привычку думать вслух.
– Ишь бормочет, точно тетерев, – возмущался Вилок. – А поди разбери его, что он бормочет… И удивительное это дело, отчего у него никакая скотина не ведется. Ведь как он ухаживает за ней… Моет, чистит, кормит из рук, а скотина не держится. Аполит, петух-то у тебя жив?
– В избе… – сумрачно ответил «брат Ипполит».
– Вот видите… Уж и греха только было с этим петухом! У Аполита оставалась после отца последняя коровенка, а у нас на заводе вдова живет, значит, Савишна. Ну, так, одним словом, вдова, непокрытое место, все одно, как огород без изгороди: кто пойдет мимо – тот и отщипнет. При муже-то справно жила, а тут все хозяйство нарушила. Остался у Савишны один петушок… И что бы, вы думали, придумала она? Взяла этого петушка да к Аполиту: «Давай, слышь, меняться на корову. К чему тебе, мужику, корову, а петух тебе часы будет петь…» Ха-ха! То-то дошлая бабешка… Аполит-то возьми и променяй. Ей-богу, не вру… Вот спросите самого. Третий год петух с ним вместе в избе живет. И что только он с ним делает, Аполит, – мылом его даже мыл. А петух-то возьми да и захворай: с глазом у него что-то попритчилось. Так Аполит его на завод к дохтору носил. Все померли со смеху, как он его на руках тащил, точно баба с младенцем.
«Брат Ипполит» продолжал молчать, точно Вилок рассказывал о ком-то постороннем.
– Ну что у тебя петух-то? – приставал Вилок.
–: Отстань… – мрачно отвечал «брат Ипполит», глядя на огонь.
Я с Вилком остался ночевать у костра. В избе у «брата Ипполита» был разведен настоящий клоповник. А спать на открытом воздухе своего рода удовольствие, хотя с озера и тянуло сыростью и холодком, заставлявшими кутаться. Под утро, когда на небе появились предрассветные отбели, Орлик предупредительно заворчал. Вилок уже проснулся и шепнул:
– Барин, глядите, что Аполит выделывает…
Действительно, «брат Ипполит» вылезал из окна своей избы, свесив громадные босые ноги. Спустившись, он осторожно подкрался к воротам и постучал. В ответ послышался радостный визг Найды.
– Это он пса сердит… – шептал Вилок. – Да не потеха ли!..
Когда этот опыт не удался, «брат Ипполит» обошел заимку огородом и скрылся. Где-то на задворках послышался собачий лай.
– Это он сам лает… – объяснил Вилок, задыхаясь от смеха. – Ах, Аполит, Аполит!.. Да не Аполит ли…
Найда так и не залаяла, несмотря даже на камень, которым Вилок запустил в ворота. «Брат Ипполит» залез в избу через окно, а Вилок хохотал, спрятав лицо в траве.
III
Рано утром я с «братом Ипполитом» направился на охоту за утками. Вилок спал у костра мертвым сном. Провожала нас одна Найда.
– Ты у меня смотри, – повторил ей несколько раз «брат Ипполит».
Найда виновато вертела хвостом и жалобно взвизгивала. Остававшийся на берегу Орлик неистово лаял и делал попытку броситься за нашей лодкой вплавь. Я не охотник до водяного спорта и решаюсь ехать в лодке только в таких крайних случаях, как охота. Дело в том, что в разные сроки мне приходилось три раза тонуть, и на этом основании я питаю органическое недоверие к коварной водяной стихии. Впрочем, сейчас озеро было совершенно спокойно, еще не поднялся ночной туман. Маленькая душегубка, которая едва поднимала нас обоих, летела около камышей щукой. Там и сям срывались утки и благополучно исчезали, несмотря на мои выстрелы.
– Улетели… – добродушно повторял «брат Ипполит» после каждого неудачного выстрела. – Ишь, тварь, тоже чувствует.
Мне не в первый раз приходилось ездить с ним на охоту, и «брат Ипполит» знал все, что нужно. Водяная птица кормится главным образом ночью, а днем прячется на «лавдах», как называют здесь плавучие островки из ситника и осоки. Между ними образуются узкие проходы, в которых неопытный человек может заблудиться. Рассказывают, что в таких проходах погиб не один охотник, понадеявшийся на русское авось. Впрочем, «брат Ипполит» был в лавдах, как у себя дома, и наша утлая лодчонка смело пробиралась в самой гуще высоких зеленых зарослей.
Мы часа два плавали по зеленым живым коридорам, где ситник поднимался почти на сажень. Стоя в лодке на ногах, трудно было рассмотреть что-нибудь.
– Смотри, чтобы на озере не поднялась волна, – предупреждал я.
– Зачем ей подниматься? – спокойно отвечал «брат Ипполит», поглядывая на совершенно чистое летнее небо.
Утро было великолепное. Опасность могла показаться только из-за синевшей на западе гряды лесистых гор, откуда дождевые облака точно скатывались на благословенные равнины Зауралья. Вода в озере была совершенно прозрачна, так что на глубине трех сажен можно было отчетливо рассмотреть каждый камешек и выстилавшие дно красивые водоросли. Там и сям видно было, как рыба ходила прямо руном.
