Дэн Симмонс
Террор
– Я знаю, что вы потеряли «Фьюри».
– Так точно, – говорит Крозье. – Через пять дней после того, как лед вскрылся, – все пять дней мы еле ползли вдоль берега острова Сомерсет, стараясь держаться подальше от пака, стараясь не попадать под чертовы глыбы известняка, вечно срывающиеся со скал, – очередной шторм выбрасывает «Фьюри» на каменистую отмель. Нам пришлось здорово попотеть и загнать в лед уйму якорей, пока мы стаскивали его оттуда, но потом оба корабля затирает льдами, и один проклятый айсберг, размером почти с этого стервеца, что стоит между «Эребусом» и «Террором», притирает «Фьюри» к берегу, выламывает у него руль, пробивает корпус, корежит металлическую обшивку, и команда день и ночь посменно работала на четырех насосах, пытаясь хотя бы удержать корабль на плаву.
– И какое-то время вам это удавалось, – подсказывает Фицджеймс.
– Две недели. Мы даже пытались пришвартовать «Фьюри» к айсбергу, но чертов конец лопнул. Потом Хоппнер пытался приподнять корабль, чтобы добраться до киля, – то же самое хотел сделать сэр Джон с вашим «Эребусом», – но снежная буря положила конец этим попыткам, и возникла опасность, что под напором льдов оба корабля вынесет на подветренный берег мыса. Наконец матросы стали просто падать прямо у помп – обезумевшие от усталости, они уже не понимали наших приказов, – и двадцать первого августа Парри приказал всем перейти на борт «Хеклы» и отвести корабль прочь, чтобы он не сел на мель, а бедный «Фьюри» вытолкнуло на берег несколькими айсбергами, которые крепко зажали его там, преграждая путь назад. У нас не было шансов вытащить «Фьюри» на буксире. Мы видели, как корабль раздавило льдами, точно скорлупку. Мы с великим трудом вывели оттуда «Хеклу» – только благодаря тому, что все до единого люди день и ночь стояли у насосов и плотник работал круглые сутки, укрепляя и латая обшивку… Таким образом, мы и близко не подошли к проходу – даже не открыли никакой новой земли, собственно говоря, – и потеряли корабль. Хоппнера судили морским судом, а Парри считал подсудимым и себя тоже, поскольку Хоппнер все время находился у него в подчинении.
– Всех оправдали, – говорит Фицджеймс. – Даже похвалили, насколько я помню.
– Похвалили, но не повысили в звании, – говорит Крозье.
– Но вы все выжили.
– Да.
– Я хочу выжить в этой экспедиции, Френсис, – говорит Фицджеймс тихим, но твердым голосом.
Крозье кивает.
– Нам следовало поступить так, как в свое время поступил Парри: перебраться с «Эребуса» на борт «Террора» год назад и двинуться на восток в обход Кинг-Уильяма, – говорит Фицджеймс.
Теперь настает очередь Крозье удивленно вскинуть брови. Не потому, что Фицджеймс признает Кинг-Уильям островом, – санные отряды, ходившие на разведку позже летом, внесли окончательную ясность в данный вопрос, – а потому, что он признает: им следовало двинуться туда в прошлом мае, бросив корабль сэра Джона. Крозье знает, что для капитана любого флота – но особенно Военно-морского флота Великобритании – нет ничего страшнее, чем покинуть свой корабль. И хотя «Эребус» находился под общим командованием сэра Джона Франклина, настоящим капитаном всегда оставался командор Джеймс Фицджеймс.
– Теперь уже слишком поздно.
Крозье чувствует боль. Несколько переборок здесь наружные, а в подволоке имеются три патентованных престонских иллюминатора, так что в кают-компании холодно – ясно виден пар от дыхания, – но все же на шестьдесят или семьдесят градусов[6] теплее, чем было на льду, и постепенно отогревающиеся ноги Крозье, особенно пальцы ног, болезненно покалывает, словно сотнями зазубренных булавок и докрасна раскаленных иголок.
– Да, – соглашается Фицджеймс, – но вы поступили умно, отправив снаряжение и провиант на Кинг-Уильям в августе.
– Это немалая часть того, что еще потребуется перевезти туда, коли нам придется расположиться там лагерем, – резко говорит Крозье.
Он распорядился перевезти с кораблей и схоронить на берегу около двух тонн одежды, палаток, средств жизнеобеспечения и консервированных продуктов на случай, если вдруг возникнет необходимость спешно покинуть корабли зимой, но транспортировка грузов происходила до смешного медленно и в чрезвычайно опасных условиях. За несколько недель утомительных санных переходов на берег было доставлено всего лишь около тонны запасов – палатки, верхняя одежда, инструменты и консервированные продукты на несколько недель. И больше ничего.
– Это существо не позволило бы нам остаться там, – тихо добавляет он. – Мы все могли бы перебраться в палатки в сентябре – как вы помните, я распорядился расчистить площадку для двух дюжин больших палаток, – но на кораблях будет безопаснее, чем в лагере.
– Да, – говорит Фицджеймс.
– Если корабли выстоят до конца зимы.
– Да, – говорит Фицджеймс. – Вы слышали, Френсис, что некоторые матросы – на обоих кораблях – называют этого зверя Террором?
– Нет!
Крозье оскорблен. Он не желает, чтобы название его корабля использовали в таких гнусных целях, даже если люди шутят. Но он смотрит в зеленовато-карие глаза командора Джеймса Фицджеймса и понимает, что капитан совершенно серьезен, а значит, по всей видимости, и люди тоже.
– Террор, – медленно произносит Крозье и чувствует вкус желчи во рту.
– Они думают, что это не животное, – говорит Фицджеймс. – Они считают, что хитрость и коварство этого существа противоестественны… сверхъестественны… что там на льду, в темноте – демон.
Крозье чуть не сплевывает от отвращения.
– Демон, – презрительно повторяет он. – Это те самые моряки, которые верят в призраков, эльфов, ион, русалок и морских чудовищ.
– Я видел однажды, как вы скребли ногтями по мачте, чтобы вызвать ветер, – с улыбкой замечает Фицджеймс.
Крозье не отвечает.
– Вы прожили на свете достаточно долго и достаточно много путешествовали, чтобы не раз видеть вещи, о существовании которых никто прежде не знал, – добавляет Фицджеймс, явно пытаясь разрядить обстановку.
– Так точно. – Крозье испускает резкий лающий смешок. – Пингвины! Хотелось бы, чтобы они были здесь самыми крупными животными, какими, похоже, являются на Южном полюсе.
– В южной Арктике нет белых медведей?
– Во всяком случае, мы ни одного не видели. Как не видел ни один китобой или исследователь за семьдесят лет плаваний вдоль берегов того белого, изобилующего вулканами, одетого льдом материка.
– И вы с Джеймсом Россом были первыми, кто увидел этот континент. И вулканы.
– Да, верно. И сэру Джеймсу это принесло большую пользу. Он женат, произведен в рыцари, счастлив, вышел в отставку. А я… я… здесь.
Фицджеймс прочищает горло, словно желая переменить тему разговора.
– Знаете, Френсис… до этого путешествия я искренне верил в существование Открытого Полярного моря. Я нисколько не сомневался, что парламент поступил правильно, прислушавшись к мнению так называемых полярных экспертов, – последней зимой перед нашим отплытием, помните? В «Таймс» много всего писалось о термобарическом барьере, о Гольфстриме, проходящем под льдами и нагревающем Открытое Полярное море, и неизвестном материке, находящемся там, – в парламенте даже предлагались к рассмотрению и принимались законы об отправке сюда заключенных Саутгейта и других тюрем с целью добывать уголь, которого на северном полярном континенте, всего в нескольких сотнях миль отсюда, должно быть полным-полно.
На сей раз Крозье смеется от души.
– Ну да, добывать уголь для обогрева гостиниц и обеспечения топливом паровых судов, которые будут регулярно курсировать через Северное Полярное море к шестидесятым годам, самое позднее. О боже, хотелось бы мне быть одним из заключенных Саутгейтской тюрьмы. У них камеры, согласно требованиям закона и элементарной гуманности, в два раза больше наших кают, Джеймс, и будущее сулило бы нам жизнь в тепле и безопасности, доведись нам сидеть спокойно в таких роскошных условиях и ждать известий об открытии и колонизации этого северного полярного континента.
Теперь смеются оба мужчины.
С верхней палубы доносится глухой стук – скорее частые шаги, нежели простое притопывание, – а потом слышатся громкие голоса, и по полу тянет холодным сквозняком, когда главный люк, расположенный в дальнем конце коридора, открывается и несколько пар ног грохочут вниз по трапу.
Оба капитана молчат и ждут, пока не раздается тихий стук в дверь кают-компании.
– Войдите, – говорит командор Фицджеймс.
Часовой вводит двух людей с «Террора» – третьего лейтенанта Джона Ирвинга и матроса по имени Шанкс.
– Прошу прощения, что побеспокоил вас, командор Фицджеймс, капитан Крозье, – говорит Ирвинг, слегка стуча зубами. Его длинный нос побелел от мороза, Шанкс все еще держит в руках мушкет. – Лейтенант Литтл послал меня со срочным донесением к капитану Крозье.
– Продолжайте, Джон, – говорит Крозье. – Вы ведь не ищете до сих пор леди Безмолвную, надеюсь?
Несколько мгновений Ирвинг тупо смотрит на него. Потом говорит:
– О нет, сэр. Она вернулась на корабль, капитан. Правда, осталась на верхней палубе. Она объявилась, когда возвращались последние поисковые отряды. Нет, сэр. Лейтенант Литтл просил меня срочно привести вас обратно, потому что… – Молодой лейтенант умолкает, словно забыв, почему Литтл послал его за капитаном.
– Мистер Кауч, – обращается Фицджеймс к вахтенному, приведшему двух людей с «Террора» в кают-компанию, – будьте любезны выйти в коридор и затворить дверь, благодарю вас.
Крозье тоже заметил странную тишину, когда храп и поскрипывание коек в носовой части палубы прекратились. Слишком много матросов в кубрике проснулись и навострили уши.
Когда дверь закрывается, Ирвинг говорит:
– Это Уильям Стронг и Томми Эванс, сэр. Они нашлись.
Крозье моргает:
– Что значит «нашлись», черт возьми? Живые? – Впервые за много месяцев он испытывает прилив надежды.
– О нет, сэр, – говорит Ирвинг. – Только… одно тело… на самом деле. Но оно было прислонено к кормовому фальшборту, когда его заметил кто-то из участников поисковых отрядов, возвращавшихся на корабль… около часа назад. Вахтенные ничего не видели. Но оно находилось там, сэр. По приказу лейтенанта Литтла мы с Шанксом поспешили сюда, чтобы поставить вас в известность, капитан.
– Одно? – отрывисто спрашивает он. – Одно тело? Нашлось на корабле? – Капитан «Террора» ничего не понимает. – Мне показалось, вы сказали, что нашлись оба, Стронг и Эванс.
Теперь все лицо лейтенанта Ирвинга белеет, точно обмороженное.
– Так и есть, капитан, оба. По крайней мере половина каждого. Когда мы подошли взглянуть на тело, прислоненное там к фальшборту, оно упало и… в общем… Насколько мы можем судить, верхняя половина принадлежит Билли Стронгу, а нижняя – Томми Эвансу.
Крозье и Фицджеймс ошеломленно переглядываются.
12
Гудсир
69°37′ 42'' северной широты, 98°41′ западной долготы
Кинг-Уильям, 24 мая – 3 июня 1847 г.
Отряд лейтенанта Гора прибыл к каменной пирамиде сэра Джеймса Росса на берегу Кинг-Уильяма поздно вечером 28 мая, после пятидневного тяжелого похода по замерзшему морю.
Хорошая новость – обнаруженная лишь на самом подходе к острову – заключалась в том, что неподалеку от берега на льду разливались широкие озерца пресной, пригодной для питья воды. Плохая новость заключалась в том, что образовались они преимущественно в результате слабого таяния почти сплошной цепи айсбергов – высотой до сотни футов и более, – вынесенных течением на отмели и берег и теперь стоявших подобием белой зубчатой крепостной стены, тянувшейся в одну и другую сторону, насколько хватало глаз. Другая плохая новость заключалась в том, что людям потребовался почти целый день, чтобы преодолеть эту преграду, – причем пришлось оставить часть меховых одеял, топлива и провианта на морском льду, чтобы облегчить сани. Вдобавок к упомянутым неприятностям несколько банок консервированных супов и свинины, открытых на привале на льду, оказались испорченными, и их пришлось выбросить, вследствие чего на обратный путь у них осталось провианта меньше чем на пять дней – если исходить из предположения, что все остальные банки не испорчены. И в довершение ко всем прочим плохим новостям выяснилось, что даже здесь, у самой суши, толщина льда по-прежнему составляет семь футов.
Самая плохая новость – по крайней мере для Гудсира – заключалась в том, что полуостров (или остров, как они узнали впоследствии) Кинг-Уильям стал для него самым жестоким разочарованием в жизни.
Расположенные севернее острова Девон и Бичи были открыты всем ветрам, неблагоприятны для обитания животных даже в лучшее время года и лишены растительности, если не считать лишайников и низкорослых кустарников, но они представлялись истинным райским садом в сравнении с Кинг-Уильямом. Бичи мог похвастаться своими пустошами, наносами песка и земли, впечатляющими скалами и подобием отлогого каменистого берега. Ничего подобного на Кинг-Уильяме не было.
Спустя полчаса после перехода через гряду айсбергов Гудсир все еще не понимал, находится он на суше или нет. Он приготовился отметить столь важное событие вместе с остальными, ибо впервые за год с лишним они должны были ступить ногой на землю, но морской лед за айсбергами сменился нагромождениями припайного, и определить, где кончается припай и начинается берег, представлялось невозможным. Повсюду вокруг был лед, снег, и снова лед, и снова снег.
Наконец они достигли открытого всем ветрам, свободного от снега участка берега, и Гудсир и несколько матросов упали на гальку на четвереньки, словно вознося благодарение небу, но даже здесь округлые, насквозь промерзшие камешки казались тверже булыжника лондонских мостовых и в десять раз холоднее, и холод этот проникал сквозь штаны и шерстяные подштанники, прикрывавшие колени, в самые кости и проникал сквозь толстые рукавицы в ладони и пальцы, словно безмолвное приглашение в скованные льдом круги ада далеко внизу.
Еще четыре часа у них ушло на поиски пирамиды Росса. Раньше лейтенант Гор сказал всем, что груду камней высотой предположительно шесть футов на Виктори-Пойнт или поблизости от него будет легко найти, но на этом не защищенном от ветра мысе груды льда часто имели высоту шесть футов и более, а крепкие ветра давно сдули с пирамиды верхние камни, что помельче. Небо в конце мая никогда не темнело полностью, но в тусклом сумеречном свете все вокруг казалось лишенным объема и полагаться на глазомер не приходилось. В полумраке выделялись одни лишь медведи – и то единственно благодаря движению. С полдюжины голодных любопытных зверей следовали за ними целый день, то приближаясь, то отставая. Помимо этих неуклюжих, развалисто ступающих животных, изредка попадавших в поле зрения, все вокруг терялось в тусклом серо-белом свечении. Серак, на глаз маячивший в полумиле впереди и возвышавшийся на пятьдесят футов, на деле находился всего в двадцати ярдах и имел высоту два фута. Клочок голой каменистой земли в сотне футов от них в действительности оказался в целой миле, далеко на открытом ветрам мысе.
Но в конце концов они нашли пирамиду, в десять без малого вечера по все еще тикающему хронометру Гудсира. Все мужчины настолько уморились, что руки у них бессильно болтались, как у любимых приматов Дарвина, по причине крайней усталости никто не разговаривал, сани они оставили в полумиле к северу, где впервые ступили на берег.
Гор достал первое из двух посланий – он снял с оригинала копию, чтобы спрятать на берегу южнее, согласно распоряжениям сэра Джона, – проставил в нем дату и нацарапал свою подпись. То же самое сделал второй помощник капитана Чарльз Дево. Они свернули лист бумаги в трубку, положили в один из двух медных герметичных цилиндров, взятых в поход, и опустили цилиндр в середину полой пирамиды, после чего установили на место камни, которые предварительно вынули, чтобы получить доступ к тайнику.
– Ну что ж, – сказал Гор, – дело сделано.
Вскоре после того, как они дотащились до саней, чтобы приготовить полночный ужин, разразилась буря.
Дабы облегчить сани при переходе через гряду айсбергов, они оставили тяжелые одеяла из волчьих шкур, парусиновые подстилки и бо́льшую часть консервированных продуктов в укрытии на морском льду. Они рассудили, что, поскольку пища находится в запаянных жестяных банках, она не привлечет белых медведей, вечно вынюхивающих поживу, а даже если и привлечет, звери не смогут вскрыть банки. Они рассчитывали продержаться на острове два дня на урезанном пайке (плюс любая дичь, которую они сумеют подстрелить, разумеется, но при столкновении с суровой реальностью острова надежда эта начала угасать) и спать всем скопом в палатке.
Дево, руководивший приготовлением ужина, достал патентованный набор продуктов из специальной тары, представлявшей собой несколько хитроумно вставленных одна в другую плетеных корзин. Но три из четырех банок, выбранных для первого ужина на суше, оказались испорченными. Таким образом, у них осталось лишь по полпорции вчерашней соленой свинины на каждого – свинину мужчины любили, поскольку она очень жирная, но такого количества явно не хватало, чтобы утолить голод после столь трудного дня, – и последняя неиспорченная банка с этикеткой «Превосходный наваристый черепаховый бульон», который они терпеть не могли, по опыту зная, что бульон не превосходный, не наваристый, да и вряд ли черепаховый.
Доктор Макдональд с «Террора» последние полтора года – со времени смерти Торрингтона у острова Бичи – буквально помешался на качестве консервированных продуктов и при участии других врачей постоянно экспериментировал, пытаясь найти наилучшую диету, предотвращающую развитие цинги, и от старшего годами врача Гудсир узнал, что некий Стивен Голднер, поставщик из Хаундитча, добившийся заключения контракта с экспедицией благодаря чрезвычайно низким запрошенным ценам, почти наверняка обманул британское правительство и Службу географических исследований при Военно-морском флоте Британии, поставив некачественные – а возможно, и опасные для жизни – пищевые продукты.
Мужчины разразились проклятиями, узнав, что содержимое банок протухло.
– Успокойтесь, ребята, – сказал лейтенант Гор, пару минут не пресекавший поток матросских ругательств, чтобы дать людям выпустить пар. – Что вы скажете, если сейчас мы начнем открывать одну за другой банки из завтрашнего рациона, пока не найдем достаточно неиспорченной пищи, чтобы насытиться, и просто примем решение вернуться к нашему складу на льду завтра к ужину, даже если таковой состоится в полночь?
Все дружным хором выразили согласие с поступившим предложением.
Две из следующих четырех банок оказались нормальными: в одной содержалось странное постное «ирландское рагу», которое в лучших обстоятельствах едва ли сочли бы съедобным, а в другой некая смесь с аппетитным названием «бычьи щечки с овощами», относительно которой мужчины сошлись во мнении, что мясные ингредиенты взяты из дубильной мастерской, а овощи из заброшенного овощехранилища. Однако это было лучше, чем ничего.
Но когда они поставили палатку, раскатали в ней спальные мешки, разогрели пищу на спиртовке и разобрали горячие металлические миски с едой, засверкали молнии.
Первая ударила в землю меньше чем в пятидесяти футах от них, заставив всех разом подпрыгнуть и просыпать из мисок свои бычьи щечки с овощами и рагу. Второй удар пришелся еще ближе.
Они бросились к палатке. Молнии одна за другой с оглушительным треском ударяли в землю вокруг подобием артиллерийских снарядов. Едва они успели забиться в коричневую брезентовую палатку – восемь мужчин в укрытии, рассчитанном на четырех человек с легким снаряжением, – как матрос Бобби Терьер взглянул на металлические шесты палаточного каркаса и со словами «ох, твою мать» рванулся к выходу.
Снаружи шел град величиной с крикетный мяч, высекая из льда осколки, взлетавшие на добрых тридцать футов. Полночные арктические сумерки озарялись молниями столь часто, что они накладывались друг на друга и небо сверкало ослепительными вспышками, оставлявшими черные пятна остаточных изображений на сетчатке глаза.
– Нет, нет! – проорал Гор, перекрывая грохот грома. Он рывком оттащил Терьера от выхода обратно в переполненную палатку. – Куда ни сунься, мы здесь самые высокие существа. Отбросьте шесты по возможности дальше, но оставайтесь под брезентом. Заберитесь в спальные мешки и лежите пластом.
Мужчины бросились выполнять приказ; пряди длинных волос, выбивавшиеся из-под «уэльских париков» или вязаных шапок, трепыхались и извивались подобием змей над шерстяными шарфами, обмотанными вокруг шеи. Гроза неистовствовала все сильнее, и от грохота грома закладывало уши. Град яростно молотил по спинам, прикрытым брезентом и одеялами, точно тысяча огромных кулаков, избивающих до синяков. На самом деле Гудсир стонал скорее от страха, нежели от боли, хотя непрерывно сыпавшиеся на голову и спину удары являлись самым жестоким избиением из всех, какие он претерпел со времени своего обучения в привилегированной частной школе.
– Господи Исусе, твою мать! – выкрикнул Томас Хартнелл, когда град усилился и молнии засверкали чаще.
Все мало-мальски здравомыслящие мужчины уже лежали под своими спальными мешками, а не в них, прикрываясь от града двумя слоями плотного шерстяного одеяла вместо одного. Брезент палатки грозил всем смертью от удушья. Тонкая просмоленная парусина под ними нисколько не спасала от холода, поднимавшегося снизу, пробиравшего до костей, безжалостно остужавшего нагретый дыханием воздух.
– Разве грозы бывают, когда так холодно? – прокричал Гудсир Гору, который лежал рядом с ним в куче перепуганных мужчин.
– Такое случается! – проорал в ответ лейтенант. – Если мы решим перебраться с кораблей в лагерь на суше, нам придется взять с собой чертову уйму громоотводов!
Именно тогда Гудсир услышал первый намек на вероятность, что они покинут корабли.
Молния ударила в ледяной валун футах в десяти от палатки, возле которого они сидели во время своего прерванного ужина, и отрикошетила к валуну высотой не более трех футов, сверкнув у них прямо над головами, прикрытыми брезентом, – и все до единого мужчины прижались к земле плотнее, словно пытаясь продраться сквозь парусиновую подстилку и зарыться поглубже в мерзлую гальку.
– О господи, лейтенант Гор, – выкрикнул Джон Морфин, чья голова находилась ближе прочих к входному отверстию рухнувшей палатки, – кто-то ходит там, в этом аду кромешном!
Все восемь членов отряда находились в палатке.
– Неужели медведь? – проорал Гор. – Бродит вокруг в такую грозу?
– Слишком крупен для медведя, лейтенант! – прокричал Морфин. – Это…
Тут молния опять ударила в ледяной валун неподалеку от палатки, а удар следующей молнии пришелся так близко, что наэлектризованный брезент над ними резко всколыхнулся, и все припали к земле еще плотнее, прижались лицом к холодной парусине и оставили всякие разговоры, чтобы вознести к небу мольбы о спасении.
Яростная атака – а Гудсиру все происходящее представлялось некой атакой древних богов, разъяренных их самонадеянным решением зимовать в царстве Борея, – продолжалась почти час, пока наконец последние раскаты грома не стихли в отдалении и вспышки молний не стали реже и не переместились на юго-восток.
Гор выбрался из-под брезента первым, но даже этот бравый лейтенант – практически не ведавший страха, насколько знал Гудсир, – не поднимался на ноги целую минуту, если не дольше. За ним все остальные на четвереньках выползли наружу и замерли на месте, ошеломленно озираясь вокруг и словно вознося мольбы или хвалы Всевышнему. В небе на востоке сверкали узоры разветвленных молний, гром все еще грохотал над плоским островом достаточно громко, чтобы они кожей ощущали звуковые волны и зажимали уши ладонями, но град прекратился – двухфутовый слой разбитых белых шариков устилал берег, насколько хватало глаз, – и минуту спустя Гор встал и начал оглядываться по сторонам. Потом все остальные поднялись на ноги, медленно, неуклюже, ощупывая конечности – сплошь покрытые синяками, полагал Гудсир на основании своих собственных болевых ощущений. Черные тучи затягивали сумеречное небо на юге достаточно плотно, чтобы казалось, будто на землю опускается настоящая ночная тьма.
– Вы только посмотрите! – крикнул Чарльз Бест.
Гудсир и все остальные столпились возле саней. Перед своим прерванным ужином они сложили в кучу консервные банки и прочие предметы на месте, где готовили, и молния каким-то образом ухитрилась ударить в низкую пирамиду банок, промахнувшись мимо самих саней. Все голднеровские консервированные продукты разметало вокруг, как если бы в пирамиду попало пушечное ядро – точный бросок шара в космическом кегельбане. Куски обугленного металла, все еще дымящиеся несъедобные овощи и тухлое мясо были разбросаны в радиусе двадцати ярдов. У левой ноги врача валялся черный от копоти искореженный котелок, на боку которого виднелась надпись «варочное устройство». Он входил в походный комплект столовых принадлежностей и стоял на одной из спиртовок, когда они бросились в укрытие. Металлическая бутылка, содержавшая пинту древесного спирта, взорвалась, и разлетевшаяся во все стороны шрапнель лишь чудом не задела никого из них, когда они прятались под брезентом. Если бы молния ударила в деревянный ящик с бутылками горючего, стоявший на санях рядом с двумя дробовиками и коробкой патронов, они все погибли бы при взрыве.
Гудсир почувствовал острое желание рассмеяться, но сдержался из опасения, что одновременно разрыдается. С минуту все молчали.
Наконец Джон Морфин, взобравшийся на невысокую, изрешеченную градом ледяную гряду поблизости, крикнул:
– Лейтенант, вы должны взглянуть на это!
Они поднялись наверх, чтобы посмотреть, на что он там таращится.
Вдоль низкой ледяной гряды, начинавшейся среди нагромождений льда к югу от них и терявшейся из виду на северо-западе, тянулась цепочка совершенно невероятных следов. Невероятных, поскольку они превосходили размерами следы любого из ныне существующих животных на этой старой доброй планете. За пять дней похода мужчины видели на снегу следы белых медведей, и некоторые из них были на удивление большими – до двенадцати дюймов длиной, – но эти отпечатки были в полтора-два раза больше. Иные казались длиной с руку мужчины. И они были свежими – в этом не приходилось сомневаться, – ибо вмятины остались не на старом снегу, а на толстом слое градин.
Какое бы существо ни проходило мимо лагеря, оно появилось здесь в самый разгар грозы с градом, как и докладывал Морфин.
– Что это? – сказал лейтенант Гор. – Быть такого не может. Мистер Дево, будьте добры, принесите мне дробовик и патроны из саней.
– Есть, сэр.
Еще прежде, чем помощник капитана вернулся с дробовиком, Морфин, рядовой морской пехоты Пилкингтон, Бест, Терьер и Гудсир двинулись вслед за Гором, который пошел по невероятным следам в северо-западном направлении.
– Они слишком большие, сэр, – отметил морской пехотинец.
Он был включен в состав отряда, знал Гудсир, поскольку являлся одним из немногих мужчин на обоих кораблях, имевших опыт охоты на дичь крупнее тетерева.
– Я знаю, рядовой, – сказал Гор.
Он взял дробовик у второго помощника Дево и спокойно загнал в ствол патрон. Увязая в ледяном крошеве, семеро мужчин шагали в направлении темных облаков за цепью айсбергов, тянувшейся вдоль береговой линии.
– Может, это не следы, а что-то другое… скажем, арктический заяц или еще какой зверь прыгал по ледяному месиву, делая вмятины всем телом, – предположил Дево.
– Да, – рассеянно отозвался Гор. – Вероятно, так и есть, Чарльз.
Но это были отпечатки лап. Доктор Гарри Д. С. Гудсир знал это. И все мужчины, шедшие рядом, знали это. Гудсир, никогда в жизни не охотившийся на зверя крупнее кролика или куропатки, точно знал, что это не вмятины от тела какого-то мелкого животного, прыгавшего влево-вправо, но скорее отпечатки лап некоего существа, которое шло сначала на четырех ногах, а потом – если верить следам – прошагало почти сотню ярдов на двух. Здесь они походили на следы человека, имеющего ступни длиной с предплечье Гудсира и покрывающего почти пять футов за один шаг, причем вместо отпечатков пальцев оставляющего бороздки от когтей.
Они достигли незащищенного от ветра участка каменистого берега, где Гудсир упал на колени много часов назад. Поскольку градины здесь разбивались на мельчайшие осколки, под ногами у них лежал практически голый камень – и на нем следы обрывались.
– Рассредоточимся, – сказал Гор, который по-прежнему небрежно держал дробовик под мышкой, словно прогуливаясь по своему родовому поместью в Эссексе.
Он поочередно ткнул пальцем в каждого из мужчин и указал, в какую сторону тому надлежит направиться, чтобы поискать следы на границе каменистого участка, немногим превосходившего размерами центральную часть крикетного поля.
Следов, ведущих прочь с гальки, не обнаружилось. Мужчины несколько минут бродили взад-вперед, внимательно глядя под ноги, стараясь не ступать на нетронутый снег, а потом все застыли на месте, растерянно переглядываясь. Каменистый участок имел форму почти правильного круга. Никаких следов, уводящих за пределы оного, не было.
– Лейтенант… – начал Бест.
– Помолчите минутку, – сказал Гор резко, но не раздраженно. – Я думаю.
Сейчас он единственный двигался: широким шагом проходил мимо мужчин и напряженно вглядывался в снег и лед за пределами круга, словно пытаясь понять шутку, с ним сыгранную. Теперь, когда гроза ушла на восток, стало светлее (было почти два часа пополуночи по хронометру Гудсира), и снег с ледяной крошкой за границей усыпанного галькой пятачка оставался нетронутым.
– Лейтенант, – настойчиво повторил Бест, – я насчет Тома Хартнелла.
– Да, что с ним? – отрывисто спросил лейтенант. Он начинал обходить участок по третьему разу.
– Его здесь нет. Я только сейчас понял – я не видел Тома с момента, когда мы вышли из палатки.
Гудсир резко вскинул и повернул голову одновременно со всеми остальными. В трехстах ярдах за ними находилась низкая ледяная гряда, загораживавшая рухнувшую палатку и сани. Никакого движения на всем обозримом серо-белом пространстве не наблюдалось.
Все разом сорвались с места и побежали.
Хартнелл был жив, но без сознания и по-прежнему лежал под брезентом палатки. На голове сбоку у него вздулась огромная шишка – толстый брезент прорвался от удара градины величиной с кулак, – и из левого уха сочилась кровь, но Гудсир скоро нащупал слабый пульс. Они вытащили Хартнелла из-под палатки, достали два спальных мешка и устроили пострадавшего по возможности удобнее. По небу опять плыли темные облака.
– Насколько серьезна травма? – спросил лейтенант Гор.
Гудсир потряс головой:
