Дмитрий Олегович Буркин
Уратмир: земная пристань
Потихоньку все собрались. День рождения набирал обороты. Я прибежал домой. Увиденное в прихожей мне очень понравилось: рядом с пиджаком Вована висела кобура с пистолетом. Мне даже не пришлось подумать: «Откуда он взял ствол?». Это было то самое оружие, за которое королю понта и так сильно влетело. Спасло его тогда только то, что это был травмат, а «Хамста» интерпретировал его как невинную игрушку. Но особо зацикливаться мне на нём было некогда, так как очень хотелось попробовать праздничного торта. По моему мнению, я пришёл именно к тому моменту, когда его уже должны были разрезать, но, увы, чай и сладкое ещё не подавали… Попытки выклянчить у взрослых кусочек кулинарного шедевра заканчивались ничем. В лучшем случае я получал ответ в виде: «Подожди, сладкое будет чуть–чуть позже». Меня, естественно, это не устраивало, и чем больше ответов «нет» я получал, тем сильнее меня это бесило.
Хамское и наплевательское отношение всех к моим желаниям невообразимо раздражало детскую личность. Зайдя в гостевую спальню, я обнаружил своего любимого дедушку, который мило беседовал с друзьями и на все мои просьбы: «Деда, торт. Деда!», он в лучшем случае что‐то лебезил. В этих невнятных наборах звуков угадывался «отвод меня на второй план». Больше всего сердило то, что игнорировались мои интересы. Это были последние капли моего терпения. В особенности я не переносил, когда мои требования пропускал мимо ушей любимый деда Коля, пусть и не по своей вине. Упёртые взрослые даже не хотели смягчить свои категоричные отказы. Они вовсе не пытались сблизить со мной свои позиции для точного понимания дальнейших действий: «Когда будем есть торт!», «Хватит ли его всем!», «Буду ли я первым его пробовать!», «Я хочу сейчас!», «Почему нельзя сейчас!». Неприемлемость, отсутствие гибкости, неясность, дремучесть, пищерность выводов – всё это приближало фатальность моего дальнейшего поведения.
Ситуация приближалась к апогею. Меня уже начали раздражать все звуки, слышащиеся в нашем доме, а их, к сожалению, было очень много. Громкий неистовый смех моей троюродной тёти Зины напоминал лошадиный ржач, причём явно бешеной, больной, в порывах предсмертной агонии кобылы. Народные напевы, которые исполнял на кухне дедушкин друг с мукомольного завода, Геннадий Петрович, напоминали мартовские мотивы кота Мурзика. Всё это великолепие вскипятило мою детскую психику «донельзя». Я целенаправленно, с ярко светящимися глазками, с громадным азартом, предвкушая будущие потрясения, шёл в прихожую, где висел интерпретированный Вовой игрушечный ствол. К слову сказать, это была последняя халатность взрослых в отношении моей персоны. В дальнейшем даже пластмассовая вилка в моих детских руках считалась «оружием массового поражения». Пока мистер крутой, закрывшись в одной из детских спален, мило обнимался с Кристиной, я уже проходил мимо этой комнаты с «пушкой» в руке. Двери нашего дома были сделаны из непрозрачного тёмно–коричневого рябого стекла, поэтому Вова смог увидеть проходящую маленькую тень с пистолетом в руке. Естественно, он выглянул в коридор, но увидев мои пламенно–шаловливые глаза, тут же решил не связываться с неоднозначной ситуацией. На вопрос Кристины: «Что случилось?», Вова, захлопнув дверь, сказал: «Да, показалось!». Здесь дядя воспользовался своим вторым жизненным кредо: «А… зачем!».
Забежав в гостиную, я произвёл ожидаемый фурор на всех присутствующих. На этот раз все явно понимали, чем могло кончиться кипящее сочетание меня с пистолетом. Я же был счастлив!… Наконец–то, эмоциональная, с перебором, тётя Зина прекратила громко ржать и на её лице уже не было бессмысленной улыбки. Теперь в нём превалировали тревога и разумные мысли о сохранности своей целостности и здоровья. Сначала именно она огорчала меня сильнее всех. Но в момент, когда я сильно жмурился и трясущимися руками водил пистолетом из одной стороны зала в другую, громкий, пронзительный, неприятный возглас Геннадия Петровича словно бросил вызов моему пистолету и поманил меня к себе. С криком: «Сьюкьки вьсе!», – с ещё большим азартом во взоре рванул в кухню.
Никто из гостиной не успел даже выбежать в коридор, они только успели услышать мою речёвку о правде происходящего. Громкий выстрел и хриплый крик мартовского кота, плюс некоторым удалось заметить мальца, забегающего в родительскую спальню.
Я как обычно укрылся в своём любимом убежище. И в этот раз уже никто не пытался доставать меня оттуда. Наученный горьким опытом дядя Вова, присутствуя в толпе, собравшейся у родительской кровати, сразу высказал свою мысль: «Ну, вы чё! Туда лезть – это просто самоубийство! Лучше вообще отсюда выйти, там ещё целая обойма! Сам потом вылезет!». Помню, после этих событий я целый месяц сидел дома. Ну, а в конечном итоге торта я так и не получил.
Вышеописанные события свидетельствуют о том, что я рос очень озорным ребёнком. Все мои шальные выходки являлись следствием простой гиперреактивности, – как говорил маме невролог. Но, несмотря на всё, я был очень добрым.
Время шло… Интересным был тот факт, что до самых моих четырнадцати лет я имел практически братские, родственные отношения со всеми девушками как на нашей улице, так и во всём нашем районе. Наверное, это было связанно с тем, что, по мнению большинства особ противоположного пола, я был похож на девчонку. Все они находили во мне сходство с плюшевым медвежонком. Согласиться с такой постановкой вопроса было невозможно, но мне это никак не мешало. Поэтому я без особого энтузиазма отбивался от их всевозможных сюсюканий. Они всегда возились со мной как с маленьким. В моём кругу общения были девчонки повзрослее меня на три – четыре года. На нашей улице почти все соседи были очень дружны. Это позволяло мне иногда ночевать у подружек, устраивавших девчачьи вечера.
Вся наша улица была практически одной семьёй. Кстати, я был единственным парнем, который мог находиться на законной территории девчонок и быть полноправным участником весёлых поночёвок. Знаете, я даже был этакой гарантией в вопросе проведения такого рода посиделок. Не знаю почему, но родители любой из моих подруг или в шутку, или всерьёз, давая девочкам согласие на их очередную сходку, всегда спрашивали: «А с вами Уратик будет?». У меня было двоякое впечатление от этих «ночёвок». В первом случае мне это напоминало пресно–ванильную сходку с листанием всяких журналов, обсуждением и промыванием костей всех молодых парней предсвадебного возраста по нашему району. Именно из‐за таких посиделок я стал обращать внимание на то, какие ногти у Андрея, правда ли они обкусанные. Или же, правда, что кривые и жёлтые зубы Артура отпугивают людей, и есть ли шансы у Ванечки, о котором без умолку целых полгода трындычала Вика. Из её рассказов о том, как они друг другу подходят и какие у него волосы, зубки, глазки, ушки, ножки, бархатные ручки, я чётко понимал, что шансов на Ванечку у Вики нет! Мне приходилось слушать о многих вещах, о которых я даже не задумывался. Например, от Кристины я узнал, что ноги моего дяди Вовы неприятно воняют, а Лигас, когда улыбается, похож на кролика. Несмотря на кучу минусов, в «ночёвках» были и несомненные плюсы, влияющие на моё второе мнение. Оставаясь дома без родителей, девчонки пекли тучу сладких блюд. В такие минутки моя персона была центром всеобщего внимания – я изображал знающего эксперта, снимая пробу первым.
В общем, с ними было весело. Мы могли делать котам причёски. Особенно от наших дизайнерских идей пострадал кот Ксюши – Барсик. Ему вообще пришлось пережить перекраску из белого в синий цвет. В дальнейшем это каким–то странным образом сказалось на его самооценке, ну, по крайней мере, так говорила Крис. Мы часто бились подушками, играли в прятки, салки – так что с девчонками всегда было по-своему интересно.
Такая близкая дружба с противоположным полом давала мне особые условия в общении с пацанами‐старшаками, которые были гораздо взрослее меня. Ребята видели, что я часто проводил время в кругу девчонок, так сказать, «на выданье», и многие ребята хотели получать от меня сведения о своих объектах воздыхания. Самые большие дивиденды от такого рода разведки выпадали ближе к моим тринадцати годам, когда особая дружба с ребятами постарше ставила мою школьную личность в особые условия, заключающиеся в хорошей защите как в доме знаний, так и в любых вопросах на улице. Если честно, приоткрою тайну – все рассказы «горе–рыцарям» о том, что слышно в кругу «красна девиц», были как минимум полной неправдой. Ну, а что я должен был говорить, например Кириллу, когда такой безумно влюблённый, крупный мордоворот, с бедовыми кулаками, с честными и искренними глазами поджидает тебя с отвисшим подбородком. Он ждёт, чтобы получить ответ, ну, на такой, прямо скажем, не особо сформулированный вопрос, типа: «Э‐эй, малый! Иди сюда! Тэ‐э, это! Ну, там, Свету знаешь? Ну, в общем. Это… Может, там…».
Обрывая его, и не давая Кириллу особо напрягаться в таком пикантном и деликатно тревожном вопросе, видя, что ему легче кого–нибудь просто задушить сейчас, чем выдавить из себя ещё хоть несколько слов, я, естественно, спасая свою жизнь, опытом понимания сути желаний не только Кири, но и всех ему подобных «горе‐кавалеров», отвечаю: «Киря, всё понятно! Я узнаю, как она относится к тебе, и что она о тебе говорит…».
Этим ответом я снимаю напряжение не только с костолома, но и сохраняю себе здоровье. А дальше происходило вот что: я должен был перефразировать мало разумному, но крепко бьющему здоровяку прямую речь Светы: «Блин, Наташ, ну какой Кирилл? Я вообще не уверена, что он умеет говорить. Единственное, знаю точно – он понимает язык обезьян. У него даже выражение лица, как у гориллы, – никогда не поймёшь: радуется он или ему плохо. А руки?! Это не руки! Это лапы медведя. Нет! Даже если бы он был последним оставшимся парнем на Земле, всё равно нет!».
Ну, вот примерно такая точка зрения была на тот момент у Светы. Мне же предстояло сказать влюблённому гиббону что–нибудь позитивное и, естественно, я нагло врал: «Кирилл, знаешь, всё хорошо! У тебя есть все шансы!».
После моих недвусмысленных слов он был счастлив как ребёнок, а я оставался целым и невредимым. Примерно также приходилось врать и всем остальным горе–воздыхателям. Получая от меня «обнадеживающие слова» ребята типа Кирилла делали тупые провальные попытки глупейших подкатов. Было смешно смотреть, как их жёстко и в грубой форме отшивали молодые особы. А многие даже после моего, в кавычках «положительного расклада», всё равно боялись и не делали никаких попыток сблизиться с объектом обожания. В действительности же те, кто совершал феерические попытки признаться в чём–либо, проваливаясь, хотели надавать по моей брехливой заднице. Даже Кирилл понял, что моя коварная попа его культурно подставила и у него было естественное, дикое желание открутить мне ухо, ну, или оба. Многие жаждали надавать мне оплеух, но увы тактически, я и тут был впереди.
Слава Богу, никакие ужасные мысли о мести не находили воплощения. Все знали моих дядей и старших двоюродных братьев, которые имели вес и авторитет в нашем районе. Дядя Вова, входивший в ту же компанию, однажды, раз и навсегда, показал всем, что будет с тем, кто меня хоть пальцем тронет.
Это простое и незамысловатое действо произошло летом, в мои полные десять лет. Я с другом Игорем трудился над строительством песочных замков в насыпной куче песка возле его дома. Наши постройки были внушительными, мы старались с утра до вечера, бережно смешивая песок и воду, и возвели, поистине, впечатляющий квартал. Эту идеальную и масштабную стройку нагло разрушили «старшики» Стас и Леха. Эти два товарища были неразлучными друзьями. Они подъехали к нам на спортивных велосипедах. В то время такие эксклюзивные «байки» были только у них. Стас прикатил на жёлтом, а Лёха – на красном. Эти наглые рокеры с явным удовольствием, несколько раз, с пробуксовками проехались по постройкам, которые мы создавали целый день, превратив произведения детского искусства в кашу. Разрушительное действо привело их в полный восторг. Громко смеясь, они укатили на соседнюю улицу. Нас же обуревали прямопротиво–пропорциональные чувства – мы громко рыдали. Игорёк, ничего не сказав, вытерев рукавом слюни, пошёл домой. Жёсткий мир сломил его. Я же хотел мести!
Мой путь лежал на соседнюю верхнюю улицу в дом дяди Вовы, которому тогда было лет девятнадцать. Истекая слезами, я отворил калитку. Каштанка – маленький двор–терьер дедушки Александра – встретила меня громким приветственным лаем. Дедушки Саши и бабушки Лиды скорее всего дома не было – это было понятно по косвенным признакам – из открытых дверей доносилась музыка самой мальчиковой и отвязанной группы того времени «Мальчишник». Я шёл на звук брани и практически нецензурной лексики.
Обогащённый «ничем», заблудившийся философ вовсе не ожидал увидеть меня. Крокодиловы слёзы слегка прекратились после того, как я увидел неловкий танец в семейных цветастых трусах со смешными движениями тазом взад–вперёд под громкие звуки кассетного бумбокса дяди Вовы. Такое хорошее настроение дяди было обусловлено ожиданием вечернего свидания и зижделось на том, что его вечером ждала Кристина, а может быть, ещё кто–то. Пар от пыхчащего утюжка, стоящего на гладильной доске, видимо, ждавшего глажки чёрных штанов, которые сильно помятые висели на дверце шкафа, наталкивала только на одну мысль – Вован явно куда–то намыливался. Увидев меня, дядя бегом бросился выключать «мафон», после чего обратился ко мне с вопросами, которые действительно интересовали его: «Малой, ты что здесь?! Что случилось?».
Я, само собой разумеется, держал мхатовскую паузу, супя нос и дуя губы. «Доблестный богатырь» трижды пытался переспросить меня о том, что же всё–таки происходит? Дабы не переигрывать, я дал довольно полный ответ, искусно приукрасив безжалостный сюжет. Мой полусопливый рассказ сильно исказил лицо дяди, он стал похож на сваренного рака. По всем внешним признакам было понятно, что я добился от дядюшки нужной химической реакции и ядовитой злобы, которые должны были покарать Стаса и Лёху. Слабоумие и отвага были его убойной фишкой. Недолго думая и не надевая штаны, покрасневший и раздувшийся в размерах дядя выбежал на улицу. Я рванул за ним.
Безусловно, экспрессия была нужна. Но в какой степени цивилизованности она будет выражена Вовой? Это был «вопрос вопросов». Разъярённый монстр вышел на перекрёсток двух улиц, одна из которых вела вниз к лесу, а другая – в сторону моего дома. Именно на этом направлении пути была обнаружена первая «жертва» в виде Стаса, который, видимо, каким‐то образом разъехался с Лёхой. Его беспечное питьё воды из уличной колонки напоминало водопой травоядного, явно уверенного в своей безопасности, наслаждающегося утолением жажды. Вова в этот момент думал по–другому. Стасова беспечность была подарком агнца господнего.
Натуральное расстояние от нас до «еды в пищевой цепи» было приличным, чтобы дядя успел догнать гонщика–разрушителя, но как оказалось, я сильно недооценивал Вована. Его бег был похож на несущегося быка – та же мощь, та же сила, только с грацией хищного ягуара. Эта внезапность нападения подтверждалась запоздалой реакцией Стаса, который слишком поздно понял, что его хотят «убить» – возмездие было слишком обескураживающим. Судорожные, наполненные ужасом действия успели усадить тело Стасела на сидушку велосипеда, где его спину догнал сорок девятый размер ноги Вовы.
Знамо дело, вы понимаете, что получается после того, как масса в сто двадцать семь килограммов на большой скорости вкладывает всю свою инерцию через выпрямленную, напряжённую ногу в спину тела, весом не более шестидесяти килограммов. Знаете, именно в тот момент я поверил, что удар ногами, как в «Теккене», действительно существует, и он имеет такой же разрушительный эффект, как и в самой компьютерной игре. Кстати, Стас очень любил эту игру и неплохо врывался в неё, даже часто демонстрировал почерпнутые навыки пустому пространству, выстреливая ногами в воздух. Мне кажется, что во время полёта в деревянный кольчатый декоративный забор бабы Шуры он тоже вспомнил «Теккен 3».
После того как бывший «байкер», выполнявший функцию шара для боулинга, выбив «страйк» своим телом, снес целиком такой аккуратный заборчик, дядя приступил к вымещению ярости на его велосипеде. Если бы кто–то раньше мне сказал, что у спортивного байка голыми руками можно оторвать от рамы колесо, я бы точно не поверил. А «Великолепный Вова» сделал это с необычной лёгкостью, лишь немного рыкнув. В дальнейшем расчленение велосипеда на части было лишь вопросом времени.
После того как рассерженный медведеподобный дядя попрыгал на ведущем колесе и сделал из него ответ на вопрос: «Какие формы деформации может принять обруч?», он незамедлительно отправил эту бесформенную вещь далеко за забор, на огород ни в чём неповинной бабы Шуры. Немного другая участь постигла заднее колесо. Первым делом крепыш–философ хотел надеть его Стасу на голову, но, увидев расфокусированный взгляд, явно искренне просящий прощения даже за то, что тот когда‐то надменно перестал верить в Деда Мороза, Вовчик отправил колесо в долгий путь. В тот момент, когда дядя держал одну половину рамы в левой руке, а другую – в правой, мой взор уловил появление следующего «растительноядного Лёхи». Он увидел, как я заворожённо наблюдал за чем–то. Его наглая улыбка уже вовсе не раздражала меня так, как часом ранее. Его радостная морда, скорее, вызывала жалость и сочувствие. Лёха сначала не понял моей спокойной и умиротворённой реакции, но яростный ор Вовы в мгновение ока сложил целостную картину происходящего в его пустой и бестолковой голове. Безрадужность и безнадёжность ситуации побудили велосипедиста драпать без оглядки с огромными пробуксовками в сторону лесной чащи. Велосипедный лихач не хотел, чтобы сегодня его жизнь дала трещину. А мне так хотелось, ну хоть чем–нибудь помочь, и я крикнул ему вслед: «Крути, Лёха! Крути!».
Больше ничего умного и полезного на мой сварливый детский ум не пришло.
Раздухарённый Вова целеустремлённо бежал за ним вслед. Жалкие попытки удрать в лес были совершенно безнадёжны – это абсолютная тактико–техническая ошибка. На пересечённой местности животные навыки Вовы давали ему полное преимущество инстинктивной охоты. Я уже не увидел, догнал ли, вообще, дядя Лёху. Могу только сказать, что он успел заехать в лес и Вова через пять секунд забежал туда же. А вот на следующее утро я точно понял: «Вова всё–таки настиг Лёху».
Было так. Рано утром по маминой просьбе я шёл за хлебом и встретил «всадников разрушения», сидящих на лавочке возле дома Алексея. В глаза издалека сразу бросался светящийся фингал под глазом Алёши. Он был так выразителен, что практически затмевал летнее солнце. Я немного побаивался их реакции в свою сторону. Об этом можно было гадать на кофейной гуще, я был настроен на отплату по счетам той же монетой, которой им выплатилось ранее. Но их реакция удивила меня и была прямо противоположной. Порывы Стаса напоминали испарение, а Лёха и того больше принял вид фонарного столба. После этого незамысловатого происшествия весь район знал, что будет с тем, кто посягнёт на мою неприкасаемую персону. По‐своему понимал это и долго думающий Кирилл…
Время шло… Превращаясь в юношу, я не становился взрослым даже в тот невероятный период, когда произошло то, что трудно не вообразить, легко не поверить, но интересно представить.
В четырнадцать лет я стал сильно увлекаться спортом. В частности, всё свободное время я играл в футбол и плавал. Если до этого возраста я коротал время в компаниях старших парней – своих братьев и ближайших дядей, вследствие чего я не курил в школе и не пил во дворе, как некоторые сверстники, то спорт дал мне свой круг общения по интересам. Кстати, бич алкоголя и сигарет поломал много судеб моим одногодкам. В моём случае такой исход был невозможен потому, что я очень хорошо запомнил одно мудрейшее выражение, насыщенное истиной. Тринадцатилетнему подростку в угрожающей форме и очень утвердительно сказал дядя Вова: «Малой, увижу с «сигай», можешь считать, что минздрав будет пропагандировать вред курения твоей фотографией!». Ну, там ещё текст был…
В это время незамысловатый романтик, непереносивший пререканий со своим исключительным мнением, начинал самостоятельный путь в собственной квартире. Мне удавалось частенько приходить к нему, чтобы поиграть в комп. На тот момент у него был современный персональный компьютер с большим экраном, многоканальной системой звука и огромным количеством разных компьютерных игр. Но был и один минус – каждодневный отвязанный образ жизни студента Вовы. Круглосуточная вакханалия, постоянная куча разношерстного народа с большим количеством «особей» женского пола, за исключением двух пожизненных дружбанов дяди – Кота и Бакса. Одним единственным различием этих игрищ было лишь полное и постоянное изменение текстур и декораций. Я всегда поражался полёту их фантазии из крайности в крайность. То это индейский вигвам посередине зала и стоящая в коридоре каноэ на четырёх человек, то вид командного пункта НАСА с макетом «Шатла». А Кот всегда произносил безумно банальную, но как ему казалась, топовую фразу с постоянным идиотским выражением лица: «Хьюстон, у нас проблемы!».
До поры до времени всё это меня никак не касалось. Приходя к «тусеру» в «край отбившегося от реальности» и ловко перескакивая через пьяные тела гостей, я, по обыкновению, юрко проникал в комнату, где стоял комп, чтобы спокойно наиграться во всё, что было угодно детской душе в эру расцвета персонального компьютера.
Продолжительное время мне удавалось быть счастливым. Но как‐то раз в это священное игровое пространство, с вопросом: «Вова, ты тут?», вторглась далеко нетрезвая леди со слегка опустошённой бутылкой водки. Ей было всё равно с кем пить и мой возраст здесь был не в счёт. На тот момент я не имел опыта общения с такого рода особами, и в связи с этим просто молча продолжал «рубиться». Она налила два полных бокала жгучего напитка и предложила «на брудершафт». Вообще пить ледяную водку из бокала, да ещё «на брудершафт», могут только люди, отчаявшиеся и находящиеся в душевной агонии, ищущие искреннего драйва в особях противоположного пола. Естественно, это действо должно было подойти к финальной точке кипения и мне бы пришлось как–нибудь реагировать. Моё сердце стучало как у воробья. Слава Богу, именно в тот момент в дверях появился Вован, запечатлевший весь этот «холст». Понятное дело, что картина в его глазах была превратна. Ему показалось, что я хотел «бухнуть» с этой мадам, в связи с этим он избрал радикальные меры по борьбе с детским алкоголизмом: вышвырнув, как тряпку, эту «штучку» из комнаты, проникнувшись чувствами отцовства, лаконично, с достаточным количеством правильных примеров, очень доходчиво, с подчёркнутой степенностью педагога высшей школы, у которого за плечами как минимум лет двадцать живой практики, объяснил, что мне можно, а что нельзя:
– Слышь, малой! Ты что, охренел?! Блин! Узнаю, что ты хоть раз прикоснёшься к алкоголю или сигаретам… Башку отобью! Понял?!
Знаете, в эту же секунду я осознал, что дядя сильнейший педагог и психолог, умевший объяснять свою правоту так, как никто другой. Я сразу поверил ему, тем более повода сомневаться в его словах у меня не было, особенно после воспитательного процесса над Стасом и Лёхой.
Уратмир, ты будешь прыгать?
Этот вопрос одного из моих шутливых друзей сильно пугал меня. Время три часа ночи. Я стою на самом краюшке длинного зловещего мостика практически в центре одного из пяти прудов в техническом районе. Точнее, это третий пруд первого заброшенного завода тяжёлой промышленности.
Мне семнадцать… каждый новый день был охарактеризован постоянным поиском экстрима. Меня тянуло в те места, где можно было хоть чуть–чуть почувствовать риск. Жажда этого чувства, конечно, не имела психопатического свойства. Вот и в этот момент шаткого стояния на узком, поржавевшем, покосившемся, «на ладан дышащем мостике» я ещё не почувствовал тончайшего и вожделенного вкуса адреналина, ещё не успел пережить жизненный прилив случайности. Жажда превосходства над обстоятельствами пока ещё была увязана с пониманием хрупкости человеческого тела при мгновенном преобладании над собой, над одинаковой и спокойной жизнью. Сейчас меня переполнял только сковывающий страх. Мне безумно хотелось быть вне обстоятельств. Заглядывая с края моста в тёмную и таинственную бездну, я мало что знал о пугающих свойствах этой природной загадочной дремучести простирающейся подо мной воды:
– Говорят, в этом пруду водятся мутанты от той химии, что сюда сбрасывал этот завод.
– Там всё дно усыпано острыми кусками металла и техническим мусором.
– Там водится огромная рыба, которая может выползать на сушу, чтобы питаться бродячими собаками и кошками. Она больше похожа на змею с руками.
– Там неимоверная глубина. А ещё там из‐за каких‐то необъяснимых обстоятельств постоянно образуются затягивающие течения, уволакивающие в бездну. Выплыть оттуда нельзя!
Эти факты излагала вся наша «весёлая» компания минут за десять до того, как я оказался на этом мостике, уходящем в неизвестность. В момент перед шагом в неизбежность я трезво мыслил, чётко понимая, что ночная гулянка с друзьями не должна была привести меня сюда, и тем более не должно было случиться так, что, приехав к озеру, я самым идиотским образом выпендрюсь перед понравившейся мне девушкой. После всех пересказов сплетен и предрассудков, которые мы плели друг другу за несколько минут до моего отчаянного прыжка в тёмную воду, всем и так уже было жутко и слишком страшно.
Моё сердце учащённо стучало, яркая луна, отражающаяся от стеклянной воды, поджигала мой страх ещё сильнее. Я обернулся и посмотрел на ребят, которые стояли возле машин и с нетерпением ждали развязки. В особенности этого желала Ульяна, фраза которой и толкнула меня на этот подвиг:
– Интересно, есть ли на свете смельчак, который смог бы туда прыгнуть?
В то время хитрые постановки женских фраз были мне неведомы и, естественно, единственный смельчак сразу нашёлся:
– А что тут такого? Туда прыгнуть?! Я даже сейчас смогу это сделать!
После этих слов мной были пойманы заинтригованный блеск глаз Ульяны и негодующие «охи» и «ахи» компании. Решительно и вмиг, скинув с себя всё кроме трусов, я ступил на вышеописанный, жутко скрежещущий и дряхло болтыхающийся мостик. Перед соприкосновением с водой я успел услышать крики ребят:
– О, Боже! Он прыгнул!!!
– Что делать?
– Смотри!
– Вау!
– Не может быть! Он рехнулся!..
Всё было довольно странно, необычно рассеянно, и в то же время собственная мысль неслась с безумным осмыслением окружающего меня мгновения. Я чувствовал свой момент – тот, который длинною в жизнь. Казалось, что любое, даже самое незначительное и мелкое по своей природе действие, моё действие, имеет ту же величину, что и кажущиеся грандиозными события. Меня никак не покидало ощущение объективного взгляда, которое в секунды сменялось страхом непонимания собственной природы. Всё больше и больше захлёстываясь этим «не нуждающимся в осмыслении мигом», подобно тому, как дарующий не является нуждающимся, я понимал, что каждый отдельный случай – есть «Наше всё» в исходном моменте познания блика наших собственных лет.
Я был лишь тем, кем был, и всё вокруг было лишь достойным меня, и никак по–другому. Постепенно во мне проявлялось чувство улыбающегося удовольствия от понимания того, что проще сделать поступок сразу, чем отодвинуть его за обстоятельства. Все линии сводили меня к «чертовской» справедливости нашего бытия. По крупицам ко мне приходило понимание того, «что ответ может держать только тот, кто понимает вопрос». Неведующий, незнающий был бессмысленным слепцом, который не мог совершить «пользу», а значит и призывать его к ответу за деяние не имело никакого смысла. А это означало, что он ещё и был нем, так как «жизни» не был нужен его «ответ».
Я был как будто в другом мире – полная тишина и спокойствие окутали мой разум. Там я видел звук времени, там не было ничего, но там можно было произнести «всё». Первые секунды показались вечностью, мне стал понятен бесконечный путь – без начала и конца. Открыв глаза, я увидел насколько прозрачна золотая вода вокруг, хотя сверху она казалась устрашающе серой. Там я менял свою кровь! Но было ещё что‐то… Взгляд! Взгляд, имеющий ярко–красный оттенок, быстро проносился вокруг меня, он просто смотрел на молодое тело… Коснувшись ногами жёлтого песчаного дна, я очнулся.
После этого события мной обуревал постоянный поиск таких же ощущений, такого же чувства. Жизнь была насыщена розыском этого состояния. Я нырял в каналы водосбросов огромных озёр и во всевозможные водные объекты; бросался с парашютом; прыгал с двадцатиметровых выступов скал в море; парил с «тарзанки» над пропастью – но, увы… Ничто уже не могло повторить то, что я ощутил там. Мне никак не удавалось восполнить себя и я стал другим.
Я стал тем, который не ищет стены там, где их нет. Тем, который понимает, что упираясь куда‐либо – упираешься всего лишь в то препятствие, которое нашёл сам. Тем, кто не вгибает потому, что где–то что‐то выгнет. Даже обида потеряла для меня смысл, так как обидеться мог только тот, кто хотел вообразить её. Но при всём при этом мне не хватало того сказочного момента «правды», которое я испытал на техническом пруду. Не найдя ни в чём похожего удивительного и манящего ощущения, я, наконец, остепенился и успокоился.
Мой дальнейший выбор пал на боевые единоборства. Я не работал вплоть до двадцати семи лет и имел достаточное количество времени заниматься тем, чем хотел. В общем, ваш покорный полиглот увлекался изучением языков, коих знал несколько, наукой и единоборствами. Мне довелось много читать и познавать. Как выяснилось, во мне стали гармонично сочетаться учёба и спорт. Это было странно, ведь в школе и на первых курсах университета я ненавидел учёбу и только к концу четвёртого курса одна из областей знаний действительно стала мне по душе.
В дальнейшем обучение давало мне большое количество свободного времени на поиск интересной, действительно моей, истины. Жизнь складывалась как по маслу. Только две вещи заставляли останавливаться и задумываться. Первая – это «неизбежное» чувство, породившее во мне небольшую, но такую важную пустоту, изменив моё ДНК в тот сладкий момент, когда я вылез из заброшенного водоёма. Внешне я был прежним, но моя кровь навсегда поменяла цвет – она стала ярче, очистив тело. Воспринимаемое пространство стало тесным и неуютным, будто чего–то не хватало. Хотелось напитаться… Но чем? Я этого не понимал. Мне до безумия требовался разговор, но не с легионом своих «Я», создающих разность вариаций выбора, а с тем, кто мог быть разумным и объективным. Я чётко осознавал: чтобы быть умным – нужно много знать, а чтобы быть справедливым – нужно просто родиться.