Дмитрий Перцов
Эураль, или Действуй, сказал чернокнижник
В Андрее проснулся гнев. Из животных пещер самосохранения выползали огнедышащие змеи. Дайте мне только добраться до Книги. Я сожгу ваш отель к чертовой матери!
«Да! Сожжешь! – вторили его мыслям голоса. – Используй мощь Жизнепорождающего, всеочищающего, властного пламени, как завещал тот, о ком неведомо даже твоему отцу».
Запись от 24 сентября
Нет решки без орла.
Нет солнца без луны.
Нет мессии без черного мессии.
Фаеристы так и не сумели узнать о существовании злого, порочного двойника Когру. У Ахура-Мазды был Ангра-Манью.
У Когру есть Зогра.
Орел, что способен изменить оттенки огня.
Орел, что способен погасить солнце.
Ноготь надавил на грудь. Сердце забилось быстрее.
Тебе долго придется протыкать мою кожу… За эти годы я оброс таким панцирем, что тебе и не снилось.
Мне плевать на людей.
Я ненавижу всех.
Но себя я защитить сумею.
К животу потек ручеек крови. Это напоминало жестокую игру: сломается – не сломается. Андрей через это проходил. Как-то после урока одноклассники заломали ему за спиной руки, и медленно поднимали локти вверх – пока не попросит пощады.
Андрей не попросил. Хоть слезы лились, выжигая незримые бездны в линолеуме; лились, достигая периферии преисподней. Он не попросил тогда. Не попросит и сейчас.
Больно. И с каждым мгновением – больнее. Женщина не торопилась. Она смаковала момент, и пронзала. Андрей держался, боролся, не терял разум, сохранял его чистым, хоть и полным гнева. Он ждал, что с окончанием боли закончится и он.
Но он не закончился.
* * *
Из соседнего номера послышался шум. Сдавленный вскрик и еще какой-то звук – точно гул люминесцентной лампы.
– В этом мире вечно что-то происходит, – женщина закатила глаза и убрала палец от груди Андрея. Он выдохнул, и вдруг с жутким грохотом мимо пролетела дверь. Сгусток энергии ярко-красного цвета ударил в инопланетянку. Она вскрикнула и упала на ковер с дырой животе. За мгновение до этого к ней вернулось неземное выражение глаз, и они навеки стали стеклянными.
Затем еще один сгусток разорвал черную коробку, и Андрей упал на колени. К нему вернулась способность шевелиться, и парень отполз к стене.
– Андрей! – закричал вбежавший в комнату Никита. Из Фиолетовой Книги в его руках шел дымок. – Ты жив?
– Что… – хрипло пробормотал Андрей, наслаждаясь течением крови по жилам, и тем, как его ноги и руки преодолевают онемение, снова становясь его собственностью. – Что случилось?
– Прикинь! – с восторгом воскликнул Никита и зачем-то пнул ногой труп. – Короче. Из третьего номера пришел мужик. Булькал там что-то, говорить не мог. Первый раз на земле, видать. И они с моим мужиком стали драться. Я, конечно, воспользовался моментом, и приказал Книге превратиться в бластер, у меня с ним коронная страница, честно. А дальше ты, наверное, понял: в первом номере валяются двое в серых костюмах и с дырами в животах.
Андрей подобрал Черную Книгу и поднялся. Он не разделял восторгов Никиты, зная, что это место еще может преподнести пару сюрпризов, и держал ухо востро.
– Классную историю я рассказал, просто атас. Эти чуваки прилетают сюда со всей галактики, понял, да? – довольный собой Никита вертел в руках фиолетовую Книгу и явно ожидал похвалы. – Тут у них перевалочный пункт, понял? Они забирают у людей личность и даже взгляд на мир, чтобы затем слиться с толпой, ну, и путешествовать, наверное…
– Никита…
– Или захватывать ключевые места в правительстве, хрен их знает, я…
– Никита!
– А? Что?
– Обернись… – тихо сказал Андрей.
В двери стоял администратор Осирис. Никита обернулся и отскочил к окну, выставив перед собой бластер. Но выстрелить он не успел.
– Наказание за смерть – смерть, – промолвил Осирис.
Никита не то всхлипнул, не то кашлянул. И осел на пол с дымящимся отверстием в груди. А в пестрящей пустоте окна, где-то вдалеке, зажигались огни – десятки и сотни зеленоватых глаз. Вооруженные инопланетяне медленно двигались в сторону «Осеннего».
Глава 10. Депрессия
Андрей спрятался за кроватью.
Осирис, стоя в дверях, равнодушно смотрел в окно, вдребезги разбитое выстрелами бластеров. Сквозняка не было, ветер не шумел. Сердце замерло.
Попадая в администратора, энергетические снаряды инопланетян растворялись, не причиняя вреда. Андрей сомневался, что этот фокус пройдет и с ним, поэтому не торопился высовываться из укрытия. Он также сомневался, что в этой истории ему как-либо поможет Черная Книга, лежащая на коленях. Справится ли демон с инопланетными жителями? Растерзает ли, как крыс с картин безумного художника? Их миры не пересекаются, существуя в разных плоскостях.
Никита тоже паренек из параллельной реальности. Люди обучаются в параллельных классах в школе, в параллельных группах вуза, работают в соседних офисах, но разделяют их вовсе не стены аудитории, не улицы, не проспекты, не флипчарты и не перегородки – их разделяет вера в свои иллюзии.
Но голоса продолжали шептать, сотни голосов, и один из них звучал громче. «Борись», – говорил Эураль.
Тело Никиты лежало неподалеку, напоминая, что все это не игра. И несмотря на их различия, смерть едина для всех. От бессилия Андрей сжал кулаки. Что делать? Как выпутаться на этот раз?
– Действуй, – тихо сказал он, положив ладонь на Книгу.
Ничего не произошло. Никакого преображения. Почему? Ведь он загнан в угол, как и тогда, в коридоре замка! Может, все дело в его неуверенности в себе, в своих силах, в силе Черной Книги?
Счет шел на секунды. В комнату вот-вот явятся вооруженные до зубов создания иных планет; стрельба разрывала пространство; стены плавились и горели; один только Осирис не двигался и ожидал развязки без эмоций. Взять Книгу Никиты и отстреливаться? Ага, как же, послушается она его! Если даже его собственная только и может, что наполнять голову голосами… А если и послушается – чего стоит один бластер против сотен врагов?
… Изменить историю. Только это может его спасти. В обычной жизни изменить историю нельзя, но здесь это было возможно.
Андрей лихорадочно соображал, в каком номере осталась горящая свеча. Эти идиоты – Никита и Виктор – все испортили своими дурацкими экспериментами! В третьем. Конечно же, в третьем номере. При этом, пятый все еще закрыт… Рядом с головой Андрея прогремел очередной выстрел, попав в гостиничный телефон на тумбе.
«Стать незримым для всех, – сказал Эураль. – Коль не готов ты принять меня, так сделай так, чтобы свет огня перестал быть над тобой властен».
Если тебя не видят – тебя не трогают. Ты просто сидишь за партой, делаешь дела, а лучше – ничего не делаешь, даже ручку не грызешь, смотришь на стол, ждешь, когда прозвенит звонок на урок… Проблема в том, что эта мера временная. За ней всегда следует наказание. Чем дольше ты невидим, тем сильнее разгорается аппетит хищника.
Запись от 1 ноября
Ты существуешь, пока окружающие признают твое существование.
Исчезни для них.
Глубокий вдох.
Треск огня в голове, и ни единой мысли.
Они сожжены.
Сожжены чувства.
Сожжен свет твоего взгляда.
Если хочешь исчезнуть для других, придется исчезнуть для самого себя. Стоит ли оно того?
Андрей открыл Книгу. Сделал глубокий вдох…
* * *
Звуки выстрелов затихли. Округлившиеся глаза Осириса забегали по комнате в поисках Андрея. Те пятеро инопланетян, которые успели ворваться в номер, замерли посреди комнаты, словно морские фигуры.
Андрей посмотрел на свою ладонь, и увидел только дымящуюся дыру на полу отеля. План сработал: здесь, в этом потустороннем мире, умение становиться невидимым обрело буквальный смысл. Теперь важно грамотно этим воспользоваться.
Медленно, стараясь ничего не зацепить ногами, Андрей двинулся в сторону выхода. В горле пересохло; кашель мог вырваться на свободу в любой момент. Прижав руку ко рту, Андрей, обошел Осириса, и перед тем, как выскользнуть за дверь, увидел, что в комнате материализовался огненный человеческий силуэт – тот самый, который поглотил Виктора. Андрея затрясло. Угроза, исходящая от этого существа, несла нечто большее, чем просто смерть. Следующий этап – тотальное уничтожение, конец в тысячной степени. Инопланетяне, Осирис, гигантские крысы – все это было детской игрой, ерундой в сравнении с ожившим огнем.
… Все, что случилось, было его наказанием за то, что он сомневался в Когру, в Едином огне, в обитателях Шахера. За ересь, написанную в Черной Книге, за Эураля. Фаеристам запрещено думать о посмертии; фаеризм, ранее азаризм, – религия бытия, согревающая плоть и Дар-Ла, но куда деться от тени, что таится за пределами танца пламени? Она существует. Персональный ад, в котором ты сам сочиняешь историю своего конца.
Андрей взял себя в руки и все-таки выскочил в коридор. В глазах темнело. Он добрел до тумбочки в третьем номере и навис над свечой.
Свой рассказ Андрей уже сформулировал.
* * *
Пристанище одиноких. Короткая, как сама жизнь, история Андрея
Осирис – не бог. Это человек, который, обманув законы мироздания, смог вернуться из царства мертвых. Его лишенное жизни лицо застыло в предсмертном оскале, и все, кто видят его, испытывают невыразимое чувство тоски и одиночества.
Узнав тайны загробного мира, Осирис решил помогать тем, кто желал уйти туда по своей воле. Вести их за руку, чтобы не заблудились, чтобы они наконец обрели долгожданный покой.
В двадцать первом веке Осирис построил отель под названием «Осенний», и его рукою водила сама меланхолия. В основу его программы ухода в иную реальность лег многовековой опыт и тысячи оборванных судеб. «Полет пегаса» – для тех, кто желает воспарить; «Твой щит» – для тех, кому перед смертью необходимо закрыться и побыть наедине с собой.
Одинокие, отчаявшиеся люди, приходят сюда, чтобы оборвать свою жизнь. Некоторые успокаиваются и навсегда покидают «Осенний». Другие остаются, и Осирис провожает их.
Остается лишь последний взгляд в окно перед путешествием в вечность.
Кто знает, что они видят там?
* * *
Свеча погасла.
Инопланетяне исчезли.
Звуки выстрелов в коридоре затихли.
Могло показаться, что в «Осеннем» наконец-то стало безопасно. Но, конечно, это было не так. История Андрея несла в себе не физический ужас. Она заражала тоской и проникала в каждую клеточку этого строения. Ужас в ощущении последних минут, в осознании, что за окном не просто абстрактные линии. Там развернулась вселенная, в которой не было места живым.
Андрей встал с кровати. Какой казус! Ему ведь и так тоскливо! Ему тоскливо всегда. Он и так живет чувством, что все вот-вот закончится. И хотя атмосфера в отеле стала еще более давящей, мрачной, а безысходность шептала из каждого угла, это состояние было для него привычным и безопасным.
Да, грустно. Но что поделать? Вроде, все в порядке.
… Вдруг Андрей услышал женский крик. Он доносился из пятого номера – громкий, истеричный. Под стать текущей версии «Осеннего». Андрей вышел из своего номера и приблизился к запертой двери с табличкой «5».
– Кто там? – Андрей постучал, и снова услышал крик. А затем наступила тишина. – Откройте!
Андрей прислонил ухо к двери. Внутри всхлипывали и что-то передвигали.
– Откройте!
В номере что-то упало.
Андрей сжал Книгу.
– Действуй! – велел он и дернул ручку. – Действуй!
«Как прикажешь»
Дверь поддалась.
Андрей зашел.
На полу в центре комнаты лежала Белая Книга.
В петле висела девушка по имени Василиса.
* * *
Андрей действовал молниеносно. Подставил табурет, обхватил одной рукой Василису, другой взялся за веревку, и дернул что есть сил. Крепление в потолке надломилось, и они упали на пол. Василиса закашлялась. Андрей отполз.
– Зачем… – хрипло пробормотала девушка. – Зачем ты… Я не хочу.
Они сидели на ковре, тяжело дыша. Пепельные волосы Василисы были растрепаны, а надпись «Я художник. Я так вижу» как-то потускнела. Как и ясные голубые глаза.
Гнетущая атмосфера обволакивала их, точно предрассветный туман – концентрация пережитых накануне страданий. Андрей с ней справлялся. Василиса с бесцветным лицом и поникшим взглядом – нет. По ее щеке катилась самая одинокая в мире слеза, чтобы упасть на ковер и раствориться в нем навек.
– Не надо слов, – прошептала Василиса.
– Я ничего не…
Он ведь и правда ничего не говорил! Или вырвалось?
– …Не нужно ничерта.
Луну – в чехол. И солнце на чердак.
Допейте океан. Сметите лес.
Все потеряло всякий интерес[4].
Понятно. Это стихи. Слова, играющие в унисон с окружающим мраком. Здесь они материальные; черная кисть, размазывающая черную краску по черному полотну. Андрей держался из последних сил. Но если Василиса будет усугублять своими рифмами и интонациями, то даже он может сломаться.
– Прекрати, – сказал Андрей. – Так нельзя.
Василиса посмотрела на него пустым взглядом:
– А как можно?
– Просто не читай грустные стихи, пожалуйста. Вдвоем тут помрем.
– Так тому и быть. Быть… Или не…
– Стой. Да помолчи ты!
Андрей дотянулся до подушки и швырнул ее в Василису. Строки оборвались. Василиса никак не отреагировала, подушка упала рядом с девушкой.
– Кто ты? – спросила Василиса. – Ты мне снился. Ты был в той… жуткой комнате.
– Не снился. Это было по-настоящему.
Если «по-настоящему» вообще существует. Как Василисе удалось выжить? Ей откусили голову. Андрей – руками Эураля – пытался вернуть ее на место. Это не Виктор, превратившийся в призрака. Такое должно быть окончательно.
– Покуда светишь, – тихо проговорил Андрей, – мы видим. Покуда греешь, мы выживаем. Покуда горишь – живем, – и повторил. – Живем. Твой путь, твое воистинное устремление, нам никогда его не познать.
– Ты верующий? – спросила Василиса. В ее голосе просквозил интерес. Наверное, это хороший знак.
– Я и сам не знаю.
– Мне нравится эстетика огнепоклонства. И убранство Храмов Огня, с их чашами и вот этими длинными-предлинными свечами, они меня вдохновляют. А точнее… Вдохновляли. Кажется, все потеряло смысл.
– Это не свечи, – сказал Андрей. – Нельзя то, что ты видишь в храме, как-либо называть. Это грех. Слова впитывают силу огня, и…
– Уходи, прошу. Я хочу остаться одна.
– Пойдем вместе.
– Нет. Открой окно.
– Зачем?
– Я выпрыгну.
Спину Андрея пронзило болью. Он вскрикнул. Возможно, рана загноилась. Казалось, будто черви копошились там, откусывая кусочек за кусочком.
– Окна не открываются, – выдавил он и попытался принять положение, в котором было бы не так больно.
Василиса повернула голову.
– Какой необычный вид из окна. Похож на то, что видишь, когда зажмуришься, блики век изнутри, послание внутренних светлячков. От этих всегда разных картин голова кругом, если удается хотя бы на миг зафиксировать взгляд. Как тебя зовут?
– Андрей.
– Я не хочу жить, Андрей.
Меньше всего на свете Андрей умел кого-либо успокаивать. Особенно когда боль в спине разрывала. Неправильно подобранное слово хуже молчания. Но в этом дьявольском месте, умеешь ты или нет, приходится учиться, иначе не выжить.
– Держи, – сказал Андрей, отдал Василисе ее Белую Книгу.
Она осторожно протянула руку и погладила обложку. Уголок ее губ дернулся, пытаясь изобразить улыбку, но даже эта попытка была уже победой. Василиса забрала у Андрея скетчбук и открыла на случайной странице. Оглядела комнату. Провела по бумаге пальцем. Взяла карандаш.
Андрей подвинулся ближе.
На развороте появилась окружающая их комната. Только пустая. И в ней царила (удивительно, но это передавалось простым росчерком карандаша!) ни скука, ни апатия, ни безысходность, но – безмятежность.
– Спасибо, – сказала Василиса. И голос ее стал теплее.
* * *
Андрей рассказал Василисе все, от начала и до конца.
Ее глаза блуждали по комнате. Периодически она что-то писала, либо рисовала. И каждый раз внутри Андрея что-то щелкало. Словно колыбельная, впервые услышанная в детстве – так воздействовали на него творческие порывы Василисы. Однако, по мере приближения к финалу истории, их текущей точки, Василиса открывала Книгу все реже, а глаза ее снова тускнели.
– Мне не нравится это место. Вряд ли я могла бы рассказать здесь какую-то историю.
– Почему?
– Я не чувствую вдохновения.
– Что такое вдохновение? – спросил Андрей.
– Когда кажется, что можешь перевернуть мир.
– Переворачивая мир, ты его уничтожаешь.
– Вовсе нет! Это такое… Иносказание.
– Понятно. Я думаю, нам пора. Дверь должна быть открытой. История рассказана.
– Твоя история о самоубийцах в отеле? Как она пришла тебе в голову? Как ты сумел связать такие слова?
– Я не знаю.
Он же не мог ответить, что ему помогли тысячи голосов, которые теперь шептали, чтобы он держался от Василисы подальше. Но Андрей отмахивался, вызывая у них негодование.
– Искусство должно вселять веру, – сказала Василиса.
– Пойдем уже.
И они поднялись.
Из соседнего номера послышался стук падающей табуретки. В другом конце коридора стоял молчаливый Осирис. Андрей дернул за ручку двери, ведущей к выходу, и они оказались в больнице.
Часть 3. Больница
Глава 11. Индетермониум
Переступив порог нового помещения, Андрей не сразу смог его разглядеть: из-за боли в спине перед глазами все плыло. Клубы тумана вгрызлись в веки, реальность растворялась в пузырях, как жженая бумага.
Андрей протянул руку и прислонился к холодной стене. В нос ударил запах земли, спиртовых испарений и лекарств. Захотелось скрючиться и упасть. Под этот запах так и делают, а еще кричат и молят о спасении.
Так пахнет Царство Ламашту.
Запись от 17 января
Ламашту.
Львиноподобный демон в женском обличии.
Обладательница скользких ладоней
и целого арсенала пыток.
Владычица болезней и мучительной смерти,
императрица чумы, язвы и оспы.
Та, кого завораживают стоны детей.
Она наводила панику на жителей Древней Месопотамии.
Она добралась до наших дней.
Она добралась до меня.
Это имя Андрей внес в Черную Книгу после того, как два года назад побывал в травмпункте. Он упал на лед и больно ударился плечом. Боялся перелома. Еще больше боялся рассказать о произошедшем родителям. Поэтому отправился за помощью сам.
В очереди к хирургу сидели люди с перекошенными лицами, раздробленными костями и перегаром. Стояла зима. Под шарфами потели шеи. Из-под расстегнутых курток выглядывали животы. Тошнило. Болело. Пациенты, словно в ожившей картине Брейгеля, пялились на Андрея, стоило ему отвернуться. Он знал это. Он чувствовал их взгляды.
Все на него смотрят. Всегда. С ненавистью и презрением. Не иначе, отец постучал однажды в дверь к каждому из них, и попросил об этом – смотрите, мол, на моего отпрыска, жгите его глазами.
Тогда Андрею и подумалось, что в больничном коридоре летает злой дух. Подначивает боль, сжимает локти; из-за него стреляет в ранах, не прекращается пульсация. Он отдаляет дверь врача, твердит, что ты будешь приходить сюда снова и снова.
Перелома у Андрея не оказалось. Но имя Ламашту, обрастая новыми подробностями, поселилось в его сознании навсегда.
Андрей стекал по стене, словно капля крови, готовый провалиться в обморок, в пустоту, в древний мир. В бреду он уже видел человека, ползущего узкой грязной улице. За тем поворотом – рынок; из окна смотрит женщина. Кожа кусками осыпается с ее лица. Она протягивает руку…
– Эй! – прошептала Василиса где-то в отдалении. – Что с тобой?
Андрей вынырнул из навеянных образов. Попытался взять себя в руки. Прохрипел:
– Что?..
– Ты белее моего скетчбука, – взволнованно сказало размытое лицо Василисы. – Тебе бы в больницу… Но, кажется, мы и так…
Андрей осмотрелся. Сфокусировал взгляд. Книга в его руке – и как он ее не выронил? – нагрелась. «Так и есть, – подумал он. – Мы в царстве Ламашту. И упаси нас Великий Огонь, чтобы историю здесь рассказывал не я».
* * *
Огромное, размером со стадион, помещение клиники. Сотни коек, и ни единой перегородки (за исключением маленькой ширмы в дальнем углу) – все открыто, все на виду. Под древними простынями – где-то чистыми, где-то с красноватыми разводами, – накрытые с головой тела. Кругом разбросаны какие-то документы.
А за окнами… Не разглядеть, что за окнами.
Да и как тут сфокусироваться, когда между кушеток снуют двое мужчин. В руках одного – скальпель. В руках другого – два молоточка. Ходят то ускоряясь, то замедляясь, без единого слова, только шелестят белыми халатами. Если они сталкиваются друг с другом, то делают два шага назад, разворачиваются и продолжают беспорядочный путь.
Того, что со скальпелем, Андрей узнал сразу.
Осирис, администратор, священник, капитан стражи. Снова он. Теперь, видимо, врач. Это демоническое лицо…
Пытаясь хоть немного отвлечься от боли в спине, Андрей поделился своим наблюдением с Василисой.
– Словно актер, играющий разные роли, – ответила та. – Я вроде бы никогда его раньше не видела. И все же, он кажется мне знакомым. Эти двое нас не тронут?
– Не должны. Но будем держаться подальше. На всякий случай.
– Знаешь, когда я в детстве начинала читать (это были детективы про животных, страшилки и рассказы о дружбе), мне трудно давались комнаты.
– В смысле?
– Я не могла их представить! Углы убегали. Несуразная мебель висела в воздухе. Габариты менялись в прямом эфире. А уж вообразить большую столовую – так и вовсе невозможно. Я ведь никогда не бывала в больших столовых…
– Ты к чему это все?
– Однажды мне надоело, что герои могут прийти на бал, но танцевать при этом на родительской кухне. И отложив книгу в сторону, я создала в своем воображении шаблоны нескольких комнат. Сидела часов пять кряду, фиксировала каждый квадратный метр. Потом эти комнаты кочевали из сюжета в сюжет, менялись только детали.
– Я все еще не…
– Одна из комнат играла роль «больших», ее я придумывала отдельно. Целый день мысленно раздвигала стены, они сдвигались обратно, и я снова их раздвигала, а они опять сдвигались. В итоге получилось. Потом я, конечно, пошла в художку, там меня научили пространственному воображению, но этот опыт из детства я помню хорошо.
У Андрея, помимо спины, разболелась голова. И все-таки, он догадывался к чему ведет Василиса, и не мог не дослушать ее рассказ до конца.
– Здесь словно то же самое, – заключила девушка. – Больница, которую кто-то с трудом пытается вообразить. Умозрительная, не вполне реальная. Но ощущение именно больничное.
– Мы сейчас все равно ничего не поймем, – сказал Андрей. – Только голову сломаем.
– Да, но… Мне очень страшно, Андрей. Пытаюсь хоть как-то отвлечься от этого чувства.
Он повернулся к ней. Василиса держалась молодцом. Но опустив взгляд, он увидел, как подрагивают ее руки, как подкашиваются колени. Он-то успел свыкнуться со своей участью. Девушка – нет. Бедолага.
«Не жалей ее, – вдруг вспыхнул Эураль в голове. – Что за сантименты?»
– Но ты прав. Давай что-то делать. Ты идти сможешь? Где ты поранился?
– Лучше тебе не знать. – В меня вцепилась та же гигантская крыса, которая откусила тебе голову. Уж извини, но этот момент, как и твою смерть в принципе, я опустил. – Я нормально.
– Хорошо. Каков план?
– Первое – найти выход, чтобы понять, куда бежать. Второе – найти источник огня. Третье – изучить тут все. Четвертое – рассказать историю. Пятое – собственно бежать к выходу. И еще одно.
– Что?
– Понимаешь, это необычное место…
– Ой, а давай дадим ему название? – завороженно проговорила Василиса. – Что мы все, место, да место. Давай говорить… – она задумалась. – Индетермониум.
– Не понял.
– Вот смотри: есть детерминизм. Это такая философия, она означает, что все в жизни предопределено. А есть его противоположность – индетерминизм, означающий, что ничего не предопределено. Тут – так же. Мы видим лишь мрамор, но посредством нашего мировоззрения он превращается в ту или иную скульптуру. По крайней мере, так ты мне объяснил.
– Хорошо.
– Тебе нравится? Индетермониум…
– Нам надо найти Виктора и Никиту.
– Виктор – это тот, у которого хорошо с математикой?
Андрей хотел улыбнуться, но из-за боли его перекосило.
– Да, – сказал он. – Так вот. Здесь…
– В Индетермониуме.
– …Гибель не факт, что окончательная. Виктор уже возвращался к жизни. И…
– Что?
– Ничего, – Андрею все-таки не хотелось посвящать Василису в детали ее истории в замке, мало ли. Начнет еще читать стихи про смерть… – Вопрос в том, где их искать.
Они еще раз окинули взглядом больницу.
Их мысли сошлись.
Обоим стало дурно.
Если не в шкафах, то… под простынями. Одно из тел могло принадлежать Никите или Виктору. И поднимая простыни, Андрею и Василисе предстояло столкнуться с Ламашту, узреть ее клыкастый лик.
– Ладно. – сказал Андрей. – Пойдем. По ходу дела разберемся.
Стараясь не смотреть на двух шныряющих между коек врачей, они повернули налево и двинулись по периметру. На то, чтобы дойти до конца стены, им потребовалось минут пять. Во всяком случае, меньше, чем на коридор замка.
– Так странно. Я нахожусь в настоящем экзистенциальном аду, как будто недописанной пьесе Сартра. Но чувствую себя нормально. Наверное, это на контрасте с тем, что было в отеле.
– И вдохновение появилось?
– Нет. Я даже думать не могу о том, чтобы писать что-либо. Тошнит от одной мысли. Я ненавижу больницы, потому что они – про плоть. А искусство – про душу.
И завела:
не слов, не слез,
но странной мысли о победе снега —
отбросов света, падающих с неба, —
почти вопрос.
В мозгу горчит, и за стеною в толщину страницы
вопит младенец, и в окне больницы
старик торчит[5].
Каждая строчка отзывалась в Дар-Ла Андрея. Вот он почувствовал, как горчит в голове. Вот – услышал вопль младенца. Но на этом все. Никаких грандиозных перемен. Возможно, ее собственное творчество обладает большей силой, но на него Василиса, увы, пока не способна.
– Красиво, да?
– Что за старик? – спросил Андрей. – Как это – торчит?
– Это фигурально.
– Понятно.
– У меня тут много Бродского… – Василиса покрутила скетчбук. – Кстати, Андрей. Ты вот про Книги ребят мне рассказал, а про свою нет. Что у тебя в ней? Тоже стихи?
– Нет.
– Наверное, что-то личное…
– Да.
– Ладно. Расскажешь, если захочешь.
Они постояли в углу, оглядывая шкафчики с жестяными тарелками, пустыми склянками, пузырьками и шприцами, подождали, когда мимо них пробежит человек с молоточками, и отправились вдоль следующей стены.
– Смотри! – окликнула Василиса Андрея. Он обернулся. Девушка стояла возле шкафчика со стеклянной дверцей, на которой висело несколько тканевых сумок. – Выглядят удобными. Не хочешь Книгу положить? А то непрактично в руках таскать.
Она сняла одну из сумок, перекинула через плечо и вложила скетчбук. Андрей рассудил, что идея хорошая. И дело не только в том, что постоянно держать дневник неудобно. Он ведь и ведет себя непредсказуемо. То жжется, когда ему что-то не нравится, то норовит выскользнуть. И ладони у Андрея бумагой исцарапаны – тоже не дело.
Но стоило ему прикоснуться к бежевой ткани, как сумка потяжелела на тысячу килограмм, упала и приклеилась к полу, потянув за собой Андрея. Ноги подкосились, он упал и ударился головой. Вспышкой молнии перед глазами пронеслись воспоминания.
Сырая земля. Коридор. Каменная стена, покрытая плесенью. Ржавая решетка. И тяжелая поступь вдалеке… Шаг. Шаг. Шаг. Он приближался. Он… Он…
* * *
Андрей отбросил сумку, отполз и уперся в койку. Из-под простыни выпала чья-то волосатая рука – прямо ему на плечо. Потрясенный, он машинально ее отодвинул. Подбежала Василиса.
– Ты чего? На тебе лица нет.
Андрей уставился на сумку.
Откуда эти воспоминания? Почему они появились от прикосновения к простой на вид вещи? Почему кажется, что этот предмет единственный реальный во всем злополучном… Индетермониуме. Есть ли что-то общее между сумкой, перчаткой из отеля и с сапогом из замка? Словно все это принадлежит одному человеку. Или принадлежало…
– Все в порядке? – в который раз спросила Василиса, и он только теперь на нее посмотрел.
– Нет, – сказал Андрей и поднялся.
– Объяснишь?
– Тут нечего объяснять. Сумка потяжелела. Я ударился головой. Мне что-то померещилось. И я подумал, что сумка, перчатка и сапог как-то связаны. Но я не знаю, какой из этого можно сделать вывод.
– Да уж. Голова кругом, – согласилась Василиса. – Держи. Надеюсь, с этой неприятностей не случится.
Она сняла с дверцы другую сумку и протянула Андрею. Тот не сразу, но все-таки взял ее, положил Книгу внутрь и повесил сумку на плечо. Вроде, все благополучно.
– Так-то лучше, – довольно произнесла Василиса. И вдруг глаза ее расширились: – Андрей! Берегись!
Среагировать он не успел. Мимо промчался человек, и случайно (или нет?) задел руку Андрея скальпелем, и бросив на бегу:
– Расскажи мне, кто я!
Боль пронзила не сразу, видимо, из-за остроты скальпеля. Но спустя пару секунд Андрей зажмурился и взвыл. В тот же момент спина напомнила о себе. На белый пол заструилась алая кровь. Андрей стиснул зубы. Что же это такое, где бы он не оказался, кто-то непременно пытается его покалечить…
Василиса панике не поддалась. Она залезла в ближайший шкаф и вытащила оттуда бинт.
– Сиди, не дергайся, – велела она, – я перевяжу.
– А ты умеешь?
– Не дергайся, говорю!
Василиса не умела. Действовала она уверенно, но результат был не очень: натяжение бинта было неравномерным, из-за чего приходилось перевязывать заново. Кровь проступала сквозь марлю, но Андрей, забыл, что у него должно болеть, пытаясь уловить запах девушки. И голоса из Книги поддразнивали его.
24 марта
Весна – время, когда мы слышим зов.
То зов суккубов и инкубов, демонов сладострастия и разврата.
Они направляют мой взор на женщин, которые по-хорошему должны быть мне безразличны.
Если бы отец узнал, как сегодня я смотрел на девушку в магазине, на ее белоснежные ноги, выглядывающие из-под короткой юбки,
мои ладони были бы прижаты к железным пластинам…
Из всех демонов суккуб и инкуб – наиопаснейшие.
Потому что их на самом деле не существует.
Потому что эти демоны – мы.
Андрей ожидал, что от нее будет пахнуть цветочными духами или каким-нибудь кремом, но нет. Лишь земля да пот, плюс что-то неуловимое, ее собственный уникальный запах. Василиса отстранилась, и Андрей увидел, что рука его из-за большого количества бинтов превратилась в шар.
– Ну, как? – спросила Василиса.
– Нормально.
– Моя первая повязка, между прочим. Андрей, можно вопрос?
– Да.
– Что у тебя… С ладонями? Я заметила, когда перевязывала.
Ритуал очищения, что же еще? Причем многократный. Две железные пластины кладут на огонь, потом прижимаешь к ним руки до тех пор, пока боль уничтожит все: мысли о проступке (неважно, был ли он на самом деле); спокойную ночь; желание жить.
– Очищение, – ответил Андрей.
– О, нет… – Василиса прикрыла рот ладонью. – Неужели кто-то еще это делает? Это… Варварство.
– Делают, – сказал Андрей.
– Ты, наверное, не хочешь об этом говорить?
– Не хочу. Пойдем дальше. И… Спасибо за повязку.
* * *
Они дошли до угла с ширмой. Андрей отодвинул ее и разочарованно вздохнул. Выхода нет. Лишь очередная кушетка, на этот раз – пустая. Вокруг – хирургические приспособления, нити, капельница и аппарат для УЗИ.
