Анна Сергеевна перестала плакать. И рассмеялась вместе с подругой, вытирая ладонью набежавшие слёзы.
Анна Сергеевна росла в интеллигентной семье. Папа профессор, мама лаборант. С утра до ночи в доме гостили друзья, комнаты были полны разговорами о науке. В её семье обожали всевозможные теории и рассуждения, презирая от души творчество во всех его проявлениях. Люди пишущие, рисующие, сочиняющие – тунеядцы, язва на теле общества, вредители. Их клеймили каждый раз в компании, насмехаясь над свежими выпусками газет и журналов с сообщениями о достижениях разношёрстной гуманитарной шушары.
И Анна Сергеевна насмехалась, хоть и маленькая была, а смеялась заливисто, часто не понимая, над чем. Ей, тогда ребёнку, всё было ясно по интонациям, по словечкам, по позам взрослых: вот сейчас что-то прочли, её папа закатил глаза к потолку и язвительно сказал, что такой-то молодец. Значит, настало время смеяться. Вот мама необычайно высоким и заботливым голосом спрашивает о ком-то, значит – пора.
Вечером Аннушку прогоняли спать. Она уходила к себе в комнату. И садилась рисовать. Рисовала долго, исчерчивала тетрадки, которые находила. Выводила линии и зигзаги в дневнике. Размалёвывала поля в учебнике. До усталости, до изнеможения. Закончив, откидывалась на подушки кровати, словно только что вернулась с тяжёлой взрослой работы.
Она и не знала тогда, что то, что делает – и есть творчество. Первым об этом узнала мама. В общем-то, Анна Сергеевна и не скрывала своих занятий. Однако, мама как-то полезла в её сумку за ручкой, расписаться в квитанции и обнаружила ЭТО…
Как она кричала, бедная её мама. Хваталась за волосы, тяжело дышала, металась по комнате и кричала, кричала, кричала…