Дэниел Ергин
В поисках энергии: Ресурсные войны, новые технологии и будущее энергетики
Одиночка: Shell
Но одна компания не участвовала во всеобщей заварухе. Это была Royal Dutch Shell, которая до начала волны слияний была самой крупной нефтяной компанией. И для такой сдержанности у нее имелись причины. Проведенный анализ показал, что в долгосрочной перспективе цена на нефть будет определяться стоимостью новой нефти, поставляемой странами-экспортерами, не входящими в ОПЕК, и по прогнозам будет составлять порядка $14 за баррель. При оценке инвестиций Shell исходила именно из этой прогнозной цены. Она также пришла к заключению, что размер имеет значение, но лишь до определенного предела. Была и еще одна, гораздо более важная причина – структура самой компании.
Когда Марк Муди-Стюарт представлялся на конференциях, он обычно говорил: «Я – председатель комитета управляющих Shell. И самый близкий эквивалент традиционного генерального директора, который вы найдете в нашей компании». И это была проблема. Shell имела уникальную структуру. Хотя она и функционировала как единая организация, но в действительности принадлежала двум разным компаниям со своими советами директоров – Royal Dutch и Shell Transport and Trading. Компания управлялась не генеральным директором, а комитетом. Это было компромиссное решение, которое позволило осуществить слияние в далеком 1907 г. и видоизменялось лишь в конце 1950-х гг. «Двойная структура» хорошо работала в течение многих десятилетий, но теперь становилась все более и более неэффективной. Она, по словам Муди-Стюарта, «чрезвычайно затрудняла» слияние на основе обмена акциями с другой большой компанией. Фактически такое слияние становилось невозможным. Когда началась волна слияний, Муди-Стюарт попытался было протолкнуть идею внутренней реструктуризации, но реакция многих директоров была «довольно бурной»{79}. Все осталось на местах. Когда же слияния были завершены, Shell перестала быть самой крупной нефтяной компанией.
То, что произошло между 1998 и 2002 гг., было самой глубокой и значимой реструктуризацией мировой нефтяной отрасли после 1911 г. Всем объединенным компаниям еще предстояло пройти через трудности и стресс взаимной интеграции, которая могла занять годы. Но в результате они вышли из этого процесса не только более крупными и устойчивыми, но и более эффективными, глобализованными и способными браться за более масштабные и сложные проекты.
Когда один из закоулков мировой экономики – перенасыщенный кредитными деньгами рынок коммерческой недвижимости в Бангкоке – начал сотрясаться в конвульсиях, и переоцененный тайский бат рухнул под давлением спекулятивных атак, никто не ожидал, что это может перерасти в азиатский, а затем и глобальный финансовый кризис. И, разумеется, никто в руководстве крупнейших нефтяных компаний не предполагал, что крах этой малоизвестной валюты из Юго-Восточной Азии приведет к обвалу цены на нефть и масштабной реструктуризации их собственной отрасли. Но гораздо более важные события были еще впереди, поскольку последствия этого кризиса затронули многие национальные экономики и страны.
Глава 5
Нефтегосударство
Обвал цен на нефть был благоприятен для потребителей нефти и в целом для стран-импортеров. Низкие цены были равносильны снижению налогов. Так как потребители меньше платили за бензин и отопление домов, у них в карманах оставалось больше денег, что стимулировало экономический рост. Кроме того, низкие цены на нефть были противоядием от инфляции, позволяя этим странам расти быстрее благодаря более низким процентным ставкам и меньшим инфляционным рискам.
Кризис для экспортеров
То, что было благом для потребителей нефти, оборачивалось бедствием для ее поставщиков. Для большинства стран-поставщиков экспорт нефти и газа был основным источником государственных доходов, и нефтегазовый сектор составлял 50 %, 70 % или даже 90 % их экономики. С падением цены на нефть их ВВП резко упал. А это повлекло за собой дефициты, сокращения бюджетов, социальные волнения и, в некоторых случаях, радикальные политические перемены.
Самые серьезные потрясения произошли в Венесуэле. Учитывая размеры ее запасов, Венесуэлу вполне можно назвать единственной «страной Персидского залива» в ОПЕК, которая находится не в районе Персидского залива. В 1997 г. она добывала нефти больше, чем Кувейт или Объединенные Арабские Эмираты, практически на уровне Ирана. Но это же делало Венесуэлу хрестоматийным воплощением нефтегосударства.
Термин «нефтегосударство» часто используют для описания стран, которые очень сильно отличаются друг от друга по политической системе, социальной организации, экономике, культуре, религии, населению, но имеют одно общее – все они живут за счет экспорта нефти и газа. Такое обобщение имеет смысл, потому что зависимость от нефти наделяет этих экспортеров рядом общих черт и проблем. В частности, все они вынуждены бороться с «нефтяной болезнью» – перекосами в экономике и политическими и социальными патологиями. А это требует наличия соответствующих институтов и колоссальных усилий со стороны самого государства.
Национальная сага Венесуэлы хорошо иллюстрирует эти сложности.
«Венесуэльскую экономику после 1920 г. можно было охарактеризовать одним словом: нефть», – сказал экономист Мойзес Наирн. До 1920 г. это была бедная малонаселенная сельскохозяйственная страна – сначала «какао-государство», потом «кофе-государство» и «сахарное государство», чей национальный доход в значительной степени зависел от экспорта этих продуктов питания. Местные каудильо управляли своими небольшим вотчинами как собственными государствами. Из 184 членов законодательного совета в середине 1890-х гг., по меньшей мере 112 называли себя «генералами». Страной управляли военные диктаторы, сменявшие друг друга в ходе бесчисленных военных переворотов. Например, в 1900 г. власть захватил генерал Сиприано Кастро, который объявил себя «человеком, воспитанным Богом ради воплощения в жизнь мечты Боливара» и воссоединения Венесуэлы, Колумбии и Эквадора. Но в скором времени он был свергнут другим генералом Висенте Гомесом, который управлял страной как «личной гасиендой» с 1908 г. вплоть до самой смерти в 1935 г.{80}
В 1922 г., однако, произошло событие, которое круто изменило судьбу Венесуэлы. Гигантская скважина Barroso в бассейне Маракайбо дала неуправляемый фонтан нефти, выбрасывавший в сутки более 100 000 баррелей черного золота. (Это месторождение было открыто все тем же самым инженером Джорджем Рейнолдсом, который в 1908 г. ввел в строй первую нефтяную скважину в Иране.) С фонтанирующей скважины Barroso для Венесуэлы начался новый золотой век. Отныне благосостояние страны росло по мере того, как из ее недр вытекала нефть.
Так что же заставило Хуана Пабло Переса Альфонсо, влиятельнейшего министра энергетики, которым он стал после восстановления в стране демократии в 1958 г., и одного из основателей ОПЕК, в конце своей карьеры с горечью назвать нефть «порождением дьявола»? Перес Альфонсо лучше других видел, как отражаются потоки нефтяных прибылей на государстве, экономике и обществе, а также на психологии и мотивации людей. Нефтяное богатство вызывало беспечность, расточительство и лень и нарушало нормальное развитие страны. По его мнению, Венесуэла превратилась в нефтегосударство, пав жертвой «ресурсного проклятия»{81}.
Антипод царя Мидаса
В 1980-е и 1990-е гг. на нефть приходилось более 70 % национального дохода Венесуэлы. В нефтегосударстве борьба за эти доходы и их распределение становится центральной драмой национальной экономики, порождая протекционизм, кумовство и так называемое рентоориентированное поведение. Последнее означало, что основным «бизнесом» в стране (помимо непосредственно нефтедобычи) становится погоня за «нефтяной рентой», т. е. стремление урвать какую-то часть государственных доходов. Такая система уничтожает все – предпринимательство, инновации, желание трудиться и здоровую конкурентную экономику. Экономика теряет гибкость и способность к адаптации и изменениям. Государство все больше прибирает ее к рукам, а вместе с усилением государственного регулирования растут субсидии, количество всевозможных инструкций и подзаконных правил, бюрократия, великие проекты, мелочное вмешательство и коррупция. Огромные доходы от нефти и газа всегда являются благодатной почвой для процветания коррупции и нацеленного на поиск ренты поведения.
Группа венесуэльских ученых следующим образом обрисовала проблему: «К середине XX в. глубоко укоренилась уверенность в том, что Венесуэла богата благодаря нефти, этому божьему дару, который не зависит ни от трудолюбия, ни от предпринимательского духа венесуэльского народа». И далее: «Вся политическая активность была сосредоточена на борьбе за распределение этого богатства, а не на создании устойчивых источников благосостояния, опирающихся на коммерческие инициативы и продуктивный труд большинства граждан Венесуэлы»{82}.
Ресурсное проклятие влечет за собой еще два крайне негативных эффекта. Один из них называют «голландской болезнью». Название связано с Голландией, которая в 1960-е гг. столкнулась с болезненными процессами в экономике после открытия газовых месторождений в Северном море. Когда Голландия стала крупным экспортером природного газа и в страну хлынула обильная экспортная выручка, остальные негазовые секторы экономики начали деградировать. Национальная валюта значительно укрепилась, в результате чего остальной экспорт стал менее выгоден и начал сокращаться. Приток дешевого импорта и растущая инфляция снижали конкурентоспособность внутренних производителей. Сокращались рабочие места, и многие фирмы просто не могли выжить. Этот комплекс проблем и получил название «голландской болезни».
Один из методов ее лечения состоит в изолировании части доходов. В конце концов, ставшие сегодня важнейшими компонентами глобальной экономики, фонды национального благосостояния были отчасти созданы именно как средство профилактики голландской болезни, чтобы поглощать неожиданные и/или чрезмерно большие потоки доходов, не позволяя им наводнять экономику и вызывать деградационные процессы.
Второй, не менее разрушительной и, судя по всему, неизлечимой болезнью нефтегосударства является ригидность финансовой политики, которая ведет к безудержному росту государственных расходов, т. е. к эффекту «антипода царя Мидаса[1]». Все дело в изменчивости государственных доходов вследствие колебаний цены на нефть. Когда цены идут вверх, правительство под давлением быстрорастущих ожиданий общества вынуждено интенсивно увеличивать расходы – больше субсидий, больше программ, больше новых проектов. Несмотря на то, что нефтяная отрасль генерирует значительные доходы, сама она является капиталоемкой. Это значит, что она создает относительно мало рабочих мест, но при этом требует огромных вложений в проекты, социальные программы и приобретение прав.
Однако когда мировые цены на нефть идут вниз, а вместе с ними падают и доходы государства, правительство не осмеливается сокращать расходы. Бюджеты уже утверждены, программы запущены, контракты заключены, соответствующие институты функционируют, рабочие места созданы, люди наняты. У правительства нет другого пути, кроме как продолжать наращивание расходов. В противном случае ему грозят опасные политические последствия и социальные взрывы. Кроме того, правительство вынуждено обеспечивать своих граждан дешевыми нефтепродуктами и газом в качестве компенсации за то, что они живут в стране – экспортере энергоносителей. (Самый дешевый бензин в мире в Венесуэле. Он продается там официально по 6 центов за галлон и неофициально по 1,5 цента за галлон.) Это приводит к расточительному и неэффективному использованию энергии, а также уменьшает ресурсы, доступные для экспорта. Если же правительство сопротивляется давлению и не идет на увеличение расходов, оно подвергает опасности само свое существование.
Разумеется, помимо сокращения расходов есть и более легкие способы смягчения эффекта «антипода царя Мидаса». Но они работают лишь в кратковременной перспективе. Один из них – напечатать больше денег, но это ведет к усилению инфляции, другой – прибегнуть к иностранным займам, что на какое-то время позволяет покрыть бюджетный дефицит. Но долги нужно обслуживать и отдавать. А рост долгового бремени вкупе с процентными платежами может привести к долговому кризису.
В нефтегосударстве никто не ратует за сокращение расходов и экономию кроме, пожалуй, горстки экономистов, которые по вполне понятным причинам не пользуются любовью народа. Напротив, в обществе господствует мнение, что нефть может решить все проблемы, что поток нефтяных денег будет только расти, что министерство финансов должно открыть все краны, и задача правительства состоит в том, чтобы как можно щедрее тратить нефтяные доходы, даже если эти доходы все больше становятся миражом.
Как подвела итог Нгози Оконджо-Ивеала, министр финансов и бывший министр иностранных дел Нигерии, «если 80 % ваших государственных доходов зависят от нефти и газа, если более 90 % вашего экспорта приходится на один товар – нефть, если ваша экономика растет только за счет нефтяного сектора и переживает взлеты и падения вместе с ценой на нефть, если ваши бюджетные расходы и ВВП подвержены резким колебаниям, значит, вы – классическое нефтегосударство. Вы страдаете от коррупции, инфляции, "голландской болезни", как вы ее называете»{83}.
Впрочем, все это общие признаки нефтегосударства, в действительности у каждого из них своя специфика. Какая-нибудь небольшая страна в Персидском заливе может почти полностью зависеть от нефти, но благодаря малой численности населения давление негативных факторов будет здесь гораздо слабее. И эта страна вполне способна защитить себя от волатильности цен на нефть, грамотно используя диверсифицированный портфель фонда национального благосостояния. Большая страна, например, как Нигерия, чьи государственные доходы и ВВП в значительной степени зависят от нефти и газа, обладает гораздо меньшей гибкостью. Ей намного труднее обуздать свои расходы.
Значение имеет и то, в какой степени страна зависит от ресурсов. При численности населения 144 млн человек и развитой системе образования Россия имеет крупную и диверсифицированную индустриальную экономику. И, тем не менее, на нефть и газ приходится 65 % ее экспортной выручки, около 60 % государственных доходов и, по оценкам некоторых экспертов, около 25 % ВВП, что говорит о чрезмерной зависимости ее экономики от конъюнктуры мирового рынка энергоносителей. Хотя Россия не является нефтегосударством, ее зависимость от нефти и газа вызывает в стране постоянные дебаты о путях диверсификации экономики и устранения сырьевой зависимости.
Нам нельзя терять время
Венесуэла олицетворяет собой саму идею нефтегосударства. Человеком, который воплотил эту идею в жизнь, был Карлос Андрес Перес. Первый срок Переса в кресле президента Венесуэлы начался на пике нефтяного бума в 1970-е гг., когда в казну государства хлынул поток доходов, намного превышавший самые смелые прогнозы. Благодаря тому, что в 1973–1974 гг. цена на нефть поднялась в четыре раза, Перес получил возможность тратить в четыре раза больше денег, чем его предшественник. И он твердо намеревался их потратить. «Мы изменим мир!» – объявил Перес кабинету министров. К счастью, в стране имелся необходимый человеческий капитал, что делало его амбиции более правдоподобными. Еще до повышения цены на нефть правительство облагало нефтяные компании огромным налогом в размере 90 % и в рамках политики «распространения благ от нефти» пускало значительную часть этих денег на финансирование сферы образования, благодаря чему в Венесуэле появился просвещенный и растущий средний класс.
Перес был архитектором того, что стало современным венесуэльским нефтегосударством, «королевством магического жидкого богатства». Стране даже дали прозвище «Саудовская Венесуэла». Перес обнародовал свое видение Le Gran Venezuela – Великой Венесуэлы, индустриальной, самодостаточной страны, которая, опираясь на собственную нефть, полным ходом движется по пути развития и догоняет ведущие мировые державы. Нефть «дала нам», выражаясь его словами, возможность «вытащить страну из экономической отсталости… Нам нельзя терять время».
В 1976 г. Перес срежиссировал поглощение нефтяной отрасли государством на волне ресурсного национализма, захлестнувшего развивающиеся страны в то десятилетие. Однако Венесуэла провела национализацию весьма осторожно и прагматично. За те годы, что в нефтяном секторе доминировали иностранные компании, в нем были сформированы значительные квалифицированные кадровые ресурсы. Даже до национализации 95 % рабочих мест в отрасли, включая высшие руководящие посты, занимали венесуэльцы. Поэтому национализация свелась всего-навсего к смене собственника без радикальной перетасовки персонала. Новая государственная компания Petróleos de Venezuela, S. A. (PDVSA) управлялась очень профессионально. Это была холдинговая компания, контролировавшая множество связанных между собой нефтедобывающих дочерних компаний{84}.
Это ловушка
Когда в 1979 г. Перес уступил президентское кресло, деньги все еще текли в страну. Но в 1980-е гг. цена на нефть резко упала, а вслед за ней упали и доходы государства. Однако здание нового нефтегосударства устояло и даже продолжало расширяться. Находясь в стороне от управления страной на протяжении 1980-х гг., Перес ясно осознал беды, которые принесла его стране нефть. Во время поездок по миру он смотрел на разные модели экономического развития и реформ и размышлял над расходами и неэффективностью зазнавшегося нефтяного государства. «Скачок цен [на нефть] плох для всех, но хуже всего для развивающихся стран, у которых есть нефть, – заключил он. – Это ловушка».
К концу 1980-х гг. Венесуэла превратилась в хрестоматийный образец нефтегосударства. Страна переживала глубокий кризис. Стремительно росли инфляция и безработица, а вместе с ними и доля населения, находящегося за чертой бедности. Увеличивающийся разрыв в доходах приводил к массовой миграции населения из сельской местности в города, на холмах вокруг столицы страны Каракаса вырастали все новые районы трущоб и гетто. Между тем значительная часть текущих доходов Венесуэлы уходила на выплату процентов по иностранным займам.
Все эти проблемы усугублялись стремительным ростом населения Венесуэлы, которое за два десятилетия почти удвоилось. Чтобы при таком приросте показатели дохода на душу населения оставались хотя бы на одном уровне, требовался экономический рост, которого не было и в помине. (В то же время нельзя упускать из виду, что такое увеличение населения было следствием улучшения социального положения – развития здравоохранения и снижения детской смертности.) Чтобы предотвратить социальный взрыв, правительство ввело еще более сложную систему регулирования цен, что покончило с остатками рыночной экономики. Теперь цены почти на все товары устанавливались правительством, вплоть до мороженого, похорон и чашечки кофе в кофейнях{85}.
В конце 1980-х гг. Перес был во второй раз избран президентом Венесуэлы. К моменту его возвращения в президентский дворец Мирафлорес в 1989 г. для многих уже стало очевидно, какой опасной «ловушкой» для страны оказалась нефть. Несмотря на нефтяные деньги, экономика находилась в ужасном состоянии, и ситуация только ухудшалась. Средний доход на душу населения упал до уровня 1973 г. Настроенный полностью изменить курс, Перес немедленно запустил программу реформ, которая включала ослабление государственного регулирования экономики, сокращение расходов и укрепление системы социальной защиты для бедных. После первого очень бурного года правления Переса, отмеченного массовыми беспорядками в Каракасе, в ходе подавления которых погибли сотни человек, реформы начали приносить плоды, и экономика возобновила быстрый рост.
Но разрушить прочно выстроенное здание нефтегосударства оказалось не так-то просто. Традиционные политические партии, группы интересов и все, кто участвовал в распределении нефтяных доходов или получал нефтяную ренту, объединились, чтобы помешать Пересу претворить в жизнь его планы, и вставляли ему палки в колеса на каждом шагу. Даже его собственная партия обратилась против него. Партийные активисты были возмущены тем, что Перес назначил на руководящие посты в экономических министерствах технократов, а их лишил доступа к привилегиям и рентам, к которым они привыкли.
Но это были не единственные противники Переса.
