Екатерина Глубокова
Игра отражений
Итак, дело почти сделано. Осталось приложить печать, упаковать послания и отправить гонцов. А оповестить брата можно будет и тогда, когда вестники вернутся.
Довольно трудную часть – найти вестников – удалось выполнить неожиданно легко. В замок пришли письма: одна из соседских жен благополучно разрешилась от бремени, и следовало послать ей письмо с поздравлениями. Владения счастливой семьи лежали как раз за владениями Олдхамов, а потому можно было передать послание с тем гонцом, что повезет ответ юной матери. Оставалось убедить парня промолчать об этом, но сию задачу Альва взяла на себя. Ей не было равных в умении уговорить мужчину. А потому гонец согласился отвезти письмо и ничего не сказать хозяину. Ранди уважали в замке, никто и помыслить не мог, что она действует против воли брата. К тому же, таиться следовало в основном от Йохана – личного слуги тэна, чистившего его доспехи и занимавшегося мелочами в жизни хозяина. Йохан мог разрушить все сразу, проболтавшись Роаллю.
Сложнее оказалось с посланием Манстану. Здесь отсутствие гонца, который должен отправиться в Нормандию, не скроешь: слишком долго продлится такое путешествие, больше месяца. Все люди в замке на виду, никто не может надолго пропасть без объяснений. А потому Альва, поразмыслив, предложила нанять одного парня из деревни. Он был сыном кузнеца, человека довольно состоятельного, и в их семье держали двух лошадей. Ни один конь из конюшен Роалля не мог бы исчезнуть бесследно, попросить его у брата Рангхиль тоже не могла – весь замысел бы вскрылся – а так удалось убедить парня и, что немаловажно, его отца держать язык за зубами. Кузнец удовлетворился щедрым вознаграждением, за судьбу его сына, задевавшего макушкой потолки, Ранди не волновалась – к этому человеку не всякая разбойничья шайка на неспокойных дорогах рискнет сунуться. Прихватив с собой кошель с деньгами, гонец уехал, и обратного пути не стало.
Лето набирало силу, трудолюбивые пчелы уже собрали достаточно меда, чтобы можно было откачать его в первый раз. У Миккельсенов имелась большая пасека, их мед и сладкая медовуха, а также свечной воск славились на всю округу и приносили солидную прибыль. Но прежде чем мед, добытый пчелами, превратится в деньги, придется потрудиться в поте лица. Пасека у Миккельсенов была устроена так, как это было принято у саксов: пчелиные рои селили в вертикально поставленные липовые и дубовые колоды, накрывали хорошо подогнанной крышкой, а потом все лето перевозили с места на место, поближе к цветущим медоносным растениям. Мед откачивали два или три раза за лето, оставляя осенью пчелам достаточно в сотах, чтобы они могли без проблем перезимовать.
Когда приходила пора откачивать мед, все не занятые на полях и службах в замке отправлялись на пасеку: там пригождался труд каждого, будь то ребенок или старик. Сильные мужчины, одетые в плотные костюмы и в маски из вуали, закрывающие лицо, доставали рамки с сотами из ульев, молодые парни оттаскивали чаны с истекающими медом восковыми пластинами в сторону, к навесу, где стояла огромная бочка со специальной крутящейся рамкой, медогонка. Это устройство было бесценным: его удалось купить аж в Лондоне, отдав немыслимую сумму, но именно оно помогало отделять мед от сот, получая чистый продукт и светлый воск, идеально подходящий для изготовления дорогих свечей. Такой воск скупали монастыри и даже королевский двор.
Перед тем как поместить соты в медогонку, их надо было распечатать, чтобы сладкое содержимое легко вытекало из них. Этим занимались подростки и пожилые женщины. Старики крутили ручку медогонки, сменяя один другого. Постепенно на дне медогонки скапливался золотистый или соломенный (а иногда и темный, рябиновый или репейниковый) мед. Когда крутящаяся рамка начинала задевать его, на дне медогонки открывали пробку – и сливали драгоценный продукт в крепкие бочки. Пустые восковые рамки частично возвращали пчелам, а частично выставляли в подносах на солнце, чтобы вытопить воск.
Но добыть мед – это еще половина работы. Потом часть сладкого продукта укупоривали в бочонках, чтобы продать или поставить на хранение на зиму, а часть смешивали в больших чанах со сладкими ягодами и оставляли бродить в теплом месте, чтобы потом разлить пенный напиток по кувшинам и бочкам: медовуху надо хранить в холоде, иначе она продолжит бродить и станет просто брагой. Выстоявшаяся в холодке, в темном погребе медовуха потом могла храниться годами и не портиться.
Эти дни на пасеке всегда нравились Ранди: тяжелый труд на свежем воздухе, сладкие пальцы, тягучий мед в бочонках – а потом купание в прохладной реке. Вместе с другими девушками она входила в чистые воды речушки, чтобы плавать долго-долго, позволяя воде держать себя. Иногда Рангхиль даже переплывала реку. Говорят, многие моряки не умеют плавать, только единицы, – а девушка вот умела, чем вызывала у своих людей смесь восхищения и подозрения. Саксы полагали, будто в воде может обитать дьявол; даны, многие еще приверженцы своих богов, считали палубу корабля единственным местом, где надлежит находиться воину – а волны пусть будут для рыб. Но Ранди нравилось чувствовать себя почти невесомой в толще воды. Когда запахи ила и меда смешивались, когда девушка притрагивалась к длинным толстым стеблям кувшинок, росших в крохотной заводи, или выходила на берег в мокрой рубашке, приятно облеплявшей тело в летнюю жару, то чувствовала себя счастливой. А потом они с девушками вскрывали маленький горшочек со свежим медом, брали теплый хлеб, принесенный крестьянскими детьми, сидели на берегу, болтали, ели и запивали свежим молоком.
Аромат и вкус меда потом долгое время оставались при Ранди, делая жизнь немного слаще…
Откачка меда как раз успела завершиться, и вот ранним утром, когда Рангхиль только умылась, а Альва помогла ей заплести длинные белые волосы в косы, раздался громкий стук в дверь и почти сразу же вошел брат. Он был мрачнее тучи. Глядя на его лицо, Рангхиль впервые ощутила что-то вроде чувства вины. Девушка понимала, что действовала в интересах семьи, однако так поступать с братом, которого она любила больше жизни… Да, это нечестно. Но что было делать?
– Выйди, – Роалль указал Альве на дверь.
Служанка быстро вышла, чтобы не попасть под горячую руку, и лишь напоследок бросила на Ранди ободряющий взгляд. Эта молчаливая поддержка была приятна. Впрочем, Рангхиль не боялась Роалля всерьез.
Брат, против ожидания, не стал кричать. Он спросил тихим и зловещим голосом:
– Значит, ты все-таки это сделала? – и бросил на стол распечатанный свиток, который Рангхиль не заметила вначале. На сломанной печати она узнала герб Олдхамов.
– Если ты имеешь в виду письмо нашему соседу, то да, я сделала это. И, как я вижу, получила ответ. – Ранди уже успела за прошедшее с отправки писем время смириться с мыслью о том, что ей придется столкнуться с гневом брата.
– Как ты могла поступить столь подло? – Роалль понемногу повышал голос. – Ведь я не дал своего прямого согласия!
– Ты не давал бы его еще много месяцев! – Рангхиль встала напротив брата, уперев руки в бока – ровно как замковая кухарка, когда отгоняла от котлов в длинном зале голодных дружинников. – И мы упустили бы шанс, а второго такого могло и не представиться! Подумай сам, Роалль. Ты до сих пор не сказал ни да, ни нет, – что мне оставалось делать?!
– Склониться перед своим сюзереном! – прошипел он.
Это правда, брат является ее сюзереном и опекуном, только вот что делать, если этот сюзерен и опекун ведет себя, как испуганный мальчишка?
Впрочем, свои мысли Ранди озвучивать не стала. Она переживет, сохранив данное мнение при себе, а Роалль мог бы взбелениться еще сильнее. Хотя куда сильнее! От брата словно волна шла – волна злости и гнева.
– Роалль, я не собираюсь раскаиваться, и вряд ли ты этого ждешь от меня. Я поступила так, как должна была. – Рангхиль не собиралась уступать своих позиций. – Даже тэн Лефстан признал, что это хорошее решение, а тэну я доверяю.
– Лефстана здесь нет! – гаркнул Роалль. – Он давно уехал! А ты соблазнилась одобрением этого хитреца и вообразила себе невесть что!
И тут Рангхиль поняла: если бы Кенельм отказал, брат и вполовину бы так не рассердился.
– Олдхам согласен? – произнесла она негромко. Роалль покосился на лежащий на столе свиток так подозрительно, будто тот мог накинуться на него, словно рассерженная гадюка.
– Да! Он согласен, да поразят его боги! Он согласен, и теперь мне придется жениться на саксонке, которую я в глаза не видал! Да еще и породниться с Олдхамами!
Роалль развернулся, вышел и грохнул дубовой дверью так, что потолок, кажется, покосился. Но Ранди не обратила на это почти никакого внимания. Она торопливо схватила свиток и развернула письмо.
Кенельм Олдхам сообщал, что ему нравится предложение соседа, однако следует обсудить детали. А потому он прибудет в замок Миккельсенов вместе со своей родственницей Этель не позднее чем через неделю.
Глава 4
Рангхиль удалось помириться с братом не сразу. Два дня Роалль, встречаясь с ней утром, смотрел мимо и цедил слова приветствия так неохотно, будто каждое из них жгло ему язык. В замке быстро узнали о происходящем – ведь нужно было подготовиться к приезду гостей, – и эта история взбудоражила людей. За столами в длинном зале, в кухне, на маслобойне и в полях не прекращались разговоры об этом. Шутка ли – хозяин вздумал жениться, да еще и на саксонской невесте! О том, что и Рангхиль, предположительно, выйдет замуж за сакса, никто не говорил, ибо не знал. Пока ответа от Манстана не было и не могло быть – слишком рано. А Ранди никак не могла поговорить с Роаллем, чтобы рассказать ему о том, что отправила два письма.
Утром третьего дня она работала в саду, выдирая расплодившиеся сорняки так, что комья земли летели во все стороны. Недавно прошел дождь, однако выглянувшее солнце быстро подсушило землю. Трава переливалась изумрудной зеленью, словно камни в драгоценном ожерелье; крохотные голубые бабочки, которые, кажется, живут всего несколько дней, перепархивали с цветка на цветок, трепеща полупрозрачными крылышками. Они напоминали Рангхиль английские сказки об эльфах – в детстве она об этом наслушалась вечерами, сидя на кухне среди саксонской прислуги, любившей страшные истории. Эльфы, даже мелкие, бывало, крали детей, подменяя их в колыбельках, мучили заплутавших путников, наводили чары. Нечеловечьих колдунов можно было повстречать не только в холмах, но и на рынке. Ранди пыталась рассказать о суровых скандинавских богах, о молоте Тора и восьминогом Слейпнире, а от нее отмахивались и не хотели слушать. Эльфы были понятнее, чем предания о громадном чужом мире, и христианский Бог казался милосерднее.
Здесь, в саду, Роалль и отыскал сестру. Он был уже не так мрачен, как в предыдущие дни, и поразительным чутьем, всегда касавшимся брата, Рангхиль поняла: ярость его немного утихла. Теперь можно поговорить. Она встала и отряхнула ладони от земли и прилипших травинок.
Брат и сестра немного постояли молча, глядя друг на друга. Ранди не знала, как объяснить то, что происходило между ними в такие моменты, но она внезапно остро почувствовала и любовь Роалля к ней, и его гнев, и его растерянность. С ним, воином и мужчиной, впервые поступили так – не спросив его мнения, не уведомив о важном. Даже когда близнецы были детьми, отец старался посвящать их во все, пусть они не понимали половины того, что происходило. Так они учились тому, что замок и люди – это важно. Они учились, что важно доверять близким людям, ведь именно на них приходится полагаться в битве. И такой поступок Рангхиль брат едва не возвел в предательство. Но, к счастью, он все-таки не решил, что сестра предала его. Может, оттого, что знал: она поступает искренне, желая добра им обоим, желая добра всем.
– Больше никогда не поступай со мною подобным образом, – хмуро произнес Роалль, словно продолжая разговор. – Такие решения меняют судьбу рода, а я глава рода, и мне решать, что именно сделать.
– В свою очередь, тебе стоит думать быстрее, – парировала Рангхиль. Лишь легкое чувство вины омрачало ее совесть: Роалль действительно слишком затянул с решением, ему следовало сказать либо «да», либо нет»; но первое говорить не хотелось, а во втором случае Ранди непременно спросила бы, что он сам предлагает – и вот здесь таилась ловушка, своих предложений у Роалля не было. Оба близнеца об этом знали, а потому брат не стал отвечать на колкость сестры, лишь скривился.
– Что ж, если так, нам надлежит приготовиться к их визиту. Я вижу, ты уже занялась этим, в длинном зале никто и присесть не может, пока не сбегает к тебе за разрешением.
Роалль шутит – это уже хорошо. Главное, чтобы он теперь достойно принял гостей.
– Все будет так, как надлежит, брат. Я не уроню нашу честь.
– Интересно, какая она? – вдруг произнес Роалль и отвел взгляд, как будто заинтересовавшись цветением ромашек. Но вряд ли он вообще видел сейчас цветы.
– Этель Олдхам? – Ранди пожала плечами. – Надеюсь, что хороша собой, но если нет…
– Она все равно не сравнится с датскими женщинами, – упрямо произнес Роалль.
– Ты думаешь, все наши женщины в Дании и здесь, в Данелаге, сильны потому, что в них течет северная кровь? – усмехнулась Рангхиль. – Англичанки тоже умеют постоять за себя.
– Она, выросшая в монастыре, умеет ездить верхом, как ты? Сражаться, как ты? Хотя бы дерзить, как ты? – возразил Роалль. Ранди понимала его беспокойство, но ничем не могла ему помочь.
– Если Этель окажется неженкой, у тебя будет два выхода, брат.
– Жениться или нет? – оживился Роалль.
– Воспитать ее так, как нужно тебе… или по-христиански смириться.
В последующие дни Ранди глаз не спускала с брата. Вроде бы они заключили перемирие, и Роалль смирился с судьбой, но что-то в его поведении, жестах, словах заставляло Рангхиль сомневаться в этом. Смирение – не та добродетель, что присуща данам, и самая непонятная из заповедей бога, безмолвно умершего на кресте. А потому от брата можно было ожидать любых сюрпризов.
Однако, пока Роалль не выказывал никакого недовольства происходящим. Он пировал со своими людьми в длинном зале, ожидая приезда гостей, и с каждым прошедшим днем становился все более весел и дерзок. Рангхиль начинала опасаться, что брат не сумеет провести переговоры с Кенельмом так хорошо, как нужно. Роалль по-прежнему не хотел этой свадьбы. Он смирился, но не хотел. Не сделает ли он невольно чего-то такого, что оскорбит Олдхамов и окончательно превратит их во врагов? Ранди пыталась донести это до брата, но он, казалось, не слышал.
Со временем все более сильное беспокойство овладевало Рангхиль. Ее хитроумие было бессильно против упрямства брата, и если бы он уродился таким же хитрым, как она, то непременно переиграл бы ее. Сейчас она следила за ним, как птица за птенцом, собирающимся в свой первый длительный перелет на юг. Рангхиль остро жалела, что ни отца, ни матери нет в живых. Они бы смогли рассудить, как надо. Они бы смогли убедить Роалля парой слов, а не бесконечными уговорами и повторением причин. Ранди не помнила матери, однако достаточно знала о ней, чтобы стараться походить на нее. И как жаль, что ее нет. Никакую другую женщину мужчина так не послушает, но у матерей есть священная сила и право говорить с сыновьями. А сестры – они почти равны. Почти.
Вороны прыгали по замковой стене, дрались, и длинные перья на концах их крыльев были похожи на растопыренные пальцы. Рангхиль смотрела на птичьи забавы так, как будто это было самое важное зрелище в мире. С холмов пришел ровный ветер, он трепал флаг над воротами, едва видный отсюда. Вороны каркали, наскакивали друг на друга, тонкие черные лапы скользили по камням и цеплялись крохотными коготками. Птицы танцевали, как люди.
– Госпожа, – Альва, как обычно, вошла бесшумно; только вот, против обыкновения, в голосе ее слышалось волнение. – Они показались на дороге. Йохан увидел их с башни замка и послал сказать вам, а сам пошел к господину.
– И что господин?
– Он приказал седлать коня, госпожа.
Так она и думала! Рангхиль стиснула кулаки и сделала глубокий вдох, успокаиваясь. Роалль задумал сбежать, но будь она проклята, если это допустит.
– Спасибо, Альва. Жди меня здесь.
Она почти бегом спустилась по лестнице и застала брата в дверях, ведущих из длинного зала во двор; там уже раздавалось цоканье копыт, понукание конюха, не всегда умевшего совладать с норовистым Роаллевым жеребцом. Хорошо, что вокруг никого не было: женщины заняты стиркой, а почти всех воинов Хальдор увел на охоту. Оставшиеся в замке – четверо суровых вояк – уже стояли в полном вооружении наготове, чтобы сопровождать Роалля.
– Ты куда-то собрался, брат? Наши гости скоро прибудут.
Роалль нервно оглянулся. Сейчас он вовсе не был похож на воителя и хозяина замка, а смахивал на мальчишку, застигнутого за кражей яблок.
– Ранди…
– Ты не можешь уехать. – Она остановилась напротив, стараясь перегородить ему путь к выходу. – Роалль, мы ведь решили все. Одумайся.
– Ранди, милая, я одумался! Потому и уезжаю. Я не смогу это сделать. Нет, так неправильно, и именно это подсказывает мне и сердце, и разум.
– Разум? Твой разум был согласен со мной еще совсем недавно. Сердце? Оно подчиняется разуму, и так ты сам говорил мне. Чем это назвать, как не трусостью?
Она понимала, что зря обвиняет брата, но стоило задержать его любой ценой.
Роалль вспыхнул.
– Я не трус. Но ты не можешь мне приказать, а я не хочу подчиниться. Твоя затея с самого начала не пришлась мне по душе, и ты это помнишь. Я не желаю становиться центром обмана и интриг, пусть даже это обойдется мне дорого.
– И что же мы скажем Олдхамам?
– Ты скажешь, сестренка, – он обошел ее и легко сбежал по ступенькам во двор. – У тебя лисий язык, Ранди, пусть он послужит нам немного.
– Я в последний раз заклинаю тебя…
Но он уже сел верхом и развернул коня.
– Я не стану лгать, и я не хочу всего этого. Потому я уезжаю. Это была твоя затея, Рангхиль, тебе с нею и справляться… Эй, парень! Открой-ка мне калитку.
– Будь уверен, я справлюсь, – пробормотала девушка, развернулась и пошла обратно. В длинном зале она столкнулась с Йоханом.
– Что же, ворота гостям открывать, госпожа? – сумрачно поинтересовался он. Видать, разделяет взгляды господина и не хочет впускать сюда саксов.
– Да, открывай, Йохан, – безмятежно ответствовала Рангхиль. – И если я не успею спуститься первой, скажи им, что господин Миккельсен сейчас придет, дабы приветствовать их.
Йохан ничего не ответил на данное заявление, лишь проводил госпожу долгим взглядом и тяжелым вздохом. «Все вокруг меня повадились тяжко вздыхать, – думала Рангхиль, поспешно шагая в свою комнату. – Всем не нравится то, что я делаю. Но ведь иного пути нет!»
Альва терпеливо ждала госпожу.
– Достань ту одежду, что хранится в сундуке со львом, – велела ей Рангхиль, и служанка понимающе кивнула.
Гости въезжали в ворота уже спустя несколько минут. Впереди шли два знаменосца, за ними верхом ехал сосед, а далее, в крытой повозке, – его родственница. Ранди видела их из окна комнаты, пока Альва помогала с переодеванием. Йохан, встречающий гостей, поклонился, пригласил их в длинный зал. Все, пора.
Рангхиль повела плечами, привыкая. Она давно этого не делала, и нужно было бы вспомнить как следует, однако времени не оставалось. Девушка вышла из комнаты, медленно спустилась по лестнице и вышла в длинный зал. Гости повернулись к ней. Она неторопливо, красиво поклонилась им.
– Добро пожаловать в наш дом, тэн Кенельм и вы, прекрасная госпожа. Я тэн Роалль Миккельсен, и я счастлив, что вы почтили мой дом своим присутствием.
Ранди смотрела только на Кенельма, хотя в зале находились и другие люди, слуги. Тем не менее, только Кенельм Олдхам мог бы разоблачить ее: люди Роалля, ее люди, никогда бы не подвели хозяйку. Конечно, на мгновение повисла странная тишина, но гости, Олдхам и его подопечная, ничего не заметили. Кенельм согнулся в ответном поклоне, Этель тоже склонила голову. Что ж, следует признать, что юная дева недурна собой, совсем недурна. Даже можно сказать, что она красотка – насколько вообще бледные английские девушки, хрупкие и низкорослые, могут быть красивы. Волосы Этель, тщательно убранные под бархатную шапочку с вуалью, были светлыми, но все же недостаточно, словно природа так и не смогла решить, быть ей блондинкой или всего лишь светло-русой. Огромные глаза – серые, как зимнее небо, взгляд – ясный и безмятежный. Рангхиль подумала, что если бы ее попросили описать Этель одним словом, то это было бы «спокойная». Девушка была юна, но держалась с удивительным достоинством и безмятежностью, словно мир вокруг являлся сном, едва касающимся границ ее разума и чувств. Уж не блаженная ли эта Этель? И не потому ли ее отправили в монастырь?
– Счастлив, что вы так быстро откликнулись на мое послание, – Рангхиль пришлось вживаться в роль буквально на ходу. Сложнее всего оказалось говорить низким голосом, все же с тех пор, как она последний раз изображала брата, прошло уже лет пять, если не больше. Но, кажется, гости ничего странного не заметили. А если и заметят, можно списать это на акцент: по-саксонски Рангхиль говорила хоть и чисто, однако все-таки чувствовалось, что это не родной ее язык. Если Кенельм и понял бы датский, то Этель – вряд ли: в монастырях очень мало данов, только саксы, да и те большинство фраз бормочут на латыни.
Ранди постаралась расслабиться и вести себя естественно. Немного мешали естественности штаны, оказавшиеся почему-то слишком тугими: сей непокорный предмет одежды со всей очевидностью доказывал, что в этой области Рангхиль приобрела объемы, превосходящие объемы Роалля. К счастью, длинная туника скрывала бедра. Волосы девушки, заплетенные на мужской манер, делали голову непривычно легкой и свободной. Тут Ранди повезло: у данов длинные волосы, затейливые сложные косы носили и мужчины, и женщины. Саксы стригли волосы, но носили длинные бороды, а саксонские женщины, особенно благородные дамы, прятали волосы так, словно скрывали не их наличие, а простую лысину. Мысли о лысых саксонках помогли расслабиться, а словно из-под земли появившиеся столы и яства отвлекли гостей и слуг от странного раздвоения хозяина: вот Роалль выехал за ворота, а вот он же приветствует гостей.
В эту минуту Рангхиль даже обрадовалась, что брат прочитал то злополучное письмо: после этого не было смысла скрывать предстоящий приезд гостей, так что удалось подготовиться на славу. Оказавшись за столом между Кенельмом и Этель, Рангхиль решила, что трапеза – прекрасный способ потянуть время и не вести серьезных разговоров с гостями, а всего лишь обмениваться вежливыми фразами и здравицами. А там, скорее всего, вернется заблудший братец. Быстрая скачка поможет выветриться из головы упрямству и вернет здравый смысл. Хотя то, что Роалль взял с собой четверых пеших воинов, настораживало.
Первой переменой подали зеленую похлебку из свежих овощей и зелени в чашах из краюх белого свежего хлеба. От похлебки чудесно пахло свежей петрушкой и другими травами, так что Рангхиль не составило труда проявить нормальный мужской аппетит, гости тоже увлеклись едой, даже Этель утратила часть своей отстраненности и с явным удовольствием подносила ко рту серебряную ложку, полную ароматного бульона. Приборы гостям подали самые лучшие, есть чем гордиться. Кенельм тоже отдал должное первому блюду, а также мягкому сыру, овощам и салату, приправленному ароматным маслом и шафраном.
Первая здравица в честь гостей помогла Ранди окончательно расслабиться и войти в роль. Теперь даже самый придирчивый взгляд самого близкого знакомого не отличил бы сестру от брата. Как же легко быть мужчиной! Можно громко смеяться шуткам, даже неприличным, есть с ножа, не задумываться о длинных рукавах платья…
Второй переменой подали тушеную козлятину с эстрагоном и мятой, перепелов и различные соусы. Ранди решила, что пора обратить внимание на гостью.
– Легкой ли была дорога, госпожа?
– Да, благодарю вас, благородный тэн.
Голос у Этель оказался тоже спокойный и тихий, может быть, даже лишенный живых интонаций, словно она повторяла заученные фразы, не обращая внимания на смысл.
– Надеюсь, замок и поместье произвели на вас хорошее впечатление?
– Это чудесное владение, благоустроенное и процветающее, – вежливый комплимент в ее устах прозвучал почти утверждением, но также был лишен интонации и собственного отношения.
Что не так с этой девушкой? Она не в себе? Одурманена? Или… испугана до глубины души? Испугана так, что едва дышит и почти ничего не соображает? Рангхиль по-новому взглянула на Этель: да, похоже. Девушка смотрела прямо перед собой, руки не дрожали, но движения были скованными и неестественными. Ранди даже обиделась: не за себя, а за брата. Неужели Роалль Миккельсен столь ужасен, что способен напугать юную деву до полусмерти? Конечно, они не знакомы, конечно, Кенельм не мог сказать о возможном женихе ничего хорошего, пускай и согласился обсудить предложение; но Роалль красив, силен, приятен в обращении и весел. Мечта любой юной девы. Так почему эта Этель даже не смотрит на… жениха? Ну, на сестру жениха, но ведь она этого не знает. Неужели монастырское воспитание оказалось таковым, что все живое в характере девушки убито? Рангхиль слышала о суровых орденах, слышала и о других, где и выпить зазорным не считалось, и улыбнуться заезжему красавчику. Чем дальше монастырь от большого города и недреманного епископского ока, тем свободнее там нравы – так иногда говаривал тэн Лефстан. Впрочем, все знания Ранди основывались только на слухах: рядом с землями Миккельсенов и непосредственно на них ни одного монастыря не располагалось, хотя христианские церкви, конечно же, были. И Рангхиль радовало отсутствие такого соседства. Церковь порою бывает довольно жадной, требует особый налог от соседей, и жить рядом с монастырем довольно хлопотно – словно с осиным роем. Один раз осы, может, не покусают, а так… Если Этель выросла в излишней суровости, она, конечно же, растеряна. Или просто в голове у нее больше ничего нет, кроме молитв. Какая жалость.
Тем временем, принесли сладкий молочный пудинг и мед, которым славилось поместье Миккельсенов. Но даже лакомства не помогли. Этель отвечала только на прямые вопросы, смотрела в тарелку и лишь пригубила сладкий медовый напиток.
Кенельм же заметно оживился, распинался о видах на урожай, о политических слухах, достигших его ушей, сетовал на браконьеров – и вообще, чувствовал себя как дома. Олдхам ничуть не изменился за то время, что Рангхиль его не видела, и никуда не делся хитрый блеск в глазах, но сегодня сосед выглядел удовлетворенным. Нет сомнений, ему понравилось предложение. Иначе бы он приехал один, а он привез с собою Этель – хотел, чтобы Роалль ее увидел. Кажется, свадьба брата – дело решенное. Осталось лишь выторговать у доброго соседушки выгодные условия брачного договора. Но тут уж Рангхиль была в себе уверена. Главное, чтобы брат не вмешался. Да уж, ничего не скажешь, ситуация двусмысленная: Роалль уехал, она изображает хозяина дома, жаждет его возвращения, но переговоры предпочла бы провести сама и от лица брата. Мило. Интересно, куда направился Роалль? И как скоро вернется? На прогулку, остужающую голову, это не похоже, а значит, искать следует и добрых соседей. Скорее всего, сбежал к Бартолину, но пока что рано посылать гонца, Роалль вряд ли уже сменил гнев на милость. Завтра, все завтра. А лучше – по завершении переговоров.
Этель устроили в комнате Ранди, сообщив, что сестра тэна уехала навестить подругу и вернется через несколько дней. Отсутствие хозяйки в замке во время визита важных гостей вызвало, конечно, вопросы, но еще больше вопросов вызвало бы отсутствие хозяина, потенциального жениха. Это могло бы сильно разозлить Кенельма, уверенного, что Роалль сам предложил этот союз – и сбежал. Это можно было расценить – и так оно и случилось бы – как прямое оскорбление. Оскорбление, которое могло послужить поводом не только для полного разрыва отношений, каких бы то ни было, но и удобным предлогом для войны. Так что, Рангхиль нашла верный выход. Как всегда.
Кенельму досталась оставшаяся отдельная комната, остальные гости устроились, где смогли, в соответствии со своим положением – кто в зале у камина, а кто и на конюшне, на сеновале. Кое-кого приютили женатые воины Миккельсенов, жившие, как полагалось, отдельно со своими супругами. Олдхама пришлось проводить в комнату под руки, соседушка не рассчитал свои силы и заметно перебрал хмельного меда.
Рангхиль пришлось раздеваться самой, ведь призвать Альву в комнату хозяина означало совсем не ту помощь. Поэтому Ранди стянула бархатное блио[9], распустила шнуровку на тугих штанах, развязала ворот рубахи и рухнула на постель. Кажется, если завтра с утра вовремя поднести Кенельму эля, то переговоры пройдут просто как по маслу. Голоса и шум в большом зале постепенно затихали, наконец, замок погрузился в сон, благословенная тишина…
Ранди уже засыпала, когда услышала тихий плач, такой тихий, что он казался призрачным шелестом, едва скользящим по каменным стенам замка. Кажется, Этель все же утратила самообладание, оставшись одна в чужой комнате. Интересно, как бы поступил на ее, Ранди, месте брат? То есть, что должна сделать Рангхиль, изображая брата? Уже голова пошла кругом от всего этого.
– Я – Роалль, я – Роалль, – проговорила Ранди, пытаясь заставить себя думать, как брат. В общем-то, Роалль всегда готов утешить плачущую красотку. Но Этель ему категорически не нравилась. Правда, заочно. А вот если бы он ее увидел, он вполне мог бы переменить мнение. Голова действительно начала болеть.
Как бы там ни было, будущее окажется более предсказуемым, если Роалль, вернувшись, застанет не рыдающую от страха деву, а милую и расположенную к нему невесту. Поэтому стоит пойти – и утешить девушку. Ранди взяла в руки блио, но поняла, что натянуть его без посторонней помощи не сможет. А в одной нижней рубахе она уже гораздо меньше походила на брата, грудь, хоть и перетянутая куском плотной ткани, заметно выделялась. Поразмыслив минуту, Рангхиль просто накинула тонкий шерстяной плащ и вышла в коридор. От двери комнаты брата до двери ее комнаты было всего несколько шагов, но и их Ранди сделала с осторожностью: свидетели ей совершенно не нужны.
Дверь оказалась заперта. Ранди прошипела пару крепких словечек и вернулась в комнату Роалля. Рыдания стали громче и явственней. Тяжко вздохнув, Рангхиль откинула плащ за спину и вылезла в окно. В паре локтей ниже подоконника проходил достаточно широкий карниз, чтобы по нему можно было пройти без особого риска. К счастью, окно в ее комнате было не закрыто ставней, все же лето на дворе.
