Дмитрий Миронов
Канатоходец
Извините, увлекся. Психоанализ предполагает, что в подобных случаях на первый план обычно выходит феномен вытеснения. Это, как известно, одна из самых распространенных защитных реакций психики, которая спасается от опасного перенапряжения. Мы нашли выход! Чудо произошло – невидимый барьер дал первую маленькую трещину, когда психоаналитически ориентированная терапия была совмещена с вазопрессином. Этот пептидный гормон обладает свойством восстанавливать память. Молодой человек, в буквальном смысле, пришел в себя. Очень надеемся, что сможем помочь и Вам.
Дорогая Рита! Не знаю, как в России обстоят дела в этой области, на всякий случай вот адрес клиники в Тель – Авиве. И да поможет Вам Бог! С уважением, доктор Э. Б.»
А вот письмо Риты.
«Смотрю в зеркало, очень радуюсь, что еще узнаю себя. Надо скорее записать все, что видела, пока сквозняк бытия не вынес из головы осколки чужих воспоминаний. Вижу город, где я родилась, но не узнаю – улицы черные, совсем нет освещения, мало людей, еще меньше машин. Я все записываю, как ты просил, только чем это поможет мне? Кажется, я скоро умру.
Как хорошо, что есть машина, каждое утро бегу, жму на педали. Хоть в этом нет никакого смысла, страх все сильнее, и память еще не разорвало чужими грехами, но я знаю, скоро начнется. Как чувствует неизлечимо больной, врачи уже все сказали, но пока еще легко дышится, шевелятся руки и ноги. Спасибо Тишке, она всегда рядом. До свидания, не забывайте меня. Рита»
– А кому она писала?!
– Что?!
– В письме – не забывай, говорит! Эбе какой-то!
– А! На форум один ссылка была! Пообщались с народом, налетели колдуны, шаманы разные! Был один, вроде профессор, чего-то советовал! Уникальный случай говорил!
– У вас дома есть компьютер?!
– Айпад! Где-то валяется, если Ритка не потеряла.
– Далеко?! Дом ваш?!
– Не-а!
– Сходим?! Надо найти айпад этот!
– Как скажешь!
Танька кричала из ванной, мелькали голые локти, булькала вода, ванну набирает, значит, надолго. Глаза слипаются…
– Разбуди потом, если усну!
– О, кей!
…Господи, как холодно. Почему так холодно и сквозняк? И невкусные запахи? И дождь. Откуда? Еще очень долго до первых дождей. Это шумел душ еле-еле, он устал течь. В квартире никого, входная дверь нараспашку. Это очень хорошо, что моя квартира последняя и единственная на лестничной площадке.
Чердак открыт, зияющий прямоугольник, оттуда сквозняк и запахи. Я видел все тысячи раз, эти перила с чугунными завитушками, отшлифованный кафельный пол, кнопки звонков коммунальных квартир со смешными фамилиями на табличках. Но ни разу я не видел открытый чердак. И замка никогда не было, может, дверь туда была просто прикрыта на гвоздик, или проволоку, как обычно. Хрустнула галька под ногами, или чего насыпано, дальше не пошел, замер, переступив порог. Окно под потолком – маленький мистический треугольник, под ним лестница. Лунный свет едва освещал деревянные ступени, обосранные птицами…
– Таня! – крикнул я в темноту и сам себе сказал, – дурак, что ли?
Голуби порхнули в треугольник, ломая крылья. Сквозняк по ногам аж до костей, очень холодно.
Я замер в прихожей, почему-то подумал, что дверь лучше не закрывать. В квартире кто-то был. И этот кто-то погасил везде свет. Может, я и не включал, совсем ничего не помню. Скрипнула половица, даже подо мной никогда ни скрипел пол, это кто-то большой и тяжелый. И он совсем рядом. Чувствую, как парализует мои конечности, мне не пошевелится, потому, что он вот прямо здесь. В темноте проступают контуры, я вижу складку на плече, там, где начинается рукав…
Вспышка! Огромная оранжевая клякса, брызги штукатурки обожгли лицо. Еще один грохочущий залп прямо мне в грудь, казалось, оторвало руку, такая боль. Но я не упал.
Быстрее на чердак, туда, где деревянная лестница в небо, вслед за птицами. Снова хрустящая субстанция под ногами, качнуло, как если бы я шел по канату и потерял равновесие. Схватился за стену, моргающий свет неоновой лампы, линолеумная лента, мои шаги по твердому настилу коридора. Последняя дверь, я вошел в кабинет…
– Как выглядел мужчина? В чем одет был?
– Ну, я же говорю, мужчина не первой молодости, куртка синяя и капюшончик, такой, знаете не остренький, а типа – жаба…
Лейтенант допрашивал потерпевшую, этой женщине давно пора оставить их в покое, но она тупит, ей здесь нравится, а на улице начинается буря, метель свистит в оконных рамах.
Лейтенант с утра ходит счастливый, штаны подтягивает, вчера с «пятьдесят восьмыми» у кого-то пакет с наличкой отобрали. Думает, я не знаю. Четыре мобильника на столе, бесконечно жужжат, он даже не смотрит.
Я сделал ему глазами – гони ее нахер. Тетка ушла. Мы сели на стол, ноги на подоконник, закурили. Форточку не решились открыть, снег мгновенно будет везде: на компьютерах, бумаге, в органайзерах. Завтра проветрим, все равно никаким сквозняком не вымести этот кабинетный смрад. Кого тут только не было, и помирали и вены резали. Вон пол еще липкий в углах, наркомана допрашивали, он под столом себе вены на руке заточенной пуговицей вскрыл. Тихо так, режет и в глаза смотрит, это еще суметь надо. Побежали к метро, наарканили бомжей, чучмеков, те драили кабинет полдня.
– Опять бессонница?
– Такая хрень мерещится, рассказать, никто не поверит.
Я не хотел развивать эту тему, тем более мы видимся последний раз, правда, он об этом не знает. Жалко его, мог бы быть. Совсем скоро нам всем хана.
Лейтенант заправлял про каких-то армян, еще стрелка с фэйсами у него во вторник, ювелиров из Новосибирска хотят гопануть идиоты, там крыша – черные полковники, Генеральный штаб.
– Пора, – говорю.
– Ты куда?
Я посмотрел в потолок.
– Понял.
Жирный конверт в моем столе, еще раз пересчитал, убрал в карман пиджака. Лейтенант ушел к себе, сел за компьютер.
– Ладно, до завтра.
– Пока!
На его столе опять завыли, зашевелились телефоны…
Проклятая дрожь, как всегда перед этой дверью, я сжал кулаки, постучался и вошел. Люстра ярко освещала все углы большого кабинета, трубки с телефонных аппаратов сброшены, жалюзи захлопнуты.
– Здравствуйте.
Я положил конверт с деньгами в открытый сейф, привычные движения, каждый месяц, этого числа, в это время.
– Заходи. Я тут песню не могу вспомнить, как там дальше? Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветки упру-у-уго, тебя я услышу за тысячу верст…
Дед был пьян, литровая бутылка почти пустая.
– Мои все уехали на лыжах кататься…
Я прислушался к шуму на улице, развернул монитор, увидел, как по нашему этажу бегают нервные люди с автоматами, вот лейтенант танцует, отмахивается, будто от роя пчел, даже здесь слышен тихий шелест автоматной очереди…
Я не успел ничего сообразить, Дед вытащил из кобуры оружие, схватил конец ствола зубами – бах!!! Волосы вскочили дыбом, кровь веером по жалюзи…
Я тоже грохнулся на пол. Орали уже совсем рядом, возможно, что через несколько секунд, я буду танцевать тот же танец, что и несчастный лейтенант.
В кабинет вошли несколько человек, я, как учили, стоял на коленях, руки за голову, с ними еще один, в простой зимней куртке. Он что-то прошептал, автоматчики вышли, мне сделал жест, как собаке – сидеть.
Я его видел второй раз, про себя звал Алекс. Когда он показывал свое удостоверение, я не разобрал имя – Александр или Алексей, переспрашивать не стал. И звание у него странное, в таком возрасте, сейчас же не война.
Почему он молчит, долго я еще буду так стоять? А, может, прямо сейчас целится в мой затылок, я обернулся. Роется в столе, стучит по клавиатуре. Зачем меня убивать, это я подцепил ему на крючок жирную рыбу, не, не этот, чьи мозги сползают по стене, вон, даже головы не видно, одни погоны торчат. Совсем другие лица на мушке у Алекса, у тех квартиры до потолка забиты деньгами. За один квадратный метр такой квартиры от меня и пикселя не останется…
Где-то внизу началась пальба, Алекс у бежал, я опять остался один. Заебись, думаю, если сейчас его нечаянно шлепнут, ничего не докажешь, поволокут, как сообщника, только он знает кто я есть и кем был.
Правильно ли я поступаю, не думал об этом, остался один инстинкт, не буду ждать, я сам могу сделать так, что меня не найдут долго, может, и никогда.
В коридоре никого, крики, беготня этажом ниже, лестница на крышу, ключ есть. Ветер ударил в грудь, чуть не сшиб меня вниз…
Мне казалось я бегу очень долго, будто всю жизнь, и не остановиться. И зачем? Очень странно, что вообще передвигаюсь, ничего не чувствую ниже пояса, будто на протезах, в горле ледяной еж. Проваливаюсь по самые плечи, вылезаю, бегу опять. Вокруг одни крыши, крыши до самого горизонта, утыканные антеннами. Ветер то помогает, толкая в спину, то чуть не сбросил в пропасть, ударив сбоку.
Все. Мне не убежать, за мной идут, как по лыжне. Вон они, хватаются за растяжки антенн, смотрят себе под ноги, пока вижу двоих. Значит, знают за кем идут, зачем я им, что происходит?
Впереди пологий скат, обрыв и каменный зев двора колодца. Я лег на диван из снега, что намело за кирпичной трубой. Ветер воет в жерлах вентиляции огромного дома, тянет густой вытяжкой коммунальных кухонь. День в разгаре, где-то далеко громыхает трамвай на перекрестке, где это я? Как красиво… Ранен! Черт возьми! Красная кашица, снег набухший кровью, откуда она? Ничего не чувствую.
Вдруг, раздалось ужасное – щщщ, у меня прямо под ногами откололась большая белая плита и поползла вниз. Остался след голого кровельного железа, несколько секунд полета, и еле слышное бух. Я вцепился в кирпичи, руки, как багры, пальцы не разогнуть. Вот-вот и мой белоснежный диван отколется и сиганет вслед. И тут я разглядел внизу немного справа какую-то горбину, выступ. Это конек, чердачного окна!
Со второго удара вышиб фанерные ставни, провалился внутрь, полз на коленях несколько метров, спрятался в теплых, мохнатых трубах…
Долго ли был на том свете? Не знаю. Разбудила музыка еле-еле, то есть очень далеко, и только припев, на одной ноте. Проснувшись окончательно, я понял, что ошибаюсь, совсем не музыка, это кто-то к кому-то пришел в гости, или барабанил старый телефонный аппарат. Звонки повторялись одинаково, значит, телефон. Но где? Руки шевелились, ощупал лицо, нет, я цел и невредим, еще отлично выспался и согрелся. Телефон звонил и звонил, вероятно, уже ночь, и потому так слышно.
Поднялся на ноги, сделал пару шагов. Да все нормально, живой. Пару раз споткнулся о пустые бутылки, чуть не грохнулся. Наконец, сцепление с деревянным полом, рука нашла стену. Телефон все громче…
Рой голосов, именно так – рой, хаос, где-то несколько человек смеются и говорят одновременно. Рука вздрогнула, провалилась, отпрянула. Дверь… Тяжелая, железная приоткрылась и в лицо, мгновенно в распахнутый мой рот залп свежего воздуха. Боже, как хорошо.
Телефон меня не дождался, замолчал. Зато теперь я видел людей. Внизу, несколько лестничных пролетов от меня, головы и плечи, головы выпуливали струи дыма, люди курили. О чем-то негромко беседовали, это были юноши и девушки, человек семь или восемь. Проходя мимо, я больше всего боялся закашлять, на меня никто не обратил никакого внимания, не обернулся. Еще дальше внизу – черный колодец, лампа со светом под потолком только здесь, где эти дети. Я переступил через ведра, швабры, и очутился на огромной кухне. Где-то в квартире играла музыка, божественный аромат Новогоднего застолья источали кастрюли с салатами, тлеющая духовка, сковородки на плите.
Я успел убежать за угол, в первую дверь, туалет, очень кстати. Громыхнул засов на кухне, кто-то зацепил ведро, смех. Голоса стихли, я вышел в коридор. В большой комнате без дверей стоял гостеприимный стол, фарфоровые салатницы круглые, овальные, квадратные, хрустальные селедочницы, нарезка, зелень, много разных бутылок. И никого. Брошены тарелки с недоеденной закуской, комнату освещал одинокий торшер в углу…
– Пожалуйста, не стесняйтесь.
Я вздрогнул, руки вытянулись по швам. Невеста красивая, как Кирстен Данст…
– Не обращайте ни на кого внимания.
– Спасибо вам большое!
Я хотел еще что-то сказать, но она ушла. Музыка грохнула еще громче, танцевали в соседних комнатах. Значит, этот карнавал вокруг – свадьба, хорошо, на свадьбах никто друг друга толком не знает. Как и на похоронах…
Я взял стакан налил из первой бутылки, выпил, налил из другой. Так шел вдоль стола, пил коньяк, водку, виски, лимончелло, текилу, еще что-то невероятно вкусное. Метал в рот – тарталетки, роллы, канапе, фаршированные помидоры и яйца, мясной торт и рулет из рыбы. Рухнул в угол дивана.
В комнату ворвались двое молодых людей.
– Джим Бим! – заорал один мальчик, – только Джим Бим!
Они нашли бутылку, чокнулись рюмками, другой мальчик упал на стул, схватил вилку и потребовал:
– Мяса!
– Идут, идут…
Торжественно внесли серебряный противень, запахло чесноком, в комнате стало тесно…
Неожиданно снова телефон, брызнул трелью, казалось, кроме меня никто не слышит. К счастью он сразу заткнулся, кто-то видимо поднял трубку. Не заметил, как подошла невеста, взяла меня за локоть.
– Это вас.
– Что?
– Вас к телефону.
– Не может быть.
Самый обычный телефонный аппарат на полочке, трубка рядом. Обои вокруг расписаны цифрами, задумчивыми узорами…
И я не смог больше сделать ни шагу, прилип к стене, трубка смотрела на меня своими динамиками – круглые в удивленном ожидании глазницы. Я все же протянул руку…
– Да?..
Гудки.
Не было ни страха, ни отчаяния. Просто я знал, что надо спешить, меня ждут. В коридоре стало темно, дети танцевали медленный танец. Я схватил с вешалки чью-то куртку и выбежал прочь из квартиры.
Тусклый свет автомобильных фар навертел тоннель из беснующейся метели. Машина мигнула мне дальним светом, я покорно пошел навстречу. Кто сидел за рулем, совершенно невозможно было увидеть В салоне были еще люди, мужчины и женщины смотрели в разные стороны. Мне оставили крошечный кусочек сиденья.
Покинули город, как шофер видел дорогу, непонятно, машина будто повисла, лишь танец метели в слабом зареве фар и тихий гул двигателя.
Ехали молча, никто не шевелился, лиц я не видел. Потом, водитель стал делать остановки, и мои попутчики покидали автомобиль. Это были едва заметные в темноте деревни или даже просто автобусные полустанки под одиноким фонарем на столбе. Одна женщина вышла в лесу, сразу пошагала куда-то по обочине.
И вот мы вдвоем. Его рука в черной перчатке лежала на руле, казалось, машина ехала сама. Я видел его нос и бороду, вместо шапки повязка, лоб забинтован, хотя я не уверен, может, это такая шапка. Огромные плечи, поднятый воротник. Наконец, вдоль дороги стали мелькать залитые светом автозаправки, там шевелились тени, отъезжали машины. Въехали в городишко, торговый центр на углу, еще магазины, все закрыто, все спят. Он крутанул руль направо, и машина остановилась во дворе у самой обычной парадной. Со всех сторон такие же ничем не приметные пятиэтажки.
Водитель бросил мне ключ, длинный с зубцами, вроде, он еще называется ригельный. Ничего не объяснил, видно, не считал нужным и уехал не прощаясь. Ладно, сам найду. Ключ у меня в детстве был точно такой же, таскал на веревочке, на груди, когда уходил гулять. А вот и дырка под него, дверь нашел быстро, на последнем этаже, самая простая, не железная, ни обитая декором, без коврика у порога. Я вошел в квартиру, запах чужой, прожитой жизни, линолеум квадратиками, в комнате паркет, тюлевая занавеска на окне. На кухне холодильник пустой и вонючий внутри, табуретки приклеены к полу, очень давно здесь никого не было.
Лег на кровать, сложил куртку под голову и очень быстро уснул.
Утром открыл глаза и сразу оцепенел от счастья, было так легко и прекрасно, будто я только что родился. Или нет, как будто я всю жизнь где-то был, и вот вернулся. И это мой дом, эти углы и древняя мебель, мой настоящий дом.
Тюлевая занавеска сдвинута в сторону, макушка тополя за окном, словно растопыренная пятерня, блестят мокрые ветки, блестит все и в квартире, солнце везде – на паркете четким квадратом, на полировке шкафа, ваза на столе сплела замысловатую радугу на обоях.
Я оглядел комнату. Сразу справа от двери у стены радиола на высоких черных ножках, рядом кресло. Шкаф и стол напротив моего дивана, скромная люстра.
Бодро вскочил на ноги, нащупал деньги в кармане, ноги в ботинки, куртку, и через минуту был на свежем воздухе. Огляделся, надо выйти со двора на улицу, где-нибудь должен быть магазин.
У входа в универсам какой-то человек блевал в урну. Я прошел мимо, вслед услышал:
– Отец, налей!
Голос женский, еще не хватало. Даже не оглянулся, а то потом хрен отстанет. В магазине вообще никого, только одна старушка в овощах выбирала лук, я погулял по отделам, купил пива два бутыля.
Во дворе, на детской площадке нашел сухую скамейку под крышей, что-то вроде беседки или теремка. Только присел…
– Отец! Нальешь сегодня?
Да, это была женщина молодая лет тридцати, короткие черные волосы назад, над ушами седые. Спившаяся и счастливая. На туловище сильно ношенная, когда-то зеленая, «скинхедовская» куртка на железной молнии. Джинсы и лыжные ботинки, вместо шнурков проволока. Губы женщины блестели, я вспомнил, как она стояла над урной…
– Я смеялась тут, – она достала из кармана куртки «панорамку», – аннотация к фильму «Бриллиантовая рука»! Идиоты, правда? Кто в этой стране не знает о чем «Бриллиантовая рука»!
Села рядом, перелистала несколько страниц:
– А вот это мне нравится – «Госпожа горничная», производство США. Цитирую: тупорылая и неправдивая история про якобы любовь, с верблюжачьими ужимками главной героини. Хорошо написали. Ричард Гир как туда влип, непонятно. Смешно, правда?
– Ага…
– Вот у меня есть сюжет!
Женщина произнесла эту фразу с ударением на слове «есть».
– Ты помнишь зимнюю Олимпиаду – 80 в Лейк-Плейсиде?
– Меня еще на свете не было.
– Сюжет такой – Балдерис, Крутов, Михайлов, Третьяк, Харламов – суперкоманда, «Красная машина»! Чехи, финны, Канада, полный разгром. Капиталистический хоккейный мир в панике! И вот финал, начало матча, все улыбаются, Николай Озеров острит, Тихонов потирает руки – у американцев не профессионалы, а мальчишки, набранные из университетских команд. Профи тогда бойкотировали по политическим мотивам, Афганистан, Брежнев мудак, что-то там еще, надо будет этот момент доработать. Так вот, страсти на льду накаляются, клюшки в крови, драка, счет два-один в пользу США, и вот кульминация! Финальный свисток! Непобедимая Красная Машина повержена, рев трибун, наши растерянные лица, и тут, американские хоккеисты срывают с себя шлемы, и весь мир видит, что это дети, полные придурки, едва совершеннолетние. Позор большевикам! Рев стадиона еще сильнее, летят клюшки, задумчивый главный тренер Тихонов, «Лебединое озеро», генерал Писькин застрелился, ну и так далее. Как тебе? Голливуд такое еще не снимал.
Я протянул ей бутылку.
– На, заслужила.
Она пожала плечами, мол, ну так и быть, выпью с тобой. А пальцы аж щелкнули по упругим бокам бутылки, ловко открутила крышку, сделала затяжной глоток.
– Валерия, – представилась она, – к матери иду, не знаю, ждет ли…
Помолчали, я разглядывал последствия погодной метаморфозы, от снега не осталось и следа, весь растаял и стек в канализацию. Подумал, надо водки взять и жрать захотелось. Валерия показала пальцем вверх.
– Красиво.
– Где?
– Вон там.
– Труба, что ли?
Далеко над крышами торчала кирпичная труба, вероятно там за домами был какой-нибудь завод или котельная.
– Цифры, – пояснила Валерия.
Я пригляделся, действительно на трубе белыми кирпичами была выложена дата 1975.
– Ну, и что?
– Я в школу пошла в семьдесят пятом.
Что за чушь ей лет, сколько и мне, но я слушал, не перебивал, мне нравилось, как она говорит.
– Семидесятые, это когда деревья были маленькие, мужики носили толстые обручальные кольца. И тишина во дворах и на улицах, безлюдный Невский проспект воскресным утром. Мы на улице Восстания жили, окна в колодец, помню вечные банки с вареньем между рамами в окнах напротив, клумба с тополем посередине двора. Тоскливо, когда болеешь или каникулы – все на работе, по телевизору одни комбайны и сталевары, и жирные довольные свиньи в снопах пшеницы. Мы с подружками бегали кино смотреть или на Невский. Я даже не пыталась понять про что картина, глазела на улицы Парижа, огни реклам, размалеванные автобусы. Бандиты в неказистых автомобильчиках несутся по узким автострадам, Бельмондо догоняет, дымятся пиджаки. И божественная музыка Филиппа Сарда, «Кто есть кто» смотрел?
– Нет.
– Вот фильм кончается, хлопают складные кресла, выходишь с толпой на улицу, вокруг серая гребанная реальность, куда идти, в какую сторону…
– Ты хорошо сохранилась.
Не ответила, уставилась в одну точку на земле, в глазах блестела грусть, провалилась, наверное, в прошлый век. Неловко даже, как-то. Я спросил:
– Мать-то, где живет?
– Недалеко. Я и не звонила даже, номера не помню, редко общались. Муж мой исчез, пропал, как в воду канул, я у него жила на Дегтярной. Квартира большая, коммунальная, все снимают соседей много, в основном черножопики эти с Некрасовского рынка. Одна не хочу там.
– Ну, пойдем.
Даже не спросила – куда, видимо, все равно.
Мы вышли из беседки, Валерия крутанулась на пятках, раскинув руки в стороны.
– Ах, как хорошо!
Взял литр водки, стаканы, сэндвичей в картонной коробке. Вернулись в беседку, немедленно налил себе и ей.
– Сейчас расскажу тебе, – сказала Валерия, – у нас в квартире еще Пашка есть из Архангельска. Жена его работает, он в поисках, снимают комнату за шесть тысяч. Все книгу читал на кухне, в комнате курить нельзя, а он одну за одной. Книгу захлопнет и шепчет в экстазе – вот это жизнь, вот это судьба у человека!
– Что за книга-то?
– Да фуфло про слепого антикиллера или типа того. В туалете нашел, там много таких книжек. Спросил меня как-то, откуда сама? Местная. О! В Питере заебись, говорит, идешь по Невскому, вокруг наркоманы, проститутки. Мы днем втроем во всей квартире: я, Паша и бабка нерусская, десять халатов напялит чучело, несколько пар носков, все лук на кухне жарила. Вечером, как придет кодла эта овощная, грохот, шум. В ванну, туалет до полуночи хрен попадешь. Столы прямо в коридоре, ужин на сорок человек. Но ночью тихо, молодцы, как уходят рано утром даже не слышно.
И этот дурак архангельский начитался книжек и мочканул бабулю. Я слышала, она гавкала, как безумная, грохот стоял, дралась с ним кубышку, наверное, защищала, потом притихла. Он и мне в комнату стучал, я дверь на все засовы, тише воды, ниже травы. Убежал, видела его в окно с сумкой. Ну, и я к матери, а то эти вечером придут, что здесь будет, даже знать не хочу.
Денег ноль, пришла на вокзал, думала зайцем доеду, ага. Турникеты поставили без билета никак, все вокруг, до самого Обводного канала заборами оградили. Сижу во дворе на Лиговке, подошли двое, угостили. Я у них неделю жила, сегодня утром дали денег, в магазин послали, я сбежала, и вот здесь. А тебе сколько? Ты какого года?
– Восемьдесят шестого…
– Огогогого!
Она даже вскочила со скамейки, ушла на несколько шагов и замерла. Стояла так минуту.
– Какой прекрасный год, самый лучший. Еще все живы Рейган, Сэм, Вэл, «нищая Америка» они так себя называли, «система». Мы в «Ралли» познакомились, был такой кабак у метро «Академическая». Модерн токинг гремел, Рейган подливал мне «ркацители» и говорил, что «модерн» для лохов, лучшая группа в мире это «Мэнс он дэ вок», люди на заводе. Штаны у него были каталожные – слаксы, ботинки «кэмэл». Дискотеки, я все знала, везде была. «Красное Знамя», ЛДМ, Ленсовета, «пыльник», Сарай сгорел тем летом. Танцевали все и лохи и «система». Тусовки – Маяк, Сайгон, Климат, на Треугольнике вечером какие-то неоны, лэйзи, тедди-бойз, клетчатые рубашки и вареные джинсы, панки, бляди, дурачье усатое иногороднее. В июне знаменитое побоище таксистов с рокерами на Крестовском, Шишаня на мотоцикле прыгнул через разводящийся мост…
Она снова села на скамейку и, кажется, устала от собственных воспоминаний. С тоской огляделась…
– Хиппи подошли в подземном переходе, мы с Кнопой на метро опоздали, идти некуда. Такие длинноногие, волосатые дяди в белых рубашках. Помню огромная комната, висевшая фонарем над Кировским проспектом, сумасшедший кайф от первой дозы… Тюрьма спасла, а так раньше бы вольтанулась. Вышла через четыре года, Рейган в Израиле, подруги замужем, вокруг коммерция, ларьки…
Валерия уснула, подбородок уткнулся в грудь. Солнце вспыхнуло в последний раз и упало за плоские крыши хрущевок. Стало темно и холодно. И как-то странно, что ли, вот только несколько секунд назад я слышал ее голос и был вместе с ней далеко в восемьдесят шестом или семьдесят пятом…
Я не стал будить, просто ушел домой, был абсолютно уверен, что с ней ничего не произойдет, все будет хорошо.
Дома включил радиолу, в треске и шорохе эфира поймал эстрадный оркестр, совсем в тему, будто продолжение рассказов Валерии. Так и уснул под шепот радиоволн…
Утром, как и вчера – танец солнечных зайцев на полу, мебели и обоях. Все блестит, отражает и улыбается. У меня осталась еще вчерашняя водка, немедленно, сейчас пойду в тот садик, где вчера оставил подругу.
