Дэниел Ергин
В поисках энергии: Ресурсные войны, новые технологии и будущее энергетики
Нигерия: этнический конфликт
Нигерия, восьмой по величине экспортер нефти в мире и один из основных источников нефти для США, несомненно обладает всеми признаками нефтегосударства. Нефть и природный газ обеспечивают 40 % ее ВВП.
С 2003 по 2006 г., в течение первого срока в качестве министра финансов Нигерии, Нгози Оконджо-Ивеала боролась за то, чтобы бюджет страны был основан на более низких ценовых прогнозах, за финансовую дисциплину и формирование государственных финансовых резервов. Все это делало ее чрезвычайно непопулярной в политических кругах и превращало в серьезную помеху. «На меня оказывалось сильнейшее давление, – позднее вспоминала она. – Политикам я мешала. Что касается финансовой дисциплины, тот тут со мной невозможно было договориться. Я уверена, что в день, когда я ушла в отставку, многие вздохнули с облегчением»{104}.
Но нефть – только часть картины. Нигерия является одной из самых влиятельных стран Африки. Это самая густонаселенная страна на континенте, где живет 175 млн человек. Она также имеет наибольший ВВП. Каждый седьмой африканец – нигериец. Но многие из них отождествляют себя не с Нигерией, а с тем или иным племенем, религиозной или языковой группой.
В Нигерии насчитывается более 250 этнических групп, страна расколота на мусульманский Север и христианский Юг, а последний разделяется на Восточную и Западную части. Нигерия – искусственная структура, созданная британскими колониальными властями, которые не учитывали значительных религиозных, лингвистических и этнических различий. Она связана слабыми институтами и слабым чувством национального единства. Нигерия получила независимость в 1960 г., спустя четыре года после того, как здесь обнаружили нефть. С тех пор ее история наполнена ожесточенными конфликтами, связанными с распределением власти и ресурсов и сепаратистской борьбой. В 1967 г. юго-восточная область отделилась от страны и провозгласила себя суверенной республикой Биафра. После трех лет кровопролитной гражданской войны, унесшей более 3 млн человеческих жизней, победу одержал Север, и страна сохранила единство.
Нигерия видела пять конституций и семь военных переворотов. Симптомы «голландской болезни» в стране налицо. Некогда процветавший сельскохозяйственный сектор пришел в упадок, и страна вынуждена импортировать продукты питания. Эффективный и преданный своему делу государственный аппарат, наследие колониальной эпохи, деградировал. Огромные нефтяные доходы разворовывались или бездумно разбазаривались. Олицетворением подобного расточительства стал гигантский металлургический комбинат в Аджаокуте. Его строительство началось еще в 1970-х гг., однако он так не вышел на коммерческую эксплуатацию. С 1970 по 2000 г. население Нигерии увеличилось более чем в два раза, а доход на душу населения упал{105}.
На протяжении всего своего существования нефтяная отрасль страны была эпицентром борьбы между регионами, этническими группами, политиками федерального и местного уровня и вооруженными группировками – бандами, повстанческими отрядами и экстремистскими религиозными организациями, которые сражались за власть, доминирующее положение, независимость и, конечно, деньги. Нигерийское правительство забирает 80 % продажной цены барреля, и за распределение этих доходов идет постоянная война между федеральным правительством, штатами и местными общинами.
Помимо нефти есть и другие источники распрей. В стране регулярно происходят жестокие столкновения между христианами и мусульманами, нередко переходящие в массовые бойни с сотнями погибших. На севере идет непримиримая борьба между сторонниками и противниками введения законов шариата. Коррупция глубоко проникла во все сферы общества{106}.
В 1999 г. на первых президентских выборах после 16-летней диктатуры победу одержал бывший генерал Олусегун Обасанджо. Когда Обасанджо первый раз находился у власти, он совершил неслыханную вещь – стал первым нигерийским военным правителем, который добровольно передал власть демократически избранному гражданскому правительству. До возвращения в кресло президента Обасанджо был председателем консультативного совета в Transparency International, известной неправительственной организации, целью которой является борьба с коррупцией в развивающихся странах. Этот опыт ему весьма пригодился: страна, которую он возглавил в 1999 г., была тяжело поражена коррупцией.
Насилие в дельте
Наиболее остро последствия этой тяжелой болезни проявлялись в дельте Нигера. Дельта представляет собой большую заболоченную долину, образованную одной из крупнейших в Африке рекой Нигер в месте ее впадения в Гвинейский залив. Именно в дельте добывается бóльшая часть нигерийской нефти, и именно здесь региональные и местные политики перекачивают на свои банковские счета значительную долю нефтяных доходов. Недаром должность губернатора одного из входящих в регион дельты штатов пользуется огромной популярностью – это прямой путь к богатству.
Официально всего 13 % дохода от экспорта нефти идет на поддержание сообществ, проживающих на месторождении. Ветхая инфраструктура и поголовная нищета вкупе с высокой плотностью населения порождают враждебное отношение как к нефтяной промышленности, которая не имеет слова в вопросе распределения средств между федеральным правительством и правительствами штатов, так и к правительствам всех уровней. Кроме того, в результате безответственной разработки месторождений в 1960-е и 1970-е гг. регион находится на грани экологической катастрофы.
В дельте периодически происходят вспышки насилия. При наличии 40 этнических групп регион всегда представлял собой тлеющий очаг конфликтов. Но в первое десятилетие нового столетия эти конфликты приобрели более организованную и кровопролитную форму. Так называемый «бункеринг» – нелегальная откачка нефти из лабиринта трубопроводов, по которым нефть доставляется на баржи и далее на мировой рынок – превратился в очень прибыльный и крайне жестокий бизнес. Банды вооруженных молодых людей постоянно нападают на нефтепромыслы, чтобы добыть деньги и оказать давление на компании и местные органы власти. Между соперничающими бандами идут войны, подогреваемые наркотиками, алкоголем, демоническими инициациями и религиозными предрассудками.
В преддверии выборов 2003 г. местные политики по сложившейся традиции начали активно опекать различные вооруженные группировки, чтобы проложить себе путь к победе на волне насилия и получить средства на избирательную кампанию за счет краденой нефти. В марте 2003 г. банды атаковали ряд нефтепромыслов в дельте Нигера. Нефтяные компании эвакуировали персонал, в результате чего суточная добыча нефти в Нигерии сократилась более чем на треть – на 800 000 баррелей в день.
После выборов 2003 г. криминальные группы уже самостоятельно принялись закупать оружие и постепенно превратились во внушительную силу. Они продолжали воровать нефть – по некоторым оценкам, из трубопроводов откачивалось более 10 % общего объема добываемой в Нигерии нефти (в 2010 г. стоимость украденной нефти составила более $5 млрд), – привлекая к этому бывших работников нефтепромыслов, коррумпированных чиновников, международную сеть нефтяных контрабандистов и обосновавшихся в Гвинейском заливе пиратов. Кражи и саботаж приводили к постоянным утечкам нефти, загрязнявшим дельту Нигера.
В свою очередь, средства от продажи ворованной нефти позволили лидерам группировок увеличить свои арсеналы, закупить более смертоносное оружие и, по словам одного наблюдателя, «вывести преступную деятельность группировок на новый уровень». Как сказал главарь одной из известных банд, «мы находимся очень близко к международным водам, поэтому нам легко получить оружие».
Сети скважин и трубопроводов для сбора нефти тянутся через болота, мангровые заросли и мелководье дельты, испещренной ручьями и протоками, – такой ландшафт обеспечивает хорошее укрытие и возможность быстро перемещаться на скоростных моторных лодках с пулеметами и краденым динамитом. Это густонаселенная область с очень высоким уровнем рождаемости и вопиющей бедностью. Неравенство порождает гнев и негодование, на которых и держатся вооруженные группировки.
В сентябре 2004 г. лидер одной из повстанческих бригад, называющий себя почитателем Усамы бен Ладена и защитником своего народа, заявил, что этническая группа иджо хочет отделиться и создать собственное государство, в противном случае она начнет «тотальную войну» против Нигерии. В ответ на эту угрозу «цена на нефть впервые подскочила выше $50 за баррель»{107}.
Парни
В январе 2006 г. с нефтяной платформы на мелководье в дельте Нигера было похищено четверо иностранных рабочих, затем вооруженные боевики на моторных лодках атаковали другой нефтепромысловый объект в дельте, где убили 22 человека, подожгли здания и серьезно повредили оборудование для управления подачей нефти.
Ответственность за эти нападения взяла на себя ранее неизвестная группа – Движение за освобождение дельты Нигера (в английской аббревиатуре MEND). MEND заявила, что она стремится получить «контроль над ресурсами, чтобы улучшить жизнь наших людей». Призвав под ружье несколько тысяч боевиков, MEND предупредила, что развяжет войну, которая «отбросит Нигерию на 15 лет назад и приведет к бесчисленным жертвам», и что намерена «полностью лишить нигерийское правительство возможности экспортировать нефть»{108}.
Через несколько дней после атак в январе 2006 г. в заснеженной деревушке Давос в Швейцарских Альпах на Всемирном экономическом форуме президент Нигерии Олусегун Обасанджо провел в зале для семинаров встречу, чтобы обсудить экономические перспективы страны. Двое участников встречи, венчурный капиталист из Кремниевой долины и всемирно известный предприниматель из Великобритании, настоятельно рекомендовали Обасанджо отойти от нефти и последовать примеру Бразилии, начав широкомасштабное выращивание сахарного тростника для производства этанола. Ошеломленный Обасанджо, президент одного из крупнейших мировых экспортеров нефти, с притворным энтузиазмом кивал головой и обещал серьезно обдумать эту идею.
К концу встречи, когда Обасанджо уже собирался уезжать, его спросили о недавних атаках боевиков на нефтепромысловые объекты в Нигерии.
Поводов для серьезного беспокойства нет, уверенно заявил Обасанджо. «Парни», как он их назвал, будут взяты под контроль.
Но на сей раз «Парни» не собирались сотрудничать. Нападения в январе 2006 г. стали только началом волны кровавого запугивания, похищений и убийств. Насилие в Нигерии превратилось в один из ключевых факторов на мировом нефтяном рынке. «Баланс спроса и предложения на мировом рынке нефти стал настолько неустойчивым, – предостерегал в июне 2006 г. глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен, – что даже малейшие потрясения, такие как саботаж или локальные конфликты, оказывают значительное влияние на цены». Заросшие манговыми лесами болота и запутанная сеть ручьев и протоков создавали идеальные условия для боевых вылазок MEND, «Бригады мучеников» и им подобных, позволяя внезапно атаковать и затем бесследно исчезать в джунглях, что они и делали безнаказанно. Вскоре после президентских выборов 2007 г. одна из банд ночью дотла сожгла семейный дом нового вице-президента Нигерии (впоследствии ставшего ее президентом) Гудлака Джонатана. Это было одновременно демонстрацией силы и предостережением{109}.
Постоянные нападения на нефтепромысловые объекты, убийства и похищения сотрудников вынуждали международные нефтяные компании периодически эвакуировать персонал, останавливать производственные установки и объявлять форс-мажорное прекращение поставок. Без физической безопасности нефть течь не могла. В некоторые периоды добыча сокращалась более чем на миллион баррелей в день (40 % общего объема производства Нигерии), которые не попадали на мировой рынок. Дефицит играл ключевую роль в повышении цен. Разумеется, эта ситуация негативно отражалась на США, для которых Нигерия стала третьим по величине поставщиком нефти.
Стихийное бедствие
Никто не замечал шторма, надвигавшегося с западного побережья Африки, до 13 августа 2005 г., когда метеоролог из Национального центра прогнозирования ураганов в Майами обратил внимание на скопление облаков над тропической частью Атлантического океана, в 1800 милях к востоку от Барбадоса. 10 дней спустя эти же облака вновь привлекли внимание Национального центра, когда они слились с другим тропическим штормом и начали медленно вращаться.
К 28 августа ураган «Катрина» превратился в гигантское зловещее черное пятно, растянувшееся от полуострова Юкатан в Мексике до южных штатов США. Он получил категорию EF-4 и стал одним из самых масштабных стихийных бедствий, когда-либо зарегистрированных Национальным управлением океанографических и атмосферных исследований.
В эпицентре урагана оказался район Мексиканского залива, где находится крупнейший энергетический комплекс США. За прошедшие 60 лет здесь были построены тысячи нефте- и газодобывающих платформ как на мелководье в пределах видимости с берега, так и в открытом море. На тот момент на внешнем континентальном шельфе в Мексиканском заливе добывалось почти 30 % всей нефти и 20 % всего природного газа, производимого в США. На побережье располагалась почти треть всех мощностей страны, на которых нефть перерабатывалась в бензин, реактивное и дизельное топливо и другие нефтепродукты.
В связи с приближением урагана «Катрина» в районе Мексиканского залива было объявлено чрезвычайное положение. Рабочие бросились глушить скважины, включать автоматические системы и закреплять платформы, а потом быстро эвакуировались на вертолетах на берег, подгоняемые усиливающимся ветром.
При скорости ветра 280 км/ч ураган «Катрина» пронесся над морским нефтедобывающим комплексом и обрушился на побережье Луизианы, Миссисипи и Алабамы: он сносил здания, смывал дома, опрокидывал автомобили, валил линии электропередачи. В результате сильнейшего наводнения 1,3 млн человек пришлось покинуть свои дома и стать временными переселенцами{110}.
Это была настоящая человеческая трагедия. Сильнее всего пострадал Новый Орлеан, где из-за урагана были прорваны дамбы и вода хлынула в город, бóльшая часть которого лежит ниже уровня моря. Более 20 000 человек нашли убежище на городском стадионе Superdome, свыше 1800 человек погибло.
Не успели нефтепромыслы оправиться от бедствия, как по Мексиканскому заливу прокатился новый ураган «Рита», который также зародился в Южной Атлантике и стал одним из самых мощных за всю историю наблюдений. В заливе было снова введено чрезвычайное положение. Ураган «Рита» разрушил те нефтяные платформы, которые пощадил его предшественник «Катрина», и затем ударил по береговым перерабатывающим предприятиям, в результате чего многие из них были серьезно повреждены и затоплены.
В целом на пути этих двух ураганов оказалось более 3000 добывающих платформ и 35 000 км подводных трубопроводов. Однако меры экологической безопасности оказались настолько эффективными, что ни одна морская установка не дала утечки. Из-за ураганов США лишились 29 % суточной добычи нефти, объемы переработки упали почти на 30 %. Даже несколько месяцев спустя значительная часть добывающих и перерабатывающих мощностей все еще не была восстановлена{111}.
На побережье без электричества осталось около 2,7 млн человек. Даже если в подземных резервуарах на автозаправочных станциях еще оставался бензин, без электричества его невозможно было оттуда выкачать и залить в автомобили скорой помощи, полицейские и пожарные машины и машины аварийной помощи, которые требовались для проведения спасательных работ.
Цены на нефть резко подскочили не только из-за перебоя с поставками, но и из-за распространения слухов о дефиците, которые порождали панику и приводили к длинным очередям на автозаправках. Ураганы «Катрина» и «Рита» привели к самому крупному нарушению поставок нефти в истории США – максимальные потери объемов добычи составили 1,5 млн баррелей в день. Другие страны предприняли беспрецедентный шаг, направив в США часть своих резервов для преодоления острого дефицита.
В 2006 г. добыча нефти в Мексиканском заливе была восстановлена, и нефть с морских месторождений вновь стала поступать потребителям. Но мировой рынок продолжали сотрясать последствия «глобального нарушения» поставок. Помимо событий в Венесуэле и Нигерии и ураганов «Катрина» и «Рита» на состоянии мирового рынка нефти сказалось еще одно потрясение – на этот раз в самом сердце Ближнего Востока.
Глава 7
Война в Ираке
В конце 2002 г. Филипу Кэрроллу позвонили из Пентагона. Министерство обороны собиралось создать консультативную группу по нефти и вполне логично остановилось на кандидатуре Кэрролла. Бывший глава компании Shell Oil USA и машиностроительной компании Fluor, Кэрролл обладал значительным международным опытом в области логистики и инфраструктуры поставок энергоносителей, а также репутацией превосходного дипломата.
Министерство обороны интересовало, что и как надо планировать с точки зрения нефти в случае войны с Ираком. Исходная информация свидетельствовала о двух моментах: Ирак очень перспективен, но разведка нефти в стране фактически не проводилась с 1970-х гг., и его запасы были наименее разведанными среди всех крупнейших стран-экспортеров. Иракская нефтедобывающая промышленность находилась в плохом состоянии, но насколько, никто точно не знал. Кэрролл порекомендовал министерству обороны провести исследование и заранее продумать, как должна управляться отрасль в переходный послевоенный период. Несколько месяцев спустя, в начале 2003 г., Кэрроллу предложили поехать в Ирак в качестве советника при министерстве нефти после военной операции США в Ираке. Он должен был стать одним примерно из 20 старших советников, каждый из которых отвечал за определенное иракское министерство. На тот момент уже было очевидно, что США вместе с Великобританией, Австралией, Японией и рядом других стран, образовавших так называемую «коалицию доброй воли», готовы начать войну.
Почему снова война?
Ирак был нефтяным государством. Нефть являлась единственным предметом его экспорта. Эта страна всецело зависела от нефти, а мировой энергетический рынок в значительной степени зависел от поставок из этой страны. Но подоплекой надвигающейся войны была не только и не столько нефть. Здесь сыграли роль множество разных факторов, и прежде всего теракты 11 сентября 2001 г. и их последствия, угроза, создаваемая иракским оружием массового поражения, ситуация после войны в Персидском заливе 1991 г., устойчивость диктатуры безжалостного и бескомпромиссного Хусейна и аналитические выводы, которые были сделаны.
Как выразился руководитель комиссии ООН по разоружению Ирака накануне войны, Саддам испытывал «пристрастие к оружию массового поражения». На протяжении нескольких десятилетий иракский диктатор направлял значительные ресурсы на разработку химического, биологического и ядерного оружия. Западные страны и соседи Ирака считали, что, вопреки договоренностям с ООН после войны в Персидском заливе, Саддам продолжал разработку оружия массового поражения и, если бы не наложенные ограничения, уже создал бы его. В Национальной разведывательной сводке США от 1998 г. говорилось, что, хотя война в Персидском заливе существенно сократила возможности Ирака по производству оружия массового поражения, «сохранилось достаточно компонентов и данных, а также специалистов, чтобы позволить Ираку в кратчайшие сроки возобновить работы над ним… Имеются убедительные доказательства того, что Багдад скрыл остатки своих программ по созданию оружия массового поражения и делает все возможное для их сохранения».
Возможность применения такого оружия иракским режимом была центральным фактором в военном планировании и в ходе самой войны, когда, по имеющимся сведениям, некоторые подразделения возили с собой противогазы, защитные комбинезоны и индивидуальные наборы антидотов на случай химической или биологической атаки. Между тем тот факт, что после войны в Ираке, несмотря на все усилия, не было обнаружено никаких следов производства оружия массового поражения, вызвал у многих сомнения в оправданности новых военных действий. Некоторые представители разведывательного сообщества США, в частности Бюро разведки и исследований Госдепартамента и в определенной мере ЦРУ, выступали против, ссылаясь на отсутствие доказательств наличия у властей Ирака оружия массового поражения, но их аргументы игнорировались. Большинство считало, что Саддам не изменяет своему «пристрастию». Один из представителей того же разведывательного сообщества США, высокопоставленный сотрудник ЦРУ Пол Пиллар писал, что «существует широкий консенсус в отношении того, что такие программы осуществляются». Однако в отношении того, на каком этапе они находятся, каковы их масштабы и результаты, мнения расходились{112}.
Франция, Германия и Россия выступали против применения военной силы на каждом шагу. Наиболее принципиальным противником военной операции в Ираке показал себя французский президент Жак Ширак, заявивший, что «сегодня ничто не оправдывает войну», так как «нет бесспорного подтверждения» того, что Ирак располагает оружием массового поражения. Разумеется, позиция Ширака опиралась на выводы французской разведки. «У нас не было доказательств того, что Ирак имел оружие массового поражения, – вспоминал этот французский политик, – как, впрочем, не было и доказательств того, что он его не имел. Возможно, санкции работали намного лучше, чем мы предполагали». Российский президент Владимир Путин сказал: «Режим Саддама Хусейна не является образцом демократии и соблюдения прав человека, но эти проблемы нельзя решать военным путем». И добавил, что война может привести к «непредвиденным последствиям, включая усиление экстремизма». (После начала военных действий Путин сказал Бушу в телефонном разговоре, что «вы взвалили на себя невероятно трудную задачу»{113}. Позднее Буш написал, что «по достоинству оценил» этот звонок и что «с таким пониманием с ним никто больше не говорил».)
Но Саддам совершил ряд просчетов. Во-первых, он считал, что размах антивоенных протестов в Европе так или иначе удержит коалицию от вторжения. Вторым серьезным просчетом оказалась выбранная им линия поведения. Саддам предпочитал поддерживать неопределенность относительно того, имеется ли у него пресловутое оружие массового поражения, и делал вид, что ему есть что скрывать. Очевидно, он полагал, что полная открытость ослабит позиции его режима в отношении Ирана и внутренних врагов. Как он заявил в своем окружении, «лучшая война – это обман». Уже после войны, когда следователь на допросе спросил его, зачем нужно было вводить всех в заблуждение, Саддам ответил одним словом: «Иран».
Это был еще и вопрос мировосприятия: Саддам считал, что другие воспринимают действительность так же, как и он сам. Он так и не поверил в то, что в 1991 г. войска коалиции остановились на подходах к Багдаду из-за таких сентиментальных мелочей, как «эффект CNN» – негодование телезрителей и опасения относительно возможного раскола коалиции. В конце концов, он сам никогда бы не стал руководствоваться подобными причинами. Саддам был убежден, что силы коалиции попросту испугались, что для защиты Багдада он пойдет на крайние меры – применит химическое и биологическое оружие. Это был еще один неопровержимый довод для поддержания иллюзии{114}.
Со своей стороны коалиция имела достаточные основания для того, чтобы исходить из наихудших предположений: после первой войны в Персидском заливе шоком стал тот факт, что иракскому режиму нужно было всего 16–18 месяцев для создания ядерной бомбы. Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что, если бы Саддам не поторопился с вторжением в Кувейт и сделал это не в 1990 г., а в 1993 или 1994 г., его позиция была бы гораздо сильнее – он располагал бы каким-никаким, а ядерным оружием, да и ситуация на мировом нефтяном рынке была куда жестче. Все это лишило бы его противников необходимой гибкости.
Однажды США уже недооценили возможности Саддама, и администрация Буша не собиралась повторять эту ошибку, особенно учитывая события 11 сентября, очевидное «пристрастие» Саддама к оружию массового поражения и его одержимость местью за 1991 г… Позднее Лора Буш писала о своем муже: «Что если бы он сделал ставку на сдерживание Саддама и проиграл?» Сам Буш сказал следующее: «Нельзя было полагаться на удачу, нужно было брать ситуацию в свои руки». Полагаться на удачу казалось тем более рискованным в стране, которая пребывала в состоянии постоянной тревоги и напряженности после терактов 11 сентября, когда в правительство каждый день шел поток докладов о предотвращении очередных терактов, которые лишь усиливали страх перед теми заговорами, которые могли остаться нераскрытыми. «Мы жили в условиях угрозы, намного превышавшей все публично озвучиваемые оценки», – сказала Лора Буш.
Как один высокопоставленный чиновник Госдепартамента писал до начала войны госсекретарю Колину Пауэллу, «11 сентября изменило характер дебатов по Ираку. Версия о возможности причастности Ирака к терактам усилила обеспокоенность в связи с тем, что политика сдерживания и устрашения не эффективна для предотвращения подобных атак». Одни утверждали, что иракская разведка была непосредственно связана с «Аль-Каидой» и даже играла роль наставника. Другие говорили, что такая связь сомнительна, даже маловероятна и, разумеется, не доказана. «Разведывательное сообщество никогда не подтверждало предположение о возможном альянсе между Саддамом и "Аль-Каидой"», – заявил офицер разведки Пол Пиллар. Однако в свете древней арабской мудрости, что «враг моего врага – мой друг», и общей вражды к Западу, нельзя было сбрасывать со счетов возможность такого сотрудничества в будущем{115}.
Ирак занимал ключевое место в повестке дня некоторых ведущих политиков еще до их прихода в администрацию Джорджа Буша. Летом 2001 г. США уже пытались пересмотреть санкции против Ирака. Через несколько дней после 11 сентября на встрече президента Буша со старшими советниками в Кэмп-Дэвиде некоторые ратовали за то, чтобы добавить Ирак в качестве мишени для удара наряду с «Аль-Каидой» и Афганистаном. На тот момент Буш твердо отклонил это предложение. В начале октября 2001 г. представителю США в ООН, Джону Негропонте, было поручено зачитать представителю Ирака «самое жесткое послание, которое когда-либо приходилось передавать». В нем говорилось о печальных последствиях для Ирака в том случае, если он попытается использовать теракты 11 сентября в своих интересах. Но по-настоящему тучи вокруг Ирака начали сгущаться только в 2002 г., когда, как казалось на тот момент, чрезвычайно успешная и стремительная операция по свержению режима талибов в Афганистане придала союзниками уверенности в своих силах. На фоне событий 11 сентября война против Ирака должна была стать превентивной мерой, что соответствовало новой американской внешнеполитической доктрине упреждающих действий{116}.
Для правящих кругов 11 сентября показало, насколько рискованно не действовать на опережение и не помешать Саддаму создать ядерное оружие. Центральную роль в принятии решений по Ираку сыграл вице-президент Дик Чейни, который был министром обороны во время кризиса в Персидском заливе. «Как один из тех, кто работал над формированием коалиции во время первой войны в Персидском заливе, – сказал он в 2002 г., – я могу вам сказать, что наша задача была бы бесконечно труднее, если бы Саддам Хусейн обладал ядерным оружием».
Основные принципы новой доктрины были изложены президентом Бушем в его речи перед выпускниками военной академии в Вест-Пойнте в июне 2002 г. «Устрашение» не действует против «тайных террористических сетей». «Сдерживание» невозможно, когда «неуравновешенные диктаторы с оружием массового поражения имеют ракеты для его доставки или могут тайно снабжать им союзников-террористов». Единственным ответом на эти угрозы являются «упреждающие акции». «Если ждать, пока угрозы материализуются, – добавил Буш, – будет поздно».
Также было распространено убеждение, что существующие политические системы и стагнация на Ближнем Востоке создавали благодатную почву для терроризма, «Аль-Каиды» и ей подобных. «Новый» Ирак мог стать первым шагом к решению проблемы. Умный и ловкий иракский оппозиционер в изгнании Ахмед Чалаби убедил некоторых высокопоставленных чиновников, что Ирак без Саддама приветствовал бы коалицию как освободителей и перешел бы к построению стабильной демократии. В результате в правящих кругах сложилось мнение, что «плюралистический и демократический Ирак» может запустить процесс трансформации на Ближнем Востоке, сродни тому, как крах коммунистического режима в СССР дал начало процессу реформ и демократизации во всем регионе{117}.
Разведывательные сведения и аналитические выводы, которые противоречили такой точке зрения, были отодвинуты в сторону. После 35-летней диктатуры партии Баас за пределами Ирака мало что было известно о таких «местных реалиях», как религиозный раскол, соперничество между разными ветвями ислама, значимость племенных связей и роль Ирана. Тех, кто действительно что-либо знал об этом, или подвергал сомнению исходные предположения, или же предостерегал о том, что эти предположения слишком оптимистичны, отстранили от процесса принятия решений.
Шок, испытанный страной 11 сентября, породил у США решимость продемонстрировать свое могущество, восстановить геополитический баланс и перехватить инициативу. Также было желание завершить «дело, незаконченное в 1991 г.». После войны в Персидском заливе в 1991 г. Саддам жестоко подавил восстание шиитов на юге страны. Этой расправы возможно и не случилось бы, если бы по условиям перемирия иракским силам было запрещено использовать вертолеты и авиацию.
Некоторые критики говорили, что эта война служила интересам Израиля. Безусловно, устранение воинственного Саддама было благом для Израиля, который оказался под градом иракских ракет Scud во время первой войны в Персидском заливе. Но Саддам уже был обуздан, а его вооруженные силы были существенно ослаблены. Теперь Израиль куда больше волновала иранская ядерная программа. Как писал Ричард Хаасс, глава аппарата политического планирования Госдепартамента, «израильтяне не разделяли озабоченности администрации Буша в связи с Ираком. В действительности, их позиция была прямо противоположной. Израильтяне… опасались, что Ирак отвлечет внимание США от того, что они считали истинной угрозой, – от Ирана». Израильские эксперты и чиновники, включая министра обороны, который сам был урожденным иракцем, предупреждали правительство Буша о том, что оно существенно недооценивает проблемы, с которыми ему предстояло столкнуться после войны в Ираке. На конференции в Вашингтоне один из ведущих израильских экспертов заявил, что кто-то наконец должен сказать американскому президенту о том, что американцам придется оставаться в Ираке не менее пяти лет и что там «их ждут нелегкие времена»{118}.
