Дмитрий Староселец
Да забудут имя моё
Юхас махнул ему рукой:
– Да везде одинаково, – и посмотрел по сторонам. Его помутнённый взгляд медленно прошёлся по соседним столикам, пока в этом постепенном движении не остановился на нашем. Цель была найдена. Последовало его обращение:
– Эй, уважаемые! Ага, вы, – проговорил он, когда я повернул голову в его сторону. – Вот вы хоть подтвердите. Станьте, так сказать, судьями нашего спора, – икнул он. – Я им говорю, что эти… как там их… Приодельские топи лишь обычные болото. Нет в них ничего страшного. Вы бывали в тех краях?
Дослушав его сумбурную речь до конца, я ответил, желая поскорее отвязаться:
– Не представляю даже о чём речь, – прозвучали слова, являвшиеся сущей правдой.
Задавший вопрос перевёл мутный взгляд на Корвуса с явной надеждой в глазах. Мой спутник молчал. Он совершенно не обращал внимание на вопрошавшего. Прошло несколько секунд, и Юхас, так и не дождавшись, махнул рукой и, вздохнув, плюхнулся обратно на свой стул, сразу же доливая себе напитка из бурдюка в большую деревянную кружку. И только после этого услышал слова:
– Поговаривают: в краях тех бродят мертвецы. Если дорога жизнь, не стоит туда ходить, – безучастно ответил Корвус и снова замолчал, продолжая своё противостояние с едой.
Чаша весов качнулась. Друзья Юхаса тут же принялись говорить наперебой:
– Видишь, а ты с нами спорил. Там опасно. Не одни мы так считаем. Давай рассматривать другие варианты, это всяко лучше, чем тащить что-то у мертвецов…
Постепенно звуки с соседнего столика стихли, а затем наши шумные соседи и вовсе удалились, слегка шатаясь и обходя столики тяжёлой поступью. Я так и не узнал, отказался ли от своей идеи Юхас или нет. Корвус же победоносно закончил борьбу с едой, ознаменовав её отправкой последней ложки в рот.
Сжигаемый некоторым любопытством, я решил у него уточнить:
– А там вправду бродят мертвецы?
Корвус слегка ухмыльнулся улыбкой своих холодных губ:
– Нет, не бродят.
– Но, получается, они там есть?
– Там есть болото, которого ещё сотню лет назад не было. Есть остатки воинов, павших ещё позже в далёкой битве, – последовал задумчивый ответ.
– А за что они сражались? – уточнил я.
– За что борются люди? – в противовес задал вопрос Корвус, явно разговорившись к вечеру, и сам же на него ответил, – за ресурсы. А главный ресурс – власть. Тогда это был трон Илларийской империи. Возможно, тебе доводилось слышать, что ещё век назад королевства были едины.
В ответ я кивнул и вправду припоминая что-то подобное и подумывая продолжить разговор. Уж очень хорошо и тепло было в трактире. Но Корвус привстал, явно давая понять – время вопросов прошло. Пришлось снова пробираться через толпу.
Выйдя на воздух, мы очутились в сумраке. Над крышами домов ещё виднелся свет, но сам град всё увереннее поглощался тьмой. Мощёную улицу заполнили мизерные струйки ручьёв, подобно маленьким змейкам огибавшие лабиринтообразный рисунок каменной кладки, явно намекая, что совсем недавно прошёл лёгкий дождь. Повсеместно смывалась пыль и грязь. Повсюду поблёскивали капли дождя и красовались мокрые пятна, оконтуренные брызгами прошедшего дождя. Вечерняя свежесть манила дышать полной грудью.
Корвус быстрым и тихим шагом направился в сторону, прямиком к городским вратам. В ответ и я со всеми припасами ринулся за ним. Поспеть было не просто. Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не потерять равновесие, ничего не уронить и не поскользнуться на мокрой уличной брусчатке. Пока же я изворачивался, в голове звучал вопрос: «А что дальше?».
Наконец, мы оказались у врат. Двигаться стало сложнее – обратно в город на ночлег подобно огромному стаду пастуха плыл целый поток людей, что то и дело цеплялся за вещи, свисавшие с меня со всех сторон. Стоило кого-то задеть, как могла последовать весьма виртуозная брань.
Проталкиваясь сквозь толпу, я успел насчитать около десятка стражников. Расположенные небольшими группками по обеим сторонам, они зорко, а иногда и не очень, наблюдали, бдели за движением огромной массы людей. Изредка выдёргивая и проверяя из того течения слишком подозрительных.
Мы тоже могли бы быть отнесены к подобным по той простой причине, что стремились покинуть город, а не наоборот. Ведь какой дурак решится отправиться в путь ночью? Но стража игнорировала нас. В конце концов, какое ей дело, что мы там себе удумали, раз хотим попасть в руки бандитов, так пожалуйста.
Первым вынырнул из обильного движения врат Корвус. Его фигура незамедлительно направилась в рядом расположенную конюшню, где внутри ожидал своего хозяина копытный спутник масти старого дуба. Там же оказался и вьючный осёл, на которого и было указано нацепить всё купленное. Сделав то, я встал рядом. На этом, взятые мной обязанности заканчивались.
Корвус проверял седло своего конного друга. Мои глаза бегали за движением уверенных рук, в одном месте что-то подвязывающих, в другом подтягивающих, и именно в этот момент моего внимательного наблюдения, в сердце разрослось то самое настроение, бывающее гостем всех нас, особенно в часы-предвестники грядущих перемен. Оно являлось грустью. И не сказать, что я любил ему предаться, но последние месяцы это состояние могло так взять да и охватить меня.
Тогда всё было ровно также. И то рождение грусти говорило о многом. Наверное, я успел привязаться. Её воцарение явно свидетельствовало, что во мне жила надежда, вера, но только такая, что ты сам не в состоянии до конца понять – «а во что?». Быть может, что вдруг моя жизнь изменится. В конце концов тяжело быть слишком долго в мире, когда определённости нет совсем. Да ведь и Корвус немало мне помог.
Он же наконец закончил проверку и было встал возле своего коня, но потом, словно прочитав мысли, посмотрел в мою сторону. В темноте конюшни и недрах капюшона его лицо уже не различалось, но в глазах мелькал зеленоватый отблеск. Я решил, что мне чудится, но не успел что-то толком осознать, ведь спустя секунды послышались слова:
– Человеку часто всё кажется судьбою. На то уповать не могу, но вот что случайность может подсобить, сказать в праве, – с некоторой загадкой проговорил он. – Так вышло, что мне нужен писарь, – наконец, обрывисто заключил Корвус, и запрыгнул на коня. – Выбор за тобой! – его рука указала мне на вьючного осла.
Сейчас, когда пишу эти строки, мне кажется, что решение было неумолимым. Имелся ли у меня на самом деле выбор? Можно, конечно, сказать, что да, но не будет ли то лукавством? Ведь насколько часто бывает, что фигуры расставлены столь хитросплетённым образом, что уже и не понять, какой возможно сделать следующий ход, кроме единственно верного.
Вот тогда было также, в ответ на данный мне выбор я запрыгнул на вьючного осла, чем известил – решено. Корвус ничего не сказал, а просто направил своего коня вперёд, медленного выводя наружу. Так начался путь из числа тех, что заводят нас столь далеко, что по началу мы и представить не в состоянии, сколь многое нам предстоит пережить. А если бы знали, то не рискнули бы на него встать.
Город прощался с нами, сопровождая лучами всё более явственно угасавшего заката. По левую руку встретился силуэт путеводного знака, потребовавший от меня хорошенько напрячь зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. На нём красовалось зачёркнутое слово – "Милдхорн", благополучно забытое мной по истечению нескольких минут и лишь оставившее в уме мысль: «Кто их придумывает!?».
Я не раз отмечал про себя странность названий поселений Союза Вольных городов, никогда не вызывавших у меня особого отклика. Шутка ли, но иногда казалось, что своеобразным пропуском в это политическое объединение являлась необходимость назвать город неудачно.
Наш путь начался размеренно, под аккомпанемент тишины, изредка нарушаемой путниками, что в спешке мчались мимо. Для меня они всегда оставались скрытыми в ночи. В то время как Корвус изменял ход коня, а за ним и привязанного к нему осла задолго до того, как нас достигали хоть какие-то звуки приближения. Про себя я всё думал: «Как ему удаётся хоть что-то разглядеть?».
Вечер окончательно перешёл в ночь. Мы постепенно уходили всё дальше и дальше. А я, укачиваемый поступательными движениями ушастого мула, был готов полностью погрузиться в царство сна, но этому не предстояло сбыться – помешал пронзительный треск палок, принявшихся лопаться под тяжестью копыт.
Вокруг играющим шелестом зашуршала листва. Со всех сторон начали мелькать столбообразные силуэты, а в лицо настырно лезть ветви деревьев. Похоже въехали в лес, – подумал я. – Тьма перешла в абсолют, заставляя пригнуться, прижавшись к седлу, и что есть мочи напрячь чувства, дабы случайно не выколоть себе глаз чем-нибудь торчащим на пути. Но на мою радость такие блуждания и уклонения от вездесущих веток не продлились долго. Мы остановились.
– Ночь переждём здесь, – сообщил Корвус из лежащего передо мной пространства тьмы и незамедлительно спрыгнул вниз с такой прытью, словно внизу, у копыт скакуна, всё не скрывалось мраком, а виделось отчётливо, как при свете дня. Раздалось шуршание. Я же совершенно не представлял, что окажется внизу, поэтому слезал с осла аккуратно и медленно, хотя вернее было бы заметить – сползал.
Стоило опуститься, как под ногами, проминаясь словно подушка, ощутилась ватоподобная поверхность. Совершенно не представляя положения вещей вокруг, я принялся полусогнуто осматривать пространство, чтобы хоть как-то оценить обстановку. Всё походило на небольшую поляну.
Ко мне подошёл Корвус и, сунув что-то в руки, сказал:
– Нужно разбить лагерь, – после чего сразу же исчез в лесной чаще.
Пришлось повозиться, чтобы понять, какие вещи у меня в руках и где же лучше всё разложить. Пока я маялся, Корвус успел вернуться с полной охапкой хвороста и снова уйти.
Для меня оставалось страшной загадкой то, как ему удаётся ориентироваться в этой тьме и не выткнуть себе глаза о ближайшую ветку. Его поступь ничем не отличалась от дневной, отдавая совершенной твёрдость и пугающей недоступностью слуху, словно перед тобой был ночной хищник, вышедший на охоту и готовый подобраться незаметно к кому угодно даже средь бела дня.
Пока я делал спальные места и сооружал костёр, из головы всё не выходили вопросы: «Почему мы не заночевали в городе?», «Почему именно в лесу?», «Какие причины этому могут быть?», «Ему не нравился город?», «Или же он от кого-то скрывается?».
Когда всё было готово для розжига, встал вопрос о том, как бы раздобыть огонь. В вещах, переданных мне, не было и намёка на огниво или хоть что-то, что могло его заменить.
–А чем разжигать? – спросил я вернувшегося с очередной охапкой хвороста Корвуса.
В ответ он просто остановился перед сооружённым костром и что-то про себя проговорил, предварительно вытянув руку по направлению к нему. В следующее мгновение с области пальцев вылетел малый огонёк. Можно сказать, безобидный. Но его хватило, чтобы сотворить пламя.
Помнится, я тогда разинул рот. Всё сошлось. Странности поведения, рождаемые вокруг чудеса и необходимость Корвуса в весьма удивительных вещах. Во мне давно витала догадка, но никак не получалось её подтвердить. Теперь же всё стало очевидным – он был магом.
Породив огонь, Корвус снова ушёл в лес. С появлением света пространство вокруг проявило себя и мне, создав на душе некоторое подобие душевного тепла. Заплясали тени, постоянно заигрывая с моим воображением.
Снова появился Корвус. Опять же с охапкой веток в руках, наверно, пятой по счёту. Эта ноша была сброшена возле костра, и он, наконец, прекратил лесные походы, принявшись с пристрастием рыться в сумке, висевшей на его четвероногом друге.
Неожиданно треск костра нарушился его прозвучавшим голосом, обращавшимся ко мне, уже сидевшему спиной к дереву:
– Теперь ты понимаешь, кем является встреченный тобой, – в довольно странной манере намекнул он сам на себя. – И, несмотря на уже сделанный тобой выбор, потребуется совершить ещё один.
Я снова немного заволновался, думая: «О чём это он?».
Корвус продолжал:
– Мне нужен помощник, писарь, и это верно. Но открывающиеся перед тобой возможности гораздо шире и значительно требовательнее, если ты возжелаешь ступить на их поле, – всё также говорил он, стоя ко мне спиной. – Потребуется многое познать и перенять.
– Под знаниями имеется ввиду магия? – сложил я весь пазл.
Корвус перестал рыться в сумке и что-то вытащил из неё, после чего перевёл свой тлеющий взгляд зелёных огоньков на меня:
– Не ошибся, – в следующее мгновение он перебросил этот сжимаемый им предмет через костёр мне в руки. Он оказался простым яблоком.
– А если вдруг откажусь? – спросил я, слегка озадаченный тем, что у меня оказалось в руках.
– Выполнишь работу, да разойдёмся, – сказал Корвус, неспешно усаживаясь ровно напротив меня так, чтобы нас оградил друг от друга пляшущий огонь. – Мне не нужно, чтобы ты соглашался только из своих выгод. Своего выживания. Если мотив будет сокрыт в этом, то тебе не дойти до конца. Если будешь руководиться чисто материальной стороной, то окажешься обречён так и не достигнуть чего-то значимого, но и вернуться уже будет невозможно, – вытянул он руки к костру, согревая их бледную плоть теплом. – Поэтому ты должен в точности для себя понять, что встанешь на путь, в котором, даже если и получишь привычные людям блага, то уже никогда не сможешь насладиться ими в полной мере. Не потому, что они станут иными. А лишь из-за того, что не будешь прежним ты. Это же касается и твоей работы, – указал он на мою лежавшую рядом суму, явно намекая на листы книги.
Я задумался, в то время как Корвус медленно снял капюшон, представив передо мной человека, с настолько обтянутым кожей черепом, что, казалось, закрой он глаза, запросто сошёл бы за покойника. А впалые глаза и полностью отсутствовавшие на голове и лице волосы только усиливали это ощущение. Он продолжил:
– И помни – цену придётся заплатить не раз.
Я сглотнул. Вот оно, по-настоящему действенное предостережение, которое Корвус хотел показать – это он сам. Я же про себя решался, всё думая: «Что именно ждёт там впереди? Готов ли я начать лезть в эту гору, вставшую передо мной, или же отступлю сейчас и более никогда не решусь туда подняться…».
Но мои мысли оказались прерваны. Прозвучал вопрос Корвуса:
– Так каков будет выбор? – всматривались в меня неотрывным взором огоньки зелёных глаз…
Часть вторая
По голубому полотну медленно плыли перистые облака – лёгкие, свободные странники, несомые напором всевластного ветра. Бесцельно летящие и не способные сопротивляться его силе, они всегда оставались ведомы и тем походили на кудряво-пушистых овец, повинующихся лишь воле пастуха. Он же без устали гнал их вперёд.
Я любил ту короткую возможность замедлить время, перестать спешить, прекращая то постоянное движение в будущее, которого нет. Будущее, что всегда оставалось лишь несбыточным миражом чертогов собственного разума. Небо же никогда не отказывало в возможности перенести меня в настоящий момент, выдернуть из бесконечного мира грёз, а закрепив внимание на здесь и сейчас, рождало в душе чувство потока, словно медленно растворяя в объятьях бесконечности. Время стиралось.
Но из глубин собственного ума по привычному обычаю пробился голос, нарушивший с таким трудом ухваченную гармонию. Он никогда не забывал напомнить о себе и непременно спешил донести мысль, про которую не хотелось вспоминать. Так и сейчас, явив себя, он сообщал мне, зачем же я здесь, подмечая, что сейчас не время наслаждаться всей красотой мира. Путь далёк, а выполнить взятые на себя обязанности необходимо.
В последний раз бросив взгляд на небесный пейзаж, я закрыл глаза, полный желания запечатлеть в недрах памяти каждую деталь открытого мне великолепия. Вырисовывая его, словно картину. Благо, воображение никогда не отказывало ни в красках, ни в яркости цветов, ни в разнообразности палитр.
Наконец, дело было сделано. Внимание вернулось на землю с внезапностью павшей кометы, что в миг обрушивается на земную твердь. Взору снова предстала необъятная вязкая топь, своими зелёными красками захватившая весь горизонт. На её заболоченном и заросшем пространстве то тут, то там выглядывали островки леса, расставленные словно маяки в этой совершенно не морской глади.
Двигался я не спеша, с вниманием зоркого охотника осматривая каждый уголок окружающего пространства. И чем глубже в обширные края болота ступала моя нога, тем всё больше и больше встречалось спасительных мест, не залитых водой, покрытых тёмно-зелёным мхом, одетым на них словно меховая шапка. Но никаких намёков на цель…
Уже какой день я бродил по топи в поисках такого растения как Росянка. Путь был неблизкий. Он постоянно требовал вставать как можно раньше, чтобы успеть вернуться к заходу солнца, отчего непременно утомлял. Особенно если приходилось ходить не первые сутки. Но был бы результат… На фоне таких, не достигавших своих задач, переходов радовало лишь одно: повсюду росла брусника, хоть как-то разбавлявшая отсутствие всего остального.
Тогда всё шло ровно к тому же, к отсутствию результата. В итоге, устав от поисково-Росяночных ковыляний, я принялся искать место, чтобы отдохнуть. И оно незамедлительно нашлось. Неподалёку лежал обширный и совершенно лысый ствол дерева, неизвестно где потерявший свою верхушку и ветви. Не раздумывая, я направился к нему. Звонким эхом раздавались чавкающие, урчаще-бурлящие звуки, стоило сапогам погрузиться в топкие лапы вод, моментально поглощавших их.
Как сейчас помню. Каких только стараний не прилагалось, чтобы придать беззвучность шагам, но предательское бульканье у ног громогласно напоминало о себе. Казалось, теперь всё живое ведает о моём присутствии. И как в таком случае не согласиться с критикой Корвуса, нередко упрекавшего меня: «Движения твои столь слышны, что прознает человек, не говоря о звере».
Не раз мне доводилось слышать подобные слова в таких необычайных формах, что любой писарь позавидовал бы великолепию звучавших афоризмов. А ведь сколько тренировок посвящалось скрытности. Какие усилия прилагались Корвусом, желавшим научить меня неприметности для сотен глаз. Что-то получалось, что-то нет…
Так однажды, в качестве закрепления целого ряда его наставлений и упражнений, была поставлена задача – миновать речной галечный пляж. И всё бы ничего. Но окромя того, что это требовалось сделать в полной тишине, не издав и звука, так и пройти весь путь предстояло не просто быстро, а, можно сказать, бегом.
Четыре часа я бродил туда-сюда, делая попытку за попыткой, словно не упокоенный или замкнувшийся на одном и том же действии человек, пока наконец, не достиг того состояния, когда впереди терялось всё – и сама картина мира, и смысл. Получалось самую малость. Но Корвуса не устраивала скорость, а стоило ей хоть немного возрасти, как галька принималась скрипеть и трещать, будто ехидно насмехаясь надо мной.
Усталые и еле передвигаемые ноги превратились в кукольные деревяшки, бездушно повисшие где-то там внизу, движения коих выглядели настолько нелепо и разнобойно, что, казалось, властвующий над ними кукловод – полный неуч, впервые держащий все эти нити власти в руках. А тем временем внутри разрасталась злость. И вот, под влиянием её расползавшихся щупалец, гонимый желанием успеха, но не получавший его, я тогда вымолвил:
– Да это невозможно!
Слова мои прозвучали резко и громко.
В следующую секунду раздался щебет птиц, взлетевших откуда-то из кустов неподалёку, а ответом мне лишь стала тишина. Корвус промолчал. Как будто не заметил. Даже малый отзвук моих слов не затронул его лица. В то время как я в глубине себя прекрасно осознавал, что почти гарантировано не прав, а также чем чревато подобное заявление и как именно всё кончится. Но всегда ли мы поступаем разумно в миг охваченности гневом? Думаю, все найдут для себя ответ. Вот и я тогда отказывался принимать столь очевидную мысль.
Корвус же вдруг пришёл в движение и в полной невозмутимости сделал ровно то, что требовалось от меня. То, что ожидалось. Пересёк гальку в такой тишине, что не наблюдай я за ним, решил бы: движения не было.
«И так всегда», – промелькнула мысль в тот момент. Всем, что требовал Корвус, он сам владел в совершенстве, оттачиваемом годами и вызывавшем лишь один вопрос: «Когда ему удаётся находить на всё это время?». Поэтому сценарий подобных претензий от меня оставался всегда известным. А мне, после того как доказывалось обратное, становилось не по себе.
Оттого не удивительно, что несмотря на обилие тренировок, их высокую сложность и часто полное отсутствие хоть какой-то связи с магией, я искренне выкладывался на полную. Старался с интересом. Но всё же было непросто.
Закончив же тогда демонстрацию, Корвус остановился, заложив руки за спину и застыв на время в позе некой древней статуи мудрости. В нём со всей очевидной ясностью разворачивалась в тот миг мысль.
– Как полагаешь, зачем все эти тренировки, когда возможно обойтись заклинанием? – вдруг задал он вопрос.
Про себя я подумал: «Ну вот, теперь отдувайся за свои слова» и уже вслух сказал:
– Чтобы сберечь жизненные силы и обойтись ловкостью там, где это возможно, – сложился у меня пазл ответа из всего того, чему учил Корвус ранее.
– Отчасти, – согласился он с высказанной мыслью, и как бы раздумывая, продолжил:
– Но то не главное. Причина есть более глубинная. Она кроется в той особенности магов, пропитывавшей само их существование насквозь – стоит им потерять силы по тому или иному случаю судьбы, на время или навсегда, как они становятся бессильными и беспомощными. Почти не способными ни на что. Обычные же люди, напротив, не имея большой силы, нередко показывают чудеса выживания даже в самой критической ситуации. Они полагаются на свой ум и тело. Они осторожны. В нужной степени самокритичны. Возьми обычных наёмников, искателей заработка в войне, трудно найти кого-то, кто более способен выжить в любой, даже самой непростой ситуации. А вот маги слишком полагаются на своё могущество и часто походят на детей, получивших в свои руки незаслуженно большую игрушку.
– Но ведь колдовство – это то, что делает нас магами!
– Разве? – внимательно посмотрел на меня Корвус. – Если солдат утратит свой меч, будет ли он всё ещё солдатом? А врач, утративший свои инструменты, останется таковым?
Я промолчал, понимая, к чему всё идёт, а он продолжал:
– Колдуны и колдуньи любят обходиться только одними заклинаниями, – нотки забавы отчётливо мелькнули в его голосе. – А потом, – с пылающими огоньками иронии в глазах продолжал он, – приходят те, кто заточен на борьбу с ними, кому наплевать на магические хитрости и приёмы, те, кто в конце концов одержат верх, вступи ты с ними в схватку по привычным тебе правилам.
Наступило молчание, продлившееся несколько секунд и прерванное вопросом Корвуса:
– А что после?
Вздохнув, я дал очевидный ответ, к которому он очень любил меня подводить:
– Смерть.
– Верно, – подтвердил мой учитель, и с присущей для себя неожиданностью замолчал, выпадая из разговора. Всё живое на его лице, что ещё совсем недавно с таким трудом и редкостью оказалось там, исчезло. Корвус покинул меня, в очередной раз погрузившись в свои воспоминания, в коих переживал моменты прошлой жизни, никогда не дававшие ему окончательного покоя.
Мне же было прекрасно известно, как выдернуть его из этого мира, из власти тумана памяти. Я начал соображать. Думать, что бы такого спросить… Но стоило мне всё решить, как в моём вмешательстве нужды уже не было. Корвус вышел из этого состояния сам:
– Но вернёмся к скрытности, – твёрдо начал он. – Заклинание не способно сделать тебя невидимым. Только в малой степени растворить, лишить чётких контуров, – рассказывал Корвус. – От того оно не является окончательным решением. Известно достаточно случаев, когда не обладавшие магическими способностями легко обходили его чары.
– Как им это удалось? – спросил я с полной серьёзностью человека, понявшего, что здесь не найти такого желанного выхода (а так хотелось).
– Амулеты имеют нужное свойство, – коротко ответил Корвус. – Их может хватить, чтобы рассеять чары. Но опытный и много повидавший возьмёт здесь иным, более надёжным орудием – вниманием и настороженностью, – подытожил он.
– Выходит, никогда не стоит расслабляться?
– Зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это слово, – парировал Корвус. – Для большинства расслабление равносильно полусну – такому заученному движению, когда делаешь всё настолько не думая, не придавая значение, что даже и не запоминаешь, закрыл ли дверь. А эта дверь и есть твоя жизнь! Если всё именно так, то расслабление – опаснейший враг, – всматривались его бледно-зелёные глаза в меня. – Моё же наставление, мой призыв к тебе, – указал он двумя пальцами в мою сторону, – ведёт к необходимости порождать в самом себе самое важное и самое ценное, что есть в жизни! И то, без всякого сомнения, внимание!
– Внимание? – переспросил я.
– Именно! Тебе надо понять, что оно – то главное основание, от умения пользоваться которым во многом зависит, насколько вероятно ты выживешь в любой, даже самой непростой ситуации и, мало того, насколько полно ты проживёшь жизнь.
– И мне необходимо такое внимание всегда? Даже когда мне ничего никак не может угрожать? Или в случаях, если я заведомо сильнее?
– Речь не про сражения и борьбу. Речь про каждый миг. Но если ты всё же спросил, – снова указал Корвус двумя сомкнутыми пальцами на меня, – отвечу: оно необходимо, в особенности если ты сильнее. Вот возьми маленького зверька – он всегда осторожен. Он прячется. Старается не показываться лишний раз и непременно быть начеку – его бдительность не имеет право ослабнуть ни на секунду. Крупный зверь – наоборот. Он силён. Его видят все, и все наперёд знают о нём. Охотник заранее готовится к борьбе со столь могучей силой и приходит во всеоружии тогда, когда тот зверь не ждёт.
– При таком условии я соглашусь. Но если бы оба зверя столкнулись с врагом или друг с другом в совершенно равных условиях, вероятнее выживет крупный.
– И здесь не столь всё очевидно, – парировал Корвус. – Его шанс одержать верх велик, но крупный зверь будет действовать так, как обычно поступает любой, кто уверен в своём превосходстве – предсказуемо, полностью полагаясь на свою силу. В то время как мелкому, не имеющему явных преимуществ, придётся соображать. И он, без сомнения, проявит всю полноту изобретательности, – заключил он, а потом, внимательно посмотрев на меня добавил, – и выживет…
То были воспоминания… Я мотнул головой, сбрасывая их. Пелена начала понемногу спадать, а глазам явилась картина болотной топи. Той самой, на просторах коей я и стоял, на время забыв про цель своих поисков, забыв про Росянку, забыв обо всём, что связывало меня с реальностью.
Но всё же эти осколки памяти не желали меня так легко отпускать. В итоге, дабы окончательно покинуть недра собственной памяти. пришлось мысленно напомнить себе, уверенно заявить: «Сосредоточься, хватит летать в облаках». И только эта концентрация окончательно помогла. Миражи ума погасли, а я, возвращая внимание в просторы топи, продолжил путь, отчего снова принялись раздаваться неумолкающе-звенящие шлепки по воде.
И в таком шумном переходе, наконец, удалось достигнуть заветной цели: того самого упавшего дерева, что должно было послужить местом отдыха для меня. Ствол его, лежавший наполовину в воде, моментально приковывал внимание к себе. Его ещё свежий слом в самом основании намекал, не позволяя и малость усомниться, что дерево пало совсем недавно, быть может всего лишь пару часов назад.
Охваченный любопытством, я задался вопросом: «Что стало причиной?». Взгляд медленно сместился вверх по лежавшему стволу, по пути словно ощупывая тоненькие изгибы коры. И только в завершении этот осмотр, наконец, явил ответ – на значительном отдалении от основания ствола яркими шрамами красовались большие и глубоко впившиеся в тело дерева царапины крупных когтей. Они простирались двумя основными мазками, отчётливо намекавшими на чьи-то лапы. Желая сопоставить размеры, я приложил руку к одному из них. От результатов сравнения стало не по себе. Существо, оставившее эти следы, имело длань как минимум вдвое превышавшую мою.
Я немного забеспокоился. В то же время сердце, охваченное этим новым пониманием, забеспокоилось так, будто возжелало вырваться из груди. Чувства обострились. Казалось, что только в тот момент до сих пор дремавшее тело, наконец-то, соизволило пробудиться и плетью подстегнуть само себя. Накатило неприятное предчувствие. Я резко окинул взором окружавшее пространство… Вгляделся… И никого. Оно оказалось пустым.
Последовал выдох. Узел чувств внутри ослаб, а его место заняло облегчение, наступившее не за счёт избавления от чего-то реального, а, по сути, лишь потому, что отсутствовало всё то, что я сам же и успел выдумать, вообразить лишь доли секунд.
В это время в голове промелькнула мысль – «следы», заставляя перевести взгляд под ноги в неприятном ожидании того, что предстоит увидеть что-то нехорошее… Но и там совершенно ничего не нашлось. Я остался ни с чем. Хотя и к радости.
Наконец, крепко взяв себя в руки и сделав глубокий вдох-выдох, я вновь обратил взгляд к царапинам на стволе. «Что здесь думать! – вертелось отчётливо в голове. – Порезы свежие. Сделаны в то же время, что и свалено дерево». Эта проникновенная мысль в очередной раз заставил меня оглядеться вокруг, а потом снова осмотреть и сам упавший ствол, угадывая, какой же должен быть в размерах зверь, чтобы умудриться свалить его. Ответ казался неутешительным.
Рассудив здраво, я решил было не испытывать судьбу и как можно скорее покинуть место, вызывавшее столь глубинные опасения. Однако, когда уже развернулся и приготовился идти, глазам промелькнула та цель, ради которой всё предприятие и затеялось – аккурат за стоящим рядом деревом, выглядывая своим множеством стебельков, произрастала Росянка.
Каждый её листок обильно покрывался красноватыми волосками. Их было множество. Они усеивали всё тело растения, и все вместе, отдалённо походили на иголки ежа, но только более тонкие и с капельками воды на концах. Эти кончики то и дело принимались сверкать яркими красками, стоило лишь до них дотронуться лучам солнечного света.
Обрадованный неожиданной находке, я тут же кинулся её собирать. Вот это была по-настоящему большая удача! Не прошло и получаса, как дело было сделано, а моя полевая сумка наполнилась до краёв.
Посему оставалось только решить, в какую сторону выступить, дабы направиться к дому. На счастье, необходимые ориентиры незамедлительно нашлись. Недолго думая и довольствуясь успехом, я выдвинулся, перешагивая по мягкому мху и уже размышляя о том, как буду добираться до дома, как неожиданно ход моих мыслей прервался слабым звуком, напоминавшим шлепки по воде.