Донна Эверхарт
Дорога радости и слез
– Не надо! – закричал мне вслед Джо. – Им не помочь. Они погибли.
Я все бежала. Я увидела, как головка, покрытая вьющимися золотистыми волосами, заворочалась из стороны в сторону. Ручонки оттолкнулись от тела матери. Девочка отодвинулась от погибшей, той, что спасла ей жизнь, и села. Кроха со взъерошенной шевелюрой, напоминавшей нимб, заголосила что есть мочи. За спиной я услышала топот ног. Миссис Кэлхун была мертва, в этом у меня не оставалось ни малейших сомнений. На ее голове зияла страшная рана, не затронувшая лицо, которое по-прежнему оставалось прекрасным – столь же прекрасным, как и крики девочки, которая невесть как осталась жива. Я перелезла через обломки, протянула к ней руки и вытащила ее из развалин. Малышку, всю перемазанную в грязи, покрытую запекшейся кровью и прилипшими листьями, так и била дрожь. Она вцепилась мне в платье словно клещ. Несло от нее ужасно – за время, проведенное под завалами, бедняжка неоднократно обделалась.
Держа ее со всей осторожностью, я выбралась из развалин – лишь немного поскользнувшись из-за грязи, которая их покрывала. Джо Кэлхун протянул к дочке руки, и Джози тут же подалась к нему. Лайл, будто бы завороженный зрелищем удивительного спасения сестрички, стоял как вкопанный и моргал красными от слез глазами.
Через несколько секунд он пришел в себя, подошел к сестре и принялся поглаживать грязной рукой ее покрытую ссадинами и синяками ногу. Казалось невероятным, что девочке удалось выжить – тело матери укрыло ее от сосны, которая непременно раздавила бы Джози в лепешку. Чудо, истинное чудо. И при этом как же печально, что женщине пришлось заплатить за жизнь дочери собственной жизнью.
– Поверить не могу, – сказала я.
Джо Кэлхун зарылся лицом в спутанные волосы дочери. Девочка утихла, положив голову на плечо отца.
– Это чудо. Чудо Божье, – промолвил он в ответ дрожащим голосом.
– Точно, – согласилась я. Именно это я и сама хотела сказать.
На меня вдруг накатила невероятной силы надежда, что и мне в скором времени удастся встретиться с родными.
– Хорошо, что я задержалась, но мне, пожалуй, уже пора, – вздохнула я и кивнула на развалины избы, среди которых лежало тело жены Джо: – Я вам очень сочувствую. Мне очень жаль, что все так получилось с миссис Кэлхун и вашим домом.
– И что ты собираешься делать? – спросил Джо Кэлхун.
Я посмотрела в ту сторону, откуда пришла, махнула в том направлении и пожала плечами:
– Буду дальше искать своих. Может, они уже ждут меня дома. Ну, если у нас остался дом. А если нет, я сама стану их там ждать.
– Ты, часом, не знаешь семейство Пауэллов? – спросил Джо Кэлхун. – Они как раз живут неподалеку от Стамперс-Крик.
Его вопрос меня озадачил.
– Знаю, – кивнула я. – Они наши соседи. От нас до них рукой подать.
– Увидишь их, передай, что у нас все в порядке. Ну, кроме Салли. А если кто сюда заглянет и будет искать тебя, я, само собой, передам, что тебя видел, и скажу, куда ты отправилась.
– Большое спасибо.
Я помахала им рукой и пошла восвояси. Прежде чем мои новые знакомые пропали из виду, я оглянулась лишь один-единственный раз. Джо Кэлхун смотрел мне вслед, а маленькая Джози сидела у него на руках, все так же положив голову ему на плечо. Рядом стоял Лайл. Затем они развернулись и двинулись к телу миссис Кэлхун. Я повернулась и, устремив взгляд перед собой, двинулась вперед. Вскоре я оказалась на том самом месте, где судьба свела меня с Леландом Тью. Я зашагала дальше, размышляя о Джо Кэлхуне. Мысли о нем все никак не шли у меня из головы. Как же это поразительно, что его дочка все же осталась в живых. Тот факт, что он знаком с семейством Пауэлл, удивлял меня куда меньше, хотя мне и казалось странным, что мы не свели знакомство с Джо раньше.
Через час я уже жалела, что забыла взять воду, которую Джо мне предлагал. Миновав не по сезону полноводную Милл-Крик, я добралась до дороги, которая вела в Стамперс-Крик. От осознания того, что я уже совсем рядом с домом, мне стало радостно-радостно! Я запела – отчасти для того, чтобы нарушить царившую тишину, отчасти – чтобы развеять одиночество. Солнце сияло во всю свою силу, и я радовалась, что доберусь до цели засветло. Я остановилась, чтобы передохнуть и накопить силы для последнего рывка. Присев на один из корней поваленного бурей дуба, я допила остатки воды. Это мне не сильно помогло унять жажду. Достав жестянку, я съела еще два крекера, надеясь отогнать дурноту, вроде той, что накатывает, когда все начинает с бешеной скоростью кружиться вокруг. Я чуть тряхнула жестянку, заглянула в нее и насчитала всего шесть крекеров.
Захлопнув крышку, я пустилась в путь по разбитой, заваленной всякой дрянью дороге. Я обратила внимание на то, что колеи от колес, успевшие образоваться за много лет, исчезли без следа, скрытые под наносами ила и грязи. На западе в голубой дымке виднелась гора Калоуи – как, наверное, и миллионы лет назад. Напротив на фоне синего неба виднелась иззубренная гряда холмов, перемежавшихся перевалами и долинами, чей цвет варьировался от сочно-зеленого до темного – в зависимости от игры света и тени, которую отбрасывали вершины и запутавшиеся меж них облака. Эта картина никогда мне не приедалась. Я медленно вдохнула и выдохнула, чтобы собраться с силами перед последним отрезком пути и тем, что увижу, добравшись до цели. Остаток дороги я преодолела молча, без всяких песен.
Глава 6
Мой путь по грунтовке, которая вела к нашему дому, преграждал огромный поваленный дуб. Мне вспомнилось, как папа рассказывал о том, что в те времена, когда мой прадед еще бегал тут пацаном, этот дуб был всего лишь робким побегом.
Теперь, при виде этого поверженного исполина, мне казалось, что нас лишили части семейного наследия. Мама порой рассказывала, как своими глазами видела плывущие по течению гробы во время наводнения шестнадцатого года. Теперь же, глядя на дуб-великан, вырванный с корнями из земли, я вспомнила о наших кладбищах. Что же, интересно, с ними сталось? Предков мамы и папы хоронили относительно недалеко друг от друга, но все же расстояние было вполне себе почтительным, будто бы не могло идти и речи о том, чтобы англичане и шотландцы лежали в земле рядом друг с другом. И это несмотря на то, что моя шотландка-мама вышла замуж за моего англичанина-папу!
В зимнее время, когда деревья стояли голыми, я запросто могла разглядеть оба кладбища. Каждое из них располагалось в очаровательном месте и было огорожено кованой оградой. Здесь нашли свой последний приют все, за исключением двух папиных братьев. Дядю Сефа, в честь которого назвали моего брата, похоронили на Арлингтонском кладбище, потому что он погиб на Мировой войне. Дядя Харди, самый старший из папиных братьев, жил в Пайн-Маунтин, что в штате Южная Каролина. Лично я видела дядю Харди всего два раза в своей жизни, а папа практически никогда о нем не упоминал. Мамину родню хоронили метрах в семистах от папиной. На могилах бабушки и дедушки, маминой сестренки, которая умерла совсем маленькой, и двоюродных бабки с дедом мы посадили цветы.
Обогнув поваленный дуб, я навострила уши. До меня донеслось щебетание мухоловок, перестук дятлов и гомон прочих пичуг, которые будто бы жаловались на бурю, сетуя на невзгоды, которые им пришлось пережить. Я зашагала быстрее. До меня внезапно дошло, что воды Стамперс-Крик никогда прежде не поднимались так высоко. Через несколько мгновений я добралась до того места, где некогда стоял наш дом. Я тут же выронила все то, что было у меня в руках. Застыв на месте, я уставилась на каменный фундамент, который почти двадцать лет назад заложил для будущего дома папа. За исключением этого фундамента, от дома не осталось и следа. Тяжело дыша, я принялась обходить кругом наш участок. Мне вспомнилось, как в последние мгновения, прежде чем покинуть дом, мама легкими движениями прикасалась то к одному, то к другому предмету, будто бы навсегда с ними прощаясь.
Сарай выстоял, хотя выглядел он так, словно вот-вот рухнет. Во мне теплилась надежда – вдруг кто из кур уцелел, укрывшись среди деревьев. Увы, я не слышала ни кудахтанья, ни хрюканья. Я засвистела, подзывая Либерти и Пита. В ответ ни звука – ни фырканья, ни ржания. Подойдя к фундаменту поближе, я опустилась на камни.
До меня дошло, что день клонится к вечеру. Устремив усталый взгляд на заходящее солнце, я поняла, что сейчас мне первым делом нужно перекусить. Надо заглянуть в огород. Вдруг там остались какие-нибудь овощи? Хоть помидор, хоть бобы… Может, и дыня, если повезет.
Я обогнула фундамент, и направилась туда, где позади дома раньше находились грядки, засаженные аккуратными рядами овощей. Ничего. Хоть шаром покати. От всего огорода осталась лишь пара побегов, невесть каким чудом уцелевших во время наводнения. Прежде у нас было полно дынь, ботва от них была длинной – аж на четыре с лишним метра. Теперь все смыло, за исключением двух, которые лежали расколотые, а их оранжевая мякоть пожелтела, тронутая гниением на радость тучам мух, кружившихся над ними. Погреб тоже затопило, и в нем теперь стояла отвратительного вида гниющая вода, доходившая до самой верхней ступеньки. Там, на глубине, остались наши запасы консервированных овощей. Впрочем, какая разница – горшки, в которых они хранились, наверняка разбились или треснули.
Я дала себе обещание, что непременно все же что-нибудь найду. Главное, не вешать нос. Такой подход папа называл оптимизмом. Я продолжила поиски, силясь отыскать хотя бы что-то от той жизни, которой мы жили и радовались всего несколько дней назад. Я не просто рыскала в поисках еды, а оценивала масштабы разорения, и была бы рада любой находке – хоть скамьям для кухонного стола, которые сколотил папа, хоть его рабочему столу, хоть маминому костяному фарфору, доставшемуся от бабушки Уоллис. Мне ничего не удалось найти, и это вселило в меня какое-то жутковатое ощущение, что вся прошлая жизнь была не более чем плодом моего воображения. За исключением сарая и каменного фундамента дома, больше не осталось ни малейших признаков, свидетельствовавших о том, что здесь кто-то раньше обитал. У меня возникло такое же ощущение, которое посетило меня, когда Леланд Тью внезапно пропал, будто его и вовсе не было. Наводнение уничтожило все следы нашего пребывания здесь, за исключением фундамента дома и сарая.
После того, как я набродилась по участку, меня не на шутку мучила жажда. Понурившись, я снова направилась к фундаменту. Руки пульсировали в унисон с головой. Я закрыла глаза, более не в силах взирать на разорение. Не знаю, сколько я так просидела на камнях, ломая голову над тем, что делать. Уходить? Но здесь, в месте, где я появилась на свет, меня словно держала какая-то неведомая сила, держала даже несмотря на то, что умом я понимала – спасать тут нечего, ведь ничего не осталось. Потом мне вспомнились Джо Кэлхун и его сын. Мне подумалось, что Джо с радостью отдал бы все добро, что удалось сберечь от бури, ради того, чтобы вернуть жену. При этой мысли я села прямо. Папа всегда повторял, что если вечно кручиниться и ходить с понуренной головой, то рискуешь проглядеть что-нибудь важное.
Солнце уже почти исчезло за вершинами холмов, и стало гораздо прохладней. Вскоре в свои права окончательно вступит вечер, а за ним и ночь. Я снова осмотрелась по сторонам, уже немного спокойнее. Направившись в ту сторону, которую еще не успела обследовать, я кое-что заметила. Мне на глаза попались силуэты каких-то странных предметов, лежавших на земле. Поспешив к ним, я обнаружила, как ни странно, искореженную мамину плиту, лежавшую на боку. Рванув дверцу, я обнаружила внутри маленький чайник и кастрюльку. За ними я увидела знакомый кофейник, который по утрам мама ставила на огонь. Забрав все это добро, я отнесла его обратно к фундаменту. У меня аж голова шла кругом от радости, но отчего я ей вдруг преисполнилась, и сама толком не смогла бы объяснить.
Другой замеченный мной предмет оказался еще более примечательной находкой. Это был кухонный буфет на ножках, доставшийся нам от бабушки Уоллис. Его зажало меж двух стволов деревьев, причем, как это ни странно, в вертикальном положении. Я рванула задвижку в сторону и распахнула его. Невероятно, но внутри оказались остатки пирога, который мама испекла на день рождения в тот день, когда на нас обрушилась буря. В животе у меня урчало. Я достала пирог и внимательно его осмотрела. Он пропитался влагой и стал плоским как блин, но пах при этом вполне пристойно. Голод взял верх. Я мазнула пальцем по глазури и попробовала ее. Вкус так себе, но тем не менее это же шоколад, настоящий шоколад. Я принялась отщипывать кусочки пирога кончиками грязных пальцев и отправлять раскисшее влажное лакомство себе в рот. От удовольствия я аж закрыла глаза, позабыв обо всем, кроме еды. Наконец, я взяла себя в руки, остановилась, сделала глубокий вдох и медленный выдох.
Я уже чувствовала себя лучше. В голове прояснилось, и даже появились кое-какие силы. Сунув остатки пирога обратно в буфет, я закрыла дверцу. Заморив червячка, я свежим взглядом окинула хозяйство. Я попыталась представить, что стала бы на моем месте делать никогда не унывающая мама. Сидя на дереве, я чувствовала себя в относительной безопасности. Само собой, ни о каком удобстве речи не шло, но при этом я понимала, что мне в тот момент ничего не угрожает. Сейчас я внизу, на земле, и необычная тишина, царившая вокруг, вселила в меня дурное предчувствие. Что будет, когда наступит ночь? Что, если сюда забредет какая-нибудь тварь, двуногая или четвероногая? Я буду совершенно перед ней беззащитна. Кругом леса, а в них и медведи, и рыси, и волки, которых, так же как и меня, мучает голод. Меньше всего мне хотелось просидеть тут всю ночь, не смыкая глаз, прижавшись спиной к дереву. Я тут как на ладони.
Мне нужно какое-нибудь укрытие. На земле валялось полно сучьев, веток и листьев, причем некоторые из них даже были сухими. Я взяла в руки клюку и принялась тщательно искать то, что мне могло пригодиться. На глаза попалось нечто, торчавшее из земли. Я постучала по нему палкой. Раздался глухой звук. Я наклонилась, разгребла мокрые листья и ветки, под которыми обнаружилось колодезное ведро, к которому все еще была привязана веревка. Находка меня приободрила. Я стала искать дальше, и при этом мне казалось, что чем быстрее двигаюсь, тем быстрее садится солнце.
Собирая все эти нужные вещи, я временами поглядывала на восток, в сторону фермы Пауэллов. Пожалуй, после того как я здесь закончу, имеет смысл наведаться к ним и узнать, есть ли там кто-нибудь. Я вспомнила, что кое-где у нас растут ореховые деревья, а кроме того, сейчас как раз наступила пора дикого винограда. Сама не знаю, сколько пригоршней сучьев я натаскала к фундаменту, но в какой-то момент решила передохнуть. С меня градом катился пот. Отерев лоб, я продолжила работу. Я моталась туда-сюда: от фундамента к лесу и обратно, причем с каждым разом мне приходилось заходить чуточку дальше. Совершив еще несколько ходок, я с удивлением обнаружила среди деревьев и кустов кусок внутренней стены нашего дома. На куске древесины еще оставались фрагменты страниц из газет и журналов, которые мы лепили на стены, чтобы зимой дома было теплее, а летом – прохладнее. Все-таки не зря я это затеяла. Именно это мне и нужно! Схватившись за край, я потянула, и сморщилась от боли, пронзившей мне руки. Несмотря на нее, я покрепче ухватилась за кусок стены и с большим трудом дотащила до двора. Положив один край куска стены на фундамент, я нагнулась и заглянула в образовавшееся укрытие. Прекрасно, я только что сэкономила себе уйму времени. Я принялась копаться в груде собранных сучьев, понимая, что теперь у меня есть возможность проявить привередливость в выборе веток с самыми густыми иголками или листьями.
Устроив под сенью своего импровизированного шалаша ложе, я стала мечтать о костре. Папа рассказывал, как мальчишкой жил в здешних лесах, пуская в дело все, что попадалось ему под руку. Как же здорово, что я внимательно слушала отца. Когда ему было всего одиннадцать лет, он уже уходил в лес на три дня кряду, причем с собой брал лишь рогатку да одежду, что была в тот момент на нем. Огонь он разводил из гнилушек. В лесу всегда полно поваленных деревьев, которые упали, потому что давно погибли и засохли. Ну а возле Стамперс-Крик при желании можно отыскать куски кварцита – по словам папы, с их помощью лучше всего выбивать искры. Я решила, что завтра все это попробую отыскать.
Я окинула придирчивым взглядом свой импровизированный лагерь. Что ж, я сделала все, что могла, чтобы приготовиться к ночевке. Я подтащила к своему укрытию все, что мне удалось собрать, – в том числе и жестянку с крекерами, клюку, кувшин и мой несчастный одинокий ботинок. Все это я сложила в одно место, за которым могла постоянно приглядывать. Открыв жестянку и мысленно извинившись перед своими домочадцами, я доела крекеры. Я жевала, дожидаясь, пока мои глаза привыкнут к сгущающимся сумеркам. На самом деле, темнота совсем не такая страшная, если к ней приспособиться. На меня навалилась усталость. Руки и ноги сделались тяжелыми, словно деревянные чурки, пропитавшиеся водой. Забравшись в шалаш, я свернулась на лежанке из веток, словно собака на крыльце. Прихлопнув на себе нескольких комаров, я навострила уши и прислушалась. Где-то квакали лягушки. Ну да, им одним сейчас раздолье да радость.
Я нарисовала в воображении лица папы и мамы, а потом Лейси и Сефа, как фотографии в рамке. Интересно, как там Джо Кэлхун вместе с Лайлом и Джози? Тоже спят под открытым небом? Потом взглянула на ночное небо, в котором висела луна, и начала клевать носом, но сон не шел: ему мешал сидевший где-то в глубинах моего естества страх. Наконец, я сдалась. Не получается уснуть, и ладно. Я перевернулась на живот, подперла подбородок руками и уставилась на тихую, окутанную мраком округу. Ноги я прижала к фундаменту, все еще чудесным образом хранившему в себе солнечное тепло.
– Спи уже, Уоллис Энн, – сказала я себе.
Это было странно и чудно́: слышать звук собственного голоса, обращаться к самой себе, зная, что меня никто не услышит. Я поняла, что это меня немного нервирует. Долго, очень долго я лежала на животе, то проваливаясь в полудрему, то снова пробуждаясь. В итоге в какой-то момент мне, естественно, захотелось до ветру. Поскольку туалет смыло вместе с домом, я понимала, что нужду придется справлять ровно тем же самым образом, как я это уже проделывала по дороге сюда. Под открытым небом. Несмотря на то что двор заливал лунный свет и я прекрасно понимала, что никого рядом нет, у меня никак не получалось избавиться от ощущения, что за мной наблюдают. Вдруг вспомнился сбрендивший Леланд Тью со своим дурацким яйцом, что, мягко говоря, не добавило мне присутствия духа. А что, если за мной кто-то следил? Что, если этот кто-то шел за мной и сейчас пялится на меня прямо откуда-то из лесных зарослей?
Мысль об этом заставила меня затаиться в шалаше и терпеть, покуда хватало сил. Когда я поняла, что еще чуть-чуть и лопну, то со всей осторожностью выползла из укрытия, поднялась и застыла в лунном свете, словно сова. Затем отошла от шалаша, но не слишком далеко, так чтобы не выпустить его из виду. Потом выкопала себе в земле ямку. Оглянулась через плечо. Низ живота уже сводило. Поколебавшись, я сунула руку под платье, стянула исподнее, после чего замерла снова. «Сейчас или никогда», – решила я и присела, расположившись над выкопанной в земле ямкой.
Когда полдела уже было сделано и я почувствовала первое облегчение, аккурат сзади меня кто-то фыркнул. Если б я была занята чем-нибудь другим, то подпрыгнула бы до небес. А так я продолжала сидеть на корточках, тогда как фырканье все приближалось. Запах моей мочи становился все ощутимей. Я с ужасом подумала, что тварь, которая сейчас подкрадывается ко мне, непременно его учует. От меня вообще изрядно воняло – во-первых, из-за того, что пришлось искупаться в грязной воде, а во-вторых, из-за того, что я несколько дней не мылась, при этом обильно потея. Я была с ног до головы перемазана в грязи. Может, зверь меня не станет есть? Может, его отпугнет смрад, который от меня исходит? Тварь тем временем не торопилась. Я закрыла глаза и попыталась не двигаться, хотя все мое естество побуждало броситься прочь.
Ноги ныли и дрожали от напряжения и усталости. Я так пристально вслушивалась в доносившиеся сзади звуки, что в ушах начало жужжать. Мне показалось, что зверь сместился влево. Или вправо? Я не могла дать точный ответ на этот вопрос, но при этом была готова побиться об заклад, что он все ближе и ближе. Руки и шея покрылись мурашками. Позади хрустнула ветка, и я начала молиться.
«Господи, Господи Иисусе, не дай этой твари меня сожрать».
Ну как такое возможно?! После всех испытаний, которые мне удалось преодолеть и добраться до дома, меня сожрет какой-то дикий зверь?! Снова шум, после чего я ощутила на затылке зловонное дыхание. К горлу подступила дурнота, меня едва не вырвало. Несмотря на то что я изо всех сил пыталась сидеть неподвижно, меня стала бить дрожь ужаса. Все мое тело свела судорога, я ждала, что в любой момент раздастся жуткий рык, после чего в меня вопьются зубы. Может, в плечо, может, в шею – одним словом, туда, куда зверь пожелает вонзить свои клыки. Кто это? Наверное, рысь. Или волк. Стая волков. Они же обычно охотятся по ночам. Болела каждая клеточка моего тела, мне позарез было нужно сделать глоток воздуха. Я разинула рот, будучи готова заорать в тот самый момент, когда тварь, наконец, нападет на меня и станет рвать на части.
Я была уже готова потерять сознание от страха, но перед этим завопить что есть мочи. От этого меня отделял лишь миг. Вдруг что-то мягче мягкого мазнуло мне по плечу, после чего мне в волосы ткнулся бархатный нос. Потом меня бесцеремонно двинули в бедро. Я услышала, как животное переступило ногами. Набравшись смелости, я посмотрела через плечо и увидела вытянутую морду нашего мула Пита. Порывом холодного ветра в знойный летний день на меня снизошло облегчение, причем столь сильное, что я едва не распростерлась на земле. Тем временем наш старый сварливый мул шаркающей походкой направился к сараю, где и замер у дверей, дожидаясь, когда кто-нибудь впустит его внутрь, так, словно сегодня был самый обычный день. Мул стоял и ждал, несмотря на то что дверь настолько покосилась, что он вполне мог протиснуться в сарай без всякой посторонней помощи. Если бы не ужасная усталость и дикий страх, который мне только что довелось пережить, я б, может, и рассмеялась. Впрочем, я была не в том настроении, чтобы смеяться. Я встала, привела себя в порядок и на ватных ногах направилась к мулу. Обняв его за шею, я начала его гладить.
– Пит, старая ты скотина, ты хоть понимаешь, как ты меня напугал? – сказала я.
Ткнувшись в него лбом, я принялась чесать его за ухом, тяжело вздыхая. Окончательно успокоившись, я вернулась к своему шалашу, устроилась на лежанке и, наконец, провалилась в сон.
